Buch lesen: «Покаяние»

Элоиса Диас

Schriftart:

Eloísa Díaz

REPENTANCE

Repentance © by Eloísa Díaz, 2021

By agreement with Pontas Literary & Film Agency

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

Посвящается фрау Хольц, разглядевшей во мне писателя раньше, чем я им стала

Ni el pasado ha muerto, no está el mañana – ni el ayer – escrito¹.
Антонио Мачадо «Поля Кастилии»

«Уснул», – сообщает она, переступив порог комнаты.

Не вставая с дивана, он кивает ей на пиво, – холодное как лед. Но не успевает она присесть и взять его, как слышится рев мотора. Приближается автомобиль. Взвизгивают шины. Совсем рядом. Он бросается к окну. Машина цвета «зеленый артишок». По улице летит тот самый «форд-фалькон» из его кошмаров.

Двери авто распахиваются, оттуда выскакивают четверо. Двери захлопываются. Бух. Бух. Бух. Бух. Он оборачивается. Но что тут скажешь? И он опускает взгляд.

Может, они за кем-то еще?

Четверка направляется к его подъезду.

Черт черт черт черт черт.

Один из мужчин поднимает голову. Их взгляды встречаются.

1

2001 год

Среда, 19 декабря, 08:30

В любой другой стране уже давно началась бы война.

Вот только это не другая страна. Это Аргентина. Инспектор Альсада мчался по Авенида Бельграно, не убирая ноги с педали газа. В глазах темнело. Когда он ел в последний раз? А спал, раз уж на то пошло? Ты уже не мальчик, Хоакин, – прозвучал у него в голове голос Паулы так отчетливо, словно она сидела в соседнем кресле. Он поправил очки-авиаторы и вздохнул.

Справедливо подмечено. Пора отдохнуть. Не далее как на прошлой неделе его любезно пригласили в отдел кадров, где уведомили о «ситуации». Инспектор все понял по сочувственному взгляду до неприличия вежливой дамы в очках модели «кошачий глаз». И все же заставил ее проговорить это вслух: хотя он имеет законное право выйти на пенсию, полицейский пенсионный фонд в данный момент выполнять свои обязательства не может. То, о чем он мечтал не одно десятилетие, придется отложить. «Совсем не надолго», – без особой уверенности пообещала дама. Конечно, он может оставить свой пост в любое время, торопливо добавила она, но с учетом сегодняшнего климата вряд ли стоит это делать. Климат! Какое чудесное слово для бури, которая бушует в стране.

Альсада подался вперед, навалившись на руль. Обычно в эту летнюю пору небосвод становится насыщенно-синим, как лазурит; но сейчас Буэнос-Айрес окутала тоскливая пыльная пелена, окрасив высь в тускло-серый. С климатом и впрямь не слава богу. Не небо, а стальная крышка скороварки. У самого горизонта, над беспокойными водами Ла-Платы – «цвета львиной гривы», как писали о них конкистадоры, – горели зеленые огни. Альсада переключился на третью передачу.

С утра все не заладилось. Целую ночь он проворочался, под утро проспал будильник, так что пришлось оперативно выбирать, на что употребить оставшиеся драгоценные минуты: на завтрак или душ. В итоге он не успел ни того ни другого, потому что ввязался в перепалку с женой. Он надеялся утешить себя, надев любимую рубашку – голубую с белым воротником, – но и эта маленькая радость оказалась недоступна: рубашку никто не удосужился погладить. И теперь Альсада сидел за рулем в серой – спонтанно купленной, о чем он пожалел почти сразу, – и готов был поклясться Богом – допусти подобное кощунство сидящий внутри инспектора истовый католик, – что в раскаленном воздухе ткань искрила.

А тут еще и утренний звонок от судмедэксперта. Доктора Петакки Альсада узнал сразу – как забыть голос этого человека? – и, чтобы увильнуть от поездки в морг, попросил сообщить ему все по телефону. Доктор кашлянул.

– Даже не знаю, инспектор. Лучше бы глянуть собственными глазами. – Альсада не ответил, и доктор добавил: – Впрочем, мое дело – помогать вам. Могу отправить отчет в участок, если так будет удобнее.

Вот и славно.

И теперь, вместо того чтобы попивать кофе у себя в садике, он спешил в самое ненавистное место во всем Буэнос-Айресе. Точнее, второе в списке самых ненавистных.

Альсада свернул влево, невольно поражаясь ширине проспекта Девятого июля – Авенида Нуэве-де-Хулио. Поле битвы. Тонкий слой обыденности смыло с улиц, как пудру, и теперь они кипели, заряженные нервной энергией неизбежной войны. Люди. Куда ни посмотри, повсюду люди. Было видно, кто из них хочет побыстрее шмыгнуть в переулок и скрыться: такие жались к домам, а мимо магазинчиков с опущенными рольставнями, закрывавшими вид на давно опустевшие полки, шли торопливо, не поднимая головы.

Помимо еженедельных протестов матерей, проходящих уже не первый год, в последнее время в городе то и дело возникали стихийные демонстрации: улицы Буэнос-Айреса буквально дышали яростью. И все же сегодняшний день отличался от предыдущих. Но чем, Альсада никак не мог понять.

Он включил радио. Правительство проводит очередное чрезвычайное совещание, чтобы обсудить дальнейшие экономические меры. Так вот почему полицейские ограничили движение транспорта. Ждут беспорядков. Сквозь рой автомобилей Альсада видел, как стекаются воедино людские реки. Он понимал: любая попытка сдержать их обречена – как улицы ни перекрывай, вязкая толпа все равно медленно, но верно просочится к Каса-Росада. Стратегии властей люди противопоставили свою: пошли по проезжей части, где контролировать их было труднее, а поймать практически невозможно, особенно тех, кто сообразил не надевать рубашку. Типично городская тактика боя: протестующие перекрывают городские артерии и лишают полицию пространства для маневра, а значит, и преимущества. Все это не случайно.

Альсада почесал щетину, оставленную на подбородке в расчете отрастить бороду. В какой момент трагедия стала неизбежной? Он снял очки и потер переносицу. Сейчас даже сирена не поможет. Ничего не поделать: он опоздает.

И все-таки – почему революции не случилось? С тех пор как президент де ла Руа твердой рукой повел экономику в пропасть, аргентинцы что ни день испытывали на себе все новые грани его некомпетентности: сперва гражданам отрезали доступ к накопительным счетам, потом разразилась бешеная инфляция, так что жизнь подорожала в несколько раз практически за одну ночь, а теперь ограничили снятие наличных с любых счетов – в стране, где расплачиваются преимущественно налом. Народ стоически терпел. Конечно, без погромов продуктовых магазинов и автозаправок не обошлось. Но то были отдельные инциденты в бедных провинциях, далеко от столицы. Паула, глядя на эти кадры в вечерних новостях, говорила: «Господь берет за глотку, но не душит». Удивительно, сколько можно протянуть, если тебе так долго пережимают горло? «Бывало и хуже», – служило единственным утешением, порожденным, вероятно, коллективной памятью о череде военных переворотов. Неужели именно это удерживает народ от революции? Страх дать армии очередной повод вновь захватить власть?

Альсада остановился на светофоре. Спешить было ни к чему: все равно тело уже остыло. Слева на переходе инспектор заметил двух мальчишек. Старшему было на вид лет пятнадцать-шестнадцать, а другому, судя по пухлым щекам, вряд ли больше восьми. Черты лица у обоих как под копирку. Братья. Мечтатели в футболках с Марадоной. Знакомый типаж: мальчишки, уверенные, что до них никто еще не пытался изменить мир. Не испытывал ярость, не рвался в битву. Они считают, что смогут в ней победить. Им навешали лапши на уши седовласые респектабельные мужчины: прочитали проповедь о возможном будущем, а после откинулись в кожаных креслах, отправив наивных мальчишек делать за них грязную работу. Голодных мальчишек, готовых работать за рис, хлеб и фасоль, а иногда – за шоколадный батончик или пачку сигарет.

Молодняк ценился особо – за отсутствие приводов в полицию, а главное, привычки нюхать клей: это означало, что наниматель может на них положиться. Их отправляли с самыми разными «деловыми» поручениями – какими к черту деловыми! – от передачи сообщений до доставки оружия. Но сперва, чтобы подтвердить свою пригодность, следовало пройти инициацию – постоять на углу, навострив уши, и доложить обо всем хоть сколько-нибудь необычном. В такие дни, как сегодня, миссия была и того проще: выяснить, какие улицы кем перекрыты и сколько полицейских выставлено в оцепление.

Эти двое – явные новички. Они еще не научились наблюдать украдкой и слишком уж внимательно следят за группой спецназовцев, высыпавших из полицейской машины по ту сторону улицы. Инспектор заметил, как шевелятся губы старшего мальчика: он считал. Десять. Их десять. Альсаде захотелось взвыть. За свою жизнь он много что научился считать: ссоры с Паулой; сумму в долларах, которую надо растянуть до конца месяца; трупы в морге и на улице; сперва дни, потом недели, а затем месяцы и, наконец, годы, которые его племянник прожил без отца. Но в отличие от других аргентинцев считать полицейских он не привык. Что говорило о нем куда больше, чем сам Альсада готов был признать.

Он посмотрел направо. В обычном полицейском фургоне, припаркованном на углу, четыре ряда сидений; если предположить, что в каждый ряд втиснется по шесть озверевших бойцов, получится двадцать четыре. Однако, если верить сообщениям по Национальному радио, демонстранты собираются во многих районах города одновременно – а значит, полиции придется действовать мелкими группами, такими мелкими, какие не устроят ни одного комиссара. Но не меньше чем по десять человек, и ровно столько их здесь и было.

Что касается спецназовцев, то их число роли не играет, стоит им только опустить викингские забрала своих шлемов и прореветь: «Вперед!» Тогда мальчишек не спасут даже золотистые полоски «Бока Хуниорс» на груди.

Альсада попытался открыть окно, но ручку заело. С трудом выкрутив ее, он сумел опустить стекло только наполовину.

– ¡Hijo! – он поманил старшего мальчика к машине.

Тот не двинулся с места. Смышленый парень.

– Сынок! – повторил Альсада.

Мальчик повернул к нему голову. Он взглянул на инспектора так, будто пытался запомнить его лицо, и в глазах у него полыхнул тот же дерзкий огонь, что и у Хорхе, стоило вступить с ним в спор. Переубедить его было невозможно.

– Отвел бы братика домой, а?

Младший держал в руке мороженое. Роскошь по нынешним временам. Этот угол для них явно важен. Альсада оценил перекресток. Светофор долго не переключается на зеленый, можно без труда перегруппироваться под прикрытием толпы. Расставить живые фигуры на этой шахматной доске.

Старший, и глазом не моргнув, ответил:

– Пошел в жопу, старый хрен.

Лучший способ привлечь к себе внимание. С Альсадой им это удалось. Старшему и впрямь лет шестнадцать, вызывающий взгляд не вяжется с хилым телом, над которым наверняка потешаются сверстники. А ведь он сейчас должен быть в школе. Вот что значит старость: революционеры пробуждают в тебе сочувствие. Чтобы выглядеть внушительнее, мальчик выкатил грудь, точно голубь. Левой рукой он обнимал брата за плечи – точь-в-точь две выдры, которые держатся лапками, чтобы их не разлучило течением; а правой, небрежно опущенной вдоль тела, бледной, мстительной, решительной, сжимал булыжник. Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая. Альсада улыбнулся собственным мыслям.

Погодите-ка, булыжник? Он явно для отвода глаз… Да, так и есть. Не слишком замаскированный бугор у пояса его широких джинсов. В задний карман надо было прятать, придурок. Фильмов он насмотрелся, что ли? Так вот почему ты стоишь как вкопанный – уронить боишься.

Каких-нибудь двадцать лет назад Альсада не стал бы мешкать ни секунды. Выскочил бы из машины, самонадеянно оставив ключи в замке зажигания, расшиб мальцу череп о фонарный столб, конфисковал оружие и уехал. Мороженое растеклось бы лужей по асфальту.

Светофор зажегся зеленым.

2

2001 год

Среда, 19 декабря, 09:05

– Да это же знаменитый инспектор Альсада! – объявил судмедэксперт, вскинув руки в претенциозном жесте шпрехшталмейстера. Вот только вместо алого фрака, украшенного золотыми пуговицами, он был одет в белый медицинский халат с обтрепанными манжетами и надписью «доктор Э. М. Петакки», вышитой на нагрудном кармане. Наверное, матушка постаралась. Под халатом виднелся деловой костюм и черная бабочка.

Альсада пожал Петакки руку и направился было к входу в здание, но судебный медик крепко ухватил его за плечо – с поразительной силой и в то же время теплотой. Альсада снял свои «авиаторы» и улыбнулся.

– Вы-то тут что забыли? – полюбопытствовал Петакки.

– Я не обижаюсь, Элиас, – ответил Альсада. Он сошел со ступеньки, чтобы вновь оказаться вровень с собеседником, и стоял на тротуаре, от которого с годами мало что осталось из-за нелепой градостроительной политики и пешеходной нагрузки. – Разве не вы меня сюда вызвали?

– Да я не о том: просто очень уж удивился, когда позвонил в участок, а мне посоветовали связаться с вами напрямую. Кажется, давненько вы в морг не захаживали, а?

– Да, с тех самых пор, как меня перевели на ограбления.

– Получается… лет двадцать уже?

Альсада ответил не сразу. Будто я не помню точную дату.

– Да, около того. Но сегодня, похоже, аврал. Если бы не революция, я так бы и сидел в кабинете. А вы как? Работы небось невпроворот?

– Затишье перед бурей. Ночью все изменится…

Альсада кашлянул. Даже светская беседа с этим типом получается зловещей.

Тарахтенье над головой заставило инспектора поднять взгляд. Старое здание мединститута. Несмотря на впечатляющую высоту, ему недоставало величия: создатели смешали пышность итальянского Возрождения с суховатой строгостью немецкой школы. В результате получился гибрид во вкусе барона Османа. На какой-нибудь парижской улочке это здание никому бы не бросилось в глаза. В отличие от жакаранды, цветущей у самого входа.

– А как ваш племянник, инспектор?

– Соролья? – Вопрос о семье застал Альсаду врасплох. – Неплохо, неплохо, – рассеянно ответил он.

– Он вроде увлекается шахматами? Еще не поставил вам мат?

Альсада окинул доктора взглядом. Не угрожает. Расслабился.

– Разве что в мечтах.

Чего они ждут? Чем раньше начнут, тем быстрее все это закончится.

И тут, словно в ответ на его вопрос, из-за угла появился Эстратико, молодой помощник комиссара полиции, и пружинистым шагом направился к ним.

Отлично. Ему, разумеется, тоже позвонили. И чему он, черт побери, так радуется? Видимо, комиссар Галанте решил, что его, Альсаду, уже и в морг пускать одного нельзя. Может, у меня и неважно с субординацией, но нюх я пока не потерял.

– Доброе утро. Орестес Эстратико, – представился полицейский, протянув руку медику. Тот с чувством ее пожал. Вообще-то положено сообщать звание.

– Ясно, – сухо ответил Альсада.

– Ну что ж, все в сборе! Отлично. Куда идти, вы знаете, – сказал Петакки. – Хочу вам кое-что показать.

– Кое-кого, Элиас. Кое-кого.

– Ну разумеется. Я так и сказал.

Они шли по коридору, выложенному плиткой от пола до потолка. Тот, кто занимался внутренним обустройством этого помещения, явно позабыл, что в морге бывают и гражданские. Тут все напоминало ветеринарную клинику. Пахло хлоркой. Горячая вода и отбеливатель. Запах буквально въедался в мозг, пока они шагали в полумраке следом за Петакки, чьи каблуки гулко стучали по кафелю. Сначала они свернули влево, потом вправо, и снова вправо. Минуты шли. Альсада подумал, что если задержаться тут подольше, то разучишься ощущать любые другие запахи.

Барбекю. Спелой дыни. Затылка Паулы.

Петакки распахнул двустворчатые двери с круглыми окошками, впуская спутников в свои владения.

– Подойдите поближе, инспектор. Вы же не хотите упустить какую-нибудь деталь, – велел доктор, и его голос эхом отразился от кафеля.

Петакки был в своей стихии и явно упивался происходящим. Лет сорока пяти, волосы – угольно-черные, с явным избытком геля. Взгляд, точно у любопытной птицы, если и задерживался на предметах или людях, то секунды на две, не дольше. Тогда Петакки склонял голову набок и щурился за толстыми линзами своих очков. Удивительно, как он воодушевился, стоило нам ступить в это царство мертвых.

От одной мысли о том, что предстояло увидеть, скрутило живот. В поисках какой-нибудь посудины Альсада окинул помещение взглядом. Плитка, плитка, плитка, еще плитка, а в центре, точно ослепительный трон – жертвенный алтарь, – прозекторский стол размером с двуспальную кровать, залитый электрическим светом. По соседству – металлическая тележка, на которой судмедэксперт честно выложил все свои инструменты; скользнув по ним взглядом, Альсада отметил большие ножницы, гинекологическое зеркало, долото, зажим, какой-то жутковатый компас, набор скальпелей и иглу. Стало быть, Петакки хватило времени и благородства зашить тело и привести его в божеский вид, – либо он только собирался этим заняться, а значит, в лежащем на столе перед ними теле все еще зияет глубокая рана.

В самом углу Альсада заметил металлическую урну. Этого хватит. Должно хватить. Он снова посмотрел на стол. Тело было прикрыто белой простыней. Это до чего надо было дойти, чтобы в итоге тебя нашли в мусорном контейнере за муниципальным моргом? Он старался воздержаться от осуждения, но не смог. Петакки приподнял край простыни и осторожно отвернул, обнажив голову женщины и острые ключицы. К горлу Альсады мгновенно подкатила тошнота.

– Как видите, красотка, – заметил судмедэксперт. Что, черт побери, с тобой не так?

Альсада нащупал в кармане шелковый носовой платок. И порадовался, что не успел съесть свой завтрак, круассан с дульсе-де-лече: иначе содержимое желудка напоминало бы рагу из школьной столовой. Но к счастью, сегодня если его и вырвет, то только желчью.

Хрипловатый голос Петакки вернул его к реальности. Доктор излагал свои выводы с той горячностью, с какой прилежный школьник спрягает у доски латинские глаголы.

– Женщина, белая. Возраст – около тридцати. Сто шестьдесят пять сантиметров. Шестьдесят восемь килограммов. Никаких документов и личных вещей. – Что, даже одежды не было? – Как я уже упоминал в телефонном разговоре, инспектор, – продолжал медик, уже обычным тоном, – это ее нашли сегодня утром.

– А известно, как ее нашли? – спросил Эстратико.

На нем был наглаженный дешевый костюм – должно быть, единственный в его гардеробе – и мятая рубашка. Усмирить свои светлые кудри гелем ему явно не удалось, и они торчали во все стороны, – впрочем, отметил про себя Альсада, парню это шло.

– Любопытный вопрос, потому что…

– Элиас. – Инспектор Альсада не любил беспочвенных умозаключений, даже о живых, а тем более о мертвых. Он считал их одной из самых вредных привычек. Его голос неожиданно громко отдался от стен прозекторской. – Ваш рассказ о том, как ее извлекли из мусорного бака, имеет хоть какое-нибудь значение для дела?

– Нет, но… История необычная. Пожалуй, первый в моей практике случай, когда труп в прямом смысле слова выкинули на помойку…

Мы и не такое видывали.

– Мало того, прямо за моргом… – продолжил Петакки. – Если вам интересно мое мнение…

– Не очень, – признался Альсада. – Послушайте, инспектор тут я. А вы – судебно-медицинский эксперт. Мы оба по-своему специалисты, согласны?

Петакки почтительно кивнул.

– Так вот, как инспектор, я бы вам порекомендовал не начинать с обобщений. Пока рановато. Расскажите, что именно вы обнаружили.

Петакки, прочистив горло, вернулся к своим наблюдениям.

– На теле жертвы найдено множество повреждений. Перелом носовой кости. Гематомы на лице, шее, руках, груди. Несколько сломанных ребер – с обеих сторон. Вывих левой лодыжки. Признаков сексуального насилия нет.

– Что нам это говорит о нападавших, Эстратико? – спросил Альсада, повернувшись к помощнику комиссара. Тот слушал рассказ судмедэксперта точно зачарованный. – Будешь записывать или мне это сделать за тебя?

– Сейчас-сейчас. – Эстратико выхватил из кармана блокнот. – Что же до вашего вопроса… Может, преступники спешили?

– Да брось. – Инспектор отмахнулся от этой версии. – На все это требуется немало времени. Вы со мной согласны, Элиас?

Эксперт снова кивнул.

– Так вот, из слов доктора Петакки мы можем заключить, что налицо противоречие. Видишь ли, с одной стороны, у нас есть основания полагать, что злоумышленники изначально намеревались убить жертву, а с другой, что эти суки – извините, Элиас, – отчего-то выказали ей некоторое уважение. С какой стати?

Приказ. У них был приказ.

Эстратико лихорадочно конспектировал.

– Многовато для одной жертвы. – Альсада наконец рассмотрел женщину. Да еще такой миниатюрной. Здесь, на столе в прозекторской, она казалась безмятежной, словно отдохнувшей. Лицо очень белое, очень нежное. И правда красавица. И наверняка отчаянно сопротивлялась.

– Также на теле множество ушибов, все посмертные, – продолжал Петакки.

– Посмертные? Ее продолжили избивать, когда она умерла? – уточнил Эстратико.

– Нет-нет. – Судмедэксперт энергично замотал головой. – Тут другое. Скорее всего, последствия того, что ее забросили в бак. Уже после смерти.

– Почему вы так считаете?

Должно быть, Эстратико впервые попал в морг: точь-в-точь школьник-ботан в музее естественной истории. Если уж приспичило приставлять ко мне няньку, так хоть бы выбрали толковую!

Петакки глазами попросил у инспектора разрешение дать ответ. Почему бы и нет.

– У живого человека процесс кровообращения непрерывен. Это общеизвестно. Идем дальше. Повреждения мягких тканей бывают двух типов. Первый – открытые: рваные, колотые, резаные раны разных размеров. Если при таком повреждении задеты сосуды, открывается наружное кровотечение. Второй тип – это закрытые повреждения. Это то, что мы называем ударом тупым предметом, – когда сосуды лопаются, но кровь не может вытечь наружу. В результате появляются гематомы. В нашем же случае на некоторых участках тела – а именно на верхней части бедер, на локтях и пояснице – я обнаружил кожные повреждения без признаков гематом. Из чего я, вернее, мы можем сделать вывод, что в момент нанесения этих травм кровь по сосудам уже не циркулировала. То есть жертва была мертва. Расположение повреждений говорит о том, что с телом обращались неаккуратно – поверьте мне на слово, чтобы понаставить ушибов на трупе, это надо постараться.

– Вот как. – Альсада сглотнул. – Подытожим: во-первых, ее убили. В каком-то тихом месте, где убийцы могли не торопиться. А потом от тела избавились, причем, по всей видимости, поспешно.

– Может, тут действовали две разные группировки? – предположил Эстратико. Серьезно? Неужели он и впрямь настолько туп? Хоакин, держи себя в руках.

– Скорее что-то случилось. Что-то такое, что вынудило их изменить планы и избавиться от тела как можно скорее. Помойка мало похожа на кладбище, но это было первое место, которое встретилось преступникам. – Альсада обвел взглядом помещение. Неприступный каземат! Тихо, будто в аквариуме. Но на улицах уже назревает буря. – Они наверняка рассчитывали, что их никто не заметит. В этом районе здания в основном правительственные.

– Когда я выхожу с работы, на улице обычно уже пусто, – подтвердил Петакки.

– Ну вот, видишь! – Альсада кивнул Эстратико, привлекая его внимание. – Они не думали, что демонстранты не разойдутся до самой ночи. Даже правительство этого не ожидало. То есть они выполняют свою работу. Профессионально. Методично. Первую часть завершили успешно. И тут вдруг появились зрители. Убийцы испугались. Изменили план. Увидели помойку. Выбросили тело. Кстати, давно она…

– Сейчас посмотрим. – Петакки взглянул на наручные часы. – Сейчас девять двадцать. Синюшность кожных покровов выражена недостаточно, но тело уже остыло до комнатной температуры…

Альсада подавил рвотный позыв.

– …Я бы предположил, что до полуночи. Но точно после обеда… – Пожалуйста, только не надо объяснять, откуда такие выводы.

– Причина смерти? – перебил Альсада.

Если Петакки продолжит развивать эту тему, его точно вывернет. А блевать на глазах у салаги совсем не хотелось. Он сделал доктору знак прикрыть тело.

– Сквозное ранение, повреждена затылочная кость.

– Переведите. – Альсада многозначительно кивнул на Эстратико. Тот оторвал взгляд от блокнота.

– Ни к чему. Я знаю, что это значит, – сообщил помощник комиссара. – То есть ей выстрелили в голову, правильно?

– Причем почти в упор, – с легким раздражением уточнил Петакки и все-таки продолжил: – Пуля вошла в затылок. – Точно заказуха.

– Всего одна? – переспросил Эстратико.

– В общей сложности три. И с очень близкого расстояния – не более двадцати сантиметров. И все же мы говорим «ранение», в единственном числе, потому что второго и третьего выстрела жертва уже не заметила.

– Казнь? – предположил Эстратико.

– Возможно… – осторожно произнес Петакки.

– Калибр? – вклинился Альсада.

– Я извлек пули. Все три – из одного оружия. Девять миллиметров. Стандарт.

– Прекрасно. – Эстратико вздохнул. – Полгорода в списке подозреваемых!

– Можете смело из него вычеркнуть всех, кто не был с ней знаком, – тихо произнес Петакки.

– Что-что, Элиас? – с интересом переспросил Альсада.

– Можно уверенно утверждать, что речь не идет ни о несчастном случае, ни об ограблении, которое пошло не по плану, ни о детях, игравших с пистолетом. Кто-то очень, очень хотел ее убрать. Я, разумеется, уже взял образцы тканей, но готов согласиться, что преступники совершенно не спешили, – продолжал судмедэксперт. – Напротив: раз уж они поставили перед собой настолько серьезную задачу, то потом, скорее всего, не пожалели времени на то, чтобы замести следы. Иными словами, я не удивлюсь, если ничего подозрительного мы так и не обнаружим – ни на теле, ни в мусорном баке. А еще у жертвы есть особая примета…

– Примета? – оживился Эстратико.

– Точнее сказать, две – и это татуировки. Две одинаковые ласточки, по одной на каждом бедре, повернутые друг к дружке. Черные чернила. Судя по состоянию изображений, их нанесли примерно четыре года назад. Поможет ли это опознать жертву?

– Почему голова цела? – выпалил Эстратико.

Альсада поморщился. А ведь правда. Не было видно ни огнестрельной раны, ни следов недавнего вмешательства Петакки, который доставал пули. Не для этого ли ему потребовался компас?

Судмедэксперт поглядел на Альсаду и улыбнулся:

– Какой любознательный, а, инспектор…

– Ну что тут скажешь, Элиас? – с напускным смирением произнес Альсада. – Современная молодежь, она такая.

Он заметил, как взгляд Эстратико мечется от одного собеседника к другому. Удивлен, что мы так запросто болтаем? «Мы общались в прошлой жизни» – таково было объяснение, которое оба давали при необходимости. Точно сговорившись. Продолжать расспросы никто не осмеливался. Разговоры эти были болезненны для Альсады, а доктора, казалось, смущали.

И все же инспектор замечал, что их скрытность лишь провоцирует любопытство, особенно у молодежи. Сказать по правде, в молодости и его занимало, каким был мир раньше. Не в те далекие времена, когда жили пещерные люди или конкистадоры, оставившие после себя множество артефактов, – нет, как ни странно, эпохи, погребенные в закрытом гробу историографии, выглядели понятнее. Нет, людям куда более любопытными казались недавние годы, когда Альсада с Петакки, еще молодые, познакомились и каким-то образом сдружились. Вот этого молодежь никак не могла взять в толк. И рядом с такими ветеранами ей было не по себе. Потому что в них все еще жило прошлое и, точно кровь, сочилось в настоящее.

– В отличие от кино – а там, если честно, чаще всего показывают сплошную чушь, – заметил судмедэксперт, неодобрительно качая головой, – от выстрела далеко не всегда «срывает башку», выражаясь вашим языком. Все зависит от параметров пули, от расстояния до цели, от угла вхождения и так далее. – Петакки слегка приподнял голову женщины и не спеша повернул набок, показав аккуратную ранку, не больше пуговицы от рубашки. – Нередко бывает, что пуля прошивает мягкие ткани и даже кость, не причинив дополнительных повреждений. – Тем же отточенным движением он вернул голову на место.

– Спасибо, Элиас. Безупречная работа. – Дотошен, как и всегда.

– Благодарю. Я позвоню в отдел, как только получу результаты токсикологической экспертизы, и вышлю вам полный набор фотографий и отчеты по отпечаткам пальцев, собранным с мусорного бака, – пусть тоже будут в деле.

Альсада пожал ему руку и торопливо вышел. Он едва расслышал последние слова Петакки:

– Хорошего вам дня, инспектор.

Эстратико шагал следом, едва поспевая за ним. Тут было спокойно, но гул толпы с ближних улиц доносился и сюда. На запад. К Каса-Росада. Как вообще можно всерьез воспринимать страну, глава которой заседает в розовом доме, причем это название – официальное?

– Эстратико.

– Слушаю, инспектор!

Альсада услышал в голосе помощника комиссара напряжение, но оглядываться не стал.

– У меня кое-какие дела. – Перво-наперво, кофе. А расследование может и подождать. – Доберешься до отдела один?

– Разумеется, инспектор.

Эстратико исчез так же незаметно, как появился. Альсада огляделся, раздумывая, куда пойти. Черт. Новые туфли угодили в темную лужу. Не дождевую. А впрочем, пусть испачканная обувь будет его единственной проблемой…

1.Былое – с нами, будущность – в тумане, ничто еще не внесено в скрижали (исп.). Пер. Б. Дубина. Здесь и далее прим. пер.