Buch lesen: «Потерянные истории»
Данные тексты не претендуют на статус книги, а лишь являются скромным сборником потерянных историй.
Раздел 1. Детство
В детстве счастлив потому, что думаешь так, вспоминая его.
Вообще, счастье – это воспоминание.
Виктор Пелевин, из источника «Онтология детства», 1991
Пролог
Знакомьтесь. Большие глаза и отсутствующий своими размерами нос – это я.
Сразу стоит признать. Все самое вкусное случилось в детстве.
Помню.
Я любила, когда из садика забирал папа. С ним шагать приходилось быстро. Но всегда была остановка. По пути. У подвала булочной. Оттуда пахло предвещательно. Сладостью выпечки. Так сейчас нигде не пахнет. Не знаю почему. Покупали горячую розочку. Сверху с сахаром. Вроде Синнабон. Только стоила она три рубля. И вкуснее была.
Помню.
На выходные мы уезжали в деревню. «Нехаево». В деревне мне нравилось. Там были лягушки. Их я собирала в корытце. И паучки. Им уже доставалось сильнее. Им отрывались ножки. Отчего-то было интересно. «Маленький живодер», – скажете вы. «Будущий биолог», – говорил мой папа.
Еще на даче был колодец. Наверно, самым главным на даче был колодец.
– Эй, Алиска, пойдешь за водой? – но меня можно и не спрашивать.
Помню. Там был такой механизм. С металлической ручкой. Она наматывала цепь на бревно. Ручку хотелось непременно крутить. Самой. Но сил не хватало. Терпения тоже. Отпивала всегда там же. На месте. Из ведра. Вода была обжигающей. Ледяной. Но сладкой. Такой сейчас нет. Не знаю почему.
У нас была кошка. Мурка. Которая убежала. Потом черепашка была. Правда, она тоже убежала. И хомячки. Но они уже померли. Я точно знаю. Сама видела. Еще был тамагочи. Но он не помер. Потому что папа ночью вставал. Кормил.
Сразу стоит признать. Я была странным ребенком. У меня было хобби. Собирать камни. В лужах. И сортировать. По типу полезных ископаемых. Папа помогал. Была бы буровиком сейчас. Или модным геммологом. Да мама выкинула мое добро. Не поняла, что оно добро.
Лето, двор, мяч. С коленок не сходила зеленка. А домой заходить всегда страшно. Вдруг загонят. Кого все же загоняли. Пообедать. Должен был «вынести попить». Всему двору.
Помню. Тогда не было Макдональдса. Но дома была фритюрница. И мама готовила. Огромные миски картохи. Их я выносила во двор. Так все прознали. Раньше, чем это стало мейнстримом. Картоха бывает фри.
Урал. Зима. Холод. У меня была шапка. Не просто там шапка. А огромная такая. Лисья. Чувствовала себя героем Джанни Родари. Конечно. Хотелось быть Графиней Вишенкой. А была Чиполлино.
Помню. Творческий подарок делала. Маме. Клея не было. Но была соседка. Она научила клеить сырой картошкой. Лайфхак. Сказали бы вы. Очумелые ручки – сказала она.
Папа служил в Германии. И у нас был видик. Единственный в городе видик. И кассеты. Много кассет. Винни-Пух. Черный Плащ. Мишки Гамми. И вот эти мультики с вредной головастой птичкой. А еще про бурундуков. Но не тех, что к «вам спешат» и «лучше всех». А тех, что вечно злили ворчащую утку.
Помню.
Потом появилась камера. И папа постоянно снимал. Все. Даже когда я спала. Даже новогодние утренники. Трехчасовые новогодние утренники. Помню.
Отчасти. Поэтому сейчас я ВСЕ это и помню.
Глава 1. Звезда
Я росла в небольшом городке. Прозванным во имя локации Южноуральск. Очутились мы в нем вопреки нелюбви мамы к холоду, однако в угоду папиной службе. Семья выше разности желаний. Тут уж не разделишься. Жителей в Южноуральске набиралось от силы тысяч сорок. По праздникам развлечений в городе имелось два – днем мы шли в парк. Единственный. А вечером собирались на площади, на концерт.
Аттракционы в парке были классические – советские. Родом и сроком службы с тех времен. Главным экстримом считалось пойти на «Чертово колесо». Было оно воистину чертово, ибо ломалось постоянно. Эдакая русская рулетка с высотой остановки в барабане. После длительности ожиданий людей сверху все же снимали по расшатанной лестнице пожарной машины. Вот такая нетривиальность местного досуга.
В конце августа праздновали День города. Тот самый день, когда на скромной площади устанавливали сцену. Выступать на нее приезжали звезды, забытые всем остальным миром. Я, мама и мой двоюродный брат стояли в плотной толпе и наблюдали концерт. Мне было пять. Брат, хоть и старший, но тоже был еще ребенок, и как это свойственно детям, неугомонен. Когда вопреки маминым угрозам он все же вышел из ее поля зрения, она занервничала. Отрезав мне, разинувшей рот на действо сцены: «Стой тут и ни с места! Найду Дениса и вернемся» – она скрылась в толпе. А я, а что я? Я натура увлеченная. Я рот открыла, а что там мама сказала… да что там сказала, что она вообще ушла, я и не заметила. А потом оборачиваюсь, а вокруг ноги толпы и мамы нет. Дениса нет. Стою, глазами бегаю по людям, а своих не нахожу! «Ну, всё, – думаю, – бросили!» И как испугаюсь, да как зарыдаю. Тут-то толпа сменила фокус со сцены на меня. В красивом розовом платье и таким же розовым от рыданий лицом передали поверху меня, как красную маленькую эстафетную палочку, прямиком на сцену. И пока ведущая объявляла о девочке, которую потеряли, я стояла рядом с ней и продолжала отчаянно плакать.
Мамы не было минут пять. Но когда она вернулась с нашедшимся Денисом, оказалось, что теперь исчезла я. Она вздохнула. И, не успев из режима поиска переключиться на режим паники, услышала, как со сцены объявили: «Мама девочки с красным бантом, подойдите за ребенком за сцену».
На самый ранний вопрос «кем хочешь стать, когда ты вырастешь?» я, незаметно задрав подбородок, моментально отвечала «звездой». Однако бенефисный визит звезды на сцену провалился. Помню, как мама тогда мне сказала: «Чего ты, глупенькая, расплакалась! Пока на сцене стояла, нужно было всем стих рассказать». И каждый следующий день города я ждала. Однако. На сцену больше не подняли. Хоть стих до сих пор подготовлен. А к школьным годам стало ясно – звездный час обязательно приходит, но только один раз. Что ж, готовым нужно быть всегда. И если в жизни вам хочется «стоять на сцене» – позволить себе заплакать – непозволительная роскошь.
Глава 2. Листики
Малышкой мы с мамой часто гостили у тети Сони в Москве. У нее был сын, Ванька, мой ровесник, бойкий и озорной парень. Днем их летний двор наполнялся солнцем и детьми. Как это часто бывает, по закону распределения, мамы гуляют с мамами, пока дети резвятся в песочнице. Однако. Ввиду наличия мальчугана в столь юном коллективе дам местная родительница, во имя сохранности единственной дочки, глазом одним, но крайне бдительно следила за Ванькой. Когда из ее Ольки все же раздался плач, а Ванька все еще оставался под прицелом глаза, мать смутилась.
Задержка синхронизации? Нет, ошибка атрибуции1!
Нападение произошло от девчонки с двумя милыми хвостиками, базирующимися «на голову ниже» ее дочери. Да, это была я! Не помню уже, кто научил меня, но в пять лет я точно знала – деревья живые! И листики рвать нельзя, ибо дереву больно. Оля не знала. И оплошала, нарушив все законы моего мироздания. Но я помнила, мама учила – свое восприятие чужих поступков нужно объяснять. И Оля была предупреждена о своей негуманности. Однако моя философия не произвела на нее должного впечатления. И девчонка поставила ее под сомнение, сорвав листик вновь. За что, как уже учил папа – свои взгляды нужно отстаивать, – та тут же получила оплеуху. Оля, конечно, предательски зарыдала, а на меня недовольно вздохнула мама. Но в пять лет я выяснила – объяснять свои взгляды людям стоит исключительно на их уровне развития. Мать Ольки в свою очередь поняла, что недооценивать милых девочек не стоит. Мы опаснее, чем кажемся. Ну а Олька осознала глубины моей детской теории устройства живого. Хотя кому я вру, ни черта эта Олька не поняла. Но листики рвать перестала!
Глава 3. Про жука
Дисклеймер: осторожно! История негуманна.
В данном тексте присутствуют сцены насилия над живыми существами.
Защитникам животных прошу заранее отказаться от идеи прочтения.
Утром мы собирались в сад. Сложнее всего отцу давалась моя прическа. По хаотичной вспученности двух хвостиков воспитатели всегда ловко распознавали – собирал папа. В тот день не получались даже хвостики. С трудом расчесав меня, он искренне воскликнул: «Какая красивая девочка!». На том в образе прически и остановился.
Летний денек и семейная тяга к животному миру спровоцировали папину негуманность. На беду пролетавший, однако ничего не подозревающий майский жук пришелся кстати. При помощи подручных средств он был ловко модифицирован в живой воздушный шарик. И привязанный ножкой за нитку вручен мне как лучшая альтернатива собаки, которую всегда так хотелось, но никто так и не купил.
Оказалось – счастье ребенка и мужчины средних лет несколько совпадали.
В сад шагали два довольных человека. Пятилетняя я, воодушевленная перспективой зависти одногруппников по саду, и 40-летний папа, осчастливленный ловкой реализацией задумки. Увы, как это и положено, любое приличное счастье должно недолго длиться. До сада в тот день мы так и не дошли. Во имя попытки спасения в рандоме отчаянья жук влетел мне в голову. От столкновения, потеряв ориентацию, он пал в юные дебри волос. Борясь за свободу, а позже за жизнь, в хаосе конвульсий жук обрек нас обоих. Себя – на мучительную смерть. Меня же – на новую прическу.
Утром мама торопилась на важную встречу, проводив нас с папой в сад, она обновила глубоким выдохом полость внутри легких и принялась собираться. Успев накрасить лишь один глаз, в дверь позвонили. (Сказать честно, с папой и живым жуком мы недалеко ушли). Открыв дверь, мама увидела нас: папу, скромно смотрящего в пол, меня с высохшими слезами на глазах и его – большой ком волос, творчески торчащий вбок. Где-то внутри него и покоился замурованный жук. Волосы мои всегда сложно поддавались расческе, и в том случае мама сразу взяла ножницы.
С тех же пор я носила всегда короткие стрижки, не любила майских жуков, и была дальновидна на последствия в реализации идей.
Глава 4. Спойлер – не утонули
По традиции каждую зиму мама с подругами уезжала в санаторий. Развеять хандру и холод Урала. Иногда она брала меня, реже папу, с собой.
Тот год предшествовал лету в Сочи, когда меня научили уверенно плавать. Оттого в бассейне мама строго очертила ментальный контур доступной мне территории. Уже ребенком я была отчаянна и без тормозов. Бассейн же был большим и имел одну особенность, он резко делился по глубине. В моем заплыве «смотри как могу» силы кончились на броске в одну сторону. И когда нога не достала до спасительного кафеля, внутренний голос сделал протяжное «о-о-у». Тут-то тело, барахтаясь в панике, пошло ко дну. Благо мама была бдительной дамой и отлично знала мою дурную натуру. Плавала она рядом, дабы подстраховать. Только вот в панике я не распознала ее стратегии и, намертво вцепившись телом в нее, камнем парализовала все движения. На глубину я заплыла приличную даже для взрослого, и теперь уже вместе мы начали тонуть. Чем больше мама пыталась вытолкнуть меня на мелкое, тем более мертвой хваткой я вцеплялась в нее, как в спасительный круг, который, однако, шел ко дну. Напомню, дело происходило в бассейне, полном людей. Из-за нестандартности для утопленников местечка все отдыхающие сие обреченное действо воспринимали не иначе как семейную игру. И мирно проплывали мимо. Конечно, тут нет интриги, ибо ясно, что из этой истории мы с мамой выплыли хоть и напуганными, но живыми. В тот день мы чудом избежали самой нелепой смерти. Однако в истории есть мое любимое – мораль.
Порой люди не замечают, как ты тонешь. А порой кого-то не замечаешь ты. Со стороны все выглядит как игривое барахтанье, а тем временем кто-то отчаянно идет ко дну. Наверно, поэтому так многие «тонут», когда так многие вокруг. Слишком часто встречается, что психологи даже название этому придумали. Эффект свидетеля или консервативнее – синдром Дженовезе2.
И в то время, как я дальше рассказываю свои истории, вы задумайтесь: пока мы «проплываем» мимо, возможно, рядом с нами кто-то «тонет»?
Глава 5. Рыбка
В тот год я была еще совсем маленькой Алиской. Когда ко мне пришло это важное осознание. Пришло оно вместе с мамой, в руках которой по стандартному сценарию вечера наблюдался пакет с продуктами. Пакет плюхнулся на пол коридора, а я восторженно заметила, как внутри него кто-то юрко подпрыгнул.
– Рыбка, рыбка, живая!
Тут же вмешался модус3 папы-натуралиста. Если в вашей ванной не плавала рыбка, у вас не было детства или такого классного папы! Ванна набрана. Рыбка запущена. Юное любопытство рот разинуло да над гладью домашнего озера застыло.
Рассматриваю. Улыбаюсь. А с другой стороны мира на меня два влажных глаза, замерев, смотрят. Смотрят они пусто и как-то совершенно монотонно. Только вот ребенком мне отчетливо виделось, как их переполняет тоска.
Вся живость натуры рыбки проявлялась лишь в глухих движениях рта, кусок которого был растормошен неопрятным ошметком лоскута. Папа объяснил – он порван от рыболовного крючка. Жалко.
Периодически тыкая в рыбку пальцем, я провоцировала ее перемещения по ванной. Она делала бешеный круг и успокаивалась до следующего импульса извне. Рыба ждала. Ждала ли она смерти или следующего дня, я не знаю. Однако данная предсказуемость мне быстро наскучила. И я убежала делать уроки. Ведь мамин дедлайн был строг и опасен в его несоблюдении.
«Интересно, а Бог тоже тычет в нас пальцем, когда мы вот так смирно сидим в ванной? – подумалось тогда маленькой Алиске. – Интересно, оно ведь что? Что живое. Потому что движется, меняется, непредсказуемо потому что. Хочется понаблюдать и понять его». Такая случайная мысль добавила живости к выполнению домашней работы, да и в целом ко всей жизни после.
Через час мою комнату объяла томная пелена вуали перспективы ужина. Пахло бесподобно. Как вы догадались, на ужин подавали жареного карпа. Удался он так, что вилка тут же была отложена в сторону. В ход пошли руки. Покончив с ним, я помчалась умываться в ванну, а заодно проведать нового питомца. Только вот рыбки не было. В детском сознании аналогия отчего-то была проведена не сразу. За ужином казалось, что рыбка на тарелке и рыбка в ванной – это они зовутся только одинаково, черт их пойми, взрослых, почему. А на жизни оно ведь совсем разное. То ведь – живое, а это. Это еда. Тогда, при взгляде в пустую ванну, ко мне и пришло это осознание. Осознание смерти.
Позже в одной книге, где по иронии автора повествование о жизни ведет смерть, я прочла: «Избегаю тех, чье время еще не пришло». Раньше мне казалось, что это слова мудрости, хотя, возможно, смерть – она и есть абсолютная мудрость. И конечно, потом умирало много хомяков и прочей живности – расходный материал моей вселенной, но осознание пришло лишь тогда, один лишь раз. Смерть – она бессмысленна, неожиданна и проста. Она просто случается. А вот жизнь. Я впервые задумалась, был ли смысл во всем этом? Не знаю, была ли жизнь рыбки не напрасной, однако она однозначно была вкусной. А еще я не знаю, будет ли не напрасной моя жизнь, однако знаю точно, пока Бог тычет пальцем – я живая, а значит, стоит улыбаться, как в том анекдоте, когда двое самоубийц летят с крыши небоскреба. И один радостно улыбается. А второй спрашивает:
– Ты чего улыбаешься? Мы же сейчас умрем!?
– А первый отвечает:
– Но ведь пока все хорошо!
Глава 6. Будь как Вася
Я перешла в новый сад. Сад был хороший. Лучший, как подытожила мама. Но с одним минусом – далеко от дома. В первый раз мама привела – осмотрела, одобрила, утвердила. После чего делегировала эту участь папе.
Была осень. Утром становилось уже довольно холодно и темно. Мы торопились. Точнее, торопился папа. Я легко определяла это по его быстрым шагам, которые в семени моих ножек переводились как легкий бег. Так и забежав в коридор сада, я, однако, недоверчиво замедлила ход. Говорю ему: «Вроде не мой это сад, пап». А он… а что он? У него полеты начались, а он опаздывал. Сад есть – есть, дите есть – есть. А что воспитательница дите не признала, так папа сказал, что мы новенькие, и она дите, хоть и не без сомнений, но приняла. А он и убежал.
Меня же незнакомая тетка взяла за руку да с легким сопротивлением в группу повела. А там я как увидела чужих детей, так и утвердилась в своих сомнениях. Убрала это злополучное «вроде», и сад (оказался уже точно) не мой. И я как зарыдаю. Все, думаю, бросили меня одну не пойми где, да так, что и мама не найдет теперь (на папу надежды не было уже и вовсе).
Мой хвост, дерзко торчавший из толстого кольца резинки цвета ЛГБТ ровно по центу головы, нервно подрагивал от диких всхлипываний. Воспитательница растерялась, а вот пацан, со следами диффузии4 дерзости в виде веснушек на лице, нет. Он уверенно подбежал ко мне и, пихнув по-доброму в плечо, бодро так скомандовал:
«Ты чего, дуреха, рыдаешь. Вася (он кивнул белесой головой на хмурого друга за его плечом) никогда не плачет. Будь как Вася!»
По составу тела Вася был как меня на три и две головы над. Плотный мальчик с таким непроницаемым лицом, что, глянув на Васин грозный вид, верилось сразу: уж он точно не плачет. Тут почему-то оно и самой рыдать сразу пересталось. Быстрее всего слезы высыхают в детстве.
Через минуту я улыбалась, ведь по обе стороны меня подпирали два новых бойких друга. Дружить с мальчиками мне еще в ту пору полюбилось. Мальчики, почему-то, они всегда добрее, проще как-то. А еще они все свои конфеты тебе отдают, туфли застегивать всегда помогают, а если ты вдруг заплакала, они так испугаются, что непременно сделают что-то настолько смешное, что ты невольно хохотать тут же пустишься. С ними оно всегда все нестрашно. Вот и мне оно уже и из чужого сада уходить не хотелось, что, к слову сказать, пришлось. Ибо ошибку в лишней штуке дитя в группе все же выявили, а в соседней «Рябинке» недосчитались. Сады стояли бочок к бочку, и, предупредив маму о вышедшем конфузе (ребенка папе потом еще долго не доверяли), в обед за мной пришла истинно моя воспитательница. А я вновь начала отчаянно плакать. Только теперь от страха разлуки со своими новыми друзьями. Признаться, нашу тройку уже опасались остальные дети. Отчего не без радости попрощались они со странной девчонкой, в голове которой диктаторски торчал тонкий пучок антенны светлых волос.
– Алиска, не дрейфь, будь как Вася! – белобрысый пацан по-братски пихнул кулаком меня в плечо.
Тогда я навсегда попрощалась с новыми друзьями. А также перестала дрейфить, начала водить дружбу с мальчишками, и еще, если вдруг страшно или сложно, я говорю себе: «Будь как Вася» – и никогда больше не плачу.
Глава 7. Процесс форматирования завершен
Память – писарь нашей души. Это заметила не я, заметил крайне мудрый человек много раньше вообще всякого понятия меня. А я это просто ощущаю.
Всего более в детстве я ждала двух вещей – дня рождения маминых подруг и зимы.
Первое – оно потому, что мама всегда и непременно приносила мне кусочек именинного то́рта. Ну, знаете, самый обычный торт и самый обычный кусочек, часто ловко втиснутый в отсек дамской сумки, отчего со смазанным кремом и немного примятый с бочка условиями транспортировки. Такая мелочь. Жизнь счастливого человека – сплошная череда таких вот мелочей. По сути своей мы все и есть счастливые люди, просто некоторые этих мелочей, увы, не замечают.
Второе – долгожданное, родом из детства. Это когда зима, снег основательным слоем, а из гаража санки перемещаются на балкон. Наверняка и у вас тоже такие санки были, деревянные, цветные, с железной спинкой и повозочной веревочкой. Сейчас, наверно, в разряде олдскула, тогда же – детская роскошь. Тут уместна будет моя любовь к стихам:
Окликнет эхо давним прозвищем,
И ляжет снег покровом пряничным,
Когда я снова стану маленьким,
А мир опять большим и праздничным,
Когда я снова стану облаком,
Когда я снова стану зябликом,
Когда я снова стану маленьким,
И снег опять запахнет яблоком,
Меня снесут с крылечка, сонного,
И я проснусь от скрипа санного,
Когда я снова стану маленьким,
И мир чудес открою заново.
(А. Галич)
Ветер отбивал колючий снег о края моих пухлых щек. Я зажмуривалась от назойливой метели, но все же цеплялась взглядом за окружающий пейзаж, зимой размазанный пломбирами сугробов. От мороза в носу все съеживалось. Я фыркала, крутила носом, словно еж, но остальным телом оставалась неподвижна. Мне было шесть, стоял жуткий мороз, а папа на санках вез меня в детский сад.
Как вы помните из прошлой историй, главной задачей папы было доставить ребенка в правильный садик. Место локации детства – Урал, отчего мама кутала – наверняка. В такой плотный валик, наружу которого выглядывали лишь черные бусины огромных глаз. В полном комплекте я походила на гусеничку. Но не ту, которая подвижно лопает яблоко, а ту, что спит в коконе во имя превращения в бабочку. От плотности шарфа во всю нижнюю часть лица голова оставалась неподвижна. И если бы не суетящиеся точки, меня легко можно было принять за куклу.
Разглядывать хмурые лица прохожих всегда интересно, внутри шубки – безопасно. Папа набирал скорость, мороз кусал кожу, а ветер, подсвистывая, заворачивал захваченный снег в красивые вихри пелены. И вот еду я, такая маломобильная принцесса, папа мчит, как локомотив, а тут, опа, помеха справа – кочка. Внештатный наезд оставил санки на ходу, а вот меня, так сказать, за бортом. Что ж, девчонка я упорная, не оплошала и рукой успела цапнуть спинку санок. Так что они понеслись впереди, а я последовала за ними прицепным вагоном. Только голос подать не могу – шарф! Я бы не сдалась, папа бы не оглянулся – и катиться мне так до самого сада. Однако добрый прохожий подсказал «локомотиву», мол, скоро дочь отцепится и потеряется. Не потерялась!
Что ж, из историй детства я вынесла главное – упорство характера своего и непредсказуемость характера жизни, которая то внештатный кусочек тортика подсунет, то внеплановую кочку. Оно потом в воспоминаниях все счастьем останется. Которое нас форматирует. А тем временем настоящее завещало им наслаждаться во имя лучшей версии себя.
