Buch lesen: «Утренний всадник. Книга 2: Чаша Судеб»

Краткое изложение предшествующих событий

Светловой, единственный сын и наследник славенского князя Велемога, был так красив и удал, что его полюбила сама Леля, богиня весны. Но когда окончился ее срок, богиня исчезла из земного мира, и Светловой затосковал. Тем более что отец решил женить его на глиногорской княжне Дароване, и вот Светловой отправился в путь, чтобы встретиться с невестой.

С ним едет Смеяна, девушка из лесного огнища. Никто не знает ее рода, и ее саму пугают странные силы и способности, часто просыпающиеся в ней. Она неравнодушна к Светловою, но понимает, что не пара ему, а он видит в ней только свою названую сестру, мечтая о богине Леле.

Светловой был бы только рад, если бы узнал, что прямичевский князь Держимир, когда-то уже безуспешно сватавшийся к княжне Дароване, намерен снова побороться за нее.

Глава 1

Впереди, шагах в двадцати, между темными стволами мелькнуло крупное рыжее пятно. Сбивая рогами снег с нижних веток, из леса прямо на дорогу выскочил олень. Неловко, тяжело выдернув задние ноги из сугроба, он внезапно заметил людей, отпрянул назад, скакнул прямо по дороге, где со времени последней метели снег изрядно притоптали. Кмети* разом закричали, кто-то схватился за копье, кто-то за лук со снятой тетивой, висящий возле седла.

– Нет, стойте! – крикнула Смеяна и замахала рукой, бросив поводья. – Не трогайте его!

Кмети оглянулись на нее и выпустили оружие. Все уже привыкли к тому, что просьбы Смеяны неизменно подтверждаются приказами Светловоя.

Безумно тараща огромные черные глаза, олень мотнул головой с тяжелыми рогами, метнулся в лес, напал на полузанесенную тропку и бросился назад в чащу. Проваливаясь в глубокий снег, торопливо выбираясь и снова проваливаясь, тяжелыми скачками он довольно быстро преодолел расстояние, отделявшее его от деревьев, и пропал. Кмети свистели ему вслед, стремясь хоть позабавиться, раз охота не получилась.

Тронув коня, Преждан догнал Смеяну.

– Чего нам лов испортила? – крикнул он. – До становища* еще сколько ехать!

– Доедешь, ничего! – отозвалась Смеяна. – Авось не отощаешь!

Она недолюбливала Преждана, находя его слишком заносчивым. Он в ответ тоже ее не любил, считая, что тесту место у печи и девке из смердьего* рода нечего делать в дружине княжича. Когда она забавляла Светловоя своей болтовней на строительстве ныне сгоревшей крепости, он почти не замечал ее, а теперь ему казалось, что княжич больше прислушивается к девке, чем к испытанным и верным товарищам.

– Да где ты видел, чтобы олень вот так вот, без тропы, да прямо на людей гнал? – продолжала Смеяна. – Думаешь, он тебя за рогача принял, на бой вызывал?

Кмети вокруг засмеялись. Преждан заносчиво вскинул голову, в душе кипя от возмущения. Спорить с ней он считал ниже своего достоинства, но и удержаться от ответа не хватало сил.

– Нет, видно, тебя хотел в свое стадо загнать! – в сердцах ответил он. – Ты же красавица, мимо тебя ни человек, ни зверь спокойно пройти не могут. Да и рыжая ты – оленухе бы в самый раз!

– Да напугал его кто-то, вот и гнал не глядя! – сказал Миломир. Он тоже верил, что Смеяна приносит удачу, и считал, что ссориться с ней совершенно ни к чему. – Видно, кто-то еще на лов вышел.

– Не волки ли? – с беспокойством спросил десятник* Скоромет. – Пора уже голодная, а до жилья еще далеко…

– Нет, не волки. – Смеяна еще раз для верности потянула носом воздух и покачала головой. – Волков я бы учуяла. Ветер оттуда.

– Так ведь конец года сегодня! – подсказал Кремень. – Мы же возле дебрических земель сейчас, а у дебричей верят, что в древние времена под конец года две оленихи из леса выходили и одну из них боги людям для общего пира отдавали…

– А потом люди от жадности обеих съели, и с тех пор ни одной не приходит! – занудным голосом закончил Преждан и вздохнул. – Это мы, батюшка, от нянек слышали. Только это не у дебричей, а у смолятичей такую сказку рассказывают.

– Сам ты сказка! – мстительно буркнула Смеяна.

– Может, здешних людей боги простили и на новогодье бычка из леса выгоняют? – весело предположил Взорец.

– Тогда было бы два, – степенно заметил Скоромет. – А то один.

– А что, может быть! – добавил Миломир. – Ведь у дебричей князь – оборотень, самому Велесу, говорят, сын родной. Может, для него Велес и посылает двух бычков из леса.

– Да ну тебя, оборотней к ночи упоминать! – рассердился Скоромет и стал делать оберегающие знаки. – Думай, что говоришь! Тут уже почти его земля. Знаешь пословицу: о волке речь, а волк навстречь!

– Что, так и будем тут стоять, его дожидаться? – спросил Преждан. – Так поехали, чего встали?

– Ничего, доедем! – утешил Скоромет. – А там и отдохнем как следует. Мы ведь новогодье в Велишине встречать будем, а, княжич?

Светловой слегка кивнул и промолчал. О Велишине ему не хотелось говорить. Даже и думать не хотелось об этом городке, где ждала его нареченная невеста, дочь Скородума глиногорского. Какой она окажется, княжна Дарована? Едва ли ей очень понравится его замысел: сначала съездить в святилище Макоши и спросить богиню, суждено ли им быть вместе. Только если она так же мало желает этого брака, как и он сам. Но на это Светловой не рассчитывал: княжна Дарована уже не в тех годах, чтоб разбрасываться такими знатными женихами, и она дала согласие на брак, одобренный ее отцом. Его надежда сохранить свободу до следующей весны, до возвращения богини Лели в земной мир, была совершенно призрачной. Светловой осознавал это, но и от этой надежды не хотел отказаться.

Смеяна с тревогой поглядывала на замкнутое лицо княжича. Ни о чем не спрашивая, она знала, о чем он думает. Всю дорогу она пыталась внушать ему бодрость и надежду на лучшее, но получалось не так чтобы хорошо. Вокруг лежали снега, приближался конец года, Светловой тосковал, и Смеяна знала, что никто не сможет его утешить, пока не вернется она, Леля-Весна, его единственная истинная любовь.

Кто-то догнал Смеяну. Обернувшись, она увидела Миломира.

– Ты бы послушала, – предложил он и обвел глазами небо и лес. Миломир был одним из тех, кто после всех осенних событий твердо поверил в особые силы Смеяны и относился к этим силам с большим уважением, невзирая на то что сама девушка очень мало походила на премудрую ведунью. – Не услышишь ли, от кого тот олень бежал? А то мне думается, кметю неученому… Я и Кременю говорил…

– А князю не говорил? – быстро спросила Смеяна, поняв, о чем он.

– Князю не до меня было. Да он и сам знает. Я не ведун, но если Держимир так просто отступился – дави меня Полуночник*…

– Чур тебя! – сердито прервала его Смеяна. Однажды она видела Полуночника и вовсе не хотела увидеть еще раз.

– Чур! – виновато согласился Миломир, который все никак не мог избавиться от дурного присловья, подхваченного в детстве от кого-то из челяди. – А только он не отступится. Нужна ему княжна Дарована. Если он про крепость знал – мог и про невесту узнать.

– А мы на что? – сурово спросил Кремень. Кормилец * княжича, оказывается, незаметно подъехал поближе и слышал их разговор. – Здесь уже не его земля.

– Да ведь и не наша! А ему какая разница – чужая земля, своя, один леший! – Миломир махнул рукой. – Ты, дядька, будто сам не помнишь, как он лихо весной на нашей земле воевал!

– Ну, то ему было Истир переплыть, это невелика хитрость. А чтобы он через дебрические леса пустился – не поверю я! – Кремень хлопнул свернутой плетью по сапогу. – Это надо последнего ума лишиться, чтобы без позволения чуроборского князя через его земли ехать. А Держимир, что ни говори, не дурак. И отец его был… Ох, трудный был норов у князя Молнеслава – но человек был умный! Он ни за какую невесту к Серебряному Волку в зубы не полезет.

Кремень обогнал их и поскакал вперед. Миломир проводил его глазами.

– Все равно – мог узнать! – тихо и упрямо повторил он.

Смеяна молчала, мучимая тайным чувством вины. Дружина могла только гадать о том, знает Держимир прямичевский, вечный недруг и соперник в борьбе за княжну Даровану, об их поездке. А она, Смеяна, точно знала, что ему об этом прекрасно известно все – и где, и когда, и кто. Она сама же и разболтала Грачу все о назначенной встрече Светловоя с невестой, и время назвала, и городок Велишин. И кто ее за язык тянул? Как-то не подумала она тогда, голова соломенная, что Грач – брат того самого князя Держимира, который сам два раза сватался к дочери Скородума глиногорского. Теперь же Смеяна, случалось, не спала ночами от грызущего беспокойства и раскаяния. Ну, допустим, если князь дрёмичей перехватит невесту, Светловой ничуть не огорчится, наоборот. Но если дело дойдет до столкновения, он будет обязан ее защищать, а битва с дружиной Держимира прямичевского ничего хорошего не обещала.

Слушая их разговор, Светловой подавил вздох. Как все это трудно и запутанно! Пересиливая себя, он согласился на этот брак, потому что в противном случае отец пообещал жениться на Дароване сам, отослав прочь княгиню Жизнеславу. Ничто другое не могло бы заставить Светловоя нарушить верность Леле, но такого горя и бесчестья для матери он допустить не мог. «Будь сам как весна. Думай о себе», – говорила ему Светлава той далекой ночью. Да, если думать о себе, то жизнь сразу становится гораздо проще. Пусть княжна Дарована достанется бешеному Держимиру, пусть Скородум, Держимир, Велемог и даже дебрический оборотень Огнеяр воюют друг с другом по очереди или все сразу. Ему-то что за дело? Весна все равно придет своим чередом, снова зазеленеет и нежно зашепчет листва на березах, и она выйдет из белого ствола, его любовь, прекрасная богиня Леля, единственное нужное ему счастье…

* * *

Серая белка сидела на самой верхушке огромной ели на дальнем краю поляны. Она держала в лапах шишку и не спешила убегать, хотя и видела людей далеко внизу. Держимир стоял с натянутым луком и целился в нее – долго и тщательно. Он мог бы выстрелить гораздо быстрее – не всякая цель будет сидеть неподвижно столько времени, как эта глупая белка. Казалось, он нарочно держал в напряжении и тех, кто ждал его выстрела, и себя самого.

– Не попадешь! – с легкой издевкой сказал любящий брат, примостившийся поблизости на обрубке бревна. – Далеко.

– Не говори ему под руку! – прикрикнул кто-то из кметей возле едва дымящегося костра.

– А нечего было меня тут оставлять! – мстительно ответил Баян. Его смуглое лицо выражало отчаянную скуку. – Пустил бы меня с Дозором. Тогда бы я был сейчас далеко и не говорил ему под руку. А так буду говорить! Не попадешь! Не попадешь!

– Куда тебе с Дозором, головешке горелой! – с пренебрежением бросил Держимир, не сводя глаз с белки и не ослабляя лука. – Среди говорлинов такие не водятся. Тебя кто приметит – и все дело пропало. Тебя только под личиной и пускать! Ужас ты наш полуночный!

– Да уж не ужаснее тебя! Летом пустил же! – огрызнулся Баян. Он так отчаянно скучал, что даже перебранка с братом казалась развлечением.

– Ну, ну! – подбодрил его Держимир. – Расскажи-ка людям, чем все кончилось, пусть еще раз посмеются.

Белке оставалось жить считанные мгновения, как вдруг в синих глазах князя Держимира мелькнула искра, взгляд стал острее. Что-то живое шевельнулось за деревьями на дальнем краю поляны. Стрела мгновенно свистнула, ударила ветку – чуть дальше от ствола, чем сидела белка, – и целая гроздь еловых шишек градом осыпала человека, в тот самый миг появившегося на краю поляны.

– Таму-Эрклиг-хан! – радостно заорал Баян. – Велес* и Вела*!

– Так-то ты меня встречаешь! – с укоризной крикнул князю Дозор, заметив лук в руках у Держимира. – А мы ведь тебе такую добычу привезли! Смотри!

Он оглянулся к лесу и махнул рукой. С трудом вытаскивая ноги из глубокого снега, из-за деревьев вышли еще четверо кметей. На плечах они несли две оленьи туши, рога запрокинутых голов пропахивали в снегу глубокие борозды.

Товарищи пошли им навстречу, приняли жерди, донесли до середины поляны, где тлели угли на широком кострище. Тонкие струйки сизого дыма тут же таяли в воздухе. Дозор подошел к Держимиру, сняв шапку и на ходу приглаживая длинные полуседые волосы, по давней заморянской привычке заплетенные в несколько косичек.

– И это всё? – коротко бросил князь. Уперев руки в бока, он стоял возле кострища и смотрел на оленьи туши с таким пренебрежением, как будто это была пара облезлых белок. – Я вас за этим посылал?

– Нет, не всё, – ответил Дозор. Другой мог бы обидеться на такую встречу, но Дозор хорошо знал раздражительный нрав своего князя и понимал, что волнение перед важным делом не способствует добродушию. – Мы видели их. Правда, мы смотрели сзади, издалека, но княжича Светловоя ни с кем другим не спутаешь. Дружины человек сорок. С ним Кремень.

– И все?

– Если точнее, то еще с ним девица какая-то. А так – все.

– Не очень-то много на такое дело! – прогудел Озвень.

– Его в Велишине Скородумова дружина ждет, – напомнил Дозор. – Уж князь Скородум любимую дочь без охраны не оставит, так что дружина эта, я думаю, будет сотни в три.

– Так что не грусти, воевода, будет с кем подраться! – крикнул Баян. – Дозор, а что за девица-то с ним?

– Да вот, думаю, вроде нашей… – Дозор кивнул на шатер, стоявший на краю поляны под толстой елью. Из-под приподнятого края полога медленно текла легкая струйка дыма.

Однако князь Держимир не спешил радоваться привезенным вестям, хотя именно ради этих вестей они и жили в лесу на поляне уже пятый день. Покусывая нижнюю губу, он смотрел куда-то в глубь чащи и что-то обдумывал. Потом обернулся к шатру. Словно отвечая на молчаливый призыв, из-под полога выскользнула Звенила. Поверх привычной рубахи с широкими рукавами на ней был длинный волчий полушубок мехом наружу, и звон серебряных подвесок звучал из-под него приглушенно. Лицо ее выглядело бледным и спокойным, но Держимир невольно поежился. Со времени заклинания громового колеса чародейка вызывала у него боязливое отвращение, но приходилось терпеть – в таком походе без нее не обойтись. Большую дружину по чужой земле не проведешь тайно, а бросаться в битву за княжну Даровану с двумя десятками «леших» – глупо. Требовались иные средства, и здесь она была незаменима.

– Вы дерево привезли? – требовательно спросила она у Дозора.

– Нету там такого дерева! – Дозор развел руками. – Не выросло что-то. А может, здешний леший нам его отдать не захотел! – быстро добавил он, пока никто не догадался истолковать его слова как сомнение в мудрости чародейки.

– Зато там был свежий пень! – так же поспешно вставил другой кметь. – Дубовый, как ты говорила. Видно, наше дерево кто-то раньше нас срубил. Тоже, видно, прознали, что дерево для Небесного Огня подходящее.

– Раньше нас? – Держимир сердито прищурился. – Опять раньше нас! Если так дальше пойдет, то и ездить незачем!

– Не тревожься, княже, – успокаивающе и немного заискивающе сказала Звенила. Отвращение князя не составляло для нее тайны, и она готова была на все, чтобы преодолеть его. – До темноты еще есть время. Я найду другое доброе дерево. Нашу удачу никто не отнимет.

Кмети занялись оленьими тушами, разложили яркий огонь. За время путешествия по глухим лесам вдоль Стуженя, где существовала опасность столкнуться с дикарями-личивинами, они привыкли к ощущению постоянной опасности и сейчас чувствовали себя даже свободнее: здешние жители отличались замкнутостью и не были любопытны. Если их заметят местные смерды – они не станут приглядываться, примут за лесную нечисть и пойдут скорее прочь. А от оборотня не спасешься, так что лучше встретить его сытыми и сильными.

Держимир отошел к костру, присел на обрубок бревна, протянул ладони к огню. Дозор устроился рядом. Князь едва заметно двинул бровью: слушаю.

– Я видел тот пень и видел щепки, – шепнул Дозор. – Совсем свежие, и следы от пня уходят к Истиру, где речевины ехали. Как бы княжич Светловой нашу удачу не перехватил, а?

– Нет! – упрямо ответил Держимир, не отрывая взгляда от огня. – Помнишь пожар? Она сделала то, что обещала. И сейчас сделает. Я ей верю.

Дозор ничего не прибавил, а Держимир вдруг встретил темный взгляд Баяна. «Да, она сделает! – словно говорил ему брат, вспоминая ночь громового колеса. – Но во что это тебе обойдется?»

* * *

Становище Велишин, последнее на пути полюдья смолятических князей, располагалось на высоком холме над речкой Велишей, за несколько верст до ее впадения в Истир. Как шлем на голове великана, виднелась стена с заборолом* наверху, тесные улицы детинца*, большой княжий двор. В воздухе над становищем плыли дымы печек, даже казалось, что можно различить запах жилья – дыма, хлеба. Славенцы повеселели, видя, что до теплого, сытного, долгого отдыха осталось совсем немного.

За месяц путешествия с дружиной Светловоя Смеяна успела повидать столько становищ, что ее уже не занимали ни высокие стены, откуда можно увидеть всю округу чуть ли не на день пути, ни терема* княжьего двора под лемеховыми* крышами, ни конюшни и амбары, ни мельтешение чужого народа. На улицах было шумно, велишинцы толпились у ворот, во все глаза рассматривали речевинского княжича с его дружиной. А Смеяна старалась угадать: приехала ли уже глиногорская княжна?

На крыльце терема стояли только мужчины. Смеяна почти не слушала, как они приветствуют Светловоя, а все оглядывала окошки терема. Много ли увидишь зимой, да еще снаружи, через серую слюду?

– А это кто? – раздался вдруг надменный голос. – Тоже с вами, что ли?

Быстро обернувшись, Смеяна встретила взгляд холодных бледно-голубых глаз глиногорского воеводы Прочена. Она не знала, кто это такой, но этот человек сразу вызвал в ней какое-то враждебное чувство.

– А это наша ведунья, – тут же отозвался Миломир и протянул руки Смеяне, чтобы помочь ей сойти с седла. – Она нам раны заговаривает, лихорадки отгоняет всякие. Сам знаешь, батюшка, в походе то-се…

Но Прочен, не особо приняв к сведению объяснение Миломира, быстрым цепким взглядом соединил Смеяну и Светловоя.

В гриднице речевинов встретил князь Скородум.

– Здравствуй, здравствуй, дружок! – быстро говорил он, протягивая навстречу княжичу разом обе руки. Своим простым и сердечным поведением он так сильно отличался от Велемога славенского, что Смеяна ни за что не угадала бы в нем князя. – Рад, что ты добрался наконец. Мы уж тебя ждали-ждали… И догонять трудно, и ждать трудно, особенно если догнать не хочется…

Тонкие пряди белых волос, ниспадавших на плечи из-под богатой шапки, длинные висячие усы, красный нос глиногорского князя выглядели так забавно, что Смеяна едва сдержалась. И это-то муж первой красавицы говорлинских земель, княгини Добровзоры! Но потом Смеяна поймала его взгляд и перестала смеяться. Голубые глаза смолятического князя рассматривали Светловоя с жадностью и притом с каким-то тревожным сочувствием. Это был добрый и сердечный человек, и она вздохнула: ведь и ему вся эта повесть со сватовством дочери стоила немалых тревог.

– Ну, иди сюда, – продолжал он. – Вот она, моя дочь.

Вдоль стен, увешанных ткаными и вышитыми коврами, сидели на лавках несколько женщин. В глаза Смеяне сразу бросилась молодая стройная девушка – ее невозможно было спутать ни с кем. Грач не обманул, рассказывая о ее необычной, ни на что не похожей красоте. Кмети рассказывали, что глиногорскую княжну прозвали Золотая Лебедь – теперь Смеяна видела, что Дарована заслужила это прозвище. Ее волосы оказались золотисто-рыжеватыми – светлее, чем у Смеяны, с более мягким и чистым блеском. А цвет глаз точно совпадал с оттенком волос – Смеяна не поверила бы, что так бывает, если бы не увидела сама. На княжне была верхняя рубаха из мягкого красновато-коричневого шелка, расшитая сложными узорами из мелких кусочков янтаря, искусно подобранного по цвету от прозрачно-желтого до темно-коричневого, почти черного, и ничто другое не могло бы лучше подойти к ее облику. На руках ее блестели браслеты из кусочков огненного янтаря, оплетенных тонкой золотой сеткой. Не верилось, что такую красоту сотворили человеческие руки.

В сердце Смеяны вспыхнула зависть – редкий, чуть ли не впервые явившийся гость. Княжна Дарована тоже уродилась рыжей, но это не мешало ей быть прекрасной, как солнечная дева-вила. Она так хороша, так знатна, и отец любит ее больше жизни – стоило только поймать нежный и тревожный взгляд удрученного князя Скородума, устремленный на дочь, чтобы убедиться в этом. И в придачу Дарована станет женой не кого-нибудь, а Светловоя! Лучшего жениха на всем свете! Если бы Мать Макошь предложила Смеяне занять место Дарованы, она не пожалела бы ничего за такое счастье. Оказывается, и независтливый нрав остается таким лишь до тех пор, пока не встретится нечто по-настоящему достойное зависти.

Однако лицо Дарованы, румяное, без веснушек, с ровными мягкими чертами, показалось ей чуть-чуть печальным, и Смеяна удивилась: о чем может грустить такая красавица?

При виде жениха княжна встала, и Смеяна тут же заметила, что та не выше ее ростом, но гораздо стройнее. И пристально взглянула на Светловоя: что он?

А он – ничего. Принял чашу из рук Дарованы, поклонился, поблагодарил. И хоть бы что-нибудь еще сказал! Нет, его лицо оставалось таким же спокойным и задумчивым, будто перед ним не стояла одна из лучших невест всех говорлинских земель. Так же он мог бы смотреть на любой воротный столб. «Ослеп он, что ли? – искренне негодовала Смеяна. – Такой подарок ему от Макоши, а он что?»

Но княжну Даровану, как видно, равнодушие жениха не разочаровало и не удивило. Она посмотрела на отца, как будто хотела сказать: «Вот видишь? Что я тебе говорила?» И Скородум пожал плечами: «А что я могу сделать?»

– Княжич Светловой утомился с дороги, – поспешно сказал Кремень, стараясь подправить эту странную встречу жениха и невесты. – Ему отдохнуть надо. А там все вместе и старый год проводим. Прости его, княже.

Дарована вздохнула с облегчением, а князь Скородум заторопился.

– Да, сокол, ехал-то ты далеко, да еще полюдье*… – забормотал он, словно сам был рад скорее спровадить будущего зятя отдыхать. – Что за разговор теперь? Вот отдохнете, и в баню опять же… Топили с утра…

Княжна Дарована молча поклонилась и вышла из гридницы. Кроме нескольких слов приветствия, от нее так ничего и не услышали. Светловой поклонился ей вслед и хотел идти, но князь Скородум вдруг взял княжича за плечо. Лицо его выражало странную смесь жалости и суровости. В другое время Смеяна повеселилась бы, но сейчас не могла, всем сердцем ощущая, что душевная боль этого смешного человека не меньше, чем ее собственная.

– Послушай, свет мой! – начал Скородум, глядя в глаза Светловою доверчиво и требовательно разом. Князь смолятичей не умел и не хотел тратить время на вежливые и пустые речи, особенно сейчас, когда дело касалось самого для него дорогого. – Я раньше никогда не видел тебя, а ты не видел ни меня, ни моей дочери. Я не так глуп, как выгляжу, и знаю, что этого сватовства желал твой отец, а не ты.

– Он грозил, что посватается сам, – поспешно сказал Светловой. Князь Скородум внушал ему доверие, на его прямоту хотелось отвечать тем же, и Светловою уже было стыдно, что он приехал за невестой, не питая к ней любви и не желая этого брака. – Моя мать… Я не мог допустить, чтобы отец отослал ее, а он…

– Да, да, мой мальчик, это хорошо. Это делает тебе честь! – сказал Скородум, будто заранее знал все обстоятельства, и у Светловоя потеплело на сердце: похвалой этого человека можно гордиться, потому что Скородум всегда говорит только то, что думает, и безошибочно отличает достойное от недостойного. – Мне жаль говорить об этом, но твой отец… не сказал тебе всей правды. Он уже просил у меня мою дочь для себя. Но я ему отказал. Моя Дарована слишком молода для такого мужа, да и не такой он человек, чтобы сделать ее счастливой. И тогда он стал сватать ее за тебя. Я согласился на обручение, но поставил условие, что моя дочь должна сначала с тобой увидеться. И если ты ей не понравишься, то я не стану ее заставлять. Тебе труднее – ты должен непременно привезти ее в Славен. Иначе твой отец будет искать себе соратников в другом месте. У заревического князя две дочери. И, насколько я знаю Доброволода Мстивоича, хотя бы одну из них, младшую, он отдаст хоть пущевику* замшелому, если это покажется ему выгодным. Так что и тебе, и твоей матери придется трудно, куда ни кинь.

– Я думал вот о чем, – начал в ответ Светловой. Он не собирался заговаривать о главном так скоро, но Скородум уже казался ему ближе родного отца и хотелось рассказать ему все. – Я хотел просить твою дочь, чтобы она поехала со мной в святилище Макоши и помогла мне отыскать Чашу Судеб. Моя судьба настолько запуталась, что люди мне помочь не могут. Только богиня.

– Я передам ей, – Скородум кивнул. – Но сейчас говорить об этом не время – в ближайшие пять-шесть дней только зимние духи будут веселиться на свободе, а добрым людям следует сидеть возле огня. Ты не забыл, что сегодня – конец года?

* * *

Пока речевины устраивались на ночлег в отведенной им дружинной избе, небо начало темнеть. Сегодня был самый короткий день – конец старого года. На княжьем дворе собирался народ. За Светловоем зашел посадник* – пришла пора зажигать новый огонь.

Набросив свою рысью шубку, Смеяна первой побежала на двор. Она любила священный живой огонь, зажигаемый трижды в год: на проводах старого года, на Медвежий велик-день* и на Купалу*. Но не меньше ей хотелось еще раз увидеть глиногорскую княжну. Кмети украдкой переглядывались и недоверчиво двигали бровями, слыша, как Смеяна сыплет восторженными похвалами ее красоте. А у Смеяны после всего услышанного сильно полегчало на душе. Княжна Дарована не рвется замуж за Светловоя, да и слишком она горда для того, чтобы выходить за человека, к ней равнодушного. Уж такая красавица в девках не засидится! И что дураки болтали, будто-де «в ее-то годы» за кривого лешего ухватишься! Ерунда все это – ну какие ее годы? Ей всего-то двадцать лет, а на вид еще меньше. Дарована сама откажет Светловою, и отцу будет не в чем его упрекнуть! И незачем будет отсылать княгиню Жизнеславу, ведь самому Велемогу Дарована уже отказала! Светловой будет свободен без ущерба для чести и совести, и… Смеяна не решалась загадывать, принесет ли его свобода хоть что-нибудь хорошее ей, но радовалась уже тому, что будет счастлив он сам. Ну, или почти счастлив… Насколько может рассчитывать на счастье смертный, полюбившийся самой богине и навек отравленный любовью к ней, недостижимой…

Когда они вышли, княжна Дарована уже стояла возле своего крылечка с отцом и двумя девушками. Смеяна жадно рассматривала ее, пока сумерки не очень сгустились. Дарована надела шубку из белого горностая, покрытую темно-красным шелком, такую же шапочку, из-под которой виднелись две косы, закрученные в баранки на ушах, а третья спускалась по спине. Длинные подвески из узорного серебра, похожие на веточки инея, покачивались при каждом движении. Эти подвески, славенской работы, знаменитой по всем говорлинским землям, князь Велемог послал в подарок Дароване еще летом, когда Прочен ехал восвояси. Княжна все-таки надела их – значит, хотела выказать уважение к сватовству.

Перед большим крыльцом посреди двора уже приготовили особые воротца, сверху вниз перегороженные бревнышком. Нижний его конец был заострен и вставлен в углубление большого куска сухого дерева, положенного на землю. Этот дуб сама Смеяна выбрала по дороге, почуяв в нем доброе дерево. Когда все собрались, несколько велишинских кметей обвязали стоячее бревнышко веревкой и принялись быстро вращать его в углублении. Старуха в темном платке сидела на корточках возле воротец, повернувшись к ним лицом, но закрыв глаза, и держала перед собой большую гадательную чашу с широким горлом. Знаки двенадцати месяцев по краям чаши были окрашены кровью. Смеяну наполнял жутью вид этого морщинистого коричневого лица с провалившимся ртом и наглухо опущенными веками. Может, она слепая? Старуха бормотала что-то, но ни единого слова не могли разобрать даже кмети, держащие концы веревки. Велишинская волхва опасалась, что заговоры ее утратят силу, если их услышит чужой, и потому приговаривала так тихо, чтобы слышали только боги. За это ее прозвали Шепотухой. Голова ее мелко дрожала, тряслись длинные пряди седых волос, падающие из-под повоя.

Из углубления, где вращался острый конец бревнышка, потянулся дым. Старуха придвинулась совсем близко, сунула сухой мох, солому из Велесова снопа*. Блеснул огонек, и вся толпа на княжеском дворе радостно закричала. Родился новый живой огонь, знаменуя рождение нового солнца. Старуха опустила пылающий клок соломы в свою чашу. Видно, там лежала береста или мелкая щепа: из чаши сразу взметнулся мощный язык пламени. Старуха держала полную огня чашу перед собой, но глаза ее оставались по-прежнему закрыты. А Смеяна замерла, прижимая руки к груди, трепеща и робея. Старуха с огненной чашей в руках казалась ей самой Макошью.

– Благодарим тебя, Макошь Матушка, и тебя, Дажьбоже* пресветлый, и тебя, Свароже-господине, за ваш великий дар! – глухим, низким голосом затянула старуха. Смеяне удивительно было слышать, что Сварога прославляют только третьим, но она вспомнила, что смолятичи считают своей главной покровительницей Макошь. – Благодарим тебя, Князь-Огонь, всем князьям князь, всем отцам отец! Храни нас в году новом, как хранил в году старом, обогрей наши очаги, дай нам хлеба в полях, зверя в лесах, рыбы в сетях, а злую нежить и навий черных, упырей и лихорадок гони прочь, в место пусто!

Горящей веткой из чаши старуха зажгла костер, сложенный посреди двора. Веки ее оставались опущены, но она двигалась так проворно и уверенно, что жутко было на нее смотреть. Она казалась настоящей гостьей из мира мертвых, одной из тех душ, что навещают потомков именно в эти двенадцать дней на переломе года, – ведь мертвые так же слепы среди живых. Яркое пламя озаряло красными и рыжими бликами широкий двор, многоголовую толпу, хором повторявшую вслед за старухой хвалу и благодарность богам. Все дрожало, колебалось между светом и тьмой. Яркие отблески пламени играли на лице княжны Дарованы, оно приобрело значительный и загадочный вид, золотые глаза при свете огня казались черными. Она напряженно смотрела в огонь, точно хотела увидеть там свою судьбу.

– Подойди! – вдруг приказала старуха, обернув незрячее лицо точно к княжне Дароване.

Та вздрогнула, но смело шагнула к старухе. Смеяна на миг позавидовала: сама она не так быстро смогла бы решиться. Слепая волхва вызывала у нее тот же трепетный испуг, как когда-то Мать Макошь.

Княжна Дарована подошла к старухе. Та опустила огненную чашу на землю, села рядом и подняла лицо к княжне. Смеяна беззастенчиво протиснулась поближе, чтобы услышать, о чем они будут говорить. На дворе стало шумно: мужчины волокли к костру двух барашков и вели бычка, предназначенных в жертву богам.