Buch lesen: «Роковой обет»

Эллис Питерс

Schriftart:

Ellis Peters

The Pilgrim of Hate

* * *

Видите того пожилого монаха

в подоткнутой рясе? Сейчас утро, и брат Кадфаэль

возится в своем садике:

собирает лекарственные травы,

ухаживает за кустами роз.

Вряд ли кому придет в голову,

что перед ним – бывший участник

крестовых походов, повидавший полмира

бравый вояка и покоритель женских сердец.

Однако брату Кадфаэлю приходится зачастую

выступать не только в роли врачевателя

человеческих душ и тел, но и в роли

весьма удачливого, снискавшего славу детектива,

ведь тревоги мирской жизни не обходят стороной

тихую бенедиктинскую обитель.

Не забудем, что действие «Хроник брата Кадфаэля»

происходит в Англии XII века,

где бушует пожар междоусобной войны.

Императрица Матильда и король Стефан

не могут поделить трон, а в подобной неразберихе

преступление – не такая уж редкая вещь.

Так что не станем обманываться

мирной тишиной этого утра.

В любую секунду все может измениться…

Глава первая

Двадцать пятого мая около полудня в сарайчике брата Кадфаэля шел разговор о важных государственных делах, венценосных особах и превратностях судьбы, подстерегающих непримиримых соперников, столкнувшихся в борьбе за трон.

– Как бы то ни было, эта леди пока еще не коронована! – заявил Хью Берингар с таким решительным видом, будто знал способ помешать коронации.

– Она и в Лондон-то еще не вступила, – поддакнул ему Кадфаэль, осторожно помешивая булькавший в горшочке над жаровней настой, чтобы тот, не ровен час, не перекипел через край да не залил уголья. – Для коронования ей надобно попасть в Вестминстер, а лондонцы, похоже, не больно-то спешат впускать ее в город.

– Всяк норовит погреться на солнышке, – уныло заметил Хью, – но боюсь, старина, что мое дело – оставаться в тени. Стоит Генри Блуа изменить свою позицию, и все подряд следуют за ним, словно он и впрямь светило.

– Ну уж не все, – с улыбкой возразил Кадфаэль, помешивая отвар. – Ты ведь не таков, да и другие, поди, найдутся. Или думаешь, что ты единственный?

– Боже упаси, – промолвил Хью и неожиданно рассмеялся. Уныния как не бывало.

Он отошел от двери сарайчика, за которой виднелся залитый мягким солнечным светом садик с кустами, грядками и клумбами, источавшими терпкие, пьянящие ароматы, и снова уселся на стоявшую у бревенчатой стены лавку, вытянув обутые в сапоги ноги. Худощавый, невысокого роста, Хью на первый взгляд казался хрупким: это обманчивое впечатление дорого обошлось многим его противникам. Легкий ветерок раскачивал кусты, и падавшие в открытую дверь солнечные лучи, отражаясь от одной из больших стеклянных бутылей Кадфаэля, высвечивали коротко стриженные черные волосы и загорелое, гладко выбритое лицо с подвижным ртом и густыми черными бровями, то и дело скептически поднимавшимися. Лицо подвижное, но в то же время непроницаемое. Непроницаемое почти для всех, однако не для брата Кадфаэля: тот умел читать по нему, пожалуй, даже лучше, чем Элин, жена Берингара. Кадфаэлю шел шестьдесят второй год, а Хью не исполнилось и тридцати, но они были друзьями и, встречаясь в маленьком садике среди благоуханных трав, беседовали непринужденно, точно ровесники.

– Да, – задумчиво промолвил Хью, скрупулезно взвесив обстоятельства и, по всей видимости, решив, что не все так уж безнадежно. – Не все мечутся из стороны в сторону. Некоторые верны своему долгу, и, в конце концов, в наших руках остались обширные земли, к тому же они так удачно расположены, что мы, наверное, сумеем сберечь их для короля. Королева со своей армией удерживает Кент, и, пока она угрожает Лондону с юга, Роберт Глостерский не посмеет напасть на нас, подставив ей спину. А поскольку от угрозы со стороны графа Честерского наш тыл оберегает Гуинедд, мы можем сохранять наше графство для короля Стефана и выжидать. Вдруг ему снова улыбнется удача. Императрица пока еще не королева Англии.

«Так-то оно так, – подумал Кадфаэль, продолжая помешивать отвар, предназначенный для лечения хворых телят брата Альвина, – но не исключено, что очень скоро она ею станет».

Уже три года страна расколота на два враждующих стана. Соперничая из-за короны, Стефан и Матильда ведут междоусобную войну, и Англия устала от грабежей, убийств и произвола. Торговцы и ремесленники в городах, свободные арендаторы и подневольные вилланы в деревнях были бы рады любому монарху, лишь бы тот установил наконец мир и порядок, чтобы можно было жить спокойно и мирным трудом добывать себе пропитание. Однако если для большинства англичан не было особой разницы, кто займет трон, то для Хью Берингара дело обстояло иначе. Он присягнул королю Стефану, назначившему его шерифом графства Шропшир, и теперь старался сберечь это графство для своего государя. Государь же томился в плену в Бристольском замке, куда угодил после проигранного сражения при Линкольне. Один-единственный февральский день нынешнего года резко изменил положение претендентов на корону. Весы фортуны качнулись, вознеся Матильду, тогда как Стефан – коронованный и помазанный государь – оказался в темнице и содержался за семью замками под крепким караулом. В сложившихся обстоятельствах Генри Блуа, епископ Винчестерский, брат короля, папский легат и самый влиятельный вельможа в стране, до сих пор поддерживавший Стефана, оказался перед непростым выбором. Ему предстояло решить, что лучше – благородно заявить о своей верности побежденному брату, рискуя тем самым навлечь на себя гнев победительницы, либо же, держа нос по ветру, приспособиться к изменившимся обстоятельствам и перейти на сторону императрицы. Не сразу, разумеется, и под благовидным предлогом, отыскав сначала оправдание своему отступничеству.

«Однако же, – подумал Кадфаэль, всегда стремившийся судить по справедливости, – возможно, дело не в корысти, возможно, Генри искренне печется о благе страны и, коли так, вправе поддержать того из претендентов, кто способен навести порядок».

– Что меня беспокоит, – с тревогой в голосе промолвил Хью, – так это отсутствие достоверных вестей. Слухов полным-полно, и один другому противоречит – разве можно на них положиться? Знаешь, я буду очень рад, когда аббат Радульфус вернется наконец в Шрусбери.

– Не только ты, но и все братья нашей обители, – горячо поддержал друга Кадфаэль, – кроме разве что брата Жерома. Тот доволен, когда во главе аббатства остается приор Роберт, рад-радехонек тому, что отца аббата вызвали в Вестминстер, и ходит нынче задравши нос. Но большинству братьев приорское правление нравится куда меньше, чем Жерому, – уж ты мне поверь.

– Как давно аббат в отлучке? – вслух размышлял Хью. – Пожалуй, недель семь будет, а то и восемь. Легат созвал к себе чуть ли не всех прелатов Англии – оно и понятно: такой внушительный двор позволяет ему чувствовать себя увереннее в переговорах с императрицей. Генри не из тех, кто склоняет голову даже перед венценосцами, но чтобы говорить с Матильдой на равных, он должен иметь за спиной достойную высокого сана свиту.

– Однако кое-кому из церковных иерархов он позволил вернуться к своей пастве, а это, скорее всего, говорит о том, что он сумел договориться с Матильдой. А может статься, ошибочно полагает, что сумел. Так или иначе, отец аббат прислал нам весточку из Ридинга. Через неделю он должен быть здесь. От него-то ты и услышишь самые правдивые вести.

Епископ Генри приложил все силы к тому, чтобы сохранить в своих руках власть над ходом событий. В начале апреля он вызвал к себе всех епископов и увенчанных митрой аббатов и объявил это собрание церковных сановников легатским советом, что дало ему право верховенства в обход архиепископа Кентерберийского Теобальда, которому принадлежало формальное первенство во всех вопросах, касающихся внутренних дел английской церкви. Впрочем, как полагал Кадфаэль, Теобальд и не возражал против того, чтобы его оттеснили на второй план. В сложившихся обстоятельствах человек тихий и робкий мог только порадоваться возможности оставаться в тени, предоставив легату опасную честь пребывать на самом солнцепеке.

– Само собой, – отозвался Хью, – услышу от него, как обстоят дела на юге, тогда и смогу прикинуть, что следует предпринять здесь. Мы-то находимся далеко от центра событий, а королева – храни ее Господь – собрала отменное войско. К ней присоединились фламандцы, уцелевшие под Линкольном. И она горы свернет, чтобы вызволить Стефана. Ведь она, – убежденно промолвил Хью, – лучший стратег, нежели ее муж. Понятное дело, не на поле боя – я видел его под Линкольном и готов побожиться, что второго такого рыцаря во всей Европе не сыщешь. Зато, не в пример ему, она, поставив перед собой цель, не успокоится, пока не добьется своего; он же запросто может погнаться за двумя зайцами. Ходят слухи, и я склонен им верить, что разъезды королевы все ближе подтягиваются к Лондону. Может статься, что, заявившись в Вестминстер, императрица угодит в западню.

– А правду ли говорят, что лондонцы согласились впустить Матильду в город? Поговаривают, что их депутация, хоть и робко, с оговорками, высказывалась все же в пользу Стефана, – они не сразу согласились с тем, что им навязывали. Сдается мне, – вздохнул Кадфаэль, – не всякий решится возражать самому Генри Винчестерскому. Чтобы не оробеть перед таким лордом, требуется немалое мужество.

– Они согласились впустить ее, а это равнозначно признанию ее королевой. Правда, я слыхал, они до сих пор тянут время, оговаривая условия, а любые проволочки на руку мне и Стефану. Эх, – мечтательно произнес Хью, – вот бы мне послать верного человека в Бристоль. – Луч света упал на его лицо – решительное, сосредоточенное. – Можно ведь отыскать лазейку в любой замок, в любое подземелье. Двое-трое надежных людей многого могут добиться. Пригоршня золота тюремщику – глядишь, и дело сделано… Вызволяли же королей из плена в прежние времена, даже когда те были закованы в цепи, а Стефан, слава Богу, не содержится в оковах. На такое Матильда пока не решилась. Впрочем, Кадфаэль, все это пустые мечтания. Мое место здесь, и дай мне Бог удержать Шропшир, а до Бристоля, увы, мне не добраться.

– Если твой король вырвется на свободу, – промолвил Кадфаэль, – ему очень даже пригодится сбереженное тобой графство.

Монах снял горшочек с жаровни и поставил его остывать на специально для того предназначенную каменную плиту, лежавшую на полу. Распрямил спину он не без усилия, ибо возраст порой давал о себе знать. Правда, для своих лет Кадфаэль был бодр и проворен.

– Ну вот, с этим делом я вроде управился, – заявил монах, потирая руки. – Давай-ка выйдем полюбуемся цветами, что я вырастил к празднику святой Уинифред. Отец аббат вернется в обитель как раз к этому событию и сам будет руководить церемонией перенесения мощей из часовни Святого Жиля. Хлопот нам предстоит немало, ведь к празднику в аббатство понаедет уйма паломников.

Четыре года назад на алтаре часовни приюта Святого Жиля, расположенной на самой окраине Шрусберийского предместья, была установлена рака с останками святой Уинифред, привезенными из валлийского прихода Гвитерин, места ее захоронения. В богадельне призревали всех недужных и увечных, в том числе и прокаженных, которым доступ в город был заказан. Оттуда, из часовни, раку с мощами торжественной процессией перенесли в церковь аббатства, где и поместили на алтарь. Чудотворные мощи стали главной святыней аббатства: страждущие во множестве стекались в Шрусбери, дабы обратиться к валлийской святой с мольбой о помощи и исцелении. В нынешнем году шрусберийские братья решили повторить завершающий этап достославного путешествия святой и, как и четыре года назад, торжественно перенести раку с ее мощами из часовни в церковь, а затем допустить к алтарю всех, кто явится в аббатство с молитвами и дарами. Слава святой Уинифред каждый год привлекала немало паломников, ну а уж нынче их следовало ждать в несметном количестве.

– Можно подумать, – промолвил Хью, оглядывая цветочные клумбы, на которых весенняя свежесть красок уже готова была смениться ярким великолепием лета, – что вы собираетесь ее венчать.

Садик Кадфаэля окружала живая изгородь из кустов боярышника, усыпанных белоснежными цветами, и орешника, на которых покачивались серебристые сережки. Из травы выглядывали анемоны, поднимали плотные, тугие головки ирисы. Даже розы, судя по набухшим бутонам, вот-вот должны были распуститься, а круглые коробочки пионов, полные пахучих семян, которые брат Кадфаэль использовал при приготовлении целебных снадобий, а повар аббата брат Петр – в качестве пряной приправы, чуть не лопались.

– Пожалуй, ты не так уж далек от истины, – сказал Кадфаэль, с довольным видом созерцавший плоды своих трудов. – Но венчание это знаменует союз возвышенный и целомудренный, ибо блаженная дева хранила невинность до самой своей смерти.

– А что, после смерти ты ей суженого сыскал да и свадебку сыграл? – мимоходом пошутил Хью, желая отвлечься от тягостных размышлений о государственных делах.

Здесь, в благоухающем саду, хотелось думать лишь о покое, дружбе, любви, жизни и плодородии. Хью не ожидал, что слова его останутся без ответа, однако монах молчал, и молодой человек почуял, что за этим молчанием что-то кроется. Он навострил уши, украдкой повернул голову и устремил на друга пристальный взгляд. И в этот момент монах то ли по рассеянности, то ли с умыслом обронил:

– Свадьбу не свадьбу, а суженого, можно сказать, что и сыскал. Доброго человека и преданного ее защитника. Он заслужил награду, выпавшую на его долю.

Хью с любопытством поднял брови и через плечо кинул взгляд на монастырскую церковь, где, как известно, в запечатанной раке на алтаре покоилась пресловутая святая. Рака эта, богато изукрашенная, с виду была не слишком велика, хотя вполне могла служить достаточно просторным вместилищем для хрупкого скелета валлийской святой – народ в Уэльсе не особо рослый.

– Похоже, для двоих места там маловато, – лукаво заметил Хью.

– Так ведь что она, что он – вовсе не великаны, да к тому же и лежат не здесь. А уж там, куда мы их положили, места предостаточно, – промолвил монах. От него не укрылось, что Хью озадачен и не успокоится, пока не разгадает эту загадку.

– По-твоему, выходит, – в недоумении спросил Берингар, – что в этом разукрашенном гробу, выставленном на всеобщее обозрение, никакой святой нет и в помине?

– Не знаю, что и сказать, приятель. Хотелось бы мне, чтобы она одновременно пребывала в двух местах. Простому смертному такое, конечно, не под силу, ну а для святой – кто знает? Три дня и три ночи она действительно провела там – уж это-то я доподлинно знаю. Не исключено, что она оставила внутри толику своей святости – хотя бы в благодарность за то, что мы вернули ее в родные края, туда, где, как я искренне верю и всегда буду верить, она желала остаться. Но при всем при том, – добавил Кадфаэль, покачав головой, – меня все же гложет сомнение. А что, если я неверно истолковал ее волю?

– Тогда тебе остается надеяться лишь на исповедь и покаяние, – беспечно промолвил Хью.

– Дождусь, когда брат Марк станет священником!

Молодой брат Марк, служивший в последнее время в богадельне Святого Жиля, покинул родную обитель и уехал в духовную школу епископа Личфилда. Денег, пожертвованных Леориком Аспли, должно было хватить молодому монаху на то, чтобы оплатить учение и хотя бы в отдаленном будущем добиться исполнения заветной мечты – удостоиться священнического сана, к каковому Марк, несомненно, был предназначен самим Всевышним.

– Ему-то я и собираюсь поведать кое-какие свои грехи, – признался Кадфаэль, – хотя, может, я ошибаюсь и греха в тех делах никакого нет. Марк целых три года был моей правой рукой, я вложил в него частицу своей души, и он знает меня лучше, чем кто-либо другой. Ну если не считать тебя, – промолвил монах с лукавой невинностью во взоре. – Марку я открою всю правду – пусть судит. От него я готов принять любую епитимью. Ты, Хью, и сам умеешь судить по справедливости, но грехи отпускать не властен.

– Да и епитимью налагать тоже, – весело рассмеялся Хью, – может, так оно и лучше. Откройся-ка мне, старина: и душу облегчишь, и обойдешься без церковного покаяния.

Предложение молодого друга, как ни странно, показалось монаху вполне приемлемым и даже заманчивым.

– Ладно, – согласился он, – так и быть, но имей в виду – это история длинная, так что наберись терпения.

– Ну и рассказывай ее не спеша – мне ведь торопиться некуда. Все дела на сегодня я уже переделал, а терпения мне не занимать. Я не прочь послушать историю, которая наверняка окажется занятной. Да и у тебя еще полно времени до вечерни. К тому же, – Хью напустил на себя шутливую важность – впору священнику, – ты сделаешь благое дело, доверившись представителю мирской власти. А уж тайну твою я сумею сохранить не хуже любого исповедника.

– Будь по-твоему, – отвечал Кадфаэль, – только погоди чуток. У меня тут как раз винцо дозревает. Я его принесу, присядем на лавочке у стены, где солнышко посильнее, – тут я тебе все и расскажу. Здесь нам никто не помешает.

– Случилось все это примерно за год до того, как мы с тобой познакомились, – начал Кадфаэль, удобно привалясь спиной к нагретой солнцем шероховатой каменной стене. – В ту пору в нашей обители не было святых мощей, и мы, понятное дело, малость завидовали Уэнлоку, потому как тамошние клюнийские братья разыскали останки основательницы своего монастыря – саксонской святой по имени Мильбурга – и раззвонили об этом на весь свет. Правда, потом и нам были явлены кое-какие знамения. Следуя им, мы отправили одного недужного брата в Уэльс, дабы он исцелился, омывшись водой из Святого Колодца. Колодец этот сооружен на месте источника, забившего там, где эта дева, наша святая, в первый раз рассталась с жизнью. Саму-то ее тут же воскресил святой Беуно, но источник остался, и возле него до сих пор творятся чудеса. Так вот, приор Роберт вбил себе в голову, что святая не прочь покинуть Гвитерин (селение, где она умерла во второй раз и была похоронена) и перебраться к нам – к вящей славе нашей обители. Он отправился в Гвитерин убеждать тамошних жителей расстаться с останками их святой, а среди сопровождавших его братьев был и я, поскольку знаю валлийский язык и мог пригодиться при переговорах.

– Все это я очень хорошо знаю, – сказал внимательно слушавший монаха Берингар, – да и как не знать – это ведь всякому известно.

– Верно! Но вот что было потом – об этом ты наверняка не слыхивал. В Гвитерине жил один знатный валлиец, который ни за что не соглашался позволить нам потревожить прах этой девы. Его не удавалось ни улестить, ни запугать, ни подкупить, и тогда, представляешь, Хью, – он был убит. И кем? Одним из нас, молодым монахом, что происходил из знатного рода и в мечтах своих примерял митру.

Мы раскрыли преступление: недостойный брат должен был ответить перед законом, но вышло так, что он поплатился жизнью за свое злодеяние. Дело в том, что уличить его сумела девушка, дочь убитого, а когда нечестивец понял, что разоблачен, он попытался убить и ее и пролил ее кровь. Возлюбленный девушки в гневе бросился на негодяя, да, видно, не рассчитал своих сил и, вместо того чтобы задержать убийцу, свернул ему шею.

– И много народу об этом знает? – поинтересовался Хью, его задумчивый взгляд остановился на освещенных солнцем розовых кустах.

– Когда все это случилось, поблизости не было никого, кроме влюбленной пары, мертвого злодея и меня самого. Ну и конечно, святой Уинифред. Незадолго до того мы извлекли ее из могилы и поместили в ту самую раку, которую ты, как и все в округе, прекрасно знаешь. Она была там, и уж ей-то все известно. Хью, дружище, именно я раскопал ее останки, собственными руками очистил их от земли и поднял на поверхность, но Богом тебе клянусь: с первой же минуты я почувствовал – она желает, чтобы ее оставили в покое. Она лежала на крохотном, запущенном кладбище, тихом и неприметном. Там уже давно не хоронили, и скромные могильные холмики поросли травой и луговыми цветами. Валлийская земля! А ведь блаженная дева, как и я, была валлийкой. Она принадлежала к старинной кельтской церкви – так что же могло привлечь ее в далеком английском графстве? И кроме того, я должен был позаботиться о той парочке. Сам посуди: кто поверил бы им или мне, когда бы против нас выступила сама церковь. А клирики, сам знаешь, сплотились бы для того, чтобы замять дело, и бедному юноше, повинному лишь в том, что выступил в защиту своей милой, пришлось бы туго. Вот я и принял свои меры предосторожности.

Хью ухмыльнулся:

– Ну, старина, признаться, на сей раз ты меня и впрямь удивил! Какие же, интересно, меры ты принял? Ведь надо было как-то объяснить смерть монаха да еще и умаслить приора Роберта…

– Ну, что до приора Роберта, то он, скажу тебе, вовсе не такой умник, каким себя мнит, ну а погибший монах сам мне помог. Он то и дело пересказывал нам послания святой: верно, полагал, что эдак и сам сподобится ореола святости. Как-то раз он поведал нам, будто святая желает, чтобы убитого валлийца погребли в оставленной ею могиле. А в другой раз он в экстазе молился святой Уинифред о дозволении навеки распроститься с бренной плотью и живым вознестись в обитель вечного блаженства. Вот мы и оказали ему это маленькую услугу. Он отправился в часовню на старом кладбище на ночное бдение, а поутру, когда оно завершилось, брат этот непостижимым образом исчез. У его молитвенной скамеечки лежали лишь ряса да сандалии, в часовне царил аромат благоухающих цветов боярышника. Все выглядело так, будто небеса откликнулись на его мольбу. Во всяком случае, приор Роберт в это поверил. Искать пропавшего брата не стали, да и зачем? Не будет же благочестивый бенедиктинский монах носиться ночью по валлийским лесам в чем мать родила.

– Если я правильно тебя понял, – осторожно проговорил Хью, – там покоится вовсе не… Ну и ну, выходит, рака не была запечатана? – Черные брови Берингара поползли вверх, хотя в голосе особого изумления не слышалось.

– Ну… – Кадфаэль смущенно потер свой загорелый мясистый нос. – По правде сказать, запечатана она была, но ведь существуют способы незаметно удалить печати, а потом приладить их на место как ни в чем не бывало. Я некогда знавал, как это делается, да признаться, и по сей день не забыл. Может, это умение и не из тех, какими стоит гордиться, но тогда оно мне здорово пригодилось.

– И ты снова положил святую в ее собственную могилу – туда, где уже лежал тот валлиец, ее заступник?

– Он был достойным человеком и выступал в защиту святой до последнего часа. Она не пожалела бы ему места в своей могиле. И мне всегда казалось, – доверительно промолвил Кадфаэль, – что она была довольна тем, как мы поступили. С тех пор она не раз являла свое могущество, совершив в Гвитерине множество великих чудес, – а разве стала бы она их творить, будучи обиженной? Однако меня слегка беспокоит то, что она не ниспослала нам какого-нибудь знамения, свидетельствующего о ее расположении и покровительстве. Это донельзя обрадовало бы приора Роберта и успокоило мою душу. Правда, чудеса у нас, конечно, бывали, но не гвитеринским чета – все какие-то мелкие да сомнительные. Их нельзя однозначно расценить как знак ее милости. А что, ежели я все-таки разгневал ее? Ну ладно я – я-то знаю, кто покоится на алтаре, и коли поступил неправильно – да простит меня Бог. Но как быть с теми, кто в неведении приходят к этому алтарю с мольбой и надеждой? Неужто их чаяния тщетны – и все из-за меня?

– Сдается мне, – сочувственно промолвил Хью, – что брату Марку стоило бы поторопиться с принятием сана, чтобы освободить тебя от бремени. Если только, – добавил он с лукавой улыбкой, – сама святая Уинифред не сжалится и не пошлет тебе знамение.

– Сколько я об этом ни думаю, – размышлял вслух Кадфаэль, – вижу, что лучшего выхода тогда не было. А такой исход устроил всех и там, в Гвитерине, и здесь, в аббатстве. Молодые получили возможность сыграть свадьбу и зажить счастливо, селение не лишилось своей святой, а она – своих паломников. Роберт получил что хотел или считает, что получил, а это в конечном счете одно и то же. А Шрусберийское аббатство обрело громкую славу и теперь устраивает праздник, рассчитывая на толпы паломников и немалые барыши. Все довольны, и никто не в обиде. Если б только она, хотя бы намеком, дала мне понять, что я не ошибся.

– И ты никогда никому об этом не проговорился?

– Ни словечком не обмолвился. Правда, гвитеринцы и так все знают, – ответил Кадфаэль и усмехнулся, вспомнив о том, как прощался с сельчанами. – Им никто не рассказывал, да и нужды в этом не было – они сами сообразили. Когда мы увозили раку, они, все как один, явились на проводы, сами вызвались поднести и даже помогли нам снарядить маленький возок, чтобы везти раку с мощами. Приор Роберт возомнил, что это его заслуга, что именно он уломал гвитеринцев, даже самых несговорчивых, и радовался от всей души. Вот уж воистину святая простота. Узнать правду было бы для него ударом – особенно сейчас, когда он пишет книгу о житии святой Уинифред и о том, как сопровождал ее мощи на пути в Шрусбери.

– У меня ни за что не хватило бы духу так огорчить беднягу, – сказал Хью. – Будем и дальше держать рот на замке – так оно лучше для всех. Слава Богу, я не имею отношения к церковному праву; мое дело – следить за соблюдением мирских законов, что далеко не просто в стране, где закон попирается чуть ли не на каждом шагу.

Не приходилось сомневаться в том, что Кадфаэль может рассчитывать на сохранение своего секрета. Впрочем, это подразумевалось само собой.

– Вы оба – и ты, Кадфаэль, и святая – говорите на одном языке и, надо полагать, прекрасно понимаете друг друга даже без слов. Когда, ты сказал, начнется ваш праздник – двадцать второго июня? Вот и посмотрим: вдруг она сжалится над тобой и ниспошлет чудо.

А почему бы и нет, размышлял Кадфаэль час спустя, направляясь к вечерне по зову колокола. Сам-то он навряд ли заслуживает такой чести, но среди множества паломников наверняка найдется и достойный особой милости – тот, чью молитву по справедливости невозможно отвергнуть. И если святая совершит чудо ради этого страждущего, он, Кадфаэль, смиренно примет это как знак ее одобрения. Пусть ее останки покоятся в восьмидесяти милях отсюда – что с того? Она ведь и в земной жизни претерпела мученическую смерть и была чудесным образом воскрешена. Что может значить расстояние для столь могущественной святой? Она, будь на то ее воля, вполне могла бы, оставаясь в одной могиле с Ризиартом на старом кладбище, где в зарослях боярышника мирно щебечут пташки, незримо, бестелесным духом присутствовать и здесь, в раке, скрывающей кости недостойного Колумбануса, пролившего кровь ближнего в угоду собственному суетному тщеславию.

Так или иначе, а к вечерне Кадфаэль явился в добром расположении духа: ему заметно полегчало от того, что он поделился своей тайной с другом. Некогда Кадфаэль и Хью Берингар встретились как противники, и каждый испробовал немало изощренных уловок, стараясь перехитрить другого. Соперничество позволило им оценить друг друга и понять, что у них – немолодого монаха, а наедине с собой Кадфаэль признавал, что лучшая пора его жизни уже миновала, и находившегося в самом начале пути честолюбивого дворянина – довольно много общего. Господь наделил Хью незаурядным умом и проницательностью, и, несмотря на молодость, он успел многого добиться в жизни. Хотя король Стефан был лишен власти и пребывал в заточении, никто не оспаривал у Берингара права занимать пост шерифа графства Шропшир, а отдохнуть от бремени общественных забот сей государственный муж мог на островке семейного счастья, в собственном городском доме на холме возле церкви Святой Марии, где его всегда ждала любящая жена и годовалый сынишка.

Кадфаэль улыбнулся, вспомнив своего крестника – крепенького, непоседливого чертенка, уже вовсю бегавшего по комнатам и умевшего самостоятельно залезать на колени крестному отцу, которого с радостным лепетом без устали тормошил. Каждый мужчина просит у Всевышнего сына. Хью Берингара Господь наградил сулившим радостные надежды наследником, Кадфаэлю же послал крестного сынишку – шалуна и любимца.

В конце концов, размышлял монах, мир устроен так, что, несмотря на жестокость, алчность и постоянные раздоры, в нем все же находится место для простого человеческого счастья. Так повелось испокон веку, и так будет всегда, покуда в сердцах людских не угаснет неукротимая искра любви.

Закончился ужин, и после короткой благодарственной молитвы братья, отодвигая лавки, стали подниматься со своих мест в трапезной. Первым встал из-за стола приор Роберт Пеннант. Худощавый, более шести футов ростом, с суровым аскетическим лицом цвета слоновой кости и тонзурой, окруженной серебряными сединами, он выглядел величественно, как и подобает прелату.

– Братья, – промолвил приор, – я получил еще одно послание от отца аббата. Он уже доехал до Уорика и надеется к четвертому июня быть в обители. Отец аббат наказывает нам со всем усердием готовиться к празднованию перенесения мощей святой Уинифред, всемилостивейшей нашей покровительницы.

Вполне вероятно, что приор, как ему и полагалось по должности, получил от аббата такого рода указания, однако приор Роберт всячески выпячивал свою роль, выставляя себя чуть ли не благодетелем святой покровительницы аббатства. Он обвел взглядом столы, останавливаясь на тех братьях, которые более других были заняты подготовкой к празднеству.

– Брат Ансельм, ты отвечаешь за музыку. У тебя все готово?

Брат Ансельм, регент монастырского хора, все помыслы которого были посвящены мелодиям, песнопениям и музыкальным инструментам, рассеянно поднял голову и уставил на приора широко раскрытые глаза:

– Весь ритуал продуман и разработан, – ответил он, слегка удивляясь тому, что его спрашивают о само собой разумеющемся.

– А ты, брат Дэнис, подготовил все необходимое для приема гостей? Сумеем ли мы разместить и накормить такое множество паломников? Думаю, нам потребуется каждый свободный уголок и каждая миска.

Брат Дэнис, попечитель странноприимного дома, привыкший принимать и обустраивать гостей и уверенно управлявший своим хлопотным хозяйством, подтвердил, что все необходимые приготовления сделаны, припасов заготовлено в достатке и паломники – сколько бы их ни прибыло – будут приняты как должно.

– Наверняка следует ожидать больных и увечных, которым потребуются уход и лечение, – продолжил приор, – ведь за тем они к нам и приходят.