Buch lesen: «Пусть сбудется моя мечта»

Schriftart:

Гринев и дворовой котенок

Мама говорит, что в моем возрасте влюбиться невозможно. И что все это мои фантазии, не бывает никаких чувств в восьмом классе. Я стою за выступом стены, отделяющим коридор от кухни, и слушаю, как мама рассказывает бабушке про то, что я вчера ревела из-за «какого-то Сашки». Ну да, да – подслушивать нехорошо. А рассказывать без спросу, о самом сокровенном? О том, о чем с тобой поделились по секрету? Тем более, если это твоя дочь – самый близкий человек на свете?

Слышу, как звенят чашки и с хрустом ломается печенье; как бабушка говорит маме, что надо поменьше меня слушать и побольше занимать делом. Да, да, точно… давайте нагрузим меня к танцам и английскому еще и спортом каким-нибудь. А потом скажем, что я, наверное, дефективная, если не могу нормально учиться. Прижимаюсь к стене, а глаза опять наполняются слезами – и откуда они во мне берутся в таком количестве?! Неделя еще не дошла до середины, а я уже раз восемь ревела. Беззвучно, на цыпочках, поворачиваюсь и ухожу к себе в комнату. Достаю русский, включаю любимую музыку и, отгородившись от этого всего наушниками, начинаю делать уроки. Всё-таки обособленные обстоятельства – это страшная скука. Впрочем, и определения не лучше. И зубрить эти бесполезные вопросы совсем не хочется. Достаю зеркальце и смотрю на себя – не красавица. Лицо круглое, щеки тоже… Глаза – не карие, не голубые. Цвета крыжовника, как говорит мама: не выразительности, не яркости, не глубины. Разве такими глазами сразишь кого-нибудь даже самым нежным взглядом? Ни-ког-да….

Сегодня в школе я весь день старалась не смотреть на Рябинина, а то надо мной скоро начнут смеяться. А Саша Рябинин шептался со своим вечным спутником Свиридовым и даже не заметил, что я на него не обращаю внимания: так увлекся разговором со своим неразлучным другом. Этот Свиридов только и делает, что командует и такой из себя весь лидер. Здоровый такой, да еще и отличник. Рябинин, конечно, на его фоне почти не виден, он вообще такой худенький, маленький и какой-то незаметный. Отвечает коротко, еле на тройку. У доски совсем теряется, еле отвечает – мямля, а не парень. И чего меня постоянно тянет на него обернуться – не знаю… Мне так хочется сказать ему что-нибудь такое, чтобы он наконец-то понял, увидел, услышал меня!.. Но Рябинин не разлучается со Свиридовым и на переменах: включат в телефоне какой-нибудь отстойный рок, воткнут в ухо по наушнику и дружно качают в такт музыке головами, как два дрессированных попугая.

Как попало, но русский сделан. Математику сегодня не задавали, биологию учила еще вчера. Так, осталась литература… Вот уж, что я точно не люблю – так это литературу. Ну зачем, зачем мне этот Гринев? Какое мне дело до какого-то там Швабрина с его самодурством? Пусть стоит себе в углу с остальными швабрами-метелками и не мешает мне жить! Машенька, Петенька, Алексей Иванович… Их же и в жизни-то не существовало, зачем столько столетий обсуждать? Оно – богатство это литературное – уже не только миллион раз устарело, но прокисло, поросло плесенью и напрочь высохло. А это: «Благородство и человек»?.. Совсем они там в своем девятнадцатом веке без ума, что ли, жили: влюбился, вот и бегал. Конечно, он Машу спасал, он же и для себя старался. Да, хуже темы и придумать нельзя… Смотрю в окно, подперев рукой подбородок. Стараюсь думать о положительных чертах Гринева. Что он там, смело пошел на риск?..

…На прошлой неделе в нашем дворе рыжий котенок, дурында маленький, залез на березу – на самый верх. Его туда загнал спаниель дяди Сережи – соседа по подъезду, толстого и вечно шутящего над всеми. Котенок абрикосово-мохнатым дублем солнца качался на ветке чуть не у вершины дерева. Дядя Сережа молча стоял под березой, задрав голову и поставив козырьком руку над глазами. Беспорядочно-пятнистый пес бессмысленно лаял. Бабки, которых словно магнитом тут же стянуло к газону, скособочившись и опираясь на трости, охали, причитали и ругали всех собак на свете. А я смотрела в окно на это все и не знала, что делать. И как-то даже не заметила, как к березе подошел Саша. Только увидела, как вдруг он оказался уже метрах в двух от земли и стал быстро лезть вверх. Ветер толкал березу изо всех сил, и чем дальше, тем больше отклонялась от вертикали темно-синяя куртка, прижавшаяся к черно-белому, как спина спаниеля, стволу. В один момент ветер рванул, и котенок почти свалился с ветки, а Рябинин чуть не прыгнул его ловить. Бабули заохали в голос, разводя руками и хватаясь за сердце. Дядя Сережа забегал вокруг дерева, пытаясь угадать точку падения. А мне было так страшно, что, казалось, мое сердце падает с той самой верхушки вместе с котенком и Сашей. И только когда они Саша все-таки достал рыжика и оба они благополучно оказались на земле, я смогла выдохнуть нормально. Котенок сразу же куда-то ускакал, Рябинин ушел в сторону дома Свиридова, бабки разошлись, а спаниель увел дядю Сережу домой – делать ему во дворе больше было нечего. И почему-то на душе стало так странно. Все казалось таким пустым – словно ничего и не было, словно вот только что – всего несколько минут назад – жизнь Рябинина не могла переломиться об асфальт, ощетинившийся серой колючей массой под чуть не упавшим человеком…

С трудом дописываю сочинение и, зевая, валюсь в кровать. Уголок подушки щекочет нос как березовый листик, и я с удовольствием сбегаю от мира великой и правильной литературы в приятный сон о беззаботных каникулах и ярком солнце.

Следующий день весь был ненормально суматошным. Мама проспала на работу, я проспала из-за этого в школу, впопыхах сложила не те учебники, после второго урока выяснила, что забыла начертить схему дыхательной системы человека. И весь третий урок – литературу – чертила ее заново, взяв учебник биологии у Ленки Полыгаловой. Обсуждение Гринева и Маши немного раздражало, кружась вокруг меня мушино-жужжащим фоном, но особо не мешало. Я увлеклась раскрашиванием разноцветных стрелочек и не заметила, как наступила тишина.

– Тет-ра-ди! – невпопад моим мыслям отчеканила Наталья Васильевна.

Я подняла голову и поняла, что все передают вперед тетради. Сочинение! Вот это да, я же забыла, что сегодня мы сдаем гриневско-швабринские излияния! Что я там понаписала ночью – теперь и не вспомнишь. Полыгалова пихнула меня локтем в бок и сунула в руки тетрадки, переданные с задних парт. Пришлось срочно лезть в сумку и присоединить к общей стопке свою тетрадь. Ладно, одна оценка погоды не сделает, думаю я, оправдывая себя и стараясь загасить тревогу перед замаячившей неизвестностью между призрачной тройкой и нежелательной двойкой. Тетради шмякнулись об первую парту, слились с трех рядов в разноцветную башню с криво слепленными, как у домашнего торта, слоями и переехали на учительский стол. Свиридов под партой включил на телефоне какое-то видео, и они с Рябининым смотрели так сосредоточенно, словно из экрана сейчас должен был вылететь крохотный Боинг. Я отвернулась, чтобы не пялиться на эту слитую парочку.

Вечером в танцевальной студии была генеральная репетиция: следующие три дня нашей студии «Малинка» предстояли выступления во дворцах культуры, которые давали концерты в честь Дня города. Что ни говори, а танцевать намного интереснее и веселее, чем торчать как шпала в школьных коридорах. Праздничные дни, усыпанные блестками, раскрашенные букетами желто-красных тюльпанов и бело-рыжих гербер, отдающиеся эхом долгих аплодисментов прошли так быстро, словно это был один вдох и один выдох. Хотя последний, отчетный, концерт занял почти все воскресенье, и домой я пришла на прямых от напряжения ногах. Есть не хотелось, но мама запихивала в меня капустные пироги и говорила, что меня скоро начнет сдувать ветром, если я похудею еще на два килограмма. Что же, вот это совсем не беда: улечу куда-нибудь высоко-высоко, далеко-далеко – в горы. Буду гулять с альпийскими козочками и прясть из их тончайшей шелковой шерсти красивые туники, которые потом непременно станут мировым брендом. И мои одноклассники – и Рябинин тоже! – будут всем вокруг показывать школьные фотки и говорить: «А ведь я с ней вместе учился».

Девяносто девять слов

В понедельник я шла в школу с настроением, какое бывает только после концертов. Как же это здорово – когда ты на сцене, когда музыка и ты – одно целое! Это вам не математика какая-нибудь с тягостной печалью уравнений. У меня даже выворотность после выступлений становится лучше: носки ступней разворачиваются в стороны легко, изящно, почти как у балетных. Я иду: ноги длинные, стройные, спина прямая, голова высоко поднята, на затылке густой хвост, качающийся в такт шагам; и мне кажется, что мной любуются все прохожие. Дверь школы, конечно, не украшает вывеска «Хореографическое училище», но ведь и здесь могут учиться красивые и талантливые.

Ленка Полыгалова привела мое настроение в норму за полторы минуты, сообщив, что сегодня будет разбор сочинений по «Капитанской дочке», и что Наталья Васильевна уже даже выступила по этому поводу на педсовете: что-то там ее поразило настолько, что это надо вот обязательно обсуждать. Я с отвращением рылась в сумке, перебирая без всякого желания тетради, и никак не могла вытянуть ту, которая нужна на уроке. География с историей прошли в беспокойном ожидании. Хотя… Чего мне ждать страшнее двойки? А уж эту неприятность я как-нибудь переживу: мама знает, что у меня были концерты, и, наверное, простит.

Голова сама, как будто ей управляла чья-то чужая воля, опять повернулась к парте, где сидел Рябинин. Свиридов как раз что-то изображал, гримасничая, как свихнувшийся орангутанг. Он заметил мой взгляд и вывалил изо рта язык на всю длину, еще и скосив при этом глаза. Убогий. И так ни ума, ни внешности, так он еще себя, на голову калечного, уродует. Я повернулась к Ленке и стала делать вид, что мне очень интересно знать, какие именно достоинства и недостатки она нашла у прекрасного и ужасного Петра Гринева. Вот уж кого-кого, а Полыгалову можно не кормить и не поить: главное, книгу ей дайте. И хоть на трое суток в карцер: не удивлюсь, если она даже не заметит перемены обстановки.

По сочинениям она у нас в классе первая: ее всегда хвалят, выделяют. Правда, говорят, что к ОГЭ и ЕГЭ ей нужно отнестись с особым вниманием, потому что Ленкины мысли не укладываются в четкие схемы и алгоритмы написания и выходят далеко за очерченные пособиями границы. Полыгалова к нимбу школьного Чехова привыкла и относится к требованиям экзаменов снисходительно. А я вот слова в тексте всегда считаю, потому что иногда не дотягиваю даже до необходимого минимума в семьдесят слов. Это нас Наталья Васильевна с этого года активно дрессирует в качестве подготовки: структура, количество слов, правила подачи мысли… С ума сойти, в общем. Нам до ОГЭ еще – как до Франции пешком топать, чего нас сейчас-то мучить.

Обреченно пропиликал звонок, предрекая начало пытки. Все зашевелились, расползаясь по местам, как гусенички под дождем: не спеша, с некоторой ленцой и солидностью. Рябинин пропрыгал к своей парте укушенным зайцем – похоже, спятил от общения со своим другом. За ним прогрохотал Свиридов, цепляя на своем пути все учебники и портфели, шмякнулся на стул и откинулся назад с таким самодовольным видом, что можно было подумать – Нобелевскую ему дали.

Наталья Васильевна вошла в класс, и я автоматически съежилась, стремясь занять как можно меньше места над партой и сместить как можно большую часть себя в безопасное пространство под столешницей. Если бы не моя неуклюжесть, такое перераспределение телоположения осталось бы, несомненно, незамеченным. Но я (кто бы сомневался!) умудрилась уронить пенал, из которого тут же во все стороны брызнули ручки и карандаши.

– Ну да, – пристально посмотрела мне в глаза Наталья.

Все, теперь дело добром не кончится. Поверьте бывалому человеку: если учитель смотрит вам прямо в глаза, да при этом еще выдает какое-нибудь многозначительное хмыканье или сам себе что-то под нос поддакивает – считайте, что вам лучше было напроситься на весь день помощником дворника. Школа сегодня – не ваш вариант.

– Ну что же, – задумчиво сказала Наталья Васильевна, доставая тетради с сочинениями из шкафа. – Сейчас мы быстренько пройдем новую тему, а потом обсудим ваши размышления.

Под заунывную лиричность Лермонтова отчаянно хотелось спать. Я прикрывала рот учебником, делая вид, что читаю, а сама до слез зевала. Полыгалова злобно смотрела на меня, пихала локтем и шипела, что «Лермонтов – светоч русской поэзии». Я кивала и думала, что светочей этих – полный учебник каждый год.

– Ну а теперь, наконец-то, мы перейдем к вопросу, которого вы так ждали весь урок, – торжественно и загадочно посмотрела на класс литераторша.

Странное у нее все-таки представление о том, чего мы так ждем. Любому минимально адекватному человеку с семи лет ясно, что ждем мы перемены. А наивные учителя вопреки здравому рассудку умудряются верить, что содержание урока может прельщать больше, чем свобода. Впрочем, если взглянуть на вытянувшуюся, как линейка, Ленку Полыгалову… С ее мечтами все понятно: большая-большая пятерка, которая с трудом влезет на страницу журнала.

– Ребята, – проникновенно произнесла Наталья Васильевна, – творчество нашего великого классика, несомненно, должно было тронуть ваши души. И, как я и надеялась, многие из вас подошли к анализу произведения вдумчиво, с душой. Очень показательно в этом смысле сочинение Лены Полыгаловой, разобравшей образ Петра Гринева тщательно, всесторонне.

Класс привычно покосился на Полыгалову, накрепко застывшую в статусе отличницы. Ленка сидела гордо, не шевелясь, и только щеки ее алели больше обычного.

– Отлично сформулировал свои мысли Миша Кузнецов, – одобрительно улыбнулась литераторша рыжему очкарику – юной гордости школы. – Но сегодня я хочу обратить внимание на другое сочинение.

Наталья Васильевна сделала паузу. Кузнецов равнодушно тер пальцем парту. Кто-то уже начал поворачиваться к соседям и вообще стал заниматься более интересными и нужными делами. Одна Полыгалова сосредоточенно, исподлобья смотрела на учительницу и недовольно морщила нос.

– Мне кажется, ребята, – Наталья Васильевна от волнения прижала стопку тетрадей к груди, – самое главное, это когда мы умеем не только понять замысел автора, но и увидеть прекрасное в людях, которые живут рядом с нами. Писать не об отстраненных понятиях, а о своих одноклассниках, показывая их благородство. Ведь это говорит о том, что мы умеем ценить и любить тех, кто рядом с нами. И замечательно, что вы не боитесь говорить о достоинствах одноклассников прямо, с достоинством, с уважением.

Литераторша увлеклась и не заметила, что в классе повисла тишина. Все косились друг на друга, а клоун Свиридов всем своим видом демонстрировал, как он изумлен речью учительницы, и театрально, в такт ее словам, показывал рукой то на одного ученика, то на другого, театральными жестами вопрошая, о ком таком чудесном идет речь в сочинении.

– Сегодня, я думаю, мы с вами заново познакомимся с человеком, которого, как нам казалось, мы знаем несколько лет. – от волнения Наталья Васильевна часто начинала говорить замысловато, с легкой дрожью в голосе. – Оля Воронцова!

Я вздрогнула и бросила на парту ручку, которой разрисовывала обложку тетради. Что Воронцова? Рисовать, что ли, нельзя? Пришлось отодвинуть тетрадь и подпереть голову рукой, делая вид, что слушаю.

– Оля, что же ты сидишь? Встань, – изумленно спросила литераторша. – Впрочем, если хочешь, оставайся на месте.

Наталья Васильевна положила тетради на стол и, пересортировав их ловким движением фокусника, достала из стопки одну: сиреневая. Моя…

– Долго время я была уверена, что Оля не только не хочет, но и не может писать сочинения, – доверительным голосом продолжила Наталья Васильевна свой монолог. – И переживала, как она справится с ОГЭ, а потом с ЕГЭ, ведь ее тексты по объему зачастую не дотягивали и до шестидесяти слов! Но это, к счастью, тот случай, когда учитель ошибается. Оля подала нам всем пример глубокого понимания жизни, умения связать это с литературным произведением и при этом уложиться в нормативы. Девяносто девять – столько слов в Олином сочинении. Но смысл я оцениваю на хорошую, достойную книгу. Оля, я ставлю тебе пять – заслуженную и справедливую. А теперь я прочту твое сочинение классу.

Я сидела, опустив голову. Где-то под кожей щек полыхал пожар, сжигающий все мысли. Что, что я там написала?! Помнился только сонный поздний вечер да надоедливо-образцовый Гринев…

Класс молча смотрел на меня. Кто развалившись, кто, наоборот, наклонившись вперед. Я никогда не выделялась особо, и чтобы меня разглядывали так – все сразу и вместе – не было никогда даже во время провальных ответов у доски…

Прошелестела, открываясь, тетрадь. Выгнулась мягкими послушными страницами в руках учителя, распахнув перед всеми мою душу – душу, неведомую мне самой…

Наталья Васильевна надела очки и начала читать:

– «Капитанская дочка» – повесть Пушкина о людях девятнадцатого века. В образе Петра Гринева много положительных черт. Гринев, рискуя собой, помогает Маше, попавшей в плен к разбойнику Пугачеву. Это благородно и правильно.

Можно помогать бескорыстно, и не только людям, но и, например, животным. И при этом не выставлять поступки напоказ.

Однажды я случайно увидела, как Саша Рябинин спас котенка, залезшего на березу. Люди собрались вокруг, но никто не хотел рисковать. Саша забрался на дерево, сильно качавшееся под ветром, и сам чуть не упал. Я вижу в этом поступке настоящее благородство: способность помогать и при этом оставаться простым и скромным человеком».

В горле стоял громадный ком, от страха было дышать невозможно. Но еще страшнее было проглотить ледяной шар, забравшийся внутрь меня, в этой странной монолитной тишине. Как сейчас поднять глаза? Как посмотреть на всех? Даже не видя никого, я чувствовала, как все сорок восемь глаз одноклассников изучают меня. Изучают, как непонятную рыбу-мутанта, вдруг вышвырнутую океаном прямо в центр людного пляжа.

– Оля, ты молодец, – умудрялась не понимать ситуацию литераторша. – Ты умеешь наблюдать за людьми, анализировать, делать мудрые выводы. Я уверена, что в будущем ты сможешь, если захочешь, стать психологом. И замечательно, что ты рассказала нам о поступке Саши: он смелый человек! И, действительно, бескорыстный.

По дыханию класса, вдруг отвернувшемуся от меня, поняла, что теперь центром внимания стал Рябинин. И это, наверное, было еще ужаснее: ведь с этого момента я стану для него предателем! Человеком, который подглядывает, а потом рассказывает то, о чем не просят! Переносить все это дальше не было сил. Я одним движением сгребла вещи с парты, закинув в удивленную кожаную пасть сумки учебник и тетрадь, и прыжком рванула к выходу. Где-то за спиной послышались возмущенные возгласы: похоже, я сшибла с соседских парт все, что лежало у края. Но это уже все равно!

Я бежала, бежала, бежала по школе – вниз на третий, на второй, коридор, поворот к лестнице на первый. И мне слышалось, что кто-то несется вслед за мной – почти шаг в шаг. Влетела в раздевалку, прижалась в углу среди свисающих с вешалки старых халатов с трудов и замерла. Барабанный бой сердца почти утих, уступив место отчаянью и тоске. Так сломать отношения с классом, так глупо выставиться! Быть мне теперь изгоем!.. Я подняла руку, чтобы вытереть хлынувшие из глаз слезы, превратившие все вокруг в расплывчатое нечто, и… Передо мной кто-то стоял. Я проморгалась, скидывая с ресниц линзы слез, искажающие мир. Рябинин…

Оля, – тихо сказал Саша. – Оля…

И слезы – колючие от нежданного чувства, столь же непонятного, как и захватывающего душу, – в очередной раз побежали по моим уже почти пунцовым щекам…

Genres und Tags

Altersbeschränkung:
12+
Veröffentlichungsdatum auf Litres:
09 November 2018
Schreibdatum:
2018
Umfang:
80 S. 1 Illustration
Rechteinhaber:
Автор
Download-Format:
Text
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
Text, audioformat verfügbar
Средний рейтинг 4,2 на основе 131 оценок
Text
Средний рейтинг 4,8 на основе 4 оценок
Text, audioformat verfügbar
Средний рейтинг 4,6 на основе 17797 оценок
Text, audioformat verfügbar
Средний рейтинг 4,8 на основе 177 оценок
Text, audioformat verfügbar
Средний рейтинг 4,8 на основе 11 оценок
Text, audioformat verfügbar
Средний рейтинг 3,7 на основе 6 оценок
Text
Средний рейтинг 5 на основе 1 оценок
Text, audioformat verfügbar
Средний рейтинг 3,9 на основе 195 оценок
Text
Средний рейтинг 4,3 на основе 7 оценок