Из ада с любовью

Глава 3

в которой Тони Аллен видит странный ритуал возле Пекла и слушает разговоры докеров-коммунистов

От Кейт вышли довольно поздно, уложив ее, накачанную снотворным, в постель. По мнению Тони, Кира заслуживала большего, чем быть быстренько доставленной домой.

– Покатаемся? – спросил он.

Она расцвела и кивнула.

И он не меньше часа носился по опустевшим ночным улицам, задевая плечом мостовую на поворотах, подпрыгивая на трамплинах горбатых мостиков и рискуя взорвать котел сумасшедшим давлением пара. И все это время чувствовал тепло Кириного тела, прижавшегося к нему, и ее дыхание ему в затылок.

Он вылетел к Пеклу случайно: обрадовался открывшемуся вдруг широкому пространству пустыря впереди.

Атомная бомба, на которую так уповал кайзер во время Великой войны, оказалась грязным, но малоэффективным оружием, и теперь в глубине вулканического жерла бесконечная энергия непрерывного ядерного распада продолжала проплавлять себе дорогу к центру Земли, чтобы когда-нибудь обязательно его достигнуть. Живительная радиация сделала Ист-Энд прибежищем множества мертвецов (или некрограждан, как их теперь было принято именовать), и постепенно он становился все более и более презентабельным районом – но не делался от этого более престижным. Сити, куда упала вторая атомная бомба кайзера, со времен Великой войны подрастерял свою элитарность – лондонцы гнушались соседства с мертвецами. Однако там вулкан выглядел приличней, носил красивое имя «Парадиз», в противовес почти ругательству «Пекло», к нему водили туристов и охраняли силами полиции церемониального графства. Здесь же, в Ист-Энде, вокруг Пекла лежал пустырь, поросший клочковатой травой (сочной и зеленой даже зимой) и высоким, кое-где в человеческий рост, бурьяном.

Бродяги давно перестали греться у жерла искусственного вулкана – никому из них не хотелось стать случайным свидетелем какого-нибудь преступления. Только бездомные собаки собирались тут стаями, но и они давно научились потихоньку прятаться во тьме, если возле Пекла появлялись люди, ибо ждать от этих людей не приходилось ничего хорошего.

Тони остановился в тени разросшегося бурьяна и заглушил двигатель.

– Пошли посмотрим?

Смотреть на лаву можно бесконечно, и это служило развлечением для многих молодых парочек и компаний: стоять на самом краю жерла было немного страшновато, что придавало остроту поцелуям и объятиям.

Расплавленная плоть земли в жерле, подернутая застывшими черными корочками, отдавала тепло подобно огромной жаровне, лава кипела нехотя, как густая овсяная каша на медленном огне, и булькала, как каша, выбрасывая вверх светящиеся ложноножки.

Тони обнимал Киру за пояс – лава освещала ее лицо мерцающим красноватым светом, в глазах застыл испуг (и восторг от этого испуга), и он подумал в который раз, что его прекрасная леди в самом деле необычайно красива. И хотя более всего ему нравились ее веснушки – мелкие и частые, покрывавшие нос и щеки, но в свете Пекла они были совсем не видны и лицо ее из трогательного делалось утонченным и женственным. Как у сказочной принцессы.

Он поцеловал ее и шепнул ей на ухо:

– Ты никогда не узнаешь, как сильно на самом деле я тебя люблю.

Кира не была склонная к сантиментам, но жар Пекла делал ее мягкой и расслабленной.

– Да я тожа втрескалась в тебя по уши, – ответила она. И добавила, будто вспомнив: – Но я честная деушка!

– Ну что ты, я же джентльмен, – усмехнулся он.

Он никогда не передразнивал ее кокни, хотя иногда ему очень этого хотелось. Во-первых, она бы не поняла, что ее дразнят. Во-вторых, решила бы, чего доброго, что так и следует говорить. Потому он просто постучал себя кулаком по лбу – и она рассмеялась.

Они уже направлялись к моноциклету, когда заметили на пустыре какое-то движение. Тони остановился и прижал палец к губам – он сделал это из простой предосторожности, не собираясь вовсе выслеживать тех, кто приближался к Пеклу.

В Лондоне, даже в самых укромных его закоулках, никогда не бывает абсолютно темно: свет множества газовых фонарей отражается от стекол кровли, и ночью от нее исходит оранжевое сияние, не создающее теней. В этой неровной сумеречной мгле странная фигура была видна издали, и Тони уповал на то, что моноциклет (и они с Кирой) надежно скрыт от чужих глаз тенью зарослей. Некто, приближавшийся к жерлу, кутался в просторный плащ с капюшоном, но в какой-то миг горячий ветер Пекла вырвал плащ из его рук, и тот взметнулся за спиной, точно крылья демона, открывая долгополое приталенное одеяние. Женщина? Это была женщина? Нескладная, костлявая, с широким разворотом острых, как у летучей мыши, плеч, она шагала широко и уверенно… Тони не удивился бы, если бы заметил косу у нее в руках. Но вместо косы женщина прижимала к себе большую картонную коробку.

Кира сжала его ладонь и придвинулась ближе – она умела прикинуться отважной, но в такие минуты напускное мужество слетало с нее шелухой и на поверхности показывалась женская сущность, которой свойственно искать защиты у того, кто сильней. В отличие от нее, Тони не видел в проявлении женственности ничего дурного: от этого он обычно становился безудержно смелым и сентиментально-нежным. Впрочем, именно в тот раз смелости у него не прибавилось. Нет, он испытывал вовсе не страх, существо в плаще с капюшоном (и без косы!) внушало не страх, а ощущение кошмара, невозможности происходящего и вместе с тем – реальности и ужаса происходящего. Казалось, что творится нечто запредельно дьявольское, и Тони не мог понять, откуда берется это ощущение, – он будто наяву увидел, как старуха с косой ищет жертву, чтобы отправить ее прямо в преисподнюю… В пекло…

Костлявая подошла к самому жерлу, положила коробку под ноги и вдруг широким театральным жестом откинула плащ за спину – его черную тень подхватил ветер и плавно опустил в траву. Нарочитость этого жеста не показалась ни смешной, ни чересчур патетической – от него повеяло еще большей жутью. Мерцающий свет лавы осветил фигуру на краю Пекла – долгополое черное платье и… белый воротничок…

Тони едва не охнул. Стоило посмеяться над собой и своими фантазиями на инфернальные темы – надо же было принять преподобного за старуху с косой! Между тем святой отец упал на колени, воздел руки к небу и начал истово молиться. Молитва его была недолгой: он поднялся с колен, взял коробку и, размахнувшись обеими руками, швырнул ее в жерло, выкрикнув в полный голос:

– Именем Господа, убирайся туда, откуда явился!

Ломая запекшиеся каменные корочки, в стороны, как из-под точильного станка, брызнули искры. Сверток не утонул, а, вмиг охваченный пламенем, будто растворился в расплавленном камне – был съеден голодным расплавленным камнем. Тони передернуло.

Святых отцов, независимо от конфессии, Тони не любил со времен приюта, а потому еще один одержимый борьбой с Дьяволом и дьявольскими «штучками» его не удивил. Впрочем, в Англии священники в большинстве шли в ногу со временем и охотно принимали технические новшества – музыкальные автоматы в церковных дворах привлекали молодежь, автоматоны давно сменили архивариусов, а некрограждане исповедовались в грехах и получали искупление. Но среди священников находились и такие, что шарахались от безобидного ундервуда, усматривая и в печатной машинке происки Дьявола, не говоря о стрекочущих телеграфных аппаратах, антигравитационных механизмах и термоядерных паровых котлах.

Преподобный подобрал валявшийся на траве плащ, накинул его на плечи и, пошатываясь будто от чудовищной усталости, направился прочь.

И вроде бы все разъяснилось, но ощущение кошмара не проходило. Доктор Фрейд, наверное, нашел бы этому рациональное объяснение – что-нибудь вроде желания переспать с собственной матерью, убив прежде отца. «Почему вы думаете о желании с кем-то переспать? – А я только об этом и думаю». Доктор Юнг, возможно, усмотрел бы в этом какой-нибудь архетипический страх. Тони доверял собственному чутью (иногда совершенно напрасно) и точно знал, что никаким врожденным страхом перед преисподней его ощущение не объяснялось – он не чувствовал ни божьего страха, ни страха перед адом.

– Тони, а чё он туда зашвырнул, а? – шепотом спросила Кира.

– Не знаю. – Тони посмотрел вслед удалявшейся фигуре и прикурил. – Фонограф какой-нибудь или арифмометр.

– А чё оно не потонуло сразу же ж?

– Потому что камень – это не вода.

– Зуб даю, эт был черный кот, – сказала Кира. – Черные коты – они ведь от Дьявола, вот он его и зашвырнул…

Тони передернуло еще раз – мысль о том, что в кипящую лаву можно кинуть живое существо, пусть и дьявольского происхождения, ему в голову не приходила.

– Поехали, отвезу тебя домой… – пробормотал он, поглядывая вслед преподобному, маячившему на краю пустыря.

– А пошли лучче пёхом, а?

– И байк, конечно, буду толкать я…

– Не, ну хошь – могу потолкать, – невозмутимо предложила Кира.

– Нет, не хочу.

– Или давай отсюдова до меня доедем и пойдем просто прошвырнемся.

Тони глянул на часы – было пять минут первого. Значит, преподобный совершил свой божественный ритуал ровно в полночь.

– Тебе вставать скоро, – заметил он.

– И чё?

– А мне надо немного поработать.

– Чё, ночью, что ли? – Кира прыснула.

Тони хотел побродить по Уайтчепелу – наудачу, как Эрни. Хотя сомнительная у Эрни получилась удача… Именно поэтому незачем было таскать с собой Киру. И ведь только намекни ей на опасность – тогда она точно не отвяжется.

– Тысячу лет назад таких, как ты, отправляли в крестовые походы, в Палестину… – проворчал он.

– Дык я ж и хотела в Испанию…

– «Так». Надо говорить не «дык», а «так». – Тони всегда поправлял ее терпеливо, без раздражения. – Поехали к тебе, бросим байк.

Кира – это блажь… Тони легко отказывал ей в глупостях вроде Испании, но отказаться погулять, когда она этого хочет…

– А ты мне его оставишь? – спросила она робко. Пожалуй, ему нравилось, что в таких случаях Кира не пускала в ход женские чары, не стреляла глазами и не улыбалась загадочно. Она вообще редко пускала в ход женские чары, в этом и состояло ее очарование.

– Конечно.

– А ты? Как домой-то попрешься? Транваи не ездют.

– Трамваи, – вздохнул Тони. – Доеду на такси.

***

Холодно. Мокро. Хочется еды, но другой еды. Белой еды, не красной. Когда было много белой еды, хотелось красной, – теперь наоборот. Почему стало мокро и холодно? Было тепло. Злая женщина была злая, но было тепло и была белая еда. Надо тихо. Нельзя громко. Потому что страшно. Раньше было нестрашно и тепло. Теперь страшно и надо тихо. Как снаружи, где красная еда. Спать нельзя. Надо тепло. Надо белой еды. Надо нюхать – белая еда пахнет. Злая женщина пахла. Другие женщины пахнут красной едой. Маленькие и большие. Маленькие мужчины пахнут красной едой, но меньше. Большие мужчины – страшно и надо тихо.

***

До дома Киры они не добрались – едва выехав на Ретклиффскую дорогу, заметили костер в Сведенборг Гарденс, где обычно собирались байкеры из доков. Кира любила появляться в их компании вместе с Тони – она вообще ужасно им гордилась. Не потому, что он был джентльменом – у докеров-коммунистов это заслугой не считалось, – а потому что ездил на байке лучше многих ее товарищей. И Тони (чтобы порадовать ее, конечно, а вовсе не из собственного тщеславия) подъехал к костру на сумасшедшей скорости, заложил красивый вираж и остановил моноциклет между двумя другими, колесо к колесу. Ребята оценили маневр по заслугам.

– Гребаный ёж, это нежидко, Аллен! – расхохотался Боб Кеннеди¹, фабричный староста и признанный лидер «клуба».

Тони пожал плечами, слезая с байка.

Пятеро молодых коммунистов обсуждали не бесправное положение пролетариата, не подготовку к мировой революции и даже не формирование интербригад из числа прогрессивной лондонской молодежи – нет, они обменивались мнениями о произошедшем на Уайтчепел-роуд. И вовсе не с позиций Коминтерна, а в духе обскурантизма и религиозных предрассудков.

Слово взял Сэм Макклафлин по прозвищу Студент (потому что в самом деле был студентом) – лет ему было не больше, чем Кире.

– Здесь места такие, – чуть не полушепотом заговорил он. – Здесь еще до Потрошителя людей убивали. Про убийцу с Ретклиффской дороги слышали? Он, как Паяльная Лампа, людей убивал целыми семьями. Молотком. Вон в том доме, видите? Его повесили и похоронили на перекрестке, тут недалеко. И тело колом проткнули, чтобы не возвращался. Больше ста лет прошло, кол истлел, и он вернулся.

– Инъекцию, что ли, сделал? – на полном серьезе переспросил Боб, обратившись почему-то к Гарри по прозвищу Харлей.

Лицо Гарри-Харлея просветлело от неожиданной догадки.

– Почем я знаю? Мож, и инъекцию.

Тони не стал говорить, что ревитализацию проводят только по завещанию, за деньги и с согласия родственников. А инъекцию делают еще при жизни, во всяком случае не позже чем через десять минут после биологической смерти, пока массаж сердца может обеспечить движение крови по сосудам. Но никак не через сто с лишним лет.

– Да нет же! – горячо возразил умник Сэм. – Я не об этом! Я об ауре этого места, о том, что здесь теряется ценность человеческой жизни! И призраки из прошлого встают из могил…

– А мож, и Потрошитель… того… инъекцию? – задумался Харлей.

– Да не, это ж не Потрошитель, – сплюнул Пол по прозвищу Кочан. – Гварил же папаша Ли, что эт розовый кролик, а никакой не человек. Он его своими глазами видал!

– Папаша Ли еще не то может увидеть… – рассмеялся Тим Фалер. – Кочан, тебе самому-то не смешно? Ну какой розовый кролик? Клыкастый, что ли?

– Не знаю насчет кролика… – Боб медленно обвел взглядом сидевших у костра. – Мож, и кролик. Но сеструха моя, та наплела, что оно мелкое и розовое. Помните, у старухи Пэм сдохла шавка? Ну которая облезла с ног до головы? Ну мы ржали с нее, как она ходит по-дурацки, а у ней просто суставы стали как шарниры и гнулись во все стороны? Вот сеструха мне и гварит, что оно было такое ж – как шавка Пэм, совсем без шерсти, и будто лапы у этого гнулись не туда.

Кочан зажмурился, а потом встряхнул головой.

– Мерзость…

– А что с той шавкой было? – переспросил Сэм (он, как и Тим, появился в этой компании недавно и шавки не видел).

– Да хрен поймет, – пожал плечами Боб. – Болезнь какая-то. Но ржачно – мы кишки надорвали, как она по улицам рассекала: поц-поц, поц-поц. Будто на карачках. И шустро так!

– Вы гондоны рваные, – сквозь зубы процедила Кира. – Она ж живое вещество! Ей же ж плохо было, а вы ржали, как суслики!

– Ага! – обрадовался Харлей и повернулся к Сэму. – Точно, эта сопля ревела, как ей собачку жалко! Я вспомнил.

– Дык, я и думаю… – Боб замолк на секунду, но потом продолжил: – Етить-колотить, мож, эт та шавка и есь? Ну, вернулась. Что мы ржали с нее.

– Ваще? – Харлей постучал кулаком себе по лбу. – Тож инъекцию сделала?

Ревитализация… Конечно, версию сделанной истлевшему трупу инъекции Боб предлагал лишь на основании суеверий и инстинктивного человеческого страха перед мертвым. Но ревитализация животного – наиболее правдоподобная версия появления Потрошителя. Потрошитель оставляет растерзанные трупы на месте преступления, а младенцев уносит с собой. Возможно, потому, что может унести лишь маленькое тело. Но… мертвые не нуждаются в пище, они едят лишь для удовольствия, их метаболизм устроен иначе. Впрочем, животное после ревитализации может сохранить охотничьи инстинкты.

Кочан передернул плечами и тряхнул головой.

– Ох и мерзость…

– А что? – задумчиво произнес Сэм. – Тоже призрак из прошлого. Я же говорю: это аура. Темное место, оно притягивает убийц и чудовищ…

– От чудо-юдо – лысая шавка старухи Пэм! – фыркнул Харлей.

– Однако людей на клочки она рвет тока так, – заметил Кочан, и его снова передернуло.

– Межу прочим, старуха Пэм здесь жила еще при Потрошителе… – пробормотал Боб. – И, болтают, ноги раздвигать за пару монет не брезгала.

– И потому в собаку ейную Потрошитель вселился? – Харлей явно был настроен скептически.

Они долго еще препирались о Потрошителе, лысых шавках и розовых кроликах, потом покатались все вместе по пустынной в этот час Ретклиффской дороге, а когда вернулись, гулять было поздновато, и Тони просто отвез Киру домой.

Прощаясь, она долго крутила пуговицу на его куртке и поправляла узел платка.

– Вот и как ты на своей такси поедешь? Де ты ее возьмешь?

– Найду, не переживай.

– Я просто… вот думаю… А вдруг это не шавка Пэм, а настоящий Потрошитель? А ты один будешь тут ходить-бродить. Пешком.

– Потрошитель не нападает на взрослых мужчин. Или ты, может, сомневаешься, что я справлюсь с Потрошителем? – Тони спрятал улыбку.

– А с Паяльной Лампой? Твой друган не справился…

Тони поцеловал ее в макушку.

Неделю назад они с Эрни вдвоем сидели в уютной гостиной Пола Харта, и разговор их был так же малопонятен для непосвященных, как разговор двух математиков или астрономов.

Пола Харта, австрийского подданного, прибывшего в Лондон с женой три года назад, тем не менее знали здесь как господина Петерсена, голландского банкира. Тони и Эрни был известен его оперативный псевдоним – Манн, – но и они не имели понятия о его настоящем имени. Впрочем, настоящих имен друг друга они не знали тоже.

Манн в последнее время стал слишком много пить, что для руководителя нелегальной резидентуры было попросту недопустимо, и поговаривали, будто он настолько ценный агент-нелегал, что из Центра ему прислали «жену» лишь для того, чтобы она контролировала его пагубное пристрастие. И, надо сказать, свои обязанности фрау Харт исполняла весьма ревностно.

Тони, который сам не брезговал пропустить стаканчик и наделать после этого глупостей, совершенно не переносил пьяного Манна – набравшись, тот неизменно заводил речи о сомнительных способах прихода к власти и ее удержания, в которых он, Манн, принимал непосредственное участие. Впрочем, в чистоте того дела, которому все они служат, он не сомневался. Его покаяния и пьяные слезы не вредили делу, если он пил дома и изливал душу фрау Харт, но ведь пил Манн не только дома… Трезвый Манн разительно от пьяного отличался – и добродушием, и обаянием, и работоспособностью, и редким, цепким умом.

В тот день он сообщил, что из Центра пришел ответ на шифрограммы из Британского посольства в Берлине. В Центре считали, что англичане все же запустят в действие операцию «Резон», иначе переговоры с кайзером окончательно зайдут в тупик. А если и не запустят, то к ней все равно нужно быть готовыми, и потому Центр дает добро на вариант «Мальчик с собакой», давно и тщательно подготовленный как раз на такой случай.

По всей видимости, для «умиротворения» кайзера англичане собирались поделиться с ним некоторыми своими военными секретами, а всем известно, что конек англичан – монстры. Версальскими соглашениями Великобритании запретили производство такого рода оружия, но кто же помешает англичанам нарушить запрет? Однако сделать столь шикарный подарок рейху в открытую никак нельзя, Версальские соглашения – не чих кошачий, и потому немецкая разведка должна как бы самостоятельно добыть этот военный секрет. Ну, а Секьюрити Сервис сделает вид, что тщательно его спрятал, но – вот незадача! – хитрые немецкие агенты контрразведку переиграли.

Вопрос в том, кто из немецких агентов будет играть и переигрывать МИ5. Собственно, вариант «Мальчик с собакой» и состоял в предложении англичанам конкретных кандидатур – Тони и Эрни.

Тони тоже было что сообщить по этому делу: его Бебби делала стойку на слово «резон» и накануне поймала кусок телеграфного сообщения из МИДа в Секьюрити Сервис: «Уймите Скотланд-Ярд, или у наших друзей не будет резона с нами разговаривать». Тони просмотрел полицейскую хронику и газеты, опять же, посоветовался с Малышкой и сделал вывод: с операцией «Резон» связаны преступления в Уайтчепеле.

– Глядите, три дня назад в Уайтчепеле была зверски убита женщина, – рассказывал Тони. – Замечу, зверски – в прямом смысле, ей зубами порвали глотку. Газеты трепали эту тему два дня, утром, днем и вечером, полицейские носились по Ист-Энду толпами. Как же, новый Потрошитель! Ожившие тени прошлого! Новое послание «Из ада»! Кстати, убитая не только была шлюхой, в момент нападения она валялась на мостовой пьяная вусмерть. Вчера ночью находят новый труп, на этот раз – семилетнего мальчика. Тут же вспоминают о пропаже в этом районе четырех младенцев. Утренние газеты вопят громче прежнего, а дневные помалкивают, будто им не нужны деньги… Скотланд-Ярд тоже молчит в тряпочку. Расследование передают в Секьюрити Сервис, который на любые вопросы отвечает: «Не ваше дело».

Понятно, что если какой-нибудь монстр вышел из-под контроля и доблестный Скотланд-Ярд выведет его на чистую воду, у английского военного министерства, и у МИДа, и у кабинета министров начнутся крупные неприятности, а попросту – международный скандал. Вряд ли Секьюрити Сервис настолько циничен, чтобы демонстрировать кайзеру возможности нового оружия на собственных гражданах; скорей всего, монстр вышел из-под контроля случайно и его вскорости обезвредят. Но в течение нескольких дней ни полиция, ни Секьюрити Сервис, ни специальные подразделения, приписанные к Адмиралтейству, сделать этого не сумели, что бросает тень на саму технологию. Зачем кайзеру неуправляемое оружие?

Однако Манн решил, что история с новым Потрошителем им только на руку. Эрни предписывалось обратить на себя внимание Секьюрити Сервис, выяснив заодно, что за монстров обретет великая Германия, а уж через него МИ5 должен был выйти на Тони. И это означало, что из-за ожидаемой тотальной слежки и прослушки они с Эрни уходят в «автономное плавание» – не сдавать же англичанам всю резидентуру, троих агентов вполне достаточно. Так что действовать предстояло лишь по указаниям непосредственно из Центра, а доклады отправлять Максу в Берлин радиотелеграфом.

Пересечение Джона Паяльной Лампы и Потрошителя было совершенно нелогичным, гибель Эрни не вписывалась в рамки операции «Резон», да и вообще – ни в какие рамки не лезла! Тони находил только одно более-менее правдоподобное объяснение этому пересечению – полный провал варианта «Мальчик с собакой», – но очень надеялся, что ошибается. Совпадений не бывает, и тут вероятность случайности ничтожно мала. Джон Паяльная лампа убивал семьи с младенцами – этот факт с особенным удовольствием обсасывали все газеты, рисуя психологический портрет убийцы. Как правило, младенцам было несколько дней от роду, Лейберы явились исключением, их малыш прожил на свете пять месяцев…

Вот написал Эрни в блокнот «Дэвид Лейбер», шел мимо его дома, а тут – раз! – Джон Паяльная Лампа внезапно решил покончить именно с семьей Лейбер… Такого не бывает. А значит, связь между операцией «Резон» и убийством Лейберов существует. Но что это за связь?