Утерянные победы. Воспоминания генерал-фельдмаршала вермахта

В течение нескольких следующих дней противник продолжал атаковать оба плацдарма, и время от времени в районе Амьена создавалось тревожное положение. Однако, осмотрев тамошние части, я убедился, что все в порядке. Особенно проявил себя, обороняя плацдарм, 116-й пехотный полк, которым тогда командовал мой старый товарищ по 3-му гвардейскому пехотному полку, будущий генерал Херрляйн.

Под Аббевилем, с другой стороны, 29 мая дело приняло серьезный оборот. Там 2-ю моторизованную дивизию сменила 57-я дивизия, проделавшая ряд напряженных маршей и пока не имевшая боевого опыта. Вскоре после ее прибытия атака противника при поддержке сильных танковых частей британцев прорвала немецкий фронт на нескольких участках и привела к тяжелым потерям не только убитыми и ранеными, но и, как оказалось позднее, взятыми в плен. Я сам прибыл в Аббевиль вовремя, чтобы встретить немецкий батальон, который, видимо, вследствие неправильно понятого приказа оставил свои позиции и уже маршировал через город. Я повернул его назад, и вскоре дивизии удалось овладеть положением.

Так как генерал фон Клюге официально предоставил нам право выйти из боя на обоих плацдармах, если возникнет необходимость, он категорически отклонил нашу новую просьбу о разрешении форсировать Сомму по обе стороны Аббевиля и взять атаковавшего там противника в клещи. Было ясно, что командование не желает идти ни на малейший риск, пока не будет окончено сражение в Северной Бельгии и не будет возможности выполнить «планомерное» развертывание против нового, создаваемого врагом фронта.

Излишне говорить, что противник воспользовался бы этой передышкой, чтобы подтянуть резервы и создать новый фронт от конечного пункта линии Мажино в районе Кариньяна до устья Соммы. Между Уазой и Маасом Гитлер добровольно отдал инициативу врагу, тем самым дав противнику возможность сформировать фронт на Эне. Таким образом, любые попытки сохранить инициативу южнее Соммы были отвергнуты.

Марш на Луару

Если в первую фазу Западной кампании я по большей части был обречен на роль наблюдателя, по крайней мере, вторая фаза дала мне опыт участия в действиях в качестве командира соединения.

Все наши попытки убедить командование разрешить нам форсировать Сомму до того, как враг организует за ней сплошную оборону, оказались тщетными. Первые дни июня были посвящены подготовке запланированного наступления, которое должна была начать 4-я армия утром 5 июня.

Участок по обе стороны Аббевиля занимал 2-й корпус (под командованием генерала графа Брокдорфа). Между ним и 38-м корпусом в Айи стоял 15-й танковый корпус генерала Хота. Амьенский плацдарм вместе с 9-й танковой дивизией занял 14-й танковый корпус (под командованием генерала фон Витерсхейма), который одновременно перешел в подчинение соседней армии. Таким образом, для 38-го корпуса осталась полоса наступления шириной менее 50 километров по обе стороны от Пикиньи. Для первой атаки назначались две дивизии – 46-я Судетская пехотная дивизия (под командованием генерал-майора фон Хазе) справа и 27-я Швабская дивизия (под командованием генерал-лейтенанта Бергмана) слева. 6-я Вестфальская дивизия (под командованием генерал-майора фон Бигелебена)^[10] сначала оставалась в резерве с тем, чтобы участвовать только в завершении прорыва после того, как дивизии первого эшелона форсируют реку.

В то время как возвышенная местность на нашей стороне была холмистой, плавно понижалась к Сомме и за отсутствием лесов не давала эффективного укрытия войскам, южные берега круто поднимались вверх и предоставляли противнику широкий обзор наших позиций. Однако сама долина реки шириной всего в несколько сот метров скрывала две противостоящие передовые линии друг от друга за густыми зарослями у воды. На южной стороне – в долине – располагалось несколько деревень, в частности Брейи, Айи и Пикиньи, где, по-видимому, в большом количестве находился противник. Как в большинстве французских деревень, там были массивные дома и стены, представлявшие собой превосходные опорные пункты для обороняющегося. На возвышенности за крутым южным берегом, в глубине вражеской полосы обороны, несколько деревень и обширные леса создавали для врага удобные узлы сопротивления и прикрытие для артиллерии.

Наш корпус стоял напротив двух французских дивизий – колониальной дивизии и 13-й (Эльзасской) дивизии. По данным разведки, вражеская артиллерия численно не уступала нашей, а может быть, и превосходила ее. Ввиду характера местности и соотношения сил я считал, что для достижения успеха лучше всего воспользоваться элементом неожиданности. В связи с этим наша артиллерия получила приказ не открывать огонь до начала атаки. Только тогда сильный огонь должен был обрушиться на южный берег и находящиеся в долине деревни, чтобы устранить всякое сопротивление при переправе через реку.

Пехота наших обеих дивизий, снабженная резиновыми лодками, понтонами и мостиками, была выдвинута к прибрежным зарослям в ночь перед атакой. Перед ними стояла задача внезапно форсировать реку на рассвете и обойти деревни.

Переправа на рассвете 5 июня удалась на всем фронте, захватив противника врасплох. Однако потом он усилил сопротивление на крутом берегу и в расположенных на реке деревнях.

Противник сражался отважно: африканцы с характерной кровожадностью и презрением к человеческой жизни, эльзасцы со стойкостью, неудивительной в этой германской народности, в Первую мировую подарившей Германии столько хороших солдат. Подлинная трагедия – встретиться с этими немецкими парнями как с врагами в бою. Когда я разговаривал с пленными, многие из них рассказывали мне – и не без гордости, – что их отцы служили в германской армии, гвардии или военном флоте. После их рассказов в моей памяти всплывали многие эльзасские новобранцы, которых я сам обучал в 3-м гвардейском полку и которые в большинстве своем были прекрасными солдатами, как, например, мой тогдашний дальномерщик, младший капрал Дешанг.

За началом атаки я наблюдал на командном пункте корпуса, расположенном в роще недалеко от линии фронта. Как только мы удостоверились, что переправа прошла успешно, я выехал вперед на своей машине. Началась борьба за овладение господствующими высотами и деревнями поблизости от реки. Нас удивила, в частности, относительная бездеятельность вражеской артиллерии, совершенно несоразмерная количеству установленных нами батарей. Очевидно, над французскими артиллеристами еще слишком довлела идея линии Мажино. Их огонь был недостаточно маневренным, а скорость, с которой они сосредотачивали сильный огонь, значительно отставала от той, которая требуется в маневренной войне. Больше того, они не владели техникой наблюдения с передового наблюдательного пункта в той степени, в какой использовали ее мы, а их специалисты в этой области сильно уступали нашим дивизионам артиллерийской инструментальной разведки. Как часто случается, победитель 1918 года, видимо, слишком долго почивал на лаврах. Во всяком случае, для нас было приятным сюрпризом то, что действия вражеской артиллерии несравнимы с теми, что пришлось испытать нам в условиях позиционной войны в Первую мировую.

И тем не менее переход через долину Соммы оказался довольно рискованным, поскольку наведенный нами мост еще находился в пределах досягаемости вражеского огня из деревни Брейи. Несмотря на это, мне удалось благополучно добраться до 63-го пехотного полка 27-й дивизии, который под началом своего превосходного командира, полковника Грейнера, только что занял высоты на противоположном берегу – хотя и с тяжелыми потерями. Особенно поразило меня самообладание раненых, которым приходилось на мертвом пространстве ждать машин, неспособных подойти и увезти их с поля на этом этапе недавно начавшегося боя. Затем я вернулся на другой берег Соммы и по другой переправе добрался до 40-го пехотного полка той же дивизии, стоявшего на левом фланге корпуса. Он залег перед лесом Нейи, который большей частью располагался на участке действий соседнего 14-го танкового корпуса и все еще удерживался врагом. К несчастью, здесь мы тоже понесли значительные потери, так как полк обстреливался с тыла из деревни Айи, по-прежнему находившейся в руках противника. Однако и здесь мы овладели высотой, господствовавшей над долиной.

46-я пехотная дивизия, действовавшая справа, также успешно переправилась через реку и овладела высоким противоположным берегом. Таким образом, результаты первого дня можно было считать удовлетворительными, хотя бои за деревни около реки продолжались за полночь.

Что касается корпусов, действовавших с обеих сторон от нашего, то 15-й танковый корпус также форсировал реку, но в течение некоторого времени не мог продвинуться вперед, так как противник упорно сражался за крупный населенный пункт Аррен и тем самым блокировал необходимую для бронемашин дорогу.

14-й танковый корпус, слева от нашего, наступавший с Амьенского плацдарма после артподготовки, видимо, столкнулся с серьезным препятствием в виде минных полей противника. Поэтому он получил распоряжение повернуть на юг, и в итоге мы потеряли с ним связь на время нашего дальнейшего продвижения.

Наступление 5 июня позволило нам овладеть таким пространством южнее реки, что ночью мы смогли доставить за Сомму первые батареи. Однако по-прежнему оставалось неясным, признает ли враг свое поражение или продолжит упорно сопротивляться и дальше. В подобных ситуациях обычно совершенно отсутствуют донесения разведки, способные пролить свет на этот важнейший вопрос. Туман неопределенности, неизменно сопутствующий войне, окутал положение и намерения противника. В таких случаях излишняя поспешность может привести к серьезному поражению, а задержка в несколько часов может дать врагу возможность создать новый фронт, прорыв которого снова повлечет за собой тяжелые потери.

Военачальнику, который будет дожидаться, пока бесспорные данные разведки прояснят ситуацию, не стоит надеяться, что ему улыбнется военная удача. Поэтому ранним утром 6 июня я прибыл на командный пункт 46-й дивизии, выдвинутый на южный берег реки. Убедившись, что после напряженных событий предыдущего дня войска еще не успели окончательно проснуться, я указал на необходимость немедленно начать преследование, так как дивизия, по всей видимости, не входила в прямое соприкосновение с врагом. Затем я поехал на передовую линию, где стояли части 42-го полка, не имевшего приказа; хотя спереди доносился грохот сражения, я приказал им двигаться вперед. После этого я прибыл в правофланговый полк корпуса. Хотя фактически полк был готов выступить вперед, он ждал, к какому результату приведет артобстрел лежащей впереди деревни Куази, прилегающих высот и опушек леса. Данных разведки не было. Поскольку у меня сложилось впечатление, что ни деревня, ни высоты, ни лес не заняты противником, я приказал полковому командиру начинать наступление широким фронтом, но в рассредоточенных боевых порядках. Если впереди еще засел враг, он обнаружит себя и будет разгромлен артиллерией, находившейся в боевой готовности. Кроме того, при наступлении указанным мной порядком полку не угрожали тяжелые потери. Поскольку командир явно сомневался в правильности моей оценки положения, я отправился вперед в своем «Кюбельвагене»^[11]. На въезде в Куази дорогу нам преградила баррикада, но защитников не было. Из деревни слышались отдельные выстрелы, очевидно, стреляли отставшие солдаты. После короткой ближней разведки мы въехали в деревню и обнаружили, что противник действительно ее оставил, как и высоты и край близлежащего леса. С этими сведениями я вернулся в полк, готовый к выступлению, и предложил ему в будущем самому производить разведку. Хотя командующий корпусом не обязан выполнять работу разведывательного дозора, я посчитал, что в тех обстоятельствах нужно было показать решительный пример, тем более что войска еще не знали меня, и я был убежден, что эффективность преследования зависит от инициативы командиров. Я с радостью увидел, что мой адъютант лейтенант фон Швердтнер и молодой шофер фельдфебель Нагель в восторге от нашей неожиданной разведывательной поездки.

После полудня я посетил два полка 27-й дивизии, принимавшие участие в бое за деревню Сезмон. Без всякого умысла я оказался на переднем крае фронта и разговорился с одним ротным командиром. Проинформировав меня об обстановке, он, видимо, решил воспользоваться присутствием высокого начальства, и в итоге мне пришлось разложить свою большую карту и, лежа на животе, подробно доложить ему о сражении, насколько я сам его знал. Только после того, как я утолил его жажду знаний, я смог вернуться в корпус, взяв с собой одного раненого, который также страстно заинтересовался моим рассказом об обстановке. К счастью, обратно мы ехали недолго, так как тем временем мой тактический штаб уже переехал в лесок рядом с фронтом.

7 июня 6-я пехотная дивизия, уже форсировавшая реку накануне, вступила в бой на крайнем правом фланге корпуса. Стойкие вестфальцы – из которых всегда выходили хорошие солдаты – показали достойный восхищения пыл, и когда после полудня я посетил дивизию, то оказалось, что крутой склон на участке Пуа, который мог служить противнику хорошим укрытием, уже захвачен, городок Пуа в наших руках и полк наступает на деревню на противоположной стороне участка. Тем не менее Пуа и ведущая к нему дорога находились под весьма неприятным огнем дальнобойной артиллерии. Немного развлек нас один эпизод, когда шофер грузовика с боеприпасами, оказавшись под артиллерийским обстрелом, решил спрятаться под своим же грузовиком, хотя он вез снаряды!

Во второй половине дня мне пришлось побывать еще в одном полку 46-й дивизии, который залег перед участком Пуа. К вечеру ему тоже удалось перейти рубеж, установив необходимую связь с тяжелыми орудиями и артиллерией, которая, как я полагаю, сначала не была установлена.

27-я дивизия, на долю которой выпала главная тяжесть боя, могла быть переведена во второй эшелон, так как преследование шло полным ходом. Ее место на левом фланге корпуса должна была занять только что назначенная 1-я кавалерийская дивизия.

8 июня преследование продолжилось, и вестфальцы опять задавали темп. 46-я дивизия доложила о концентрации ста неприятельских танков, и пикирующие бомбардировщики получили приказ вылететь против них. К сожалению, захватить танки с помощью пикирующих бомбардировщиков не удалось. Они скрылись, хотя более быстрые действия, вероятно, привели бы к желаемому результату.

В ходе боев 7 и 8 июня у штаба корпуса создалось впечатление, что наш сломленный противник не в состоянии оказывать сопротивление на открытой местности, кроме как на отдельных участках и в течение непродолжительного времени. Можно было предположить, что он попытается собрать оставшиеся силы и отвести их за нижнее течение Сены. Там, с помощью резервов, которыми он еще мог располагать, противник, вероятно, возобновил бы попытки отбиться. Поэтому корпус должен был сделать все возможное для того, чтобы быстро форсировать реку, прежде чем враг получит время или возможность организовать оборону. Тогда, хотя вечером 8 июня корпус находился еще примерно в 70 километрах от Сены, дивизии первого эшелона получили приказ не только достичь реки передовыми моторизованными частями, но и форсировать ее к следующему дню. Основная часть пехоты и артиллерии на конной тяге должна была следовать за ними в быстром темпе, чтобы 9 июля также дойти до Сены. 6-я дивизия была направлена к переправе у Лез-Андели, 46-я дивизия – у Вернона.

От войск, которые четыре дня подряд вели упорные бои с врагом, требовалась чрезвычайная выдержка, но на войне бывают минуты, когда старший командир должен ставить самые суровые требования, если не хочет упустить благоприятный случай, за который позднее его солдатам придется заплатить еще дороже.

Помимо прочего, в данном случае весь ход операции говорил в пользу быстрых действий. Казалось, что французы до сих пор были решительно настроены защищать Париж. Значительные силы неприятеля сосредоточились в системе обороны столицы, протянувшейся от Уазы до Марны севернее города. Если бы удалось форсировать Сену ниже Парижа, то упомянутые оборонные укрепления можно было бы взломать, и находящимся там войскам не осталось бы иного выбора, кроме как поспешно оставить город, чтобы не быть отрезанными.

Таким образом, положение корпуса диктовало высокие требования к войскам. Оно требовало от командиров всех уровней необычайной инициативы и скорости. За такую благоприятную возможность надо было хвататься обеими руками.

С раннего утра до позднего вечера 9 июня я разъезжал между дивизиями первого эшелона, обеспечивая выполнение поставленных перед ними задач. Я с удовольствием отмечал, что, несмотря на перенесенные тяготы, наши пехотинцы были готовы отдать и с радостью отдавали все свои силы ради достижения цели – Сены.

Естественно, встречались обычные помехи, хотя в 6-й дивизии все шло гладко. Рано утром я встретился с двумя дивизионными командирами, а затем посетил 46-ю дивизию. Когда позднее, около полудня, я прибыл на место переправы 6-й дивизии у Лез-Андели, я обнаружил, что батальон разведки к тому времени достиг реки и дивизионный штаб уже готовится к переправе, назначенной на вторую половину дня. К сожалению, мост был взорван еще до прибытия разведчиков. Живописный городок Лез-Андели, взгромоздившийся на утесе, пылал после налета бомбардировщиков, что было совершенно нежелательно, так как сообщало о нашем прибытии.

Однако 46-я дивизия столкнулась с несколькими трудностями. Во-первых, она выступила на три часа позже, чем планировалось. К тому времени, как я вернулся туда после посещения 6-й дивизии, она потеряла всякую связь со своим батальоном разведки, который находился где угодно, только не на Сене. Мне не осталось ничего иного, как только предложить командиру 46-й дивизии встретиться со мной вечером у Вернона, на переправе.

Между тем я вернулся в Лез-Андели, где переправа 6-й дивизии шла в трех точках полным ходом перед лицом весьма слабого сопротивления. Пехота и артиллерия на конной тяге напрягали все силы, чтобы вовремя достичь Сены.

По возвращении в Вернон около 7 часов вечера я обнаружил, что дивизионный командир действительно прибыл туда с батальоном разведки. К сожалению, и здесь враг успел разрушить мост. Так как Вернон находился под сильным пулеметным огнем с южного берега реки, я приказал разведывательным частям переправляться ночью под прикрытием темноты.

Во время этой бешеной погони я не мог использовать 1-ю кавалерийскую дивизию, прибывшую тем временем на участок корпуса, как мне бы того хотелось. Она все еще была далеко позади, и армия передала ее в мое распоряжение с недвусмысленным условием, что я отправлю ее на Уазу для прикрытия левого фланга от возможной угрозы со стороны Парижа. Кстати сказать, из дивизии мне доложили, что еще дальше от моих передовых дивизий ее атаковали сильные бронетанковые части противника. Очевидно, что это были танки, ранее ускользнувшие от 46-й дивизии и теперь разорявшие наш растянутый фланг.

Когда после короткого сна ночью 10 июня я рано утром вернулся в Вернон, 46-я дивизия уже успела перебросить свои первые части через реку. Таким образом, 38-й корпус первым твердо занял позиции на южном берегу. Войска могли по праву гордиться осуществленным преследованием, а я, со своей стороны, был счастлив сознавать, что благодаря быстрым действиям корпусу удалось избежать тяжелых боев за переправу через Сену.

И все же положение 38-го корпуса было незавидным. Он один стоял на южном берегу реки. 15-й корпус на правом берегу достиг Сены только 10 июня и затем был направлен в Гавр. Следовавший за ним 2-й корпус пока еще находился довольно далеко. На левом берегу, как большой вопросительный знак, возвышался Париж, где скрывалось неизвестное количество войск противника. Кроме того, 38-му корпусу были нужны еще два дня, чтобы переправить все свои силы через реку. Два легких понтонных моста в Лез-Андели и Верноне постоянно подвергались налетам британской авиации, которой удалось-таки временно вывести из строя мост в Верноне. Если бы вражеское командование еще имело резервы на своем фланге и смогло проявить инициативу, то его целью неизбежно стал бы 38-й корпус, изолированно стоявший южнее реки.

Командир 4-й армии, генерал-полковник фон Клюге, в начале наступления сообщил мне, что оперативная задача, поставленная перед ним ОКХ, состояла в том, чтобы «захватить плацдармы южнее Сены». Хотя Верховное командование планировало искать решения второй фазы Французской кампании не путем разворота сильного северного фланга западнее Парижа по примеру плана Шлифена, как предусматривал я, а ударом массированных танковых частей на юг восточнее Парижа – и весьма успешно, как показало время, – все же задача, поставленная перед 4-й армией, казалась несоразмерной. Ибо, даже если предполагалось добиваться решения за счет нанесения удара восточнее Парижа, причем прорывы группы армий «Ц» за линию Мажино и наступление группы армий «Б» через нижнюю Сомму, вероятно, являлись не более чем вспомогательными мерами, нам необходимо было сохранить инициативу. Группа армий «А» начала свое наступление через Эну только 9 июня, но и тогда еще оставался вопрос, принесет ли оно ожидаемый успех. В то же время нужно было предполагать, что противник – тоже помня о плане Шлифена – не упустит из виду опасность широкого охвата через нижнюю Сену и своевременно примет контрмеры. Тем больше у нас было причин удерживать инициативу на правом фланге немецких армий и не давать противнику времени развернуться здесь для обороны или для контратаки. Если, следовательно, стратегическая роль 4-й армии – как я себе ее представлял – требует энергичного продолжения наступления южнее реки, по моему мнению, 38-й корпус не должен был, засев на плацдарме, ждать, пока враг не сосредоточит против нас превосходящие силы.

Итак, я запросил у армии разрешения нанести удар в южном направлении, как только артиллерия моего корпуса форсирует реку, вместо того чтобы удерживать плацдарм, который мы тем временем расширили до Эра. В качестве предосторожности 27-я пехотная дивизия также была переброшена на южный берег Сены. Кроме того, 11 июня я запросил согласия на то, чтобы перебросить на южный берег Сены 1-ю кавалерийскую дивизию с ее позиций на Уазе, где она в этот же день одержала убедительную победу над упоминавшимися выше танковыми соединениями врага. В данных обстоятельствах мне казалось совершенно естественным, чтобы единственная кавалерийская дивизия, находившаяся в нашем распоряжении, возглавила преследование. По моему плану она должна была как можно быстрее отрезать железнодорожные пути и дороги на Париж.

К сожалению, мои предложения были отвергнуты на том основании, что армия сначала должна дождаться приказов о дальнейших действиях. 1-я кавалерийская дивизия затем была отобрана у меня и передана в подчинение 1-му корпусу второго эшелона наступления, получив указание по-прежнему прикрывать фланг на Уазе и постоянно находиться севернее Сены. И так, к моему большому сожалению, эта замечательная дивизия лишилась той роли, которая соответствовала ее особым качествам.

Вечером 11 июня произошли два инцидента, которые, по моему мнению, оправдывали делавшиеся нами запросы. 59-й пехотный полк 6-й дивизии сбил вражеского летчика, у которого нашли приказ об отступлении противника широким фронтом. Во-вторых, 46-я дивизия доложила, что подвергается яростной атаке танков противника – признак того, что наше присутствие южнее реки было для него весьма неприятным. Дальнейшее бездействие с нашей стороны могло только улучшить его положение.

46-я дивизия отбила атаку вечером того же дня, хотя и ценой значительных потерь. Рано утром следующего дня она донесла, что противник снова готовится к атаке (называлось количество танков – 110), и срочно запросила помощи. Я решил атаковать на собственный страх и риск всеми тремя дивизиями. Однако едва я отдал соответствующие приказы, как появился сам командующий армией. Хотя он и одобрил мое решение, но считал, что должен по-прежнему тянуть время в отсутствие каких-либо новых оперативных директив ОКХ. Очевидно, больше всего его тревожило, что я со своим корпусом могу выступить вперед самостоятельно. В связи с этим он строго запретил продолжать наступление за линией Эврё – Паси. Для верности это указание было повторено тем же вечером в приказе по армии.

В то время как наступление 27-й дивизии слева успешно продвигалось, 46-я дивизия доложила, что по-прежнему не в состоянии выступить по причине недостаточного количества артиллерии, боеприпасов и продовольствия на южном берегу. Но, несмотря на это, ей удалось отразить танковую атаку – правда, в атаке участвовало, как оказалось, не более 50–60 танков.

В следующие несколько дней снова продолжалось преследование. 13 июня 2-й корпус форсировал Сену справа от нас. В тот день мы остановились на ночлег в маленьком замке, принадлежавшем известной романистке Колетт д'Арвиль, которая, к сожалению, отсутствовала. Так я переночевал в спальне хозяйки: как и будуар, спальня была обставлена с большой элегантностью и имела отдельный выход в парк, видимо еще с веселых дней. Бассейн на открытом воздухе доставил нам большое удовольствие.

14 июня нас посетил командующий сухопутными силами. Я известил его об успехах корпуса, которые он принял к сведению, но ничего не сказал о дальнейших планах.

15 июня генерал-полковник фон Клюге сообщил мне, что 4-я армия получила задание захватить Ле-Ман, и подчеркнул, что нужно немедленно приступать к его выполнению, не обращая внимания на соседние соединения. Мне кажется, нашему корпусу такие советы не требовались.

16 июня дивизии корпуса снова столкнулись с организованным сопротивлением на рубеже Ферте – Сенонш – Шатонёф. Это были части 1, 2 и 3-й механизированных дивизий, которые после боев во Фландрии эвакуировались из Дюнкерка и снова высадились в Бресте. Также были установлены две бригады спаги и одна марокканская дивизия. К вечеру вражеское сопротивление было сломлено. Здесь тоже большое впечатление произвели на меня солдаты 6-й дивизии, которую я посетил во время объезда.

Тем же вечером мы получили приказ по армии, который назначал нам направление удара на Ле-Ман – Анжер. 1-й корпус, которому была передана 46-я дивизия, должен был выступить слева от нас. 15-й танковый корпус, за исключением дивизии, получившей приказ взять Шербур, должен был наступать на нижнюю Луару и «создать там плацдармы». По всей видимости, в этом и заключался план от начала до конца.

17 июня было объявлено об отставке Рейно и назначении маршала Петена. Постарается ли старый маршал заново организовать сопротивление, или политики хотят предоставить этому прославленному ветерану Первой мировой подписать капитуляцию?

18 июня мы получили приказ фюрера безжалостно преследовать врага, что для нас опять-таки не было новостью. Кроме того, он требовал занять «старые имперские области Туль, Верден и Нанси», завод Крезо и порты Бреста и Шербура. Мы совершили форсированный марш, во время которого один из наших полков прошел почти 80 километров, а моторизованный батальон разведки под командованием полковника Линдемана достиг района западнее Ле-Мана. Я провел ночь в средневековом замке Боннетабль. С его рвом и подъемным мостом, четырьмя башнями на фронтальной стене толщиной почти 3 метра и роскошными садами, позади которых высились еще две башни, он был, не считая замков на Луаре, грандиознейшим сооружением подобного рода, которые мне довелось видеть во Франции. Внутреннее убранство отличалось таким же великолепием, в замке даже находилась часть домашней прислуги. К сожалению, его владелец, господин де Рошфуко, герцог Дудэньский, скрылся.

19 июня я проехал 50 километров до батальона разведки Линдемана, не встретив ни одного немецкого солдата. В ЛеМане, куда семьдесят лет назад мой дед вошел с победой, я осмотрел великолепный собор. По дороге нам попались отряды безоружных французских солдат, двигавшихся на восток, и целый артиллерийский полк, который сдался Линдеману со всеми орудиями и машинами. Очевидно, что войска противника распадались. Несмотря на это, оказалось, что батальон Линдемана был остановлен на участке у Майенны в районе Лион-Данжера. На дальнем берегу были замечены вражеские танки и пулеметы, обстреливавшие мост. Линдеман тщетно пытался отбросить противника одной моторизованной 100-миллиметровой батареей, которой он располагал. Спустившись к переднему краю у реки, на некотором расстоянии от моста, я обнаружил, что противник, очевидно, присутствует только у моста, во всяком случае, в стороне от него могли быть лишь незначительные силы. Я заметил командира роты, видимо выжидавшего на берегу, пока противник добровольно оставит мост, и посоветовал ему переправиться ниже по течению. И если он хочет, я с удовольствием пойду с ним. Предложение подействовало. Вскоре вся рота, раздевшись донага, прыгнула в реку и невредимой добралась до противоположного берега. Мост был взят – хотя на подступах к нему с нашей стороны, к несчастью, уже лежали тела немецких солдат. Я оставался с разведчиками, пока они не возобновили продвижение на противоположном берегу, а затем вернулся на командный пункт к себе в корпус. Поскольку противник восемь часов удерживал разведывательный отряд на Майенне несколькими танками и пулеметами, я отправил моего первого адъютанта лейтенанта Графа к Линдеману со строгим приказом еще ночью перейти Луару. Конечно, Граф застал войска, пока они готовились ко сну на нашей стороне реки. Однако он добился того, что той же ночью батальон форсировал реку, причем Граф сам переправился на первой резиновой лодке.

Еще до рассвета в штаб корпуса прибыли донесения обеих дивизий о том, что разведывательные отряды переправились через Луару. Я немедленно выехал вперед и был потрясен размерами реки. На западной переправе мощное течение несло ее воды, а расстояние между берегами составляло около полукилометра. Два пролета высокого арочного моста были взорваны, и через этот пролом нужно было навести понтонный мост. Из-за разницы в высоте почти 9 метров пришлось устанавливать крутые мостки. Ехать по такому мосту было опасно даже на легковой машине, но тяжелые машины все равно надо было переправить на ту сторону – нелегкая задача, учитывая ширину реки, сильное течение и многочисленные песчаные отмели.

На другой переправе, у Шалона, положение было легче, так как здесь река разделялась на три рукава. Мосты через два северных рукава попали в наши руки невредимыми, в связи с чем нам оставалось навести мост через 150 метров. Там мне довелось стать свидетелем весьма необычного поединка. Французские войска, замеченные на противоположном берегу утром, были безоружны, но после полудня показались танки. Те части, которые мы успели переправить, не могли их остановить, так как еще не было возможности доставить на тот берег орудия. Так, у моста на шалонской переправе я увидел, как наше 88-миллиметровое зенитное орудие и тяжелый французский танк одновременно занимают позиции на противоположных берегах и так же одновременно открывают огонь. К сожалению, наше орудие было сейчас же подбито. Однако через миг ее сменило легкое противотанковое орудие, которому повезло немного больше. После прямого попадания в уязвимое место 32-тонного неприятельского танка его тут же объяло пламенем.