Buch lesen: «Исповедь на подоконнике»
s.Я посвящаю эту книгу моим сокровищам В.Л. и А. Я люблю вас. Сияйте.
Глава 1. Большая ложь и Сеченовский университет.
В квартире номер 12 в доме 27/13 на Малой Грузинской каждое утро начиналось одинаково. Как комсомолец с советского плаката, вставал Адам Коровьев в своей белой футболке, улыбался миру, видимо, дистанционно позируя Дейнеке, умывался и брал в крепкие мускулистые руки гантели. После тренировки этот юноша, родившийся не в свое время, заваривал чай. Одну штангу парень всегда клал к холодильнику, и с этого начиналась новая история.
– Черт, черт, черт! Каждый день спотыкаюсь, Адам, когда же ты уже руку сломаешь! Когда тебя выселят уже! – раздавался крик Жени Чехова. Он прыгал на одной ноге, хватаясь за большой палец, стабильно перевязанный бинтом.
Адам действовал оперативно, но с трудом сдерживал смех. Он доставал заготовленный пакетик льда и кидал уже успокоившемуся и радостному Чехову. Но за каждым тараканом скрываются еще несколько…
– Чехов, орешь, как будто тебя ужалили! Я вернулся в два ночи, я хотел поспать. А ты орешь!Вот и как с тобой в одной квартире жить?–с яркой улыбкой в кухню заходил главный герой своего рассказа – Ванька Есенин, он смеялся и продолжал тираду. – Адам, что за спортзал ты тут развел опять? Невозможно уже! Быстрее, выше, сильнее! – с утра у парня всегда такое настроение, но Хеттский все равно протягивал Адаму руку и давал Жене щелбан.
Чуть позже в комнате появлялся Базаров, улыбающийся и выспавшийся – Витя медик, если он спит больше десяти минут, хорошее настроение сохраняется на весь день. Он здоровался со всеми друзьями, с какой-нибудь незамысловатой шуткой выхватывал у Адама чайник. Чехов, наигранно злобно поглядывая на Коровьева, говорил другу, что опять сломал все пальцы на ноге и, видимо, у него теперь действительно плоскостопие. После ухода с медицинского такие глупые слова стали для него нормой, высмеять докторскую судьбу он любил. А про плоскостопие… длинная история, но Базаров очень вовремя появился на практике, когда Чехову пришла повестка, если вы понимаете, о чем я.
Позже всех в кухню входил сонный и милый Булгаков в длинной футболке с динозаврами. Он улыбался и махал всем рукой, Базаров кидался его обнимать, остальные набрасывались сверху. И все было у ребят хорошо, и не было причин грустить и паниковать. Хотелось просто жить и просто радоваться. За окнами любимейшая, заправленная утренней дымкой Москва, столица, в которой жила своя безгранично восхитительная душа, наполненная смелостью и вечной юностью.
Но это утро оказалось, на удивление, совсем другим. На кухне за чашкой чая сидел комсомолец Коровьев, клевал носом сонный Базаров и уютно поджимал ноги Булгаков. Почему не было Есенина, всем понятно – вчера ночью дружно помогали ему, пьяному в стельку, снять кожанку, а отсутствие Чехова объяснялось тем, что он разговаривал с кем-то в соседней комнате.
Но вот Ваня, покачиваясь и держась за голову, вошел в кухню и шикнул от ударившего в глаза солнца.
– Ну! Герой явился! Ночной рыцарь! – не без разочарования крикнул Адам. – Помнится, ты уходил готовиться с однокурсниками к тесту. Это что у тебя за ВУЗ, где учеба равно пьянки?
– Полегче. Мы серьезно сидели и обсуждали вопросы. А потом Дэн заскочил… И понеслась.
– Как прошло хоть? Все живы, никто не в тюрьме?
– Не уверен… Я с Дианкой расстался, а так все прекрасно было.
–Кстати, Есенин, а чего ты нас не знакомишь с этими ребятами? Устроили бы вместе вечеринку. – пожал плечами Базаров, потягивая кофе.
– Витя, ты хочешь устроить вечеринку? Тебя подменили? – повернул голову и усмехнулся Саша. Есенин хихикнул в ответ и сел рядом, не прекращая улыбаться.
– А этотпес кудрявый где? – резко выпалил он, из-за чего Булгаков даже поперхнулся.
– Пока что у нас только коты, Вань. А Чехов болтает с кем-то. – Коровьев большим пальцем указал в сторону своей спальни.
Ваня кивнул и неловко налил себе чай из прозрачного заварника. Напиток был светло-желтый, созданный из трав, и в нем игрались лучи солнышка, делая цвет еще более насыщенным. Будь бы тут Чехов, он бы давно заметил такую живописную прелесть. Собственно, за полгода, как Женя исключился из медицинского, он стал развиваться в первую очередь как художник. Возможно, сказались три года брошенной художественной школы в Сочи, возможно, он просто работал как не в себя, но был виден прогресс, и ребята всегда ждали его новые картины, наполненные светом, солнцем и всем, что озаряло дружбу, да и просто жизнь юноши.
– Парни, это жесть! – Женя ворвался в комнату, залпом допил чай из рук Булгакова, словно это виски, схватился за голову и начал быстро бродить по кухне, бормоча под нос какие-то нецензурные слова. – Выметайтесь из квартиры.
– Ты ничего не перепутал?! – не скрывая злости, рявкнул Саша. – Это моя квартира. И чай тоже мой… был…
– Мне только что позвонил отец, он в Москве по делам и хочет посмотреть, как я живу.
– Так пусть заходит, мы безобидные, Ваню спрячем. – пожал плечами Базаров.
– Он уверен, что я уже пять лет как живу в своей квартире! – никто не ответил, а Чехов продолжил, отвечая на молчаливые переглядки друзей. – Папа мне каждый месяц присылает крупные деньги, и вы это знаете. Я вам немного наврал, сказав, что это в общем и целом на мою веселую юную жизнь. Нет, на них я должен быть снимать квартиру. Вы по-прежнему ничего не понимаете?!
– Да… зачем ты тогда жил в общежитии?
– Первые два года я деньги проигрывал с той университетской компанией, помните? Не смотрите на меня так, я вырос единственным сыночком в богатенькой семейке. И жил в общаге, где с меня мало требовали. А потом чего-то решил не съезжать, да и лучше бы потратил на себя. И вот, он приедет, а оказывается, что я живу с группкой мальчишек. Даже если делим счет вместе, то куда уходят остальные деньги? Что мне ему сказать? Привет, папаша, я не умею играть в покер?
– Кстати реально не умеешь.
– Вань, заткнись. Пожалуйста, до вечера уйдите из квартиры, погуляйте по городу, такая красота там все же, вот птицы поют, солнце светит.
Коровьев молча кивнул, допил кофе и указал всем головой, что нужно идти. Базаров и Булгаков спокойно поднялись следом, похлопав по плечу разгоряченного товарища, освещенного красным солнцем.
– Ты сейчас серьезно? Я полумертвый после ночи, куда мне идти? – холодно поднял глаза Есенин. – Я остаюсь. Думай, что хочешь, это твой провал, ты и разбирайся.
– Вань, золото мое, ну пожалуйста… – осипшим голосом, чуть ли не плача, прошептал Женя.
– Чехов, ты прости меня… Но рыжего реально дома нужно оставить, он никакой, он вчера ночью о шкаф чуть не убился. Скажи, что друг переночевать зашел, ладно? – пробормотал Адам.
Чехов уткнулся лицом в руки и безвыходно кивнул. Коровьев, не желающий слышать эту истерику, быстро увел из квартиры Витю с Сашей.
– Иди поспи. – только и смог выговорить трясущийся Чехов.
– Чувак, все будет нормально. Я обещаю. У тебя хороший отец, ничего не сделает. – Ваня, чувствующий себя ужасно виноватым, переминался с ноги на ногу и несколько раз закашлял. – Я могу свалить, ты извини.
– Да сиди. Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
Ваня покорно поплелся в спальню, как вдруг раздался звонок. Ноги Чехову казались каменными, когда он шел до двери, рука дрожала, а глаз начал дергаться. Женя шумно выдохнул и повернул замок. На пороге стоял высокий, немного поседевший, солидный мужчина в квадратных очках. Лицо его выражало смесь всего уважения, ума, честности и интеллигентности, что когда-то создал в себе мир. Чехов не увидел надменности и шпионажа, словно отец приехал не за допросом и исследованием жизни сынишки. Он шагнул в квартиру, держа руки в карманах черного пиджака, золотая цепочка от очков падала на воротник, собственно, Павел Алексеевич Кариотский выглядел так же, как и всегда, сколько Женя его помнил: статно, дорого.
– Доброе утро, Женя. Я ненадолго. Как настроение?
– Все в норме. – Чехов поднял вверх дрожащую руку в кулаке. – Вот мои хоромы, так сказать… Кухня, ванная, спальня…
Отец спокойно осмотрел виды из открытых дверей.
– Для чего тебе пять кроватей? Женя, сколько раз я тебе говорил, чтоб ты завязывал эту свою золотую жизнь? Все вечеринки да вечеринки. Вот так с порога и разочаровываешь меня, сынок. Ну ладно, дело твое… – Павел Алексеевич молча направился блуждать по квартире, оставив сына дрожать от тревоги.
– Комнат много, ставить нечего. Купил вот… кровати… пять штук… – запинаясь, мямлил трясущийся Чехов.
– Сказал бы, я бы бильярд купил. Господи боже, это еще что?
Женя сорвался с места, чуть не споткнулся и подскочил к отцу, вытирая со лба холодный пот тыльной стороной ладони. Что он мог найти? Сигареты? По сути, Чехову 22 года, но боится, как семиклассник.
– Женя, у тебя в кровати чье-то тело. Побоюсь спросить, живое ли.
Чехов выдохнул. Не сигареты, всего лишь рыжий балбес.
– Это Ваня, мой друг. Он переночевать пришел, у него тут… практика недалеко была.
– Где?
– В церкви. – выпалил Женя первое, что пришло на ум, громко, через сотую секунды после слов отца.
Павел Алексеевич вопросительно посмотрел на сына, тот молча вскинул руки. Отец отправился на кухню, а Чехов, как самая преданная хозяюшка, начал порхать около чайника и разбираться, чем можно покормить отца, а за что его побьет Адам. Вовремя о нем подумал Женя, ведь именно из комнаты Коровьева лениво вышел Котенок.
«Черт», – Чехов напрягся, выронил из рук чашку, начал стремительно убирать тапком осколки в сторону савка с пылью. – «Я труп».
– Женя, твоя квартира все чудесатее и чудесатее. В спальне работник церкви, еще и кот. Что дальше? Крокодил в ванной?
– Нет, там обычно второй ночует. – пожал плечами Чехов и со всей силы дал себе по лбу мысленно, ведь понял, насколько сглупил.
– Второй работник или кот?
– Работник! Ой, то есть кот. Пап, не ругайся… Они тут ненадолго.
– Что же ты с ними сделаешь?
– Я же медик. – нервно хихикнул Чехов, протирая стол от невидимой пыли. – Ну… Исследовать буду. Да.
– Ты препарируешь котов? Женя, умом ты, видимо, в маму. – разочарованно выдохнул Павел Алексеевич. Чехов поджал дрожащие губы и сжал руки в кулаки.
Тревога охватывала веером и заставляла все органы сжиматься в маленькие свертки грязной бумаги, катящейся по улице. Дух перехватывало, все лезло наружу, хотелось заткнуть свой рот, чтобы не вывернуться. Сигаретой, чужими губами, бутылкой. Чехов боялся. Он сжался, и сейчас парень хотел бы оказаться в комнате с Ванькой, который бы определенно рассмешил бы и поддержал. Или, как минимум, взять кисточку с красками.
– Спортом решил заняться? – Павел Алексеевич указал на гантели, Чехов рефлекторно решил подвинуть их в сторону и закивал. – Безрезультатно.
Отец продолжал молча пить чай, пока Чехов бегал по комнате, но после серьезного взгляда родителя, тот опустился на стул. Павел Алексеевич не сводил взора с сына, а тот свои глаза прятал. Есенин, коты, гантели – это ничего, самое страшное впереди. Остается лишь надеется, что получится скрыть свое отчисление. Чехов смотрел в окно и этим успокаивался, ведь видел солнце, золотые улицы, гуляющих людей и веселых собак в октябрьских лужах. На лицо выползала улыбка, как рак из своей ракушки, но тут же пряталась, стоило кому-то дотронуться.
– Как у тебя дела с учебой?
– Все нормально.
– Оставайся достойным моей фамилии, Женя. И не бойся меня, я же не желаю тебе зла. Возможно, ты все еще обижен на то, что я лишил тебя пьянок и веселья, но скоро ты скажешь спасибо.
– Я не злюсь, а, наоборот, благодарен тебе. Я был глуп.
– Верно. Ты не такой, как они, ты не легкомысленный мажор. Скоро ты станешь прекрасным стоматологом. И не разочаруй меня.
– Да, папа… – Чехов сжался в комок нервов и следил за жестами отца.
– Твой церковный скоро проснется? Хотел бы побеседовать перед тем, как уйти.
– Могу разбудить, он вроде и не спит…Кто их знает, верующих! – истерически затрясся Чехов, на ватных ногах заходя к Ване и сдергивая с него одеяло. – Вставай. Срочно. Ты студент практикант в церкви.
– Чего? – вышатнулся с кровати Есенин.
– Пожалуйста, подыграй… Мне очень страшно…
Ваня выдохнул и прервал парня на полуслове объятиями. Чехов трясся, а рыжий ничего не мог сделать кроме как держать его, напуганного и непривычно маленького.
– Я писатель, врать – моя специальность. Идем. – Хеттский зашагал в кухню, стараясь держаться на ногах. – Здравствуйте!
– Павел Алексеевич.
– Иван Михайлович.
Отец Чехова улыбнулся и указал Ване на место рядом с собой.
– Будто с родителями девочки знакомлюсь. – прошептал Есенин на ухо другу и, ухмыляясь, сел с Павлом Алексеевичем.
– Так на кого же Вы учитесь, Иван? Интересная практика – церковь.
– Теология, не больше.
– Интересно. Какой курс?
– Перешел на четвертый. На год младше Жени.
– Где же вы познакомились? Небось, в ночном клубе или казино?
– Нет, в церкви.
Чехов сжал свою ногу под столом, понимая, что теперь придется пояснять, что он, как потомственный атеист, делал в духовном заведении.
– Я зашел, чтобы посмотреть, как выглядит все изнутри. Культурное развитие, отец…
Павел Алексеевич перевел неодобрительный взгляд на сына, тот снова начал полировать глазами окно, но теперь уже не как источник света, солнца и счастья, а как единственный способ уйти от этого диалога. Вместе с дорогими духами отцакомната наполнялась тревогой и горячим дыханием Чехова, который сам словно испарялся под разочарованным взглядом. Тот действовалкак запал на фитиль, от которого уже сыпался порох неумолимой судьбы, но за фитилем следует бомба. Чехов не знал, посмеет ли она взорваться, или эту гранату придется нейтрализовать. Он лишь боялся и надеялся, что Есенин не скажет ничего лишнего.
– Ясно… Я надеюсь, мой сын не сильно шалит. – холодно улыбнулся Павел Алексеевич.
– Совсем нет. Наоборот, часто показывает мне пример добропорядочности и великодушия.
«Ты откуда такие слова то знаешь, крестьянский поэт?» – чуть ли ни открыв рот, глядел на Ваню Чехов.
– Не ожидал, не ожидал. Я надеюсь, он не показывает Вам пример в картах и распитии Мартини? – поднял брови отец, Есенин улыбаясь закачал головой. – Я доволен. Парни, не смею больше вас задерживать. – он поднялся и статно направился к двери, как щенок за ним кинулся Женя, прихватив оставленную сумку.
– Ты забыл.
– Нет-нет, я вернусь через пару часов. Я же должен зайти в деканат и спросить, как учится мой сынок. До встречи. – не дав Чехову опомниться, он вышел из квартиры.
Женя отлетел назад, прикрывая голову руками, тряся себя за волосы. Он не видел и не слышал ничего, в мыслях была ужасная каша, глаз дергался, а все окружающее казалось нереальным. Чехов схватился за плечо Есенина, сжал его, чтобы не упасть.
– Жень, ну чего ты? Все прошло прилично. Волноваться не о чем. – обеспокоенно, но весело сказал Ваня.
– Есенин… – прохрипел Чехов. – Я труп. Я уже пять месяцев не учусь в Сеченовском.
Он, также держась за друга, переполз на кровать и уткнулся лицом в руки. Не знал Женя, на что способен этот с первого взгляда приятный гражданин. Лишит ли денег, бросит ли на произвол судьбы, увезет ли обратно в солнечный, но такой холодный Сочи? Чехов боялся разочаровать отца, но подумал об этом слишком поздно, после того, как исключился, да и, видимо, после того, как родился вообще. Он опустил голову на свои колени и задрожал.
Есенин тоже дергался – впервые ему пришлось увидеть такого самоуверенного друга дрожащим и хватающимся за его руку, чтобы не упасть. Для Хеттского было поразительно, почему Кариотского так пугал собственный отец, на его памяти друг выражался о Павле Алексеевиче с уважением и достоинством, но, видимо, вызвано это было ужасающим страхом.
– Парень, ну чего ты дрожишь, как суслик на ветру? Он ничего не может тебе сделать. Он любит тебя. Почему ты так боишься? – только и мог беспрерывно бормотать Есенин.
– Тебе не понять! У тебя всегда все хорошо! – рявкнул Чехов, резко подвинув локоть товарища, и, чуть отдышавшись, более доброжелательно продолжил. – Вань, мне стыдно это говорить, я мужчина и позволять такие просьбы себе не должен. Обними меня, Есенин. Мне страшно.
Хеттский уверенно закивал и крепко обхватил дрожащего друга руками. Тот уткнулся мокрым носом в плечо, шмыгнул и кое-как смог ответить на этот жест. Женя не мог говорить ничего, слова прерывались резкими порывами воздуха из легких, из глаз текли стыдные слезы.
– Жень, солнце на улице красивое?
– Да…
– А мне кажется, нет. Настоящее солнце сидит сейчас рядом и боится чего-то, что не должно случиться. – он замолчал и продолжил. – Тебе двадцать два, а не четырнадцать. Ты абсолютно свободен. Что бы он ни хотел с тобой сделать, права не имеет, понимаешь? Ты сможешь это ему сказать?
– Нет, Ваня. – Чехов закачал головой.
– Я скажу.
– Нет, Ваня! – уже не жалобно, а взволнованно выпалил парень, схватив друга за плечи. – Ты убьешь меня!
– В таком случае, есть у меня одна мысль, брат. – Есенин хлопнул Чехова по плечу.
Время шло долго для обоих. Женя трясся от тревоги о своем будущем, заправляя все воспоминаниями о прошлом, Ваня ждал, когда же друг снова улыбнется. Звонок прозвучал криком в горах, от которого вот-вот и полетит на землю ледяная лавина. Есенин оставил Чехова собираться с мыслями, а сам пошел осуществлять гениальный план по спасению жизни товарища.
– Здравствуйте.
– Отойди! Где он? Да я на куски щенка этого порву! Исключиться из Сеченовского, нагуляла тебя твоя мамаша, идиот, ты точно не мой сын! Крайний дурак, мне мерзко видеть на тебе мою фамилию! – Павел Алексеевич откинул фигуру Вани в сторону, но тот перекрыл проход в спальню.
– Спокойнее, господин. Женя отошел поговорить с однокурсниками.
– На нервах моих играешь, церковная мышь?! Какие к черту однокурсники?! Да я убью его! А потом приду на исповедь, найду там тебя и прибью следом!
– Спокойнее. Женя не просто исключился, он перевелся в другой университет, осознав свою любовь к другому миру.
– О чем Вы? – Павел Алексеевич замер, выдохнув, и устремил взгляд на Ваню.
– Женя с сентября студент Литературного университета. Можете сходить и уточнить, правда, спешу Вас предупредить: имя и фамилия его ценности не имеют. Знают Вашего сына лишь как Есенин, сравнивая талант с трудами этого гениального поэта. – спокойно улыбаясь, врал Ваня. – Прошу, сходите. – успевая схватиться за недоумение отца, Хеттский быстро вытолкнул его из квартиры. – Дело сделано.
Чехов выпорхнул из комнаты и, неуверенно улыбаясь, взял друга за плечи.
– В кабинете декана сидит Ленка, она, во-первых, имени моего не знает, а прозвище – еще как, а, во-вторых, обожает меня, как родного сына. Были даже сплетни, что у нас роман.
– Ваня! Да ты жизнь мне спас! Голова твоя светлая! У меня первая группа крови, ты скажи, я хоть всю отдам! Дружище, черт тебя подери! – прыгал по комнате счастливый Чехов, тряся Есенина за руку.
– Осталось ждать возвращения. Покурим?
Женя кивал, ронял сигареты из скачущих от счастья рук, а Ваня трепал его по голове, щуря глаза от солнца. Над высоткой вдалеке поднимался туман, а лучи света пробирали его насквозь, выползая красными лапами, ползущими по городу. Во всех лужах было солнце, дети гонялись за его зайчатами, парочки в окнах обнимались, не боясь яркого огня, равному огню их любви, но из всего этого не было никого даже издалека напоминающего Чехова и Есенина, сложивших свои руки на подоконник.
Павел Алексеевич остановился напротив сына примерно через два часа. Женя не волновался: даже если что-то пошло не так, с такими друзьями любая боль решаема.
– Прости, что разозлился, сынок. Таких хороших слов про тебя я никогда не слышал! Литература – достойное призвание! Не разочаровал. Спасибо, Есенин! – мужчина захохотал и протянул руку своему ныне уважаемому сыну.
Чехов протянул и свою для рукопожатия, а взгляд перевел на сидящего за столом веселого Ваню.
«Спасибо, Есенин», – говорил его взгляд.
Глава 2. За работу.
– Меня приняли!
В кухне раздались крики, аплодисменты, Базаров бросился к другу пожимать руку и хлопать по спине, Чехов довольно закивал и в привычной циничной манере произнес:
– Ну все! Взрослая жизнь! Остается жениться.
– Я собираюсь, я же не Есенин. – Коровьев довольно пожал плечами.
Адам весь сиял, щеки приобрели яркий красный оттенок, а глаза приятно светились амбициями и желанием что-то делать. Все его тело говорило невозможности стоять на месте, оставалось лишь двигаться к далеким мечтам. Только что он вернулся с собеседования в оркестр в один небольшой, но известный в некоторых кругах театр. Парень понимал – это лишь начало, но и к нему нужно отнестись с ответственностью, ведь может не случиться и продолжения. Ужасно радовало, что наконец-то можно работать по специальности, а не подрабатывать на всяких неинтересных профессиях за копейки.
– Слушай, ты следи за речью! На меня девочки вешаются. А на тебя только Бегемот, когда ему Сашка на хвост наступает. Задумайся.
– Я не сомневался, что у тебя получится. Ты – талант. – прервал язвительного товарища Базаров.
– У меня образование Гнесинки, меня куда угодно возьмут, парень. Но спасибо.
– А я, кстати, тоже хочу устроиться куда-нибудь! – выпалил Есенин, потрепав себя по волосам.
Парни замолчали, глядя на друга-разгильдяя в упор. Есенин и работа казались чем-то таким отдаленным…
– Зарабатывать хоть копейку хочется. Нашел уже пару волонтерских программ.
Молчание стало еще более напряженным, но его прервал громкий вопль смеха Чехова и короткий кашель Коровьева, после которого тот ласково продолжил:
– Ваня, послушай…
– Стой, стой. Не говори ему. – начал барабанить по столу Женя, напоминавший мальчика, который позвонил в дверной звонок и убежал.
– Он зря время потратит, Чехов.
– Ваня по определению тратит время зря. – пожал плечами Базаров. – За волонтерство не платят.
Наверное, Витя изменился сильнее всех за эти полгода. Вместо робкого комочка, что не мог сказать ни слова, боясь осуждения, за столом сидел уверенный в себе, красивый и достойный молодой человек. Он знал, что хочет от жизни, уверенно шел к цели. Не потерял Базаров, правда, прежнего спокойствия, вечеру под громкую музыку предпочел бы тихую прогулку по улицам Москвы с Булгаковым – своим лучшим другом.
– Я вас проверял. – насупился Есенин и закашлялся. – Неплохо было бы в бар какой-нибудь, паб.
– Я могу тебе помочь. У меня есть связи с кем нужно, я могу замолвить пару слов. У тебя готово резюме? – Булгаков наклонился, Есенин быстро кивнул. – Отлично. Дашь почитать?
– Еще чего! Может, раздеться еще? – вскинул руки Ваня. – Не надо учить меня жить!
– Ты неисправим. Собирайся.
– Сейчас?! Мы с Чеховым хотели на дуб залезть. Может, вечером?
– Вот в резюме дополнишь, что по деревьям ползать умеешь, а сейчас собирайся. – Саша хлопнул по плечу Есенина и накинул короткую черную джинсовку.
На улице свежо, только что прогремел октябрьский ливень, капал лишь небольшой дождик, солнце еще не собиралось вылезать из-под одеяла нежных туч. Все вокруг было пронизано влагой, она словно даже оседала на руки, и волосы Вани быстро стали кучерявыми, густыми и пушистыми. Кажется, перебирая их, он даже забыл, куда направляется, ведь в метро по привычке чуть не сел в сторону центра, где находился университет. Сашка, смеясь, оттянул Ваню на нужную платформу. В метро горели приглушенные фонарики ламп – на «Улицу 1905 года» коварные руки технологичных перестроек не дошли, и, надеюсь, не дойдут.
Булгаков потушил сигарету около небольшого, но, очевидно, очень симпатичного бара и кинул ее в неглубокую лужу.
– Есенин, жди меня здесь. Приготовь документы.
– Какие документы?
– Ваня, паспорт, резюме. – повернул в его сторону голову Булгаков. – Ты же взял документы? – он начал грозно надвигаться к другу.
– Взял, взял. Только они дома.
– Господи, Есенин, в кого ты такой дурачок? Я попрошу Витю донести их до «Улицы», поехали назад.
Есенин стыдливо спустился вниз, потирая рукав. Неприятно, что заставил друга тащиться в такую даль, а еще неприятно, что его всегда выставляют дураком или просто легкомысленным. Ваня сложил руки на груди и молча уставился в стену, поджав брови.
«Почему они так со мной? Я же все делаю, чтоб меня любили», – думал он, слушая рокот колес и возмущенные вздохи Булгакова.
Витя, смеясь, передал документы, и все повторилось заново: поезд, вздохи и ужасные мысли, что, может быть, его никто и не любит в этом мире.
– Саш, вы меня любите хоть немного? – пропустил пару кашлей Ваня, не смотря в сторону друга.
– Мы тебя обожаем.
«Однажды я должен был понять, что все меня обожают, но никто не любит», – пронеслось в голове парня, из-за чего тот сильно напрягся.
– А что?
– Ничего. Просто спросил. – усмехнулся Ваня горькой и тяжелой ухмылкой.
И снова Булгаков и Есенин стояли напротив деревянных дверей бара, первый снова убеждал второго заготовить бумаги, молча стоять и ждать возвращения товарища. У Хеттского не было сил пререкаться, слишком сильно глубокие мысли лишили желания вообще что-то говорить. Да, в принципе, сейчас-то их и не было в голове – они прятались в груди комком тревоги, растворяющимся так же быстро, как и появившимся. И через две минуты Есенин снова улыбался, стучал ногой по асфальту и курил сигарету. Булгаков коснулся его плеча, указал в сторону дверей, а Ване и объяснять не нужно: спокойно пошел внутрь.
Не прошло и пяти минут, как Хеттский вышел, вытягивая из пачки новую сигарету. Саша поджал брови и подошел к беспечному товарищу.
– Ты так быстро?
– Меня не взяли.
– Странно… У нас еще четыре бара, погнали.
Ваня, легко подпрыгивая, пошел следом, наступая на лужи полной ногой, заставляя воду заливаться в кроссовки.
И снова такой же итог: Саша поговорил с кем нужно, расхвалил своего товарища, а тот вышел через несколько минут, закуривая новую табачную палочку. Булгаков не понимал, что он делает не так, и винил в первую очередь себя: Есенин-то не глупый, выкручиваться и говорить умеет.
– Вань, в следующем план такой, максимально неприятный. – Булгаков поморщился, доставая из кошелька купюры и засовывая в руку товарищу. – Ты понимаешь, что делать, если что-то пойдет не так во время собеседования. Тьфу ты, стыдно самому… – Саша уткнулся лицом в руку.
Но, черт побери, даже этот надежный, как швейцарские часы, план провалился! Булгаков чуть ли не за волосы себя тряс, когда Ваня выскочил и из этих дверей. Однако, хотя бы на десять минут позже чем в прошлые разы.
– Не взяли?
– Не-а.
– А деньги где?
Есенин протянул купюры и мелочь.
– Так, тут не хватает. Было две купюры, теперь больше и откуда-то монеты. Вань?
– Я пива купил. – пожал плечами рыжий. – Вот и задержался.
– Ваня, мне кажется, в тебе проблема.
– Ничего нового… – промурлыкал под нос Есенин.
– Я с тобой побуду на следующем собеседовании.
У Хеттского опять не было сил спорить. Он лишь молча шел по тоскливой Москве, глядя в лужи, поднимая глаза к небу. Где же солнце? Почему его нет? Неужели, начинается ненавистная зима? Под ногами не хрустели, а шикали мокрые листья, испачканные грязью. Булгаков не смотрел в сторону друга, его мысли были дома, в тепле. Перспектива прогулки никогда не радовала, а здесь в такую погоду шляться по всему городу.
Парни спустились в подвал очередного бара, где их ждал менеджер, которому Саша вылил столько рассказов о достоинствах своего товарища. Осечки быть не должно – Булгаков все свои слова пятнадцать раз обдумывал и в жизни, а тут уже и все пятьдесят.
– Здравствуйте. – улыбнулся Есенин, садясь в кресло.
– Здравствуйте, Иван. Можно ваше резюме, будьте добры.
– Конечно. – кивнул парень, протягивая документ.
Менеджер напряг брови, поднял их, попытался скрыть смешок и быстро передал бумагу Есенину после длительного серьезного прочтения, словно он не парня на роль бармена брал, а заключал договор с дьяволом.
– Вы можете быть свободны, извините, но Ваша кандидатура нам не подходит.
Ваня посмотрел на ошеломленного Сашу, тот вытащил его из подвала и потряс за плечи.
– Давай сюда резюме. Что его там смутило? – не дожидаясь ответа, юноша вырвал из рук документ и начал стремительно бегать глазами по тексту, пока не затрясся от смеха.
Есенин смотрел на него вопросительно, долго и серьезно, пытаясь прочесть в глазах отражение того, из-за чего парень так громко хохотал. Булгаков кое-как добрался до барного стула, продолжая смеяться, залез на него, ударил друга по плечу и щелкнул бармену на пункт в меню, ведь прямо ничего сказать не мог, мешал хохот.
– Да что не так, Саша, объясни!
– Подожди… – произнес парень, пытаясь успокоиться, в конце концов, у него это получилось, и он шумно выдохнул. – Смотри. В резюме нужно писать про университет, личностные качества вроде ответственности, а не то, что ты знаешь больше пятидесяти анекдотов про Штирлица, два года жил в степи и выжил после укуса гадюки, Ваня. – последнее слово он протянул, ведь оно перешло в громкий смех. – Ты самый лучший. Давай перепишем и попробуем снова? Одно место осталось. С твоими данными тебя точно возьмут!
– Знаешь, Булгаков.– улыбнулся Есенин, оглядывая глазами огромный клуб, наполненный огнями, железными трубами и незнакомой музыкой. – Я чего-то не хочу больше работать.
