Buch lesen: «Про нежность»

Пролог

Хохлопский обнаружил, что аккаунт Алины ожил. Внезапно. Алина не появлялась там с 2008 года – с тех самых пор, как после удочерения она с новой мамой уехала в Германию. Ещё в прошлом году, принесшем в Россию ковидную пандемию, её аккаунт оставался всё так же безмолвным. Этот аккаунт в соцсети «ВКонтакте», Альберт Хохлопский завёл для Альки году в 2006 с целью приучения этой девочки с непростой судьбой к современным компьютерным технологиям; название соцсети ему тогда тоже представлялось весьма символичным – в контакте оставаться навсегда.

«Сколько ж тогда лет-то было Альке? Двенадцать? Или уже тринадцать?» – Хохлопский огорчился тем, что не сумел вспомнить сходу более точно, в каком именно месяце они вместе возились у старенького компьютера, когда он разъяснял Алине первые премудрости ещё малоизвестного в те времена интернета.

Знакомство

«Написать ей или нет смысла? Вдруг она не хочет общаться, если не подавала о себе знаков в течение долгих четырнадцати лет? – Альберт неуверенно глядел на обновлённую в аккаунте Алины дату последнего визита владелицы, всё ещё сомневаясь, не его ли это иллюзия и не технический ли какой-нибудь сбой. – Ну, ладно. Пару дней можно подождать, не столь уж большая погрешность на фоне минувших четырнадцати лет. Упорядочу-ка я пока свои мысли».

Следует пояснить для читателя, что Хохлопский был человеком уже далеко не молодым, обрюзгшим и облысевшим и уже вполне глубоко осознающим все эти произошедшие с ним перемены. От его прежнего молодецкого задора, пожалуй, не осталось и следа. Отложив свой смартфон, в котором уже почти час разглядывал столь озадачившее его событие, Альберт Хохлопский в рассеянности стал прохаживаться по своему жилищу – обычной однушке в обычной хрущёвской панельной многоэтажке. Постепенно его волнение от «события» приутихло, и память начала услужливо подсовывать Альберту сценки из его прошлой, уже такой далёкой, жизни, яркие и звучные, словно бы перед взором прокручивали киноленту; такая особенность памяти иногда весьма выручала Альберта, однако чаще доставляла ему лишь излишние проблемы.

Познакомились они в раздевалке детского сада, куда Альберт стал приводить свою маленькую дочку после затянувшегося периода домашнего воспитания. Этот эпизод хорошо врезался в память Хохлопского; да чего там в память-то – в его душу. Алина была чуть старше, ей тогда уже почти исполнилось пять лет; и да уж, знакомство это произошло… «…весьма необычно, вполне можно так сказать», – мелькнуло в голове Хохлопского, и он почувствовал, как мышцы его лица словно бы попытались оттаивать после длительной зимней прогулки. Случайный ротозей, окажись он сейчас где-нибудь поблизости, наверняка заметил бы, как устремлённый куда-то в бесконечное пространство взор Хохлопского словно бы засветился тёплым и уютным светом, какой мы привыкли считать свойственным пламени камина, а губы его расплылись в наивной безмятежной улыбке.

В тот год следующие месяцы Хохлопский время от времени заставал Алину на дороге, ведущей к детскому саду, в сопровождении малорослого весьма пожилого мужчины; оказалось, что дома, в которых проживали Алина и Хохлопский, расположены совсем рядом и потому путь к саду у них был общим. Дочка Хохлопского и Алина между собой не задружились; наверное, оттого, что в дошкольном возрасте даже несколько месяцев разницы оказываются порой существенными, как и различие в житейском опыте первых лет. Ну, да ещё и болели они как бы по очереди. Оттого и выходило так, что Альберт заставал Алину лишь изредка.

Однажды под вечер Альберт повстречал Алину на этом пути, бодро шагающую в сторону дома в одиночку; смутило его ещё и то, что ребёнок был одет несколько более легко, чем следовало бы одеваться в эту пору поздней осени: серенькая детская шубка нараспашку, откинута на плечи, шапки на голове нет. На расспросы Альберта Алька простодушно рассказала, – но совсем по-взрослому, без обычного для маленьких детей смущения или паясничания, – что дедушка забирал её прежде из сада, вместо мамы, которая не хочет с ней ходить; а как теперь с ногами у дедушки совсем стало плохо, Алька вынуждена была сама ходить. Альберт удивился этому незатейливому рассказу: хотя для взрослого расстояние и небольшое, метров четыреста, – но ребёнку 4 лет, да ещё и с переходом проезжей части, не слишком ли большая возложена доля ответственности за свою жизнь?! Ну, и фраза о том, что «мама не хочет» также не осталась не замеченной им. Предложил провести к дому; Алина отказалась, ответив, что сама дойдёт, она уже так много раз делала. На том и разошлись.

Такие встречи повторялись и затем, но Альберт, уже зная доверенные ему обстоятельства, просто приветствовал Альку и интересовался, как дела у неё. В 1990-е таких рано ставших самостоятельными малых детей наблюдать доводилось весьма часто. Альберт частенько припоминал сценку, какую ему довелось наблюдать в областном центре: девочка лет тех же пяти, взглядом выбрав у торговой палатки несколько разных пакетиков с лакомствами, стала с весьма сосредоточенным лицом подсчитывать их общую стоимость, а когда продавщица предложила ей помочь со счётом, девочка сердито дёрнула головой и, быстро отсчитав бумажки и монетки в своих маленьких ладошках, протянула продавщице пригоршню с суммой, какую она сочла верной, – и сумма оказалась действительно верной, с точностью до копеек; а ведь пришлось ей в уме оперировать с пятизначными числами! Затем Хохлопский заметил эту же девочку сидящей на полу в подземном переходе с двумя женщинами, одна из которых по возрасту ей вполне подходила в матери, а другая – в бабушки. Кинул им монеток; спросил, откуда они и как тут оказались; те рассказали, что с пригорода приехали зарабатывать на жизнь и что их старшего ребёнка недавно тут же неподалёку сбила насмерть автомобилем… Такие они были, те вот самые «лихие 1990-е»; что поделаешь?

Прервать все эти потоки воспоминаний Альберта заставило чувство голода – суровая реальность, данная человеку, похоже, именно для того, чтобы не отрывался человек совсем уж далеко от мира материального. В окно пробивались красные всполохи заката, намекавшие, что этот августовский день уже подумывает передать дела житейские дню следующему. Альберт заглянул в холодильник, однако тот вполне прозрачно намекнул ему, что неплохо было бы и прогуляться, пока магазины ещё открыты. Стряхнув с себя марево прошлого, Хохлопский поспешно оделся и вышел из дому.

Повторное знакомство

Вечер выдался тёплым и спокойным – один из тех, за которые, наверное, и любят летнюю пору. Забросив в сумку небольшое количество магазинной снеди, дабы в ближайшие пару дней не было у холодильника повода несмешливо подмигивать ему снова, Хохлопский подумал, что такой великолепный вечерочек проигнорировать было бы опрометчиво. Он решил спуститься к реке, протекавшей неподалёку от города, да и от его дома, стоящего на окраине, а оттуда уже возвратиться к себе. И Альберт зашагал дворами многоэтажек, выруливая к выбранному маршруту.

На бетонном ограждении около одной из высоток он приметил хозяйски развалившегося дворового кота, припылившегося белого окраса, и стал наблюдать за ним. Кот, конечно же, сразу приметил любопытный взгляд на себе, однако чисто по-котовски старался ничем не выдавать свою настороженность. Между ними оставалось уже метров десять, когда Хохлопский стал свидетелем забавной семейной сцены: к коту быстрым шагом присеменила кошечка, чуть меньше его размером и примерно схожего цвета шерсти, и, запрыгнув ловко на ограждение, уткнулась нос носом. Постояв так секунды три (столько шагов успел Альберт проделать), кошка бесцеремонно прилегла, поджав под себя все четыре лапы. Кот недоверчиво и оценивающе поглядел на неё, мол, что это тут ещё такое, и затем, стремительно подскочив на лапы, обежал её и попытался сзади в неё потыкаться, постепенно наползая поверх неё. Кошка недовольно дёрнула головой и, не издав ни звука, поднялась на лапы, чтобы тут же элегантно спрыгнуть по другую сторону ограждения, где на газоне она снова невозмутимо улеглась. Кот поначалу недоумённо поглядел на пустующее место под собой, затем бросил небрежный взгляд на кошку, и снова развалился в той же самой позе и на том же самом месте, как он и был Альбертом изначально запримечен. Хохлопскому стало смешно: «У кошек, похоже, всё точно так же, как и у людей: “У вас, у мужиков, всегда лишь одно на уме” – “А вас, женщин, вообще понять невозможно”».

Затем Альберт попробовал развлечь себя разглядыванием, чего там у кого на балконах понавалено; затем поискал на небе облака необычной формы или знакомые созвездия, уже начинающие проявляться на куполе вечернего неба, и, наконец, выбравшись за пределы поселения, стал спускаться к реке.

Вскоре, однако, мысли Хохлопского снова упорно пожелали возвратиться к теме дня номер один: «Что было-то затем? Что-то припомнить не могу… Ах, да…»

Действительно случилось так, что на некоторое время Хохлопский утерял Алину из виду, так как начались проблемы в его собственной семье, закончившиеся разводом: супруга решила перебраться в другой город, причём настолько крепко решила, что вначале даже перебралась, прежде чем решить; и всё втайне, исподтишка. Дочь она увезла с собой: вся нервотрёпка в судах оказалась бесполезной, ибо «такая сложилась судебная практика», как поясняла судья. История обычная – по тем временам обычная, во всяком случае; Хохлопский знал в поселке ещё человек пять мужиков, познакомившись по общему для них всех поводу и общаясь с ними как раз на общую для всех них тему – клуб по интересам, так сказать.

Однажды Алина сама нагнала Альберта на улице. Поздоровались. На привычный вопрос о делах, Алина скупо выдала: «Дедушка вчера умер».

Был тогда май 2001 года, это Хохлопский хорошо запомнил. «Альке тогда было уже ближе к восьми» – вспомнилось ему. Сколько деду было лет, ни Алька, ни Хохлопский не знали. Где похоронен, тоже не знали, не до того всё как-то было во все времена. Звали деда Тимофеем; однако Хохлопский с ним почти не был знаком. А отца своего, Николая, никогда Алька не и видела; народ сказывал, что он строителем подрабатывает где-то по области, тем и живёт. Но в целом всё тогда, в начале «нулевых», у Альки складывалось вроде вполне благополучно, с её слов: бабушка Надя, которая также приходилась ей родственницей по линии матери, за ней дома присматривает; в школе новые знакомые и новые впечатления. Одноклассники примерно равны все и по достатку родителей, и по накопленным жизненным впечатлениям. Бабушке она тоже помогает: сварить чего, убрать квартирку, помыть посуду. Порасспросив Алину о её новостях, Альберт предложил ей заходить в гости к нему, когда захочет, да и вообще говорить ему, если чем полезен быть сможет.

Так за воспоминаниями Хохлопский и подобрался к своему дому на окраине, практически не заметив реки, к которой он вроде бы хотел спуститься; спустился ли, он тоже припомнить не мог. Но здесь возле дома воспоминаний оказалось ещё больше.

Вон земляная канава, прорытая небольшим ручьём, берущим своё начало неизвестно где. Канава в этом месте, возле мостка, была шириной метра полтора и глубиной с метр, вода же струилась лишь внизу, и её поток шириной не более полуметра можно было взрослому человеку легко перешагнуть в те времена, когда мосток прогнивал и разваливался. Здесь Альберт порой натыкался на Алину, которая осенней порой босиком, лишь в трикотажных трусиках и маечке, перемазанная с ног до головы полужидкой глиной, возилась у самой воды с какими-то своими детскими постройками. «Не холодно ли тебе, Алина», – спрашивал Хохлопский и в ответ слышал низкий осипший голос, которому могла бы, пожалуй, позавидовать даже какая-нибудь насквозь прокуренная шлюха: «Не-е, мне тепло-о!» Альке было тогда всё ещё лет пять или шесть.

Выбирались они вместе время от времени на короткие прогулки по лугу за домом; но это уже было вроде позже, – когда Алине уже лет девять стало. Альберту запомнилась сцена во время одной из таких прогулок, когда Алина бодро шагала в лёгеньких летних босоножках на босу ногу прямо по траве, густо осыпанной холодными каплями осенней вечерней росы, – уступая тропинку Альберту. Заметив это, Альберт сам сдвинулся в сторону, освобождая тропинку: как «джентльмен», как взрослый, ну, и обут он был в плотные кожаные ботинки. Алька продолжала идти по холодной росе. Альберт тогда предложил словами, раз уж его жест не был замечен. Оказалось, что жест замечен был; но Алька настаивала, что по тропинке должен идти именно он, «чтобы обувь не промочил и не испортил». И её лицо! Это смешение застенчивости и искренности! От обычной Альки, какой он её порой заставал у неё во дворе – настроенной подобно самураю и склонной перечить и оспаривать любые слова, – в тот момент невозможно было заметить и следа. Впрочем, с Альбертом Алька всегда вела себя тихо и смирно, чему тот одновременно и удивлялся и восторгался: «Видимо, уважает».