Buch lesen: «Лето придёт во сне. Приют», Seite 13
Но моя подруга от этого завелась ещё больше:
– Значит, шлюха?! А ты сама у нас как появилась на свет, а? Кто же тогда твоя мама?
Настуся слегка побледнела, но ответила сразу:
– А я мать и не оправдываю. Она получила по заслугам за свой грех. Но она хотя бы родила меня, не стала губить в утробе.
Яринка зло рассмеялась:
– А, так тебе и собственную мать не жалко? Правильно, чего шлюх жалеть!
На щеках Настуси вспыхнули пятна румянца, она прикусила губу. Но ответила ровно:
– Да, моя мама – шлюха. Как и твоя.
Глава 12
Дух бунтарства
– Да, моя мама – шлюха, – сказала Настуся. – Как и твоя.
Дальнейшее произошло очень быстро, но от этого не менее некрасиво.
Яринка прыгнула с подоконника, как прыгает с дерева пантера на свою жертву. И роль жертвы, как и следовало ожидать, она отвела Настусе. Стул, на котором та сидела, опрокинулся, и обе девочки покатились по полу. У худенькой и маленькой Настуси не было никаких шансов против моей сумасбродной подруги, и, понимая это, я, одновременно с Зиной, бросилась вперёд, к сопящим на полу сплетённым телам. Но если в мои намерения входило разнять дерущихся, то Зина шла на подмогу Настусе в неравной схватке. И прежде чем я поняла, что в дортуаре вместо двух дерущихся оказалось уже трое, она вцепилась Яринке в волосы, одновременно норовя попасть коленом в лицо.
Ох, зря…
В Маслятах дети обычно жили дружно, но как и в любом коллективе – без конфликтов тоже не обходилось. И в младшем возрасте частенько эти конфликты разрешались потасовками, что, однако, не мешало нам почти сразу мириться. Поэтому в таких делах я поднаторела, в отличие от той же Зины, выросшей в приюте под строгим присмотром учителей и воспитателей.
От звонкой затрещины Зина не удержалась на ногах и повалилась на пол, выпустив Яринкины волосы. Я прыгнула сверху. Когда противник уже под тобой, тут главное – не дать ему опомниться, и мною на лицо и голову Зины был обрушен град мелких ударов. К счастью, на тот момент я не успела потерять контроль над эмоциями, поэтому била не кулаками, а раскрытыми ладонями. Но Зине хватило и этого. После нескольких неудачных попыток достать меня в ответ, она начала закрываться руками и скулить. Ударив ещё несколько раз для закрепления успеха, я вскочила и бросилась на помощь Яринке. Но ей моя помощь не требовалась – поставив колено Настусе на поясницу, подруга прижимала её лицом к полу и шипела:
– Извиняйся! А ну извиняйся!
На тот момент я была уже злая как чёрт, понимала весь идиотизм того, что мы творим, поэтому церемониться не стала, а схватив Яринку под мышки, просто сдёрнула её с Настуси и толкнула на пол. Та вскинулась, порываясь вскочить, но, увидев меня, осталась сидеть на месте, тяжело дыша и сверкая глазами.
Настуся всхлипывала, сжавшись в комочек. Зина трясущимися руками ощупывала лицо. Стул валялся на полу, со стола слетели тетрадки, ручки и планшеты. Если ещё вдобавок кто-то слышал наши вопли…
– А ну вставайте все! – прошипела я и, подавая пример, кинулась собирать с пола разбросанные вещи. – Сейчас Агафья придёт!
– Пусть придёт, – проскулила Настуся. – Пусть видит, какие вы… что вы… чокнутые!
Яринка хладнокровно поднялась на ноги, вернула стул в вертикальное положение и насмешливо ответила:
– Ага, пусть. Думаешь, она станет разбираться? Ввалит всем, а я ещё не забуду рассказать ей, какие ты у нас, оказывается, слова знаешь.
– Я правду сказала!
– Ты ругалась! И на кого?! На погибшую девушку и на собственную мать! Уж не грех ли это – плохо говорить о мёртвых и родителях? Может, спросим у батюшки? Епитимью тебе пропишет.
Настуся перестала размазывать слёзы по щекам и, кажется, призадумалась. Пользуясь моментом, я решила внести свою лепту:
– И правда, Насть, ты сейчас сама хороша! Гордыня – тоже смертный грех, помнишь? Нельзя никого судить.
Настуся промолчала, но что-то подсказало мне, что мои слова попали в цель. Зато заговорила Зина:
– Ты бешеная дикарка! Если у меня будут синяки на лице, я тебя… в окно вышвырну!
Совершенно неожиданно эти слова показались мне очень смешными. Я хихикнула, прижала ладонь ко рту, глянула на Яринку – она тоже улыбалась. Зина непонимающе уставилась на нас.
– Ты сама виновата, – ответила я ей. – Набросилась на Ярину.
– Она била Настусю!
– Настуся обозвала мою маму!
– Ты первая обозвала мою маму!
– Про свою маму ты сказала, что она – шлюха, а не я!
Поняв, что вот-вот всё это выльется в новую драку, я набрала в грудь воздуха и как можно более грубым голосом рявкнула:
– Тихо!
А когда девочки замолчали, уставившись на меня, на цыпочках подбежала к двери и выглянула за неё. Если честно, то сделано это было лишь для того, чтобы придать вес словам, которые я собиралась сказать.
– Вот что, – убедившись, что коридор пуст, я повернулась к девчонкам, которые после потасовки выглядели весьма живописно: раскрасневшиеся, лохматые, в помятых платьях и с бесенятами в глазах. – Если кто-то слышал наш шум, он мог позвать Агафью. А она сначала накажет всех, а уже потом будет разбираться. Поэтому давайте-ка приведём себя в порядок… Ну или если хотите жаловаться, то идите…
Настуся едва заметно покачала головой и, осторожно поднявшись на ноги, стала приглаживать руками выбившиеся из косы пряди. Зина, наоборот, вскочила резко, метнула на меня злой взгляд и вытянулась на своей кровати, закинув руки за голову. Яринка вернулась на подоконник. Оглядев притихшую, но не ставшую менее враждебной компанию, я решила, что должна с этим что-то сделать. В конце концов, это же я принесла новость, которая стала катализатором ссоры. А Агафья очень тонко чувствует настроения в своей группе, и никакие размолвки, произошедшие между девочками, обычно от неё не ускользают.
Но меня опередила Настуся. Наверное, ей стало неловко из-за своего недавнего поведения, и она решила объясниться:
– Я не хотела так… про ту девушку. Не хотела оскорбить её память. Просто из-за этого… такого вот поведения, другим тоже плохо! Если бы моя мама сначала вышла замуж за папу, а потом… ну детей взялась заводить, всё было бы иначе.
Яринка искоса глянула на неё, буркнула:
– Откуда ты знаешь, как там всё было? Может, твой отец не хотел на ней жениться?
– Может. Но ведь она тогда не должна была… – Настуся покраснела, но продолжила: – Не должна была позволять ему… Ну вы знаете.
– Да уж знаем, – перебила Яринка. – А может, он её обманул?
– Может, – совсем тихо ответила Настуся. – Но всё равно я этого никогда не пойму.
– Я тоже! – подала голос с кровати Зина. – Моя мать ведь не лучше. У неё уже был муж, а она спуталась с этим… с иноверцем. Зачем он ей сдался? Из-за неё я сейчас здесь и вот такая вот… нерусь!
– Ты очень красивая, – осторожно заметила я.
– Ага! – Зина злобно дёрнула себя за иссиня-чёрную косу. – Знаю, как называют таких как я, – ублюдки! Ну и кому я буду нужна?
– Но ведь ты-то как раз нашла себе жениха. – Настуся присела на краешек Зининой кровати.
– Жениха… – горько усмехнулась Зина, – Я просто согласилась на первого, кто предложил, потому что боюсь, что других не будет.
– Тебе хоть кто-то предложил. А мне до сих пор никто…
– Предложит ещё, – попробовала успокоить её я. – Ты же только-только стала невестой, впереди ещё уйма времени.
Настуся слабо улыбнулась, а Яринка тоскливо сказала, ни на кого не глядя:
– Вы злитесь на своих мам, потому что не знали их. Если бы знали… Мама лучше всех, она не может быть плохой… хоть какая.
Я торопливо заморгала, прогоняя непрошеные слезинки. Не надо про маму… Ещё слишком долго до того дня, когда я смогу выйти отсюда, чтобы начать искать её…
Вечером, после ужина Агафья собрала нас в гостиной, где уже в подробностях рассказала о том, что именно произошло ночью. Как я и ожидала, сплетни подтвердились – погибшая девушка была беременна, и уже на том сроке, когда это становится заметно, что наверняка и послужило причиной самоубийства. Об этих подробностях Агафья сообщила, слегка потупив взор и понизив голос, тем самым подчёркивая неприличие произошедшего. Девочки тоже опустили глаза. Мне подумалось, что каких-то месяца три назад, когда мы не были «девушками» от нас скрыли бы эту информацию, как постараются сейчас скрыть её от младших групп. А ещё я интуитивно чувствовала, что Агафья, несмотря на свой наигранно траурный вид, даже рада, что у её питомиц в самом начале их становления взрослыми перед глазами оказался такой наглядный пример того, что случается с нарушительницами приличий.
По дортуарам все расходились притихшие и напуганные.
Мы помирились с Настусей и Зиной. Никто не просил друг у друга прощения, не обнимался и не сцеплял в замок мизинцы, но разногласия были забыты, и, когда мы ложились спать, в дортуаре царила вполне мирная, даже уютная атмосфера.
Но я ещё долго не могла уснуть, думая о сестре Нюры и о парне, который ушёл из жизни, держа её за руку. Провалиться мне на месте, если это не любовь, о которой написано в двух последних книгах, переданных нам Дэном. Дэн… Опять накатила тоска. Дэн так и не дал о себе знать, Дэн не связывался со мной с момента своего возвращения с учений. Может быть, Яринка права и мне надо подойти к нему? Просто подойти, спросить и покончить с неизвестностью. Вот только после произошедшего сегодня, не будут ли хватать за шкирку любую девочку, осмелившуюся заговорить с мальчиком?
Мысли снова вернулись к погибшим влюблённым. А как общались они? Что делали, чтобы скрыть свою связь? Может быть, когда я думала об очередной вылазке в лес, об очередной переданной записке, в тот самый момент о чём-то похожем думали сестра Нюры и её парень? А сколько ещё воспитанников приюта думают о том же? Не может быть, чтобы только нам да погибшей паре хотелось запретного.
Как выяснилось, Яринка размышляла на ту же тему. Мы завтракали в столовой, лениво обсуждая до чёртиков надоевшее меню, когда она безо всякого перехода спросила:
– Как думаешь, где они встречались? Неужели тоже в лесу?
Я даже не стала уточнять, о ком она говорит, – погибшие влюблённые со вчерашнего дня словно ходили следом за нами, забыть о них не получалось ни на секунду.
– Вряд ли в лесу. Мы бы тогда, наверно, с ними хоть раз да столкнулись.
– А может, они – ночью?
– Слишком опасно.
Яринка с полминуты сосредоточенно смотрела в тарелку, а потом звонко хлопнула себя ладонью по лбу. На нас оглянулись.
– Я догадалась! – зашептала подруга, склонившись к моему уху. – Крыша! Они встречались на крыше!
– На нашей крыше?
– Ну да! Это же так просто, как мы сами не додумались? Они по ночам сбегали из корпусов и залезали на крышу. Там нет камер, и снизу ничего не видно, хоть всю ночь сиди.
Я прокрутила в уме такую возможность. Верно – крыша идеальный вариант для тайных встреч. Тут самое сложное – забраться по пожарной лестнице никем не замеченными. Но учитывая, что лестница располагается не со стороны подъездов, а с торца здания, то это вполне возможно.
– Надо подкинуть идею Дэну, – продолжала искрить энтузиазмом Яринка. – Это же лучше, чем писать записки.
– Если Дэн ещё захочет нас видеть, – грустно напомнила я.
– Захочет. А если нет, мы можем слазить на крышу и сами. Хоть разок. Посидим, посмотрим на звёзды, как той ночью, помнишь?
Конечно, я помнила. Тёмный лес, звездопад на фоне сосновых крон, наше обещание друг другу всегда быть вместе…
Это воспоминание придало мне уверенности. Как бы там не получилось с Дэном, но Яринку у меня никто не отнимет. Я кивнула ей:
– Давай, слазаем. Вот чуть-чуть всё утихнет, и слазаем.
Мы незаметно обменялись рукопожатием под столом и продолжили завтрак.
А уже к обеду наш новорожденный план пошёл прахом. Потому что в приют приехали хмурые дядьки в оранжевых комбинезонах и принялись возиться с камерами видеонаблюдения, протягивая к ним провода и меняя какие-то детали.
Мы наблюдали за ними, сидя на одной из скамеек возле школы.
– Вот гады… – безнадёжно протянула я. – Если теперь все камеры будут работать, то как мы летом в лес?
– Если днём, то не проблема, – мрачно буркнула Яринка. – У забора камер нет. А вот как ночью?
Но и это было ещё не всё. Закончив с камерами, дядьки вооружились какими-то громко и противно визжащими инструментами, которыми и подрезали пожарные лестницы на всех корпусах. Теперь дотянуться до них не представлялось возможным.
– Когда будет пожар, вы пожалеете об этом, – прошипела Яринка, непонятно, к кому обращаясь и беспомощно стискивая кулаки, – свернёте себе шеи!
Я впала в минутное замешательство, подумав, что Яринка имеет в виду рабочих, подрезающих лестницы, но потом сообразила, что речь о взрослых нашего приюта, придумавших такую подлость.
– Не свернут. – Я прикинула расстояние от земли до нижней ступеньки лестницы. – Если, слезая вниз, повиснуть на руках, то до земли совсем недалеко.
– Взрослому недалеко, – поправила Яринка. – А совсем маленьким?
– Ну, наверно, их больше заботит, чтобы девочки не встречались с мальчиками, чем переломанные ноги какой-то мелюзги.
– Когда я только попала сюда, – Яринка зачерпнула со спинки скамьи горсть снега и стала катать из него снежок, – рассказывали, как одна девочка повесилась в раздевалке. Её арестованных родителей казнили, и она узнала об этом. Потом в раздевалку все боялись ходить поодиночке, говорили, что она может опять оказаться там. Висеть среди одежды.
Мне стало зябко. Но о таком случае я услышала впервые.
– Когда это было?
– Точно никто не говорил. Когда-то давно.
– Так, может, это неправда? Ну, вроде той истории про гроб на колёсиках.
– Гроб на колёсиках – детская страшилка. А это…
Яринка не договорила, но я и так поняла. Даже если случай с повесившейся девочкой был одной из приютских легенд, но такое легко могло и может случиться. И никакие камеры или обрезанные лестницы не помогут, если кто-то из детей не захочет больше оставаться здесь.
– Люду и Сашу завтра хоронить будут, – сказала Яринка и запустила полурастаявшим снежком в сторону школьного крыльца.
– Кого? – спросила я, прежде чем догадалась, что так звали погибших девушку и парня.
– Семнадцатые группы поедут на похороны. И Нюра, – сообщила подруга. – А отпевать не будут.
– Ну и пошли они все… – Я вспомнила растерянного батюшку Афанасия и разозлилась. – Правильные, тоже мне! Мне кажется, мёртвым вообще всё равно, отпевают их или нет.
– Мёртвым, конечно, всё равно, – мудро рассудила Яринка. – Но это делается не для мёртвых. Или не делается. Они думают, что другие не станут вешаться и прыгать с крыш, если будут знать, что их потом не станут отпевать и они не попадут в рай. Такая глупость…
С этим я не могла не согласиться. Вообще, чем дольше здесь жила, тем меньше понимала, как могут взрослые и, на первый взгляд, вполне разумные люди соблюдать все эти дурацкие правила? Как они не видят, что это чистой воды надувательство?
– Схожу до церкви – Я поднялась. – Спрошу, как Нюра.
Яринка вяло кивнула, катая в ладонях новый снежок.
Но церковь была лишь предлогом, чтобы уйти от подруги, на самом деле я хотела обойти все здания приюта и посмотреть, где ещё есть пожарные лестницы. Нет, не надеялась, что какую-то из них забыли обрезать, и сама ещё толком не знала, зачем мне это нужно, но в подсознании толкалась некая догадка, беспокойный зуд. И чтобы его унять, мне и требовалась эта прогулка.
Прогулка ничего не дала. Лестницы на обоих корпусах, школе, администрации и больнице были срезаны примерно на высоте двух с половиной метров – не дотянуться, не допрыгнуть. И не нашлось рядом с ними ни деревьев, ни выступов на стенах. Я приуныла. Яринкина идея с вылазкой на крышу пришлась мне очень по душе, было в ней что-то символичное – подняться над приютом, обрести пусть краткую, но свободу на высоте и просторе. И отказываться от неё теперь было горько и обидно.
Чтобы моё шатание не оказалось совсем уж бесцельным, я решила всё-таки наведаться в церковь, спросить, когда теперь будут занятия в хоре. Но обнаружила там только грустного батюшку Афанасия, шепчущего что-то перед одной из икон. Он заметил меня не сразу, а когда заметил, сказал только, что сегодня Марфы Никитовны не будет, после чего вернулся к молитве.
А я продолжала стоять.
Стояла и смотрела на узкую винтовую лестницу, ведущую вверх от закутка за клиросом. Подниматься по ней мне не доводилось, но я не раз видела, как это делал батюшка Афанасий, когда приходило время бить в колокола…
…Я нашла Яринку там же, где оставила. Подруга сидела на скамейке, нахохлившись, втянув голову в плечи и спрятав ладони подмышками.
– Холодно? – Я плюхнулась рядом.
Она кинула на меня сонный взгляд:
– Скучно.
– Сейчас будет весело, – пообещала я и, дождавшись, когда в Яринкиных глазах разгорится огонёк интереса, сообщила: – Я нашла место, где можно встречаться по ночам.
С подруги слетело оцепенение, она встрепенулась, как птичка, собирающаяся взлететь.
– Где?
– В церкви, – ответила я и сполна насладилась немой сценой.
Добрую минуту Яринка таращилась на меня, словно пытаясь понять, действительно ли перед ней моя скромная персона, или же неожиданная галлюцинация. Потом осторожно переспросила:
– Где-где?
– В церкви, – не без удовольствия повторила я и, не желая больше мучить подругу неизвестностью, объяснила: – Я же по вечерам хожу на спевки. Мы там, бывает, до самого ужина сидим, а на ночь церковь запирает Марфа Никитовна. И если я с вечера незаметно открою окно и оставлю его так – прикрытым, но не защёлкнутым, то мы потом сможем с улицы забраться внутрь. И даже подняться наверх, на колокольную площадку, смотреть на звёзды.
И снова Яринка молча глядела на меня, но на этот раз совсем по-другому – недоверчиво и восхищённо. А потом порывисто обняла, чуть не повалив на скамейку.
– Дайка, да! Да-да, это будет супер! Это же…
Она не нашла слов и за неимением их просто ещё крепче сжала меня в объятиях. Но я не нуждалась в словах, и без того прекрасно зная, что чувствует подруга. Сама чувствовала то же самое, когда, словно оглушённая, вышла из церкви, не глядя под ноги. Столько времени идеальное место для тайных встреч было у меня под носом, сколько раз мы могли бы увидеться там с Дэном, вместо того чтобы ограничиваться короткими сухими записками! Но это сожаление лишь скользнуло по краешку сознания и исчезло – я не хотела думать об утраченных возможностях, меня переполнял восторг при мысли о предстоящих. Отдельное удовольствие доставляла дерзость этой затеи, которая могла бы соперничать с Яринкиной летней выходкой в корпусе мальчишек. Разве взрослым придёт в голову искать нарушителей в церкви? Предположить, что кто-то из воспитанниц осмелится использовать дом Божий для того, чтобы тайно там встречаться? Да никогда!
Яринка думала о том же, потому что, наконец, выпустив меня из объятий, лихорадочно забормотала:
– Никто не догадается, даже не подумает! Это же можно хоть всю ночь сидеть… и обходить камеры почти не придётся, церковь ближе, чем лес! Дайка, ты чокнутая!
Я зарделась от гордости – вот уж не думала, что услышу от Яринки слова, которые обычно сама говорю ей.
Готовящаяся авантюра подняла нам настроение на весь оставшийся день. Мы ещё не знали, когда собираемся воплотить её в жизнь, и не обсуждали деталей, просто наслаждались самим фактом обладания новой тайной. Воодушевлённая ею, я даже подстерегла возле администрации Марфу Никитовну и спросила, когда у нас теперь будут занятия в хоре.
– После похорон, Дашенька, – ответила она, погладив меня по щеке. – Послезавтра. Надо помочь Нюрочке справиться с бедой, отвлечь её.
Я подумала, что вряд ли занятия музыкой, да ещё в церкви, которая отвернулась от её горя, помогут Нюре, но послушно кивнула:
– Я обязательно приду.
Конечно приду. Мне ведь надо разведать, какое окно лучше открыть и как сделать это незаметно для других. О том, что последует, если мы будем пойманы на месте преступления, я не думала. По сравнению с тем, что Дэн не выходит на связь, это казалось сущим пустяком. И предстоящая вылазка теперь была единственным, что меня радовало, поэтому от неё я бы не отказалась ни под каким предлогом.
Прощание с усопшими прошло более чем скромно. Гробы привезли и поставили перед школой, так чтобы все желающие могли к ним подойти. И подошли многие, правда, большинство, подозреваю, сделало это скорее из любопытства, чем желая проститься с усопшими. Мы с Яринкой подходить не стали, посмотрели издалека на восковые лица, на прислонённые к гробам венки и вернулись в дортуар. Скоро туда вернулись и Зина с Настусей. О погибшей девушке и её парне мы по молчаливому согласию больше не разговаривали, чтобы опять всё не закончилось ссорой. Но я знала, что своего мнения они не изменили, как и мы своего. Что бы кто ни говорил о грехе прелюбодеяния и самоубийства, но мне пара погибших влюблённых казалась куда более заслуживающей уважения, чем все наши правильные учителя и воспитатели вместе взятые.
На следующий день после полдника я явилась в церковь и там узнала ещё одну печальную новость. Нюра передумала становиться певчей и больше не будет заниматься с нами.
– Я только надеюсь, что это временное решение, – сказала расстроенная Марфа Никитовна. – Нюра сейчас не в себе из-за смерти сестры, и это нормально. Нужно дать ей время.
Но я почему-то была уверена, что решение Нюры – окончательное. Сомневалась я и в том, что она по-прежнему хочет после приюта уйти в монастырь, чтобы посвятить свою жизнь Богу. И тут я её прекрасно понимала.
Занятие получилось унылым и скомканным, зато мне хватило времени, чтобы выбрать окно, через которое будет удобнее проникнуть с улицы и которое можно открыть незаметно для других, так что день всё равно прошёл не зря.
А на завтра я сделала ещё кое-что, чего делать до этого не собиралась.
После уроков, спустившись на первый этаж к раздевалкам, я увидела идущего мне навстречу Дэна, с кучей книг и тетрадей прижатых к груди. Дэн был полностью сосредоточен на том, чтобы удержать на весу эту кипу, и меня не замечал.
Не знаю, что на меня нашло, возможно, задуманная вылазка в церковь придала храбрости и наплевательского отношения к приютским правилам, но я вдруг решила, что настало время расставить точки над «и» в нашем с Дэном общении.
Не сбавляя шага, я выхватила из сумки планшет и уткнулась в него, словно чем-то там донельзя увлечённая. Но, бросая взгляды из-под ресниц, проследила, чтобы нагруженный учебными материалами Дэн оказался прямо у меня по курсу.
Столкновение произошло как по-писаному! Опущенной головой я врезалась прямиком в стопку тетрадей и книг, отчего они вылетели из рук Дэна и живописно рассыпались вокруг нас, хлопая страницами.
– Ой, извини! – воскликнула я так, чтобы слышали окружающие, и, присев на корточки, принялась собирать упавшее.
Как я и ожидала, Дэн тоже присел, чтобы помочь мне, и, когда наши головы оказались рядом, я шепнула, не поднимая глаз:
– Почему не пишешь?
– Дайка, обстоятельства изменились, – таким же быстрым шепотом ответил Дэн. – Потерпи.
Но я не хотела терпеть и ждать неизвестно чего. Поселившийся во мне дух бунтарства требовал жертвы.
– Мы тебе оставим записку сегодня. Обязательно прочитай. Это важно.
– Прочитаю, – через секундную паузу пообещал Дэн/ – Только насчёт ответа…
Но я уже поднялась на ноги, держа в руках собранные книги, дождалась, когда Дэн тоже выпрямится, протянула их ему. И только сейчас заметила, что он изменился. Чуть отросшие пряди волос и косая чёлка уступили место короткому ёжику, лицо покрылось ровным загаром, свидетельствующим о том, что там, за пределами приюта мой друг много времени проводил на открытом воздухе. Вроде бы он даже немного похудел и вытянулся. Я вдруг вспомнила, что у Дэна в феврале был день рождения, а значит, ему уже шестнадцать лет.
Спохватившись, что мы уже долго стоим, глядя друг на друга, я сунула охапку книг в руки Дэну и заспешила прочь, ликуя в душе. Ликовала, конечно, и от своей находчивости, но в основном от того, что Дэн сказал: «Потерпи». Значит ли это, что он не собирался прекращать наше общение, что ему просто мешали некие обстоятельства, те самые, которые, как он выразился, изменились? Если так, то можно и потерпеть!
На радостях я сразу кинулась разыскивать Яринку, чтобы сообщить ей хорошую новость, но в корпусе меня перехватила Агафья. С подозрением всмотревшись в моё раскрасневшееся лицо, она сухо сообщила:
– С тобой желает поговорить Михаил Юрьевич. Надеюсь, ты ничего не натворила?
Как будто натвори я что-нибудь, Агафья не узнала бы об этом первой!
– Нет, сударыня. Он хочет поговорить прямо сейчас?
– Не он, а Михаил Юрьевич, – строго поправила меня воспитательница. – Да, только что связался со мной. Идём.
Недоумевая, я засеменила следом за Агафьей. Обычно Голова и я беседовали по четвергам, в четыре часа дня, и я не ожидала, что мой педантичный кавалер вдруг изменит этой привычке.
Едва я водрузилась на высокий вертящийся стул, который, словно норовистый жеребец, всегда норовил меня не то скинуть, не то умчать в случайном направлении, как Голова возник на мониторе со скорбно поджатыми губами.
– Здравствуйте, – неуверенно пискнула я, гадая, что может означать его печальный вид. Неужто нашёл другую невесту и теперь, скрепя сердце, собирается сообщить мне эту ужасную новость?
Стало смешно, и, чтобы сдержать улыбку, я тоже поджала губы.
– Здравствуй, Даша, – покивал Голова и сразу перешёл к делу: – Я слышал о печальном случае в вашем приюте.
Я поморгала.
– Вы о самоубийстве?
Неужели женишок срочно связался со мной, чтобы выразить соболезнования?
– Увы, да. Очень некрасивый инцидент! Такое пятно на репутации заведения!
Боковым зрением я заметила, что Агафья, как обычно восседавшая за соседним столом, нервно дёрнулась.
Не зная, что можно ответить Голове, я неопределённо двинула плечами.
– И в связи с этим я счёл себя обязанным поговорить с тобой, – продолжал он. – Поскольку чувствую ответственность за твоё воспитание. Я ещё не спрашивал, пойдёшь ли ты за меня замуж, но мне кажется, что ответ очевиден, раз мы продолжаем общение, не правда ли?
Я только кивнула, дивясь про себя мужской самоуверенности.
– Поэтому, я считаю себя вправе, – зудел на одной ноте Голова, – слегка корректировать твоё поведение. И сейчас хочу поговорить о твоём общении с мальчиками из вашего приюта…
– Но я не общаюсь с мальчиками… – начала я, но Голова поднял ладонь, призывая меня к молчанию.
– Конечно не общаешься. – Он позволил себе снисходительную улыбку. – Тебе ведь ещё нет даже двенадцати лет. Но со временем тебя обязательно начнёт интересовать противоположный пол. Возможно, понравится какой-нибудь мальчик, и ты станешь ловить себя на том, что всё чаще обращаешь на него внимание…
Я покосилась на Агафью со скрытым злорадством: посмеете вмешаться, сударыня? А то мы тут, кажется, позволяем себе лишнее. Точнее, пока Голова позволяет, но и я не заставлю себя долго ждать.
– Михаил Юрьевич, – спросила я, надеясь, что это будет выглядеть детской непосредственностью, – вы боитесь, что я могу забеременеть до нашей свадьбы?
Агафья снова дёрнулась, а Голова умолк на полуслове. Потом, кашлянув в кулак, строго спросил:
– Я тут интересовался программой вашего обучения, и мне кажется, что вы ещё не должны были проходить… кхм… способ… э-э-э… зачатия детей.
Я старательно захлопала ресницами:
– А мы и не проходили. Просто я же из дикарей и давно всё знаю.
Ну что, дядя, всё ещё хочешь на мне жениться?
Агафья, наконец, перестала изображать отстранённость, повернулась ко мне всем корпусом и метнула яростный взгляд. Но меня уже несло – дух бунтарства не унимался.
– Не беспокойтесь об этом, Михаил Юрьевич, – для убедительности я прижала ладонь к груди, – вряд ли мне здесь понравится какой-нибудь мальчик, я считаю, что рожать следует от взрослого самца, уже имеющего детей, чтобы было видно, какое потомство он может дать.
Это я озвучила принцип, по которому в Маслятах разводили охотничьих собак. Вязать молодую суку лучше с кобелём, от которого уже были получены хорошие щенки.
У Головы смешно приоткрылся рот, Агафья застыла с выпученными глазами. Хорошо-то как!
– Эм… ну что же, – женишок обрёл дар речи, – я вижу, что тебе объяснять ничего не нужно. Таким образом, буду надеяться на твой разум. Увидимся на следующей неделе.
И Голова поспешно пропал с экрана.
Изо всех сил стараясь не улыбаться и выглядеть невозмутимой, я повернулась к Агафье. Воспитательница продолжала таращиться на меня так, словно видела впервые.
– Мне можно идти, сударыня? – безмятежно спросила я, спрыгивая со стула.
И тут Агафья вышла из ступора. Она поднялась и шагнула в мою сторону так стремительно, что я не успела отшатнуться. С силой, до боли сжала пальцами мои плечи. Я почувствовала исходящий от неё странный пыльный запах, как из старого шкафа, прежде чем она тряхнула меня так, что лязгнули зубы.
– Ты в своём уме?! – свистящим шепотом спросила воспитательница. – Ты что несёшь?!
От её горящего взгляда стало жутко.
– Я… я пыталась успокоить Михаила Юрьевича. – Мне ещё хватило самообладания на то, чтобы изобразить недоумение. – Я подумала, что ему будет спокойнее, если…
Хлёсткая затрещина отшвырнула меня обратно к креслу. Кресло от толчка откатилось в сторону, и я упала на пол, где и осталась сидеть, ошарашенно прижав ладонь к щеке.
– Развлекаешься? – тем же сдавленным, будто её душили, шепотом, спросила Агафья, делая шаг в мою сторону. – Считаешь себя самой умной?
– Нет… я…
– Ты понимаешь, что репутации приюта и без того нанесён непоправимый урон? Беременная воспитанница! Двойное самоубийство! Теперь ещё и одиннадцатилетние девочки, рассуждающие о таинстве деторождения так, словно это животная случка?!
Как правильно она всё уловила.
– Если Михаил Юрьевич после этого забудет о тебе – не беда, иного ты не заслуживаешь. Но если он начнёт рассказывать о том, чему мы учим детей, – кто будет искать здесь невест?! Ты подумала о других девочках?!
Я хотела оправдаться, сказать, что сообщила Голове о том, откуда у меня такие сведения, что я просто «дикарка», и приют здесь ни при чём, но меня остановил страх. Агафья вела себя не по правилам. Нет, факт рукоприкладства меня не удивил, наша воспитательница всегда была щедра на телесные наказания, но обычно это происходило по-другому. Она деловито отправляла провинившихся в «процедурную» за полагающейся им порцией розог и не забывала отметить это в своём дисциплинарном журнале перед тем, как привести приговор в исполнение. Но никогда, ни разу она не накидывалась на кого-то с кулаками, как на меня сейчас.
Поэтому я сочла за лучшее промолчать и не подниматься с пола, пока не получу на то разрешения.
Агафья между тем взяла себя в руки или, по крайней мере, попыталась это сделать. Отошла к окну и остановилась там. Её грудь вздымалась, а на скулах проступили два очень ярких красных пятна, словно это её, а не меня, кто-то бил по лицу.
