Buch lesen: «Возвращение домой»

Schriftart:

В оформлении книги использованы работы Е. Е. Утенковой-Тихоновой

У реки

1

Сойдя с электрички, Алексей повертел головой и уверенным шагом двинулся через пути. Левой рукой он указывал направление, а правой тянул за рукав озиравшегося спутника. Они миновали последнюю улицу пристанционного поселка и оказались в сосновом бору. Вечернее солнце высвечивало кору яркими рыжими бликами. Тропинка разветвлялась множеством петель, обходя торчавшие мощные корни.

– Смотри под ноги, тут с непривычки и споткнуться недолго!

Сам Алексей легко переступал через привычные препятствия и все время оказывался впереди.

– В полвосьмого-то пароход идет. Так мост разведут, – словно оправдывал он свою торопливость.

Его приятель не спешил, то нарочито медленно переступая через корни, то поглаживая нагретую солнцем сосну. Он был явно старше, выше ростом, с волнистыми темными волосами почти до плеч. По тому, как он глубоко вдыхал воздух, расправлял плечи, было видно, что он долго не выезжал из города.

– Нет, я очень хочу, чтобы ты на нее посмотрел! – Алексей в который раз возвратился к волнующей его теме, как бы парируя невысказанное возражение.

– Хорошо здесь… – Кирилл прервал наконец молчание. – Только зря все же я с тобой увязался.

– Хорошо, говоришь? Так ты ни парка, ни сада еще не видел! А все зря, да, зря! Мне совет твой нужен. Неужели непонятно?

– Нет. Непонятно. Совет я тебе и на кухне в Москве мог дать.

– Что же не дал? – Алексей все больше волновался по мере их приближения к переправе.

Он поминутно проводил рукой по коротко стриженным волосам, укладывая волной чуть более длинную верхнюю прядь. Потом хватался за кармашек рубашки, нащупывая пачку сигарет.

– Так ты не слушаешь ничего! Погляди на нее да погляди… Что я теперь сюда в гляделки играть что ли приехал? Не удобно как-то… Да и не ждут они нас вдвоем.

На лице приятеля Алексей прочел такую неподдельную муку, что испугался, как бы тот вообще не вернулся на станцию.

– Да как не ждут! Я же вчера телеграмму дал. К тому же они такие хлебосольные… У них вечно кто-то гостит. А ты какой совет-то хотел дать «на кухне»?

– Не надо тебе жениться. Вот что! А мне ехать к незнакомым людям без приглашения.

– Да как не надо? Что ты говоришь такое? Ой! – Алексей застыл на месте. – Ну все. Гудит. Сейчас разведут. Пока он еще пройдет… Эдак мы к вечернему чаю опоздаем, – он продолжал стоять на месте, словно показывая, что спешить больше некуда. – Ну ладно, они поймут. Электрички же, они по расписанию…

– Ах, к чаю… Уж лучше пробраться куда-нибудь тихонько, а завтра с утра… Ты говоришь, сад есть? Так я там и заночую. Тепло ведь.

Алексей пошел вперед. Склонив голову, он молчал. Наконец он вытащил свою мятую пачку и, зажав сигарету губами, стал рыскать нетерпеливо по карманам брюк в поисках спичек. Они как раз вышли из лесу. До реки оставалось рукой подать. Слева от дорожки покатый склон был выкошен: ровными седыми рядами лежало еще не собранное сено; а справа колосились высокие травы, светясь июньской зеленью в лучах низкого солнца из-под темного облака. То там, то сям испускали сладкий дух желтые букеты сурепки. У воды в густых кустах ивняка защелкал соловей, примолкший было от резкого гудка. Пароход, тихонько пыхтя, проследовал по течению вправо, издал прощальный свисток и исчез за поворотом.

– Хорошо-то как! – Кирилл провожал глазами пароход. – Давай посидим тут чуть-чуть. Все равно они мост сводить не спешат. Да и что спешить: ни машины, ни телеги с этой стороны…

Тропинка, которая вывела их на реку, упиралась наискосок в проселочную дорогу. От переправы к станции путь лежал левее в объезд бора.

– Ты долго еще будешь надо мной издеваться? – Алексей свирепо выпускал дым, стараясь с его помощью отогнать комаров. – В саду он переночует! Да коли пришла тебе в голову такая нелепая мысль, и ты бы даже туда пролез, все равно Никифор бы тебя колотушкой пришиб. В темноте кто станет разбираться!

– Никифор?

– Ну да, сторож. Он по ночам обход делает и колотушкой стучит, чтобы слышали, да по саду не шастали, – Алексей помолчал, ожидая, подействовала ли на друга его угроза, а потом добавил: – Если честно, с колотушкой его отец ходил, Михаил Семенович, до войны ещё…

– Не сердись! Я постараюсь вести себя прилично, – Кирилл снова устремил взгляд по течению реки. – Ты только оглянись: экая же красота! «Мне так привольно, так радушно…» или нет, не жаворонок (на земле все-таки!), – он вдруг рассмеялся, – знаешь, я уже чувствую себя Навсикаей: эта река и сочно-медвяная трава… А вон и «мул»! – он указал на пасущуюся на другом берегу корову, – люблю Жуковского!

Он уж было совсем расстелил на сене брезентовую куртку, болтавшуюся через плечо, как вдруг услышал издалека девичий голос. Кто-то громко звал Алексея по имени. Они бросились к воде, миновали кусты и с дороги, словно уходившей в реку, увидели слева фигурку в лодке. Девушка в красном платье лихо гребла одним веслом, направляя плоскодонку к тому месту, где они стояли. Достигнув середины, она помахала им рукой, на секунду оторвавшись от весла. Нос лодки тут же развернуло по течению. Перебросив весло за другой борт, девушка умело восстановила направление.

– Течение сильное! – встревоженно воскликнул Алексей. – А гребет ловко!

– Она? – не удержался Кирилл.

– Да нет, что ты! Это же Милочка, сестра ее младшая. Она в этом году только школу окончила.

Лодка с легким скрежетом врезалась носом в песок.

– Давайте скорей! – Милочка даже не поздоровалась, указывая на облако на западе, которое успело перерасти в большую черную тучу.

Кругом все стемнело, хотя не было еще и восьми, и стихло. Последние птицы, промелькнув над самой водой, скрылись в кустах. Лягушки, не закрывавшие рта, и те смолкли.

– Куда тебя понесло в такую погоду? Ты что, тучи не видела? – Алексей сыпал бессмысленными упреками.

– В лодку! Быстро! – резко распорядился Кирилл. – Садитесь на корму! – обратился он к Милочке. – Пожалуйста, – добавил он, выхватывая из-под сидений второе весло. – А ты, отхлебывай! – это уже Алексею, протягивая мятый черпак, – тут вон уже набралось, а сейчас как ливанет, так…

Алексей было попытался, по обыкновению, возражать, но Кирилл уже отталкивал лодку, так что тот едва успел впрыгнуть. Бросив свою куртку Милочке, Кирилл сел на весла и стал быстро грести наискосок к противоположному берегу.

Пузыри на воде стали лопаться от первых крупных капель. Налетев порывом, ветер в одно мгновение распластал по земле кусты и вздыбил темную реку высокими волнами.

– Носом! Носом к волне! – давал советы Алексей, пытаясь перекричать раскаты грома.

Милочка сжалась в комок, натянув на голову куртку. Кирилл молча греб. Лодка то поднималась почти вертикально, то падала в преддверии следующей волны.

Дождь лил стеной. Алексей без устали вычерпывал воду. Милочке было страшно и очень холодно. Она с надеждой взглянула на нового знакомого. Казалось, борьба со стихией была для него чем-то привычным, в чем он находил даже некое удовольствие. Размеренные движения рук, когда он всей силой наваливался на весла, бледное пятно обращенного вверх лица – весь его облик вселял спокойствие. Уперев вытянутые ноги в деревянную планку, он ритмично отклонялся назад и словно устремлялся ввысь вместе с вздымающимся носом лодки. В свете молний Милочке почудилось, что он улыбается.

– Не бойтесь! Уж берег близко, – отозвался он на ее тревожный взгляд.

Вскоре дождь ослабел. Стало слышно, как покатые волны, утратив пенистые гребешки, плюхаются о берег. Лодка преодолела срединное течение и, послушно повернув левее, спокойно заскользила вдоль берега. Через несколько минут ее нос глухо стукнулся о деревянные мостки.

Туча, ворча, удалялась, покрыв полнеба своей чернотой. На западе засветилась желтая полоса. С этого берега солнца за деревьями уже не было видно. Но в предзакатных лучах засверкали мокрые молодые листья, и посветлело, будто вернулся день. Все прыснули от смеха, взглянув друг на друга: мокрые до нитки, с прилипшей к телу одеждой и облепившими лицо волосами.

– Кажется, я готов быть представленным твоим знакомым, – засмеялся Кирилл.

– Надо было переждать, – начал бухтеть Алексей, уставившись на Милочкину фигуру, четко обрисованную мокрым платьем.

– Глаза проглядишь! – огрызнулась она, стуча зубами и кутаясь в мокрую куртку. – Переждать, чтобы лодку затопило? Сам едва успевал отчерпывать! Вечно тебе все не так. Скажи спасибо твоему приятелю: мы бы с тобой точно перевернулись.

– Кстати, меня Кириллом зовут, – он просунул цепь от лодки в прибитое на мостках кольцо и защелкнул висевший на нем замок.

Милочка не ответила, наблюдая, как Алексей по мокрой траве выбирается на тропинку, поднимавшуюся вверх по обрывистому берегу. Утвердившись повыше на скользкой дорожке, он подал руку Милочке. Она попыталась сделать шаг вверх, но размытая дождем глина уходила из-под ног. Невольно ухватившись за землю левой рукой, она вскрикнула, угодив прямо в ползущую по склону ежевику. Милочка отдернула руку, потеряла равновесие и сползла, прихватив за собой Алексея.

– Ну, Оля в восторге будет! – она грязной рукой указывала на брюки Алексея, из серых превратившиеся в бурые.

Пока они по колено в воде пытались смыть грязь, Кирилл силился разглядеть местность наверху, но в сумерках ничего не увидел, кроме очертаний высоких деревьев на закате.

– Побежали в обход мимо церкви! Там полого. Нам здесь не влезть, – не ожидая согласия, Милочка устремилась кромкой воды назад к переправе, ничуть не заботясь о выборе места, куда бы наступить.

Молодые люди последовали за ней, то угрузая в мягком иле, то наступая в ледяные струйки родников.

Громада церкви предстала перед ними на золотистом небе темным силуэтом с торчащим деревцем возле того места, где ожидался крест. Вернувшись по высокому берегу вдоль реки туда, откуда пришли (внизу о мостки постукивала лодка), они повернули вправо, и через несколько шагов Милочка отворила маленькую калитку, закрытую на вертушку. Заборчик был низкий: по две тонкие жерди сверху и снизу, а между ними ещё тоньше крест-накрест.

– Не берите влево, там пруд, – предупредила Милочка, – уж мы достаточно накупались.

Очень скоро они вступили в темноту парка, где сквозь стволы деревьев светились окна таившегося за кустами дома. Они взбежали по боковой лестнице на каменную открытую террасу и постучали в застекленную сверху дверь.

2

Вечер был теплый и душный. Солнце ушло за дом, погрузив каменную террасу в тень. Пожилая дама с седыми волнистыми волосами, прихваченными сзади в маленький пучок, привычно сидела в плетеном кресле. Невидящий взгляд был устремлен в сад. У нее на коленях лежал небольшой отрез полотна. Придерживая будущее полотенце левой рукой, она точными стежками подшивала край.

– Олюшка, ты бы подождала накрывать, – обратилась она к девушке с подносом в руках. – Когда они еще доберутся… Может, в доме будем чай пить?

– Лишь бы они до парохода успели! А то как потом? – девушка поставила поднос на большой прямоугольный стол, но посуду расставлять не стала.

– Да встречу я их, не волнуйся! – раздался голос из сада.

– Ты что! На ночь глядя! И в голову не бери! Ты что там делаешь?

– Мама сказала букет освежить.

– Олюшка, нитку вдень мне, опять кончилась.

Ольга взяла со стола катушку, обкусила нужную длину и стала вставлять в игольное ушко.

– Ну вот, гудит! Не успели, – она застыла с иголкой в руке.

Мимо них из сада в дом промелькнула Милочка. Её лица почти не было видно за охапкой свежесрезанных ирисов, лишь светлые кудряшки проглядывали сквозь изогнутые лепестки. Она на полном ходу столкнулась в дверях со спешащей на террасу матерью.

Антонина закричала с порога:

– Тётушка, скорее в дом! Груня прибежала, глаза на лбу, говорит, с их стороны все черно… Никак гроза! Вот и душно-то как. А я ещё подумала давеча, с чего бы это молоко скисло.

Милочка сунула ей в руки цветы и исчезла в доме.

– Ну что ты носишься как угорелая? – это вслед Милочке. – Оля, не забудь тетушкино кресло в дом занести, да еще вазу с цветами, а то перевернет… – она закрывала с внешней стороны окна, выходившие из столовой на террасу, громко хлопая створками. Цветы ей мешали.

– Что, Мила сама не могла букет перебрать? Пойду запру изнутри, да и другие окна надо проверить, – она исчезла в доме.

– Баба Шур, ну ты только подумай, как обидно! Что же им теперь обратно в Москву ехать? – Ольга помогла бабе Шуре подняться: забрала у нее полотенце и подала ей палку.

Иголку с ниткой Александра Владимировна, по обыкновению, воткнула в нагрудный кармашек палевой блузки. Она провела рукой по столу и, нащупав катушку, прихватила ее с собой.

– Да не волнуйся ты так! Не сахарные, не растают. Может, еще мост сведут после второго парохода, а может, гроза обойдет стороной…

Первый порыв ветра опроверг последнее предположение. Кусты сирени вокруг террасы вдруг словно сложились пополам. От бочки на углу дома с грохотом укатилась лейка. Разом стемнело.

– Скорей, баба Шур! – Ольга подставила локоть, а сама стала тревожно озираться. – Мила где?

– Так Тонечка с ней столкнулась, значит, в доме.

– В доме? – с сомнением в голосе переспросила Ольга, слишком хорошо знавшая свою сестру.

Она перевела бабу Шуру через порог и опрометью бросилась к другому входу. Пробежав через кухню, она выбежала во двор. С западной стороны уже слышалось ворчание грома и вспыхивали зарницы. Туча быстро наползала. Веяло холодом. Груня пыталась снять белье, закрутившееся от ветра вокруг верёвки так, что прищепки оказались внутри. Она стояла против ветра (там было повыше), и, как только ей удавалось развернуть простыню и содрать с нее прищепку, она прилипала к ней, не давая возможности ее сложить. Груня ругалась и одновременно скулила, так как очень боялась грозы.

– Ты Милочку не видела?

– Так она в парк рванула бегом. Я еще подумала, она на гамаке что-то забыла. Ты только глянь, – она указывала на тучу, – страсти-то какие!

Но Ольга уже ее не слышала. Обогнув дом, она через парк бежала к реке. Выскочив за околицу, она подбежала к краю обрыва. Лодки у мостков не было. Река была еще спокойной, и поле перед лесом на другом берегу ярко зеленело в последних лучах. Тут она услышала издалека знакомый голос, окликавший Алешу, и где-то на середине реки разглядела Милочку в красном платье. Она гребла одним веслом, а потом помахала рукой кому-то невидимому за кустами.

– Я так и знала! – воскликнула Ольга, беспомощно бегая по берегу туда-сюда. – Ну что я тут теперь, как курица, ношусь. Бог даст, уже доплывет, а там Алеша все-таки. Авось переждут… Только вот где? Ну надо же было упустить ее!

Поняв, что сделать ничего не может, она быстро зашагала обратно, а мысль ее невольно ушла в сторону. Преодолевая порывы ветра, она почувствовала острое желание взглянуть на того, кто там был с Алешей за кустами. Он столько рассказывал о своем приятеле, но всякий раз ей казалось, что он чего-то недоговаривает. Она обернулась, хотя знала, что отошла уже слишком далеко: поле вдали погасло, ивы пригнулись по ветру, а река обрела стальной оттенок. Её густая темная коса, обычно спокойно лежащая на спине, перекинулась через плечо, а юбка сразу надулась парусом.

– Ну все. До них докатилось, – пробормотала она, и тут с раскатом грома упали первые капли.

Добежать до дождя она не успела и влетела на террасу, когда холодные струи уже колотили по каменному полу с такой силой, что брызги отскакивали вверх. Ольга схватила мокрую подушку с кресла (заносить уже без толку) и вазу со стола с потрепанными цветами. Антонина стояла у приоткрытой двери, чтобы скорее впустить ее.

– Что же это вы у меня такие ненормальные уродились? Ну вот куда тебя носило? А Людмила где? Я думала, ты за ней побежала?

– На том берегу Людмила. Чужого жениха встречает, – спокойно заметила баба Шура.

– Да не жених он мне! Так, дружим со школы, ты же знаешь, баба Шур! – Ольга отжимала косу на пороге.

– Приятели, знаешь ли, каждую неделю в гости не ездят за тридевять земель… Ты бы переоделась, девочка, а то озябнешь.

Ольга послушно ушла к себе.

По дому стало медленно расползаться тепло: Груня затопила печку, которая плитой выходила на кухню, а побеленным боком в столовую. Антонина в тревоге взялась перебирать забытые на буфете цветы. Она вынула из вазы те, что побил дождь, и, методично обрезая стебли, составляла новый букет из голубых и желто-коричневых ирисов. Смотрела она вдаль, за дальнюю границу сада, где начинался луг и текла река.

– Вертишься-вертишься, а за ребенком не углядела! Я и подумать не могла, что она к лодке кинулась.

– Ты, Тонечка, себя не вини и не думай даже! Ты просто Милочку все за ребенка держишь, а она выросла… Уж без спросу живет, – в интонации Александры Владимировны прозвучала гордость за внучку, словно она на ее месте поступила бы так же. – Мне другое не нравится, – баба Шура прислушалась, нет ли еще кого в комнате, а потом продолжила, – уж больно Алешка ей нравится.

– Да кто ей там нравится! Ну ты скажешь тоже, тетушка! – Тоня встряхнула вазу, чтобы все стебли доставали воды.

– Ты вспомни, что Софье у Грибоедова как раз семнадцать было, а как она Чацким-то вертела…

– То – Софья! А этой экзамены сдавать через месяц…

Баба Шура зябко закуталась в платок:

– Только ездит-то он к Ольге… – она помолчала. – Пора бы им уже. Вот и дождь стих… Если они, конечно, вообще поплыли…

Антонина всплеснула руками:

– Да куда ж им было деваться-то? Что ты все меня пугаешь? Поплыли – не поплыли… Пойду отца чай пить позову, а то и так задержались.

Но выйти она не успела. В дверь постучали.

3

Все трое, мокрые и перепачканные, так и остались стоять перед открытой дверью, не решаясь переступить порог.

– Да заходите же! Что вы там застряли на пороге? Как мы тут все переволновались! Оля в самую грозу на берег бегала, хотела тебя вернуть, непутевая! – Антонина пятилась, освобождая место, чтобы не толкаться в дверях.

– Очень надо было в грозу на берег-то бегать! – Милочка первой проскользнула в комнату.

– Как доплыли? – раздался голос бабы Шуры. – Лодка-то, говорят, течет. Смолить давно пора.

– Ой, баба Шур, нас Кирилл вывез. Он так грёб… А волны высокие! Если бы не он, так кормить бы нам рыб теперь.

– Типун тебе на язык! Вас срочно переодеть надо, – вступила Антонина. – Мила, быстро в свою комнату! А у вас, молодые люди, и нет с собой ничего… Ну, вот что: идите-ка на кухню, там печка топлена. Я сейчас у папы вам что-нибудь подберу. Там и умывальник, на кухне. Одежду бросьте, я потом Аграфену попрошу, она выстирает.

Закончив давать указания, Тоня побежала по коридору налево, где жил Николай Аркадьевич, а Алексей пересек столовую и двинулся с приятелем вправо на кухню. Оба не сказали ни слова, если не считать тихого бурчания у двери, означавшего приветствие, которое сопровождалось неуклюжими поклонами.

Комната Николая Аркадьевича выходила окнами на деревянную террасу в торце дома. С террасы доносился шелест деревьев, щебетание птиц, шаги галок по крыше. Но чаще дверь на террасу была закрыта, потому что та, что вела в коридор, нередко приоткрывалась, а Николай Аркадьевич не выносил сквозняков. Вот и сейчас в комнате было тихо и сохранялось дневное тепло.

– Как душно у тебя, – Антонина поискала глазами отца, не увидев его в кресле за письменным столом, где стояла пишущая машинка.

Николай Аркадьевич лежал на диване под клетчатым пледом, закинув правую руку и подложив её под голову так, что локоть упирался в мягкую спинку. Очки приспущены на нос, глаза прикрыты. Не дождавшись ответа, Тоня на цыпочках пробралась к окну, чтобы проветрить, но тут же услышала:

– Ты же знаешь, душенька: если я лежу на диване, это не значит, что я не работаю, – Николай Аркадьевич потянулся. – А что, гроза была? Я слышал, погромыхивало. Ну не надо открывать, небось сыро.

– И гроза была, и дождь лил, и гости приехали – насилу переправились. Хорошо Милочка за ними на лодке… Знала бы, не пустила! А ты тут засел с обеда и не замечаешь ничего. Мне нужно мальчикам тут что-нибудь найти, – она говорила, перебирая старый сундук с тканями и старой одеждой.

– Ты подумай! Не иначе, как я все-таки вздремнул.

Антонина схватила в охапку штаны и рубахи и со словами «приходи скорее чай пить» убежала на кухню.

– Это что же, с нами сам Николай Аркадьевич поделился? Какая честь! – Алексей, посмеиваясь, подворачивал слишком длинные брюки.

– Не совсем… Да вы проходите в столовую, коли оделись.

Она не захотела поддерживать игривый тон Алексея. Одежда принадлежала ее покойному мужу. Выбросить рука не подымалась, а отдать… Ей не хотелось, чтобы в деревне кто-нибудь ходил в одежде близкого ей человека. Вот она и сложила всё в сундук.

Круглый стол в столовой был уже давно накрыт. В окнах сгущались сумерки. Большой желтый абажур высвечивал на белой скатерти яркий круг. На диване, к которому был плотно придвинут стол, с краю сидела Александра Владимировна. Она молча ждала, когда все соберутся, время от времени покачивая головой, словно в ответ на свои мысли. Рыжий кот с темными полосками на спине уютно свернулся калачиком, прижавшись к ней боком. Она задумчиво поглаживала мягкую шерстку.

Первой вернулась Милочка в темно-зеленых бриджах, клетчатой фланелевой рубашке навыпуск и грубых шерстяных носках. Увидев, что еще никого нет, она подскочила к бабе Шуре, крепко обняла её, прижавшись сбоку, и проворковала на ухо:

– За что я тебя люблю, баба Шур, так это за то, что ты всё понимаешь.

– Это ты о чем? – баба Шура стала, как кота, поглаживать фланелевую рубашку. – Молодец, хорошо утеплилась. Надеюсь, по моде.

В дверях появилась Антонина с горой сырников на большой тарелке, а вслед за ней живописно одетые молодые люди.

– Какой маскарад! Алеша, ты так всегда ходи: тебе идет свободное, небрежно мятое!

– Людмила, уймись! – Антонина жестом приглашала к столу. – Лучше сбегай за чайником.

– Тонечка, ты чем их потчевать собралась? Никак сырники? – баба Шура потянула носом. – Водки им налей по полстакана! С перцем. Ведь не ровён час захворают. И сало неси из морозилки: тетя Нюра намедни принесла, у нее соседи недавно свинью зарезали.

– А Милочке я что тоже должна водки налить? – попыталась съязвить Антонина.

– Обязательно. Только меньше и без перца, а то, боюсь, поперхнется с непривычки.

Баба Шура вдруг решительно повернула голову туда, где ей казалось стоят их гости:

– А Вас как зовут, молодой человек? – обратилась она к Кириллу.

– Ох, виноват! Я даже представить тебя не успел (Алексей хотел сказать: во всей этой кутерьме, но осекся, вовремя сообразив, что кутерьму создали они сами). Кирилл Андреевич Воздвиженский, мой старинный приятель.

Алексей сделал театральный жест, указывая на Кирилла, но Александра Владимировна его оценить не могла, а Антонина стояла спиной, как раз доставала из буфета графинчик с водкой. Зато его оценила Ольга, показавшаяся в этот момент на пороге.

– Добрый вечер! С приездом!

Сдержанная улыбка, опущенный взор, коса перекинута вперед. Голубое платье с широкой юбкой и нитка жемчуга на шее дополняли обаяние облика. Молодые люди на мгновенье застыли перед этим явленьем, а Милочка успела бросить:

– А во лбу звезда горит!

– Алеша, как хорошо, что тебе удалось выбраться. Как твой экзамен? – Ольга проигнорировала выпад сестры. – Познакомь меня, пожалуйста, с твоим другом.

Алексей второй раз представил Кирилла, а потом стал путано объяснять, что именно из-за экзамена они так задержались, и вот, дескать, результат – он рукой указал на свой странный костюм. Кирилл молчал и испытывал чувство неловкости не от того, что был одет в чужую, не подходящую ему одежду, а от постоянного внимания к своей персоне: он не мог вспомнить, когда его так кому-либо представляли.

Антонина притащила нарезанное сало (еще не растаяв, кусочки аппетитно горбились на тарелке) и разогретую на сковородке вареную картошку.

– Ждали-то к восьми, – извинялась она, щедро посыпая укропом картошку в глиняной миске.

Положив на стол охапку зеленого лука с белыми головками, Антонина собралась было разливать водку по граненым рюмкам, но Алексей подскочил на помощь – не женское это дело, водку разливать.

– Какая прекрасная мысль вас посетила! – Николай Аркадьевич входил в столовую, демонстративно потирая руки. – А я все думаю: что-то похолодало… Ну, Шурочка, мы с тобой сейчас тяпнем! – Николай Аркадьевич проследовал к своему креслу и совсем было уселся, но увидел новое лицо.

Он проворно встал, отодвинул кресло и, радушно улыбаясь, протянул руку:

– Николай Аркадьевич Березин, с кем имею честь?

Молодой человек вскочил, ответил крепким рукопожатием и сказал просто:

– Кирилл.

После первой же рюмки за благополучный исход переправы напряжение стало спадать. Все почувствовали приятное тепло, стали перекидываться незначащими фразами. Антонина пустила по кругу тарелочку с салом.

Николай Аркадьевич удивленно воскликнул:

– Откуда же у нас такая роскошь?

Но на ответе настаивать не стал, еще больше удивившись, что Кирилл передал тарелку дальше, ничего не взяв. Милочка, раскрасневшись от глотка из граненой рюмки, смачно похрустывала луком и уплетала всё, что оказывалось на тарелке. При этом она, сидя рядом с бабой Шурой, внимательно следила, чтобы и на ее тарелке не было пусто.

– Ну давай я тебе еще картошинку положу. Вот так. Она у тебя как раз под вилкой, баба Шур.

– Зачем мне столько на ночь, неугомонная? Я, может, еще сырник съесть хочу.

– Скажите, пожалуйста, Николай Аркадьевич, – Алексей наконец перестал жевать, – как поживает «ваш» Чаренц? Вы уже, наверное, закончили перевод?

– Э, милый, куда там! Чаренц был очень плодовит. Несмотря на то что я взялся только за его лирику (а у него и поэмы, и проза, и критика), конца этому не видно.

Николай Аркадьевич откинулся в кресле и небрежно бросил на стол накрахмаленную салфетку. Она подавалась ему персонально, свернутая в серебряном кольце.

– И зря Вы, Алеша, иронизируете: «ваш Чаренц». Это весьма почтенная и общезначимая фигура, к тому же трагическая.

– Трагическая? Почему? – вступила Ольга.

Она до этого хранила молчание и незаметно наблюдала за новым гостем.

– Как почему? Так его замучили в 37-ом. За «национализм». А попросту – за любовь к своему народу, – Николай Аркадьевич помолчал, видимо вспоминая о чем-то, что всегда всплывало в памяти при упоминании тех лет, потом покачал головой и, словно стряхнув нежелательную тему, воскликнул, обращаясь к молодым людям: – Выпьем за дам! Здесь такой цветник!

– Я так с удовольствием! – подхватил Алексей и стал наливать Николаю Аркадьевичу и себе.

Кирилл мягко отклонил его предложение со словами благодарности и добавил:

– Лекарственную я уже принял. Больше не могу. Прошу у дам прощения.

Доброжелательная улыбка, сопровождавшая его слова, обеспечила всеобщее понимание и пристальный взгляд Ольги.

Николай Аркадьевич встал, отставил в сторону локоть по старинной манере, но вдруг огляделся:

– А Рената где? – вопрос был адресован Антонине.

– В Москву уехала. К мужу, – Антонина явно не хотела входить в подробности.

– А я почему не знаю ничего? – рюмка зависла в воздухе.

Антонина поняла, что коротко не отделаться:

– Папа, ну она же говорила, что у Антона выставка какая-то в Союзе художников…

– У Антона персональная выставка?

– Да нет, конечно. Он там один из многих. Две-три работы, я не знаю точно… А ты спал после обеда. Она будить не стала.

– Я всегда всё узнаю последним! Ах, Алексей, простите! Вы всё так и стоите с полной рюмкой. За дам!

Они выпили. Антонина стала потихоньку убирать грязные тарелки, отметив, что Ольгина так и осталась чистой. Александра Владимировна поблагодарила Тоню за ужин и объявила, что ночь уж на дворе и пора ей ложиться. Все вскочили вслед за ней. Девочки стали помогать матери перетаскивать на кухню посуду, Николай Аркадьевич отправился к себе, а молодые люди удалились в гостевую комнату, примыкавшую к столовой, вправо по коридору.

4

Напротив каменного дома через двор с западной стороны стоял дом деревянный. Крылечко, сени да две комнаты: одна – налево, другая – направо. Левой пользовались Березины, когда в конце марта переезжали на дачу из Москвы, чтобы застать раннюю весну: цветущие вербы, разлив, прилет грачей, оглашающих парк озабоченными криками. Возвращаться в Москву осенью они, наоборот, не спешили и в середине сентября снова перебирались в деревянный дом. В каменном становилось холодно, а двух печек да плиты, чтобы обогреть все помещение, было недостаточно. Весной по сырым углам еще долго лежал снег. В сущности, на даче долго жили лишь Антонина и Александра Владимировна. Тоня так и не смогла вернуться к работе, хотя и окончила после школы училище и какое-то время трудилась медицинской сестрой. Забота о двух дочерях после кончины мужа, об отце и о потерявшей зрение тетушке требовала всех ее сил и внимания. Большой сад и огород, без которых трудно было прокормить все семейство, тоже был теперь в основном на ее попечении. Пока Николай Аркадьевич завершал московские дела (а он не торопился, предпочитая город деревне) или устремлялся в Москву по окончании лета, Антонина с тетушкой уютно устраивались в деревянном доме, чтобы переждать холода. Александра Владимировна не могла больше помогать по хозяйству, но зато окружала Антонину теплом и лаской, что было для той гораздо важнее: тетушка заменила ей мать. Когда Тоне в 41-ом исполнилось одиннадцать, Ольга Владимировна Березина (Рацкевич) погибла на станции во время бомбежки.

В правой комнате жили сторожа. Когда пустел каменный дом, они нередко перебирались в маленькую каморку за кухней, куда от плиты шел ровный приятный жар. Так и дом не выглядел пустым, и готовить Груня предпочитала на плите. Она ловко двигала чапельником чугунные сковородки с блинами то к центру – пожарче, то к краю – похолоднее, а в другой раз совала ухватом чугунок с кашей прямо в остывающую топку. Всякий раз она ворчала, дескать, жаль, что печка не русская, как у тети Нюры.

Завидев вечером тучу в полнеба, она с трудом сняла с веревки закрутившееся по ветру белье и поспешила, никого не спрашивая, растопить плиту. Дождь неминуемо должен был быть сильным, а «Николай Аркадьевич сырости не любят».

Печка быстро набирала тепло, уютно потрескивая и бросая красные блики сквозь щелку в дверце. Антонина принялась разогревать картошку на сковородке и резать сало. Слава Богу! Все добрались целыми и невредимыми. Груня внимательно посмотрела в дверь столовой, чтобы рассмотреть приезжих, точнее одного из них, потому что к Алексею все давно привыкли. Дождь почти стих. Груня удостоверилась, что дров подкладывать больше не надо, пожелала Тоне спокойной ночи и, накинув брезентовый плащ на голову, побежала через двор в дом напротив.