Buch lesen: «Никогда не предавай мечту»

Глава 1

Макс

Макс Гордеев пил третий день. Не то, чтобы запойно или до беспамятства. Скорее, с толком, с чувством, с расстановкой. С мятными акцентами. Апельсиновыми нотами. Лимонными оттенками. А ещё немного Бахово и Бетховеново, а когда душа просила изящества – Моцартово.

Есть в этом какой-то незабываемый кайф – мешать водку с музыкой. Причём с классической. В камерном исполнении, когда плачут скрипки, вздыхают тромбоны, поскуливают кларнеты. А кто-то там кашляет на заднем фоне. Обязательно кашляет, искажая восприятие прекрасного и подчёркивая несовершенство мира своим задушенным «кха-кха».

Макс шагал по цветам радуги и уже доходил до ступеньки, когда всё фиолетово. Ни плохо и ни хорошо. Никак.

Стены комнаты ещё не наезжали, но уже покачивались. Хотелось чего-то тоскливого или наоборот – жёстко-рокового, но он держался из последних сил, балансируя на грани, чтобы не осквернить классику воем электрогитары.

Она появилась под музыку Глюка. Соткалась из пылинок солнечного луча и плача флейты. Бледная, как привидение, и такая же страшная. Но Макс не дрогнул. Не родились ещё в аду те черти, что смогли бы его напугать.

– Какая неожиданная встреча, – проговорил он непослушными губами и мрачно ухмыльнулся. Интересно, если закрыть глаза, она исчезнет?

Привидение молчало. Пялилось на него не мигая. Нескладная фигура в свитере не по размеру. Из растянутых рукавов видны лишь тонкие пальцы, а где-то там, гораздо ниже, кажется, есть ноги.

– Выпьем за наше случайное знакомство, – не сдавался Макс. – Выпьем, или проваливай! Здесь и без тебя хватает молчания. И вообще, откуда ты взялась?

– У тебя дверь открыта.

О, заговорила. А он думал, что допился.

– И это повод, чтобы вваливаться ко мне без стука?

– Я стучала.

– А я не слышал.

Макс не сводил с неё глаз. Давил взглядом, как букашку. Рвал на части, как тигр – кусок мяса. Раскладывал на атомы. Развеивал, как пыль.

– Чем, собствнно, обязан? – можно не стараться выговаривать все звуки. Сложно и бесполезно. И по хрен, если она его не поймёт.

– Наверное, сейчас не самое лучшее время.

У неё глазищи, как две чёрные космические дыры. Засасывают. От этого нехорошо кружится голова и подташнивает. А может, пора заканчивать пить.

– Время никогда не бывает лучшим. Оно либо есть, либо его нет. Выпьем? – он покачал полупустой бутылкой и поискал взглядом стакан. Тщетно. Он пил один и даже ради прикола не ставил посуду для виртуального друга.

– Выпьем, – неожиданно согласилось чучело с коллапсирующими звёздами вместо глаз. Ловко выхватила бутылку. Сжала её тонкими длинными пальцами, покачала из стороны в сторону, словно раздумывая, как осуществить совместное распитие. А затем молча направилась из комнаты вон. Видимо, искать чашку.

Макс поковылял за ней вслед. Зря он это сделал. Нога, как назло, подвела, и он чуть не растянулся у этой мымры на глазах. Успел ухватиться за дверной косяк. Лицо вспыхнуло, как красный сигнал светофора. Он бы сейчас лучше сквозь землю провалился, чем вот так, под её немигающим взглядом.

– Что ты делаешь?.. Ах, ты, зараза!

Пока он терзался стыдом, эта крыса выливала в раковину остатки водки. Последняя бутылка, между прочим.

– Тебе уже хватит, – вытряхнула капли, завинтила аккуратно крышку и выкинула стеклотару в ведро. Деловито, нагло, со святым упрямством на узком лице.

– Я сам решаю, хватит или не хватит! – если бы не нога, он бы схватил её за шкирку, за тот самый растянутый до безобразия свитер крупной вязки, и выволок из квартиры, как нашкодившего котёнка. Ещё б и пинка дал. – Вали давай! Вон! – прорычал он в ярости и неловко упал на табурет. Хорошо, что тот стоял рядом с дверьми. Здесь теперь всё рядом. Под рукой. Чтобы удобно. Тошнит. От всех и вся.

Она замерла возле раковины, сложив руки на животе. Словно прикрывалась. Будто ожидала, что он ударит. На лице – непроницаемая штора. Никаких эмоций. Безмятежный идиотизм чокнутой сектантки. Вероятно, она одна из этих, что бродят улицами, пристают к людям и рассказывают о конце света. И как-то всё встало на свои места. Ну, не драться же ему с этой блаженной? Не настолько же он низко пал?

– Поиграла в спасение моей души? Можешь считать, что миссию выполнила. И тебе зачтётся. А теперь проваливай.

Она мотнула головой. Так отчаянно, что светлые волосы взметнулись веером и опали на хрупкие плечи.

– Ты прав. Всегда будет не время. Чем это хуже других? Во второй раз я могу не прийти.

– Сделай одолжение, – съязвил Макс. – Во второй раз двери будут закрыты, а я вряд ли тебе открою.

– Тем более.

– Тебя как зовут? – зачем ему имя этой чокнутой?

– Эсмеральда, – немного с вызовом, в ожидании насмешек.

– Да ладно? – не удержался Макс. Ну, как тут не съязвить? – По ходу, твои родители – большие оригиналы. Они вообще чем думали, когда давали тебе имя?

– Папа – поклонник Гюго, – она забавно складывала губы трубочкой, когда выговаривала фамилию.

– Рок-музыкант? Футболист? Гонщик? – Макс не давал ей раскрыть рот. – Неа, не слышал о таком. Г’го. Язык сломать можно.

– Друзья зовут меня Эс. Эсми, – она явно подсказывала ему. Сердобольная какая.

– Фу. Звучит избито и пошловато. Нафталиново и на чужой манер. Я буду звать тебя Альда. Не спорь. Я лучше знаю. Альда, – пощёлкал он языком, словно пробуя имя на вкус. – Да, однозначно! – затем вперил в неё тяжёлый взгляд исподлобья. – Ну, и чем обязан? Пить ты не хочешь. Богу молиться тоже. Ведь не хочешь, нет?

Девушка отрицательно качнула головой.

– Тогда чего хочешь?

Она помедлила, словно перед выходом на сцену. Он знал эту серию вздохов-выдохов, поджатый к хребту живот и ноги в первой позиции.

– Я хочу, чтобы ты танцевал со мной.

На секунду Максу показалось, что он оглох. Затем – что биение собственного сердца разорвало барабанные перепонки. А потом снова мелькнула мысль, что он допился до галлюцинаций. Нет, ну правда. Эта ненормальная явилась под музыку Глюка. Имя у неё неестественное. А уж то, что ему померещилось – так вообще из области фантастики.

Альда стояла не шевелясь. Напряжённая тонкая фигура. Длинная шея держит изящную голову. Светлые волосы мягкими пушистыми волнами падают на плечи. Она даже не смотрела на него. Тупила глаза в грязный пол, как скромная девственница из восемнадцатого века.

– Что, прости, ты сказала? – медленно, растягивая каждое слово, произнёс Макс.

Она вскинула голову. Бездонные тёмные глаза бесстрашно заглянули ему в душу, от которой – только лопнувший сдутый шарик. Синяя тряпочка на верёвочке. И тем безжалостнее в кромешной тишине отражаются от стен её слова:

– Я хочу танцевать с тобой, Макс.

Глава 2

Макс

– Если ты так шутишь, то шутка не удалась. Я не тот, кто смеётся над собой.

– Это не шутка, – Альда снова качает головой.

– Издеваешься? – вот чёрт. Водка на ветер. С Макса даже хмель слетел.

– Нет.

– Ну, тогда я напомню, если ты такая невнимательная или тупая, – он задирает штанину на левой ноге. Он бы даже ею покачал, если бы мог. – У меня нет ноги.

– Я не тупая и не слепая, – возражает Альда так тускло, что Макс тут же сомневается в её умственных способностях.

– Тогда проваливай и не трави душу.

– Нет.

Если бы она стояла ближе, он бы смог добраться до её шеи. А так… Ну, разве что в прыжке дотянуться. Но Макс сейчас сомневался, что способен на такой подвиг. Костылём её подцепить, что ли?..

Он откидывает голову. Касается затылком стены. Это даёт ему ощущение твёрдости. Да и мир не так плывёт перед воспалёнными глазами. Откуда она взялась, эта идиотка настырная?

– Ты не знаешь, что значит жить без ноги. Ты не знаешь, каково это – чувствовать себя беспомощным в сильном и здоровом теле. Ты не знаешь, как это – забыть о движении, об игре мышц, прыжках и поворотах. Я не помню, как пружинит земля под ногами. Но она, – Макс яростно хлопает себя по колену, – она помнит. Болит. Хочет достать туда, куда ей никогда не дотянуться.

Зачем он ей всё это рассказывает? Мерзко. Словно давит на жалость. Он умолкает, пытается удержать судорожный вздох и ловит движение. Пытается сфокусировать взгляд и мотает головой, не веря глазам. Нет, она точно чокнутая. Больная на голову.

Альда спускает вниз гетры. Полосатые. Жёлто-чёрные. С котиками и бантиками по чёрному полю. Затем она задирает свитер и молча начинает стягивать с себя лосины.

Это что, акт милосердия?.. Он настолько жалок, что она решила его пожалеть таким образом?..

– Спасибо за стриптиз, – делает он три громких хлопка. – Но это уже лишнее.

Девчонка не останавливается. Точно сумасшедшая. Цирк подзатянулся, и Максу до ужаса хочется её выпереть поскорее и выпить ещё.

– Хватит! Прекрати! – он зол не на шутку, но Альда уже спустила штанишки и стоит перед ним, как ребёнок: лосины внизу, пальцами она аккуратно придерживает длинный свитер. Задрала его почти до трусиков. Но Макс туда не смотрит. Взгляд его прикован к уродливому шраму – сине-красному, что опоясывает правое колено, как змея.

Макс слышит, как капает вода. Противно, мерно, очень громко. Тикают часы на стене. А его будто привязали к сине-красной змее. Словно она ужалила его и парализовала. Всё плывёт перед глазами. По виску течёт капля пота.

– Я балерина, – Альда говорит так, будто находится под водой. Медленно, плавно, без эмоций. Ровный голос, неподвижное лицо. Только губы шевелятся, как створки раковины. – Как видишь, бывшая. Я больше ничего не умею. Да и не хочу. Ты поможешь мне. Я помогу тебе. Поэтому скажу ещё раз. Я хочу танцевать с тобой, Макс. Хочу, чтобы ты танцевал со мной. Даже не для того, чтобы кому-то что-то доказать. Хотя и это тоже. А… чтобы жить и дышать. По-настоящему.

Она разжимает пальцы. И растянутый свитер падает вниз. Прикрывает колени. Наклонившись, Альда поднимает лосины. Подтягивает их повыше под свитером. Не спеша поправляет гетры – смешные полосатые гольфы с ярко-жёлтыми котятами и бантиками на чёрном фоне. А затем идёт к двери. В проёме останавливается и оборачивается.

– Ты подумай, – прожигает карими глазищами, – а я приду ещё. Дня через два.

Максу не хватило духу ни окликнуть её, ни остановить. Он так и сидел на табурете, с ненавистью поглядывая на костыли. Чёртова дура. Такой день испортила. Нарушила его личные границы. Тщательно лелеемое забытье. Не дала дослушать музыку. И вообще.

Он добрался до комнаты. Рухнул в компьютерное кресло на колёсиках. Крутнулся пару раз. Но в голове и так шумело и вертелось, как в балагане. Порывшись в плей-листе, врубил Моцарта. Погромче. Ту самую часть из «Реквиема», что стонала и оплакивала. Тянула, зажав в кулаке, нити души. И тот самый синий сдувшийся шарик поволокла за собой, как на аркане.

На столе – недопитый стакан с водкой. Макс зажимает его в руке. Смотрит, как плещется на дне прозрачная жидкость, а затем с силой запускает его в стену. Звякают осколки, вплетаясь в хор, что выводит заупокойную песнь.

Макс выключает музыку. Закидывает руки за голову. Пялится в потолок. Сидеть в тишине больно. Быть одному – невозможно.

– Приезжай, пожалуйста, – просит он сестру, как только та берёт трубку. – Я тут… в общем, приезжай, Лизхен.

Только ей он доверяет и может позвать. Только она не будет смотреть на него с жалостью, причитать, пугаться, записывать к психологу или психиатру. Мать совершенно не годится для специфических поручений. А младшая сестра – вполне.

Пока она добирается, лучше привести себя в порядок. И музыку повеселее. Конец классике. Привет, рок.

Макс опускает голову под холодную воду. Правда, отрезвлять уже почти нечего, разве что воспалённым глазам хорошо. Он всегда пьянел медленно, трезвел быстро и никогда не упивался до невменяемости. Всегда умел изъясняться почти чётко и здраво. Разве что замедленная речь его выдавала.

Сестра тоже влетает без стука. Он так и не закрыл дверь после блаженной Альды.

– Ну? И что тут у нас на этот раз?

Она чутко водит носом, морщится, сразу же идёт открывать окна. Распахивает настежь. Холодный воздух тут же врывается в квартиру, надувает парусом тюль.

Лиза без просьб хватается за веник, убирает осколки, с сожалением оглядывает пятно на обоях. В её движениях нет суетливости и ни одного лишнего жеста. Убирает, пылесосит, моет посуду и пол, собирает в пакеты бутылки и мусор. Чётко, как робот. А затем садится в кресло, раскачивается из стороны в сторону, пристально изучая его лицо. От этого взгляда неуютно.

– Узнаю, кто тебе водку приволок – вырву печень и сердце. А лучше – ноги, чтобы больше не смел потакать тебе.

Зная Лизу, можно и не сомневаться. Ей всего двадцать, но хватка, как у бульдога. Или питбуля. И жалости от неё не дождаться.

– Спасибо, – Максу больше нечего сказать. Стыд душит. Но без её помощи ему не обойтись.

– Пожалуйста, – слишком вежливо. Видимо, перед взбучкой. – Ну, и долго ты собираешься киснуть? Жалеть себя? Потакать своему скотству? И почему, спрашивается, ты без протеза? Опять на этих костылях прыгаешь.

Сестра напоминает ему вредную собачонку, что кидается грудью на слона, как моська.

– Не могу с этим протезом, – упрямо сжимает губы Макс. – не чувствую ногу, теряю ориентацию.

– Да что ты говоришь! – всплескивает руками противная Лизка. – Ориентацию, говоришь, теряешь? Именно с протезом? А без протеза, значит, мачо, как и был? Точно?

– Я не шучу, – злится Макс. – Это… отвратительно. Но я как будто теряюсь в пространстве. Не нахожу точек соприкосновения с землёй. Так дети, наверное, начинают ходить – их штормит и шатает. Поэтому они падают.

– Дети учатся ходить. Шаг за шагом, Макс. Падают и встают. Снова и снова, пока не начинают топать. То же самое нужно делать и тебе. И однажды всё получится. Знаешь, в чём отличие? Дети не боятся. А ты – да. Их ведёт вперёд любопытство. А тебя тормозит страх.

Лиза заправляет за ухо прямую тёмную прядь, облизывает губы и складывает руки на груди.

– Я сейчас скажу крамольную вещь, брат. И даже не боюсь быть удушенной или побитой. Пока ты не перестанешь себя жалеть и отстраняться от всего мира, у тебя ничего не получится. Ты даже не понимаешь, какой счастливчик. Ты потерял лишь часть ноги. До колена. И вполне можешь быть нормальным – прыгать, бегать, жить полноценной жизнью.

– Ещё скажи – танцевать, – кривит он язвительно губы и почему-то перед глазами у него – Альда. Чучело без груди и в растянутом свитере. С красно-синим шрамом возле колена.

– Да! И танцевать! – горячо хватается за опасную мысль сестра. – Всё, что угодно! На руках ходить. Пить кофе в кофейне напротив. Целовать девушку и бродить по лужам в дождь, без зонта. Помнишь, как раньше?..

– Как раньше уже никогда не будет, – во рту становится горько. Привкус степной полыни и сухого ветра.

– Ну и по фиг, – Лиза зло сверкает глазами. – Будет ещё лучше. Только в это надо верить и меняться. Не оглядываться. Не вернётся уже ничего, ясно? И нога не отрастёт. И ты либо живёшь с этим, либо катишься вниз.

До него пока не доходили её правильные слова. Не трогали. Проходили мимо, как товарный поезд, у которого нет остановки, а есть какая-то далёкая станция прибытия. Но в груди засел жуткий дискомфорт. Ворочался и цеплял внутренности. Корёжил орган, который называют сердцем. Альда. Чёртова ведьма. С глазами-пропастями и козырем из рукава. Сине-красной змеёй, что ужалила его и смотрела, как он корчится в муках, пытаясь переварить смертельный яд.

– Ладно, – Макс хлопает себя по коленям. – Я тебя услышал. Мне надо подумать, с чего начинать.

– С улыбки, – у его несносной сестры всегда есть ответ. – Начни с улыбки, Макс.

Глава 3

Альда

Он двигался как бог девяносто восьмого левела. Пластично, размеренно, с затаённой страстью. Под загорелой кожей бугрились мышцы, ягодицы сжимались ритмично. Аххх… оххх…Да-а-а-а…

Но это не секс, нет. Всего лишь танец. Хотя и в сексе он также хорош. Как перепетуум мобиле. Как отбойный молоток. Вдалбливался, проникал, вжимался. Дышал, группировался, красовался. Делал технически великолепные позы – недоступные простым смертным ухажёрам с неразвитой мускулатурой.

Он двигался как бог девяносто восьмого левела – не дотягивал совсем немного до сотого. Был хорош во всём и, наверное, для многих. Эс ничего не чувствовала с ним ни в танце, ни в сексе. Но если в первом случае она была жестока и придирчива, не умела притворяться и лгать, то во втором – знала – он не виноват.

Это она неправильная. С изъяном. Фригидная. И, как бы он ни старался, она могла только артистично стонать и сжимать стенки влагалища, имитируя оргазм.

Эс ненавидела ложь. Умирала внутри, когда приходилось говорить хоть слово неправды, но в сексе ей приходилось скрывать маленькую тайну большой ущербности. Кажется, успешно.

Ник ничего не замечал. Впрочем, его мало интересовали чьи-либо эмоции или страдания, душевные метания или тревога. Он в окружающем мире и в людях любил только себя. Единственного и неповторимого. Великолепного и сияющего.

При этом он не хвастался и не бахвалился. Скромный. Вежливый. Бесконечно внимательный. Но Альда научилась со временем читать его. Узнавать по почти неуловимым приметам, когда он притворялся. Делал вид. Играл мышцами лица, изображая то участие, то сожаление, то скорбь. Иногда – улыбку. Ничего нового – всего лишь правильная группировка мышц. Жаль только, глаза не умели притворяться так же искусно.

– Никки, дорогой, перерыв на пять минут! – холодная рыбина с глазами стервы Стелла Перовская только с ним разговаривала ласково, отчего казалась карикатурой – безобразной тварью, фальшивящей каждым звуком.

– Эсми, подождёшь меня? – он вытирает белоснежным полотенцем лицо и тёмные волосы.

– Да, конечно.

Зачем она продолжала ходить сюда – одному богу известно. На неё не смотрели. Отводили взгляд. Часто конфузились. Те, кто помягче. А так она давно чувствовала себя пустым местом. Коля нуждался в ней. Наверное. Иначе бы он понял, как эгоистично и жестоко заставлять приходить на репетиции и смотреть, как танцуют другие.

Колю любили родители и сжимали ей горло, прямо-таки навязывая «хорошую партию». И это была не партия в шахматы. Это была игра в жизнь, в которой она не чувствовала себя живой.

Она могла порвать отношения. Послать Колю подальше. Но не стала. В ней поселилась мечта, и Эс давала ей возможность вырасти, созреть, родиться.

Чтобы выносить ребёнка нужно много сил и терпения. Чтобы родилась мечту, нужно просто не отказываться от неё.

– Ты видела, Стелла звереет? В последнее время она хочет выжать из меня максимум. Скажу по секрету: она замолвила обо мне словечко перед Гайшинским, а это перспективы, ты же понимаешь. Конечно, это закономерность, но я и не надеялся, что это случится так быстро.

Он надеялся. Но продолжал лукавить даже перед ней. Да и Стелла перед ним разве что на пузике не ползала по сравнению с тем, как она себя вела обычно, с другими учениками.

– Я хотел посоветоваться с тобой, Эсми.

А вот это главное, зачем он захотел видеть её именно сегодня.

– Ты всегда можешь на меня рассчитывать, – она не лукавила.

Когда человека знаешь так долго, он практически становится родным. Ну, если не считать, что они года четыре активно трахаются. Не живут вместе, нет. Кочуют туда-сюда, хотя Коля и настаивал. Ему было бы удобнее. Но Эс осталась непреклонной: жить под одной крышей с ним не хотела она. Нуждалась в свободе и личном пространстве, чтобы не потеряться, остаться собой, а не чьей-то матрицей – формой под кого-то. Вмятиной на гладкой глянцевой поверхности.

Он останавливается, берёт её за руки, и Эс внутренне сжимается. Если сейчас он попросит стать его женой, ей придётся отказать ему. Коля смотрит ей в глаза. Очень серьёзно и взволнованно.

– Эсми, дорогая, – ему, наверное, будет больно, очень больно. А ещё может накрыть депрессией и прийти творческий кризис. Ему и так пришлось нелегко, когда с ней случилась беда. – Ты же понимаешь: жизнь не стоит на месте. Если бы я мог, я нашёл бы рычаг и отмотал время назад. Предотвратил бы. Уберёг бы.

Тут самое важное слово – частица «бы», которая означает условие, которое помешало. Она переводит дух. Это не предложение руки и сердца. И её настолько легко, что остальное проходит мимо – заглушается шумом в ушах.

– Эсми, – сжимает он её ладони. И в глаза заглядывает с тревогой. Закусывает губу, и лишь она знает – это знак сильнейшего волнения, когда Коля почти не может владеть собой. А такое случается редко. Что она пропустила? – Ты слышала меня?

Эс кивает, затем отрицательно качает головой и улыбается. Наверное, улыбка сбивает его с толку.

– Я повторю: Стелла нашла мне новую партнёршу.

Эс моргает. Снова кивает. А затем ответно стискивает его пальцы.

– Да, конечно. Не переживай так сильно. Это закономерно. Так должно было случиться рано или поздно. И если ты думаешь, что я буду против…

– Я не отказался бы от этого предложения, даже если бы ты была против, – крутит он смущённо головой, но позволяет себе быть честным. Жестоко честным и в этот раз.

Что таится в его неподвижных зрачках? Он ждёт её реакции? Надеется, что она заплачет или устроит истерику? Нет же, нет. Это не в её характере. И он это знает. Малоэмоциональная. Сдержанная. Холодная. Снежная Королева – так иногда зовёт её Коля.

– Пойми меня правильно, Эсми. Этот шанс… я не должен упустить его. Ради будущего. Ради нас.

О, вот это лишнее. Чем дальше, тем «нас» становится меньше. Эс это видит. А Коля играет в благородство? Вряд ли он действительно искренне верит в то, о чём сейчас пытается вещать. Пафосно. Наигранно. Слегка жертвенно – так ему, вероятно, кажется. Он любит местами побыть жертвой. Особенно, если потом можно выгодно обыграть роль святого мученика.

– Коля, – Эс легко касается его щеки и поправляет ему растрепавшиеся на ветру волосы. – Я всё понимаю правильно. Делай так, как считаешь нужным. Тем более, что я тоже должна тебе признаться.

Она смотрит куда-то мимо человека, с которым её свела судьба на несколько долгих, местами счастливых лет. Что осталось от них? Кучка смазанных воспоминаний, больше напоминавших скромное пепелище. Размером с костерок, который когда-то светил, но плохо грел.

– У меня скоро тоже будет новый партнёр, – произносит чётко, словно рисуя в воздухе замысловатые вензеля. Снова гладит его по щеке, почти жалея. Нет, она никогда не чувствовала его. И он – всё же стажёр девяносто восьмого левела. До бога ему не дотянуться. Потому что бог в танце вовсе не он. И жаль, если Коля этого не понимает.