Buch lesen: «Уцелеют одни поцелуи. Три поэмы»

© Елена Янушевская, 2024

От меня уцелеют только мои поцелуи.

(Из книги «Вторая любовь»)

Эрогенная зона

I

 
Откуда взялся летний день?
Да разве на земной орбите
был зачат наш последний день?
День, подведенный синей тенью,
день, оттененный рыжим солнцем,
чье соло в небе согревает соленый жизни океан.
 
 
– Шум крон остывших? Рокот моря?
Как мы посмели не заметить
над речкой – нимб, над речью – солнце
и высший путь к нему – не глядя?
По ноте утренней прохлады
звезда распята на кресте…
 
 
Итак, был день. (Начнем сначала.)
Где тьма есть тьма и оседает
комками туши на ресницах,
беззвучно по небу плыла
цыганка-туча: так привычно
день теням уступил пространство
снаружи и до слез внутри.
 
 
Мир – книжица.
Мир – долгий всполох.
 
 
Мой крест, мой компас
в мире – память,
созревшая благодаря
забытой ране… На ветру
сквозь рану
протекает
время.
 

II

 
И все-таки был день, был день,
а значит, золотые ночи
или хотя бы вечера,
прожитые по партитуре:
смесь детскости и кока-колы —
на палец намотала локон —
триолями – lamento рук —
на клавишах, потом на грифе,
на рифах… на плечах и даже…
Стекло бывает затененным,
а признаются – прямо в лоб.
По стеклам – звуки:
                льется
                     небо.
 
 
И
хлещет на площади
лунная музыка,
в лужах купаются
ландыши, лютики,
лилии… плещется
свет и безбрежное
в полостях тел,
вновь одетых, сияющих…
Ночью не спят —
ночью ласками молятся:
на алтарях —
облака и крапива.
Ноченькой-ночью.
А днем?
 
 
Это случается!
 
 
Вот ты до одури хочешь пломбир,
дышишь сиренью – и что с этим делать?
Детский инстинкт – испытать невозможное
и убежать от отчаянья в юность:
днем набирается номер, и длятся
гудки в проводах, но не вымолить голос,
а люди, не думая, думают «шкоды!»
и шлепают штампиком ветхое «грех».
 

III

Теряя Другого, ты выходишь из себя на поиски.

А навстречу тебе идет твое «Я». Идет, идет, вихляет узкими бедрами… Ты не привыкла к безмолвию, но монолог – это то же молчание. И вот возникает связь, избавить тебя от которой уже не получится. Когда возник дуализм «Я» и «Я» (бывшее «Ты»), такие события неизбежны. Они порождают потребность в чем-то ином. В третьем – по отношению к тебе и «Я» в состоянии тет-а-тет.

 
Зачем мне ум,
когда я без
тебя?
Но кто ты?
 

IV

Из девичьего блокнота:

«Больше я тебя не желаю.

Ты нажимаешь на циферки, произносишь в трубу монолог и – ах! – выдаешь свое имя. Ты уверен, что дамочка натурально писает от восторга.

Ты – несостоятельный тип! Единственный орган, который делает человека мужчиной, – это, представь себе, головной мозг. Интеллект – моя эрогенная зона.

О, нападение – лучшая оборона! Вы оскалились: „Это фригидность!“ Тьфу! Неужели кто-то из вас воображает, что явись он мне… да хоть… Да хоть с нефтевышкой в кармане – я мигом метнусь в тубзик переменить бельишко!

Хотя, пожалуй, бывает, вы возбуждаете во мне чувство – когда затыкаете уши, чтобы не слышать крик в своем темном подъезде.

Это чувство – гадливость».

V

А кульминации, как того требует драматургия, нет.

Жизнь – это жизнь. Живя, мы поднимаемся до высоты нуля.

Те же, кто не думает о смерти, неполноценны.

Да, «жизнелюбы», это про вас. Эффективные.

Позитивные. Подкачанные везде.

Будьте любезны, купите мне по цене хороших презиков способность «не замечать плохое».

VI

Это необъяснимо, когда тебе нравятся мачо с лингвистическими наклонностями. Но почему-то мы никогда не любим тех, кто нам нравится. Мы любим тех, кто нас возмущает, и стараемся поглотить их, упуская из вида, что этим делаем частью себя. А значит, и сами становимся тем, что нас возмущает.

Нет, я не против: да пусть они курят! Даже если Минздрав предупреждает.

Жаль, у меня нет времени, чтобы замутить вакханалию. Чтобы забрызгать ваши ослепительно белые скатерти гелевыми чернилами и мартини! Я ведь эстет, и мне трудно найти соучастников.

Так что отложим вакханалию до лучших времен, когда с лица Земли исчезнут, как мамонты, крепкие репами пошляки. А так как этого никогда не случится, да здравствует культ наслаждения! Да здравствует аскетизм!

И все-таки он красив…

VII

 
Кто выдумал одно мгновенье?!
Секунду – с ветки лепесток,
ворвавшийся в окно под утро?!
Занозу – в сердце, жало – в плоть!
мгновенье… Мы в нем непреложны!
В нем Данте встретил Беатриче.
«Весну» увидел Боттичелли.
Но потерял любовь Ван Гог.
 
 
Твоя улыбка – стих Верлена,
а злость – Токката ре минор.
Ты – мной измученный, несмелый…
Мгновенье!
Этот мир устроен,
чтоб мускул на твоем запястье
напрягся на моих глазах,
и вспухла голубая жилка,
и вскачь помчался к черту пульс,
чтоб онемел язык и небо
качнулось, поплыла земля…
Одно случайное движенье,
которое он повторяет
автоматически, свободно —
в карманы брюк вправляет руки.
 
 
А эти женщины мечтали
оставить долгий привкус лета,
след от помады, запах пудры,
духов, какао, сигарет —
поцеловать твое запястье?!
Я отступаю. Слышишь хруст?
И – вот оно! Мой птенчик – сердце.
Весь Млечный путь летит – к нему!
Мгновение —
и, стиснув зубы,
я не касаюсь
твоей щеки
и ухожу.
 

VIII

По кровотоку – молекулы адреналина. Поздняя осень заглядывает в зрачки, расширенные от ужаса. Предательски стучат каблуки, но так хочется: пусть никто не услышит! Их знание украдет у меня торжество – ощущение тайны, а это – вкус недоступного счастья, в поволоке табачного дыма, с тонким запахом облепихи… Он всегда выдает тебя, когда ты работаешь в ночь. Я никогда не говорила об этом. А знаешь ли ты, что я уношу его в обыденность заспанной кухни?

Поцелуй – росинка на бархате ночи. О прибрежные камни ударяются воды, а роща слушает плеск, набегающий на стены многоэтажек. Твой голос. Почему он спокойный? От этого больно.