Buch lesen: «Симоха Рамода»

Schriftart:

* * *

Глава первая

В семье четыре парня и ни одной девки. Младшо́му баловство родителей и помощь братьев, лучший кусок ему, ранний подъем для остальных, работу тяжелую не дают, жалеют и любуются. Все заняты скорняжным ремеслом. Шутка ли из тяжелого сырца сделать легкий мех или мягкую кожу. Труд для мастеров немалый. Достается всем, но только не младшому. К пятнадцати годам Сашка, сын Никодимов, не умел делать ничего. Скорняжное ремесло он невзлюбил, а по-другому, просто ненавидел.

Когда по велению государя Алексея Михайловича всех скоморохов погнали из Москвы, запретили выступать даже на ярмарках, то лицедеи переместились на Север, туда, где в городах много богатеев и мало подгляда. Часть притаилась в столице. Тайно выступали по заказам некоторых вельмож или кочевали по селениям вокруг Московии.

В деревне Свиблово скоморохи устроились за амбаром. Для зрителей оставили места в тени, а сами вышли на солнечный свет. Как только замелькали лоскутные одежды невиданного кроя, замелькали крашенные рожи, задудели свистульки, забили барабаны, народ потащился к месту представления. Первыми наперегонки загорланили два мужика с петушиными голосами.

– Ехал, ехал в Астрахань, покупать себе лохань! – заорал один скоморох.

– Очутился в Вологде, ни себе и ни тебе, – вторил ему другой.

В толпе раздались смешки.

– Шел по лесу за грибами, очутился в волчьей яме, – снова затянул первый.

– К ночи провалилась птица, оказалось, что девица, – завершил второй.

В толпе уже начали смеяться. Пошли дуделки и вылез хоровод из девок, одетых в лоскутные одежды. Потом взялись плясать и в круг выскочил мужик, прошелся колесом, прыгнул через свою голову и дальше передвигался на руках. Остальные приплясывали под звуки дуделок. Вдруг два парня, в вывернутых наизнанку тулупах, в масках медведей из бересты прошлись кругом и затянули:

– Баба печку истопила, да трубу закрыть забыла, – пробасил один.

– Утром нос покрылся снегом, а за ним и уши следом, – пропищал другой.

Выбежала девка, одетая, как баба-яга. Медведи скрестили руки, и она прыгнула на их сплетения. Потом стоймя полетела вверх и задрыгала ногами. Опустилась аккурат на сплетение рук. Потом летала еще и еще раз и в воздухе дергала то руками, то ногами. Народ покатывался со смеху. Сашка, открыв рот от удивления, глядел на происходящее во все глаза. Утром Никодим нашел на столе записку: «Хочу в скоморохи, не ищите. Сашка». Прочитал и тут же побежал к жене с ором:

– Катя, Катя, наш учудил! Со срамными сбежал!

На крик выскочили братья, поняли в чем дело и начали ругать на чем свет стоит общего любимца. Когда немного успокоились, решили пойти по следу скоморошной ватаги и вернуть Сашку домой. За три дня объехали ближние села, деревни, починки, дошли до самого Талдома. Лицедеи будто растворились. Тогда стали думать, как объяснить соседям исчезновение младшого. Стыдно было сказать, что он учудил. Решили заявить о посыле Сашки в Москву к шурину Никодима для обучения сапожному делу. Клим Горохов содержал в столице сапожную мастерскую и считался лучшим сапожником. Лукавство обеспечивалось еще тем, что шурин иногда приезжал в Свиблово закупать шкуры у Никодима. Так и порешили, токмо легче от этого не стало. Катерина все глаза выплакала, Никодим никак не мог понять за что Сашка их так наказал. Ни в чем не знал отказа, кто забижал на деревне, братья вступались намертво. Дел особых не давали, хозяйство на плечах семьи, домашняя птица и скот, посевы, сбор урожая, хранение. Наступили холода. Работы убавилось, но и день сократился до дверной щели. Чуть свет наберет силу и снова темнеет.

По первому снегу в дом вернулся Сашка. Весь в лохмотах, голодный, холодный и злой. Упал на колени и долго просил у всех прощения. При этом приговаривал, что мечты своей не оставит. Никодим от накопившейся обиды отходил его прутьями. Зато братья истопили баню, Катерина достала чистую одежду. На другой день, как по наитию, пожаловал Клим Горохов. Приехал не просто так, кожи ему потребовались. Никодим прежде, чем приступить к переговорам, держал совет с женой. Катерина сказала так:

– На ловца и зверь бежит.

– Ты, Клим, ведь не только сапожник, ты еще и родня мне. Шутка ли сказать, самый родной муж у моей старшой сестры, – начал Никодим.

– Туманно повествуешь. Говори напрямки, чего хотишь, – заявил гость и решил, что Никодим намерен поднять цены на шкуры.

– Мой четвертый сын, Сашок, не имеет никакого влечения к скорняжному делу.

– Понимаю так, что хочешь просить меня взять его в ученики.

– Именно, Климушка, не дай парню пропасть, а я в цене на шкуры сильно подвинусь.

– Думаю так, что коли к скорне твой не потянулся, то и обушка ему будет до печки. Но добавлю, что все обувщики распределены вдоль стен Сретенского монастыря на Красной площади и в Охотных рядах. Мне по наследству досталось место в Кузнечной слободе среди кузен и наковален. Смекаешь?

– Хочешь сказать, что Сашку следует отдать прямиком к кузнецу? – Никодим еще подумал немного и добавил, – значит, выгоду от обучения будешь иметь ты, а учить парня станут другие?

– В случае ежели сапожное дело у него не пойдет. А так нашел чем меня упрекнуть! Я ему приют, кормежку, уважение, а ты все считаешь.

Вошла Катерина, понятно, что она слышала весь разговор.

– Еду Сашке станем привозить. Кузнец, так кузнец. Обучи его хоть чему-нибудь.

– Понимаю вас. Так покажите мне своего сынка.

Через пару минут в горницу вошел высокий крепкий парень. Сам блондин, а брови черные, в голубых глазах озорные искры.

– Здравы будете, господа мастеровые! Звали меня?

– Звал. Пойдешь к нему в ученики?

– Чего ж не пойти, пойду. Я ведь Москвы никогда не видел. Говорят не город, а целое царство.

– Видишь, – голос Никодимыча задрожал, – ему о деле, а он о своем!

– Ты, Александр, – начал Горохов, – к чему охоту имеешь? Или только на печи лежать, да в балде пятерней почесывать?

– Нет, я многое могу. Только пользы с этого никакой нет.

– Например?

Александр ловко опрокинулся и встал на руки. На них и прошелся по горнице, потом вернувшись в нормальное положение, добавил:

– Еще ножи могу кидать в цель, да так, чтобы в дерево крепко втыкались. Плаваю, ныряю.

– А с грамотностью что?

– Считать, читать и писать умею. У нас в семье с этим строго. Все мы ходим в школу при храме. Правда, иногда получаю от батюшки розгами по спине и пониже, но это редко.

– А где выкрутасам научился?

– Один раз, давно, к нам скоморохи приезжали. Увидел, попробовал сам, у меня получилось. Мне понравилось.

– Хочешь научиться шить сапоги? Только говори честно!

– Попробовать хочу, только боюсь, не понравится.

– Тогда вернешься к отцу.

– Дяденька Клим, буду очень стараться! Ведь Москва, это не наша деревня.

– Видишь, родственник, ты ему про дело, а он опять тебе про удовольствия.

– Ладно, иди, собирайся. Мы сейчас с товаром разберемся и поедем в стольный город.

Анюта приняла своего племянника с радостью. Сашке хозяйка дома тоже понравилась. Он стал называть ее тетенька Аня. И в общении освоился очень быстро. Среди других вопросов хозяйка спросила, что Сашка умеет делать. Гость вытаращил глаза и смотрел, не моргая до тех пор, пока она громко и задорно не засмеялась.

– Тесто месить умеешь?

– …

– Крупу перебирать, кашу варить, печь разжигать?

– Нет, не умею. Дома никто меня об том не просил. Моя забота состояла в походах за водой к колодцу, наполнение ею кадушек, шаек, корыт. Будь неладны шкуры!

– Так ты же от этих «неладных» дел и пил, и ел, и одевался. Как же промысел отца можно так обзывать?

– Работы я не боюсь, но хочу, чтобы она меня радовала, была по душе.

По душе Сашке пришлись две операции: снимать мерку с ноги заказчика и плести дратву. В последней он даже проявил смекалку. Увидев буравчик и поняв его основное назначение, он стал использовать инструмент в плетении ниток. Одни концы привяжет к вбитому в стену гвоздю, а другие вставит в буравчик и начинает медленно крутить. Дратва получалась ровная и тугая.

В остальном на Сашку не было никакой надежды. Посему Клим через пару седмиц пошел к своему знакомому кузнецу. Выбор сапожника был совсем неслучаен. У Сильвана то ли от рождения, то ли от тяжелой жизни в молодости присутствовал крутой нрав. С наказанием он всегда торопился, особенно в отношении своих дочерей, а их у него было три. Старшая вот-вот подойдет к невестиному возрасту. Ко всему кузнец совсем недавно помощника своего наладил на выход.

– Свято место пусто не бывает, – начал разговор Клим.

– Ты о чем, сосед, – возмутился кузнец, – коли с добром пожаловал, то проходи. Коли зло имеешь, вертайся назад.

– Дело у меня, Сильван, хлопочу за племянника жены своей Анюты. Парень по жизни никак не определится, хотя семья у него трудовая, скорняжным ремеслом промышляет. Но то ремесло не пришлось ему по нутру. Попробовал его в своем деле, усердие имеется, но терпения никакого. Вот и подумал, может огонь и пот его в чувства приведут. Парень он крепкий, силы уже накопил. Ко всему грамотный, знает счет и вина совсем не потребляет.

– Ну что ж, придется тебе пойти навстречу, – разрешил Клим.

В разговор встряла жена Сильвана:

– Приводи, Клим, приводи, испытаем.

Сперва Сашка боялся огня, искр и гула ударов молотом. Потом, когда в его руках горячая твердыня принимала нужную форму, почувствовал себя победителем. Клим с третьего дня понял, что угодил в Сашкино нутро. При рассказе о кузне его глаза горели сильнее пламени, весь напрягался, да еще начинал руками размахивать.

Отныне по утрам парень крутил дратву, или снимал замеры у заказчиков и потом опрометью бежал в кузню. Даже приезд родителей не смог его остановить или попросить у Сильвана свободное время.

Глава вторая

Фамилия Милославских зазвучала на Москве набатным колоколом, после женитьбы государя Всея Руси Алексея Михайловича на дочери главы рода. Царица Мария Ильинична имела образование, отличное воспитание и по виду оказалась достойной великого звания.

Кабы раньше, то не всяк боярин в курлатной шапке примечал Илью Даниловича Милославского, а ныне за половину версты всяк вельможа начинал ему улыбаться, а при встрече кланяться, а то и обниматься. Гордо заходя через Спасские ворота в Кремль, Милославского поприветствовал Алексинский боярин Степан Гаврилович и начал расспрашивать про здоровье, про жену, детей, про чаяния и желания.

– А что, Илья Данилович, вот благодарность от царя нашего Алексея Михайловича получил. Жаловал меня званием и деньгами. Завод я поставил в своем Алексине железоделательный. Ныне для государства нашего – первое дело, – Степан Гаврилович поклонился и пошел своей дорогой на выход из Кремля.

Илью Даниловича будто из бадьи холодной водой облили. В его голове зашевелилась память. Милославский в Кремль не пошел, вернулся домой. Он уже знал, что в Туле и Кашире такие заводы работают, а теперь еще в Алексине сподобились. Ему отставать никак нельзя. Ни сегодня, завтра наплавят того самого железа и его залежи окажутся никому не нужными.

Милославский кинулся к ларцам с документами. Лихорадочно разворачивал свиток за свитком. Зажгли свечи, а боярин продолжал разбирать бумаги. Уж было решил перенести занятие на следующий день, но вдруг увидел письмо с записью: «Облазил низину в пятнадцати верстах от Малоярославца фрязин Беккер, рудных дел мастер. Возле деревни Росляковка нашел залежи железа в больших количествах. Об том сделана запись в приказной книге сего числа. Подьячий Семен Корноухов. 7089 года, июля месяца, третьего числа». Илья Данилович первым делом перевел год на современный манер и получился 1581. Все верно. Именно Иоанн IV Васильевич Грозный начинал искать железо повсюду. А приказную книгу искать нечего, Москва несколько раз горела.

Ранним утром Илья Данилович поехал в Кремль. Имел уверенность, царь примет его в один день. Не смотря на родственную связь, боярин раньше никогда к зятю не обращался. Подоспел случай, когда можно и отойти от правил.

В беседе с государем Милославский ограничился несколькими фразами и затем предъявил документ. Потом добавил, что земли Малоярославецкие принадлежат его роду.

После услышанного, Алексей Михайлович повелел выделить в распоряжение Милославского все необходимое для изучения этих сведений и, в случае подтверждения, построить железоделательный завод.

Илья Данилович остался доволен собой. Вот так, без лишних хлопот, он за пять минут решил очень важный для себя вопрос дальнейшего благосостояния.

Илья Данилович приказал принести ему перо, чернила и бумагу. Он зажег свечу и приготовился писать депешу старосте. Вдруг обнаружил, что забыл напрочь, как зовут того самого старосту. Открыл бюро и начал искать бумаги по переписке с Росляковкой. Долго Илья Данилович возился с письмами и, наконец, его терпение иссякло. Он подошел к другому шкафу, открыл верхнюю дверцу, налил стопку анисовой водки и залпом выпил. Крякнул и пошел опять к бюро. Сделав пару шагов, он неожиданно вспомнил, что старосту зовут Николай Анисимович Петухов. Вот анисовая водочка оказалась ко времени, не померанцевая и не кориандровая, а нужная анисовая для просветления памяти и письма. Начал он так:

«Господин Петухов Николай Анисимович! Волею государя нашего Алексея Михайловича и своею властию приказываю принять подателя сего документа. С ним следуют стрельцы. Всех тоже обслужить по высшему разряду. После отъезда охраны, а с ней и кареты с кучером, обеспечить людей лошадьми и повозками, выделить в его распоряжение нужное количество крепких мужиков».

В конце концов, Милославскому сильно надоела эта писанина, и он решил закончить это послание так:

«Все, что попросят, исполнять немедленно. Раз в месяц принимать отчет и привозить его в Москву лично мне». Он поставил подпись и, прочитав послание, остался весьма доволен собой.

Утром следующего дня вельможа послал слугу в Каменный Приказ. Наказал идти прямо к начальнику и, сообщить ему волю государя. Надобно получить в распоряжение рудознатца, который прибыл последним из Европы.

– Илья Данилович, осмелюсь сказать, может такого, который себя уже в чем-то проявил?

– Дурак ты, Петруша, эти уже обросли и знакомыми, и бабами. Немцы такие же болтуны, как и мы, может еще и хуже. А я хочу, чтобы все тихо пока вышло. Вдруг бумаги врут! И опозорюсь на всю Москву! В случае неудачи найду, что сказать государю. А вот каждому встречному объяснять будет себе дороже.

Ганс фон Ланге обрадовался вызову к незнакомому ему Милославскому. О таковом он раньше не слышал, но судя по тому, как тянулись перед его курьером дьяки и подьячие, фигура значимая при дворе их царя.

– Здравствуй, господин!..

– Ланге, – подсказал толмач, который вошел в кабинет вслед за посетителем.

– Здравствуй, господин Ланге, слушай меня внимательно, потом дам тебе слово.

Милославский рассказал о старых бумагах, в которых сообщалось о залежах железной руды в конкретном месте.

– Надо тебе, господин Ланге, выехать в эту местность и проверить сказанное в бумагах. Ежели все так, определишь примерный размер залежей и начнешь строительство завода.

– Думаю, что я не один все это буду делать?

– Ясень день!

Переводчик перевел дословно, Ганс наморщил лоб и переспросил. Второй раз толмач перевел так:

– Конечно не один.

До места работ вас будут сопровождать стрельцы. В деревне все организует староста: и людей, и подводы, и рабочих. Он же поможет разобраться с местностью. Говори, что ты думаешь?

После некоторой паузы Ланге серьезнейшим тоном заявил:

– Все у тебя, господин Милославский, легко и просто, но мой толмач ничего кроме языка не знает. Цифры не знает, не знает арифметику, скакать на лошадях и, тем более запрягать их, не умеет. От быстрой ходьбы потеет и задыхается. Мне нужен сильный и сообразительный помощник.

– Староста Петухов будет твоим помощником.

– Я его в глаза не видел, а хотелось бы на человека посмотреть до того, как все начнется. Рабочие, как я понимаю, это обычные крестьяне? Они умеют обрабатывать землю, растить зерно, пасти скот, а горного дела не знают.

– На помощника могу согласиться, а с рабочими проблема – их просто взять неоткуда. Придется учить крестьян.

– Если так, то будем учить. Но еще нужны кирки, молотки и молоточки.

Слово кирка толмач не знал, и Ганс начертил на бумаге контур инструмента. Показал жестами, как им управляются.

– Сколько штук необходимо?

– Для начала по пять каждого инструмента.

– Ганс, пойдешь в Кузнечную слободу и закажешь по своим чертежам. Вот тебе серебряные деньги, этих вполне хватит. Помощника найди среди приказных служек. Выбирай любого, я распоряжусь.

– Сколько времени у меня на подготовку?

– Две недели. Больше дать не могу. Не уложишься, поедешь к себе домой. Мы тоже умеем быть строгими.

Ганс взял деньги, поклонился и развернулся к выходу.

– И еще в твоих полусапожках шагу шагнуть не сумеешь, место мокрое, болотистое. Закажи сапоги для грязи. Неровен час – застудишься и болеть начнешь, а лекарей у нас нету, – молвил боярин в напутствие.

Теплым днем на парадное крыльцо мастерской поднялись двое мужчин. Один – лет сорок, с худым вытянутым лицом, острым носом и тонкими губами; другой – вдвое моложе, с круглой деревенской рожей, курносый и с веснушками. Старый одет был в кафтан не московского покроя, в узких портках и в ботинках с загнутыми кверху носами. На голове была шляпа или кепка, или еще что-то доселе не виданное. По всему видать иноземец. Выходит, молодой при нем – это толмач. Все в точности совпало, когда навстречу им вышел Сашка и начал разговор. Посетители оказались заказчиками сапог. Сашка проводил клиентов в людскую, то есть первое после крыльца помещение.

Туда минут через пять вошел Клим. Из разговора через толмача стало понятно, что заказчик Ганс фон Ланге, немец – бергинженер, служит в Каменном Приказе. Он нуждается в удобных сапогах с высокими голенищами для длительной ходьбы по заболоченной местности. Стало также ясно, что прибыл всего месяц назад и не все еще уяснил для себя, но условия заключенного контракта его вполне устраивают. Клим уточнил требования клиента к заказу, сообщил срок исполнения и стоимость. Когда договорились, перешли к снятию мерок. Здесь уже суетился Сашка с линейкой и замерочной лентой, а Клим сидел за столом и заносил передаваемые цифры на особый чертеж, изображающий ногу. В конце согласовали цвет на кусочках кожи. Почему немец выбрал именно лиловый, для всех осталось загадкой. При расставании Ганс сказал, что если всё ему понравится, то он в знак дальнейшей дружбы угостит мастера настоящим рейнским вином.

Клим с прищуром посмотрел на немца, потом, повернувшись к толмачу, произнес:

– Скажи своему иноземцу, что в моем доме никто никогда не пробовал хмельного, не собираются этого делать и впредь!

Вообще Ланге шел в Кузнечную слободу заказывать кирки, но увидел сапожную мастерскую и решил за один раз сделать два дела. Каково же было его удивление, когда в кузне увидел того же парня, что у сапожника.

– Как тебя зовут? – испугано спросил немец.

Толмач перевел, а Сашка засмеялся.

– Не боись, тебе не чудится. Я был там, и я есть здесь. Зовут меня Сашка.

Через неделю во время примерки немец удивил и Клима, и Сашку. В переводе получалось, что по заданию государя Алексея Михайловича немец отбывает из Москвы за сто верст на юго-запад. Его сопровождает охрана из стрельцов и толмач. Ему нужен молодой, грамотный непьющий помощник. Стрельцы, выполнив свою миссию, вернуться в Москву. Толмач работу помощника не сдюжит, здоровьем не очень силен, а тут придется и амбарную книгу вести, и камни таскать, и лошадьми управлять. На эту должность выбран Александр. Он, Ганс фон Ланге, мог бы через царедворца Милославского оформить приказ. Но ему хотелось все сделать по-доброму. Клим, когда уяснил суть предложения смог только развести руками. Сашка радовался предстоящим изменениям и боялся неопределенности.

– Понимаю, господин Ланге, но до отъезда есть еще семь дней? Надо выполнить ваш заказ. А Сашке просто необходимо съездить в деревню и обо всем рассказать родителям, – все, что мог сделать сапожник.

– Да, да, – почти равнодушно сказал немец.

Глава третья

По истечении двух недель группа Ланге двинулась в дорогу. Сбор состоялся на восходе солнца у Водовзводной, бывшей Свибловой, башни Кремля. В карете, выделенной Милославским, прибыл мастер и его толмач. Карету запрягли парой породистых резвых лошадок. Кучера, мужика лет сорока, одели в темно-синий камзол с блестящими пуговицами и аксельбантом. Стрельцы прибыли раньше всех. Командир по имени Ерема представился мастеру и предложил свой вариант построения группы: впереди два всадника – стрельца на расстоянии окрика, затем карета, остальные восемь воинов попарно на таком же расстоянии и, сзади две резервные лошади, навьюченные тюками с запасной одеждой и провиантом.

Переправившись на другой берег Москвы-реки, взяли курс к Калужской заставе. Карета имела жесткие рессоры, но тряску гасили два мягких дивана друг против друга. Сзади в багажном сундуке лежали перевязанные в тряпицы нужные инструменты, а сверху в холщовом мешке лиловые сапоги. Бумаги и письмо к старосте были при инженере в походном сундучке очень похожем на морской рундук.

Еще раз, прокрутив в голове свои задачи, Ганс закрыл глаза и попробовал задремать, но гордость за себя не давала ему покоя. Он еще раз вспомнил как, не зная обычаев и нравов русских, сумел организовать все по-своему. Ведь сразу по приезду в Россию инженер понял, что русские между собой повязаны какой-то только им известной клятвой и у них в крови недоверие к иноземцам, а может быть и неприятие их.

Выбирать по указанию Милославского среди служек Каменного Приказа помощника Ганс и не собирался. Со многими он уже был знаком и остался не в восторге от их хронического желания что-нибудь урвать, получить большое вознаграждение в любом виде, избежать ответственности за участие в деле. Судьба преподнесла немцу неожиданный подарок в виде независимого, делового и грамотного парня.

Увидев еще раз картинку своей безоговорочной победы, Ганс задремал по-настоящему, и тряская дорога его уже не беспокоила. Толмач и Сашка вели свой разговор. Оказалось, что толмач родом из Нарвы, сын пекаря. Язык иноземный выучил и не заметил, когда. Просто соседи слева и справа оказались немцами. Он дружил со своими ровесниками и общался с их родителями. Достигнув отрочества, стал шутить, что родной язык часто путает с немецким и с польским. Потом пришел стрелец и предложил ему хорошо оплачиваемую работу.

– Я ведь второй ребенок, а всего у нас в семье пятеро. Пришлось с мастером ехать в Москву и неотлучно находиться при нем. Когда все закончится, сам не знаю. Только немец меня домой не отпускает, а здесь еще начали приплачивать за…

Толмач сконфузился и резко замолчал. Через какое-то время он, приоткрыв занавеску, глянул в окно, потом посмотрел на противоположную сторону. С двух сторон их дорогу окружал непроходимый лес.

– Страшно? – спросил Сашка.

– Я вообще лесов боюсь!

– Именно в этих местах безумствовал бандит Карачун. Слышал о таком?

– Расскажи, что знаешь?

– Карачун в своей банде держал только душегубов. Они не щадили ни богатых, ни бедных. Всех убивали через страшные муки. Зимой голых пленников привязывали к деревьям, летом сажали в муравейник.

Толмача передернуло. Сашка голос сделал еще более таинственным.

– Награбленное золото бандиты прятали в пещере. Когда один знаменитый колдун по просьбе окрестных жителей покончил с бандой и его главарем, он дал наказ: «Золото Карачуна не искать. А кто случайно найдет, пусть даже не дотрагивается… В этом случае надо возложить на себя крестное знамение и идти дальше своей дорогой, даже не оглядываясь».

Лес то становился дремучим, то резко обрывался и, тогда взору открывались виды на поля, луга, деревни. Иногда на взгорках стояли барские терема в два, а то и в три этажа.

Вокруг них суетилось много народу. И когда кто-то замечал редкий для таких мест караван повозок, то остальные тоже бросали свои дела и, прикладывая к голове ладони в виде козырьков, наблюдали за странными путешественниками.

Когда солнце стало клониться к западу, начали искать место для отдыха. С трех сторон кустарник, открытый спуск и внизу небольшая речка. Рядом большак, и, судя по лаю собак, где-то находилась деревенька. Разместились строго по военным правилам: в середине карета, вокруг оборона, за ней дозор и охранение. Командир стрельцов Ерема подошел к Александру и доложил о готовности отряда к отдыху:

– Слышь, Александр, – вдруг неожиданно вполголоса заговорил командир, – идем-то мы в мои родные места. Детство и отрочество прошли на берегу реки Поротвы в деревне Овчинино. Оттуда меня барин и забрал в Москву, как известного всей округе мастера кулачного боя. В те времена разошелся в столице Тимошка Анкудинов. Сам он колесил по Европам, а вот его банды именем несуществующего сына Василия Шуйского, бывшего царя, творили на Московии всякие безобразия. Стали набирать в стрельцы настоящих бойцов. Так я и прижился в Москве. Теперь мне в деревне и делать-то нечего. Родители померли, земля отошла к соседям, избенка, рассказывали, совсем завалилась.

– А в Москве-то как живется?

– Сперва тосковал, потом привык. Хочешь послушать про края, куда мы идем? Авось пригодится!

– Буду благодарен.

– Сей сказ неоднократно слыхал я от келаря нашего сельского храма. Мужик он был грамотный, очень книги любил. Соберет детвору и давай рассказывать быль и небылицы.

– Что же сказывал тот самый келарь?

– На Руси первыми городами были Ладога, Новгород и Киев. Киевскую Русь тогда хорошо знали в других странах и государствах. А те земли, куда мы держим путь, назывались Русь Залеская, потому что отделены были от Киева дремучими лесами. Народ, который здесь жил, назывался вятичами. Киевская рать двести лет ходила походами на Залесье, чтобы покорить эти земли и присоединить к себе. Но вятичи знали ратное дело. Могли маскироваться под деревья, уходить под землю. Идет киевское войско, а на него слева и справа летят стрелы и камни. Еще у них были пищальники, такая штука с четырьмя мехами и одной дудой. Ежели загудит, кто с ума сходил, кто в беспамятстве падал на землю, у кого кровь ручьем текла из носа и ушей.

– И куда же делись эти вятичи сегодня?

– Келарь сказывал, что все люди друг с другом перемешиваются. Например, пришли поляки в Киев, всех мужиков в полон взяли или убили, а баб заставляли детей рожать. И получились хохлы.

– Теперь понял, значит, вятичи растворились среди русских.

– Выходит так.

Ерема и Сашка проговорили почти до утра. С рассветом отряд двинулся дальше. После полудня въехали в деревню Росляковка и остановились у самой большой избы, правильно полагая, что именно в ней живет староста.

Когда карета остановилась, путники вздохнули. Правая дверь открылась, и все увидели стоящего на земле Ерему. Лицо его было серым от пота и пыли. Но белозубая улыбка не скрывала радости от окончания путешествия.

– С приездом, господин немец, – сказал командир и протянул немцу руку.

Толмач и Сашка поспешили выйти через противоположную дверь и, оказавшись на улице, с явным удовольствием потянулись. Оглядевшись, Сашка замер от красоты открывшейся панорамы.

Возвышенность, именуемая Росляковской горой, резко уходила вниз и упиралась в низину. Покрытый молодой травой луг очень напоминал мягкий ковер неземной красоты. Этот луг с другого края венчала череда лиственных шапок – скорее всего плакучей ивы, за ними угадывалась река. Вода отражалась на солнце и напоминала сверкающие драгоценные камни. Там, где русло делало поворот, воды видно не было. И в целом охваченная взглядом часть реки, напоминала небрежно брошенное на землю ожерелье. За рекой равнина восстанавливала свои луга, но начинала подъем. Все это заканчивалось полоской леса, казавшейся темно-синего цвета. От леса к реке были нарезаны овраги. Между собой имели расстояние примерно в четверть версты. Александр даже не сомневался в том, что по дну этих оврагов текут ручьи или мелкие речушки. По каждому берегу оврага стояли дома под соломенной крышей, напоминавшие стога сена. Венчала панораму ослепительно белая церковь с шатровой колокольней, мудреным абсидом и куполом. Золотые главки отливали на солнце всеми цветами радуги и побуждали все подобное великолепие увидеть, как можно ближе.

В это же время Петухов Николай Анисимович внимательно прочитал письмо барина и пригласил мастера, толмача и помощника в свою избу. Вскоре к отряду стрельцов и кучеру подбежал приказчик, показал, куда можно отвести лошадей, потом попросил охранников помочь расставить в саду столы и скамейки. Откуда-то налетевшие женщины выносили еду и бутыли, пироги со всякой всячиной, отварных кур, жареных уток, копченую стерлядь, квашеную капусту, медовуху, пиво и наливки. Несмотря на неожиданный визит такого количества гостей, стол ломился от яств. Гостеприимство завершилось пением частушек и всякого озорного речитатива. Командира уложили спать в соседней избе, охранников расположили на сеновале, немцу и его свите отвели горницу в доме старосты. На другой день Петухов приказал подать повозку, в которую сели Ланге, толмач, Сашка и он сам. Все укатили в направлении, указанном на схеме. Отряду стрельцов было велено купать коней в реке, в обед подходить за вчерашние столы, затем сборы в дорогу, так как рано утром отряду было предписано возвращаться в Москву вместе с каретой Милославского.

Петухов оказался знающим хозяином. Стало понятно, что он уже давно разведал места залежей руды. Все постепенно объехали. Затем нарубили кольев в половину человеческого роста. Там, где руда выходила на поверхность, вбивали кол на одну треть. Где подразумевалось копанье дудки, то есть ямы, то кол вбивали наполовину. Николай Анисимович удивлялся выносливости и сноровки инженера и его помощника. Они не проявляли даже признаков усталости.

– Господа, давайте же, наконец, передохнем! Я вот с собой пирогов с зайчатиной прихватил и бутыль кваса.

– Сейчас, Николай Анисимович, вон до того леска доработаем, а там и перерыв сделаем, – скороговоркой проговорил помощник.

К вечерней зорьке работа была сделана.

– Сколь народу нужно подобрать? – спросил староста.

– Для начала десять работников будет достаточно, – перевел толмач в обе стороны.

– Еще две телеги потребуются. Будем свозить добытую руду в одно место.

На обратной дороге инженер закончил делать на бумаге расчеты и произнес, толмач перевел:

– Запасов тут при работе одной печи и одной кузни на сто лет не менее. Так я в отчете и укажу.