Стояла поздняя осень, почти зима. Суровая и бесснежная. Низкое небо давило на голову, рождая идеи непонятного содержания… Наш главный редактор желал немедля внедрить их в жизнь.

Он сидел за своим столом, пил из кофейной чашки нечто, что вовсе не было кофе и, слегка заплетавшимся языком, вещал:

– Мы теряем молодых читателей. А все почему? А п-пытому, что газета застегнута на все пуговицы!.. Весь город пишет о сексе, а что делаем мы?.. Не пишем! И всем насрать!

Он гневно озирался вокруг. Все тоскливо молчали.

– Что, скажете, не насрать?! – восклицал Шеф. – Как больше денег требовать, так вы знаете. А как лучше работать!.. Вот ты, Ровинская. Что ты можешь сказать о сексе?

Застигнутая врасплох, за раздумьями о предмете, я открыла и снова закрыла рот. О сексе я могла сказать очень мало. Я еще помнила, как выглядит мужской член, но в руках давно не держала. Стыдясь и краснея, я пробурчала себе под нос:

– У меня секс – андэ.

Все в кабинете к тому времени уже знали, что «андэ» по-корейски обозначает «нельзя». Как и то, что «Секс – андэ!» называется моя, почти готовая книга.

– Это все потому, что ты в такой жуткий красный цвет покрасилась, – загрустил редактор, разгадав мой маневр. Неосторожно взглянув на меня, он дрогнул и сделал слишком большой глоток. Прохрипел примирительно: – Тебе так хорошо было беленькой!

– Я не знала, что эта хрень вопьется так намертво!.. Я думала, получится рыжий цвет. Ну, или красного дерева…

– Интересно, прям, чем ты думала, если ты сидела? – в пустоту спросил Чуви. – Скажи уж прямо, что набухалась и не ведала, что творишь…

Шеф резко взмахнул рукой, велев ему замолчать:

– Слушай, Ровинская! Я тут к чему клоню. Ты же у нас не просто Морковка, которая не умеет читать инструкции на флакончиках. Ты же – Секс-Андэ, молодая писательница и хостесс! Кому еще заниматься сексом, как ни тебе?.. Как будет «можно»? «Дэ»? Вот! Я уже название придумал для рубрики: «Секс дэ, первая кровь». Когда твоя книга «Секс – андэ!» станет бестселлером и все захотят узнать, что там было дальше, ты такая – хоп-па и продолжение достаешь! – под смех собравшихся, он еще раз на меня посмотрел, стараясь не выдать личного впечатления. – Девка ты… кхм… сочная. Все получится!..

– Ей бы слегонца «сок» согнать, перед тем как пытаться, – грызя ногти, не унимался Чуви. – Литра три, но десять было бы лучше.

В кабинете совсем уж гнусно и по-гиеньи заржали.

– Но же про спорт пишу! – попробовала отмазаться я, так же безуспешно пытаясь натянуть на жирные ляжки свитер.

Очень живо представила себе, как приношу игроку газету с его интервью, а на соседней полосе стоит рубрика «Секс – дэ!». Представила гогот из раздевалки и сальные комментарии. Представила так хорошо, что мне мгновенно сделалось плохо.

– Все под контролем, – колышась от смеха, Шеф подавился бухлом. – Никто не догадается, что ты – это ты. Ты псевдоним возьмешь, – он выдержал паузу и торжественно произнес. – Ангелина Злобина!

И все заржали еще заливистее: так звали героиню в «Сексе андэ!» и это все знали.

А еще так раньше звали меня.

Глава 2.

«Женсовет при свечах»

На нашей уютной кухоньке горели толстые свечи.

– Скажите мне правду! – требовала я, пожирая сосиску. – Я сильно свинья?

– Нет, – горячо возразила Богданова. – Кан – мудак, это всем известно…

– При чем тут Кан?! – настороженно уточнила я.

– Эээ… Просто так. Вспомнила… Эээ… Вон он, в окне…

Мы трое, не сговариваясь, посмотрели на Димин дом. Это было не трудно. Темнота, как в области проктологии, не посмела коснуться новой четырнадцатиэтажки. Она насмешливо светилась, во тьме квадратами окон.

Димины были без штор.

Бросая вызов конкурентам и снайперам, Кан расхаживал взад-вперед, прижав к уху трубку и орал, на кого-то, яростно размахивая рукой. То ли подбадривал, то ли дирижировал кем-то на расстоянии.

Утром у нас во дворе прорвало трубу.

Бонечка, с утра была дома и видела все. Почти. Она болела птичьей болезнью перепил. Сидела на подоконнике, пила свой рассол. Во дворе голосили бабки. Строители неспешно чесали репы. Из асфальта бил гейзер. Вода, красивыми волнами застывала на тротуаре.

Стороны никак не могли прийти к соглашению. Бабки хотели горячей воды, работяги – бутылку огненной. Бабки кричали, что станут жаловаться начальству. Работяги ржали, как кони и тут… кто-то вспомнил, что в наше время жаловаться надо не В ЖЭК, а совсем в другие структуры.

Три минуты спустя, рыча, фырча и меся колесами ледяную кашу, место действия украсил огромный джип. Стройный мужчина в черном, спрыгнул на землю. Бабки расступились пред ним, как море пред Моисеем и вновь сомкнулись за его могучей спиной.

– Что за хуйня? – рек прибывший.

Строители оробели.

Какое-то время они все вместе смотрели, как из асфальта бьет кипяток. Затем Кан опять воздел руку и строители принялись за работу!

Принялись так резво и резко, что у Бонечки от их мельтешения померкло в глазах. Она бросилась в туалет; рассол фонтаном хлынул из горла… и свет погас! Это строители повалили бульдозером электрический столб.

– Позвони ему! – заявила Бонечка.

Я посмотрела в окно. Дима бывал ко мне расположен. Но время и место, все время назначал сам. Вчера он мне, разве что в лоб не плюнул.

– Я лучше уж посижу без света, чем полежу при свечах.

Бонечка рассмеялась и наклонилась, чтоб прикурить от свечки.

– А где Макс, вообще? – спросила я. – У него ведь тоже нет света!..

– Без понятия. Он не берет трубу. Либо копает себе могилку в лесу, либо трахается.

– Или, работает, – вмешалась в беседу Ирка. – Знаете, такая новая хрень: делаешь что-то полезное, а тебе за это платят.

– Неутомимый труженик, – обобщила я.

– В отличие, от тебя.

Самая успешная из всех нас, Ирка была настроена и меня подтолкнуть к успеху. Невзирая на то, как этот «успех» пугал. Я вообще не выносила стресса, я хотела бухлишка, любви и назад в Корею. А Ирка хотела, чтоб я работала, продвигала книгу про «Секс андэ!» и пить бросила.

– Дура, что ли? – взвыла она, словно прочитав мои мысли. – Тебе двадцать один год, у тебя выходит книга и дают собственную рубрику!.. А ты сидишь, как… тупая, – Ирка явно хотела сказать «Богданова», но в последний момент сдержалась, ибо Элина сидела с ней рядом. – И хочешь все бросить!

– Рубрика в газете, – вмешалась Бонечка, закатывая глаза. – Х-ха! Достижение!

Печатные СМИ, по ее словам, существовали лишь потому, что в стране по-прежнему не хватало туалетной бумаги.

– Но что ребята подумают? – воскликнула я, вновь озаботившись мнением хоккейной команды.

Ирка деликатно смолчала. Я зло прищурилась, услыхав в ее молчании: «Нужна ты ребятам, чтоб они о тебе думали!» Бонечка деликатностью не страдала. Сказала вслух:

– Они и не заметят, не ссы. Кроме тех, кто работает в «МД», никто его не читает.

Когда-то она и сама работала на «МД». Как обычно, несколько месяцев. Молодая, да ранняя, Элина успела поработать во всех городских газетах, но ни в одной из них не сумела оправдать ожиданий. Из «МД» ее тоже уволили. За то, что слишком талантлива.

Так, во всяком случае, утверждала сама Богданова. По словам оставшихся, Элина сильно пила. Это повышало ее самомнение, снижая при этом производительность. Чтобы быть уволенной; из нашей конторы; ЗА ПЬЯНСТВО!!! надо было особенно постараться.

Она смогла!

Теперь Богданова сидела на «Даль-ТВ», ведя войну с редактором спортивной редакции по кличке Хомяк. По собственным словам Бонечки, Хомяк ненавидел всех, кто выше его ростом, баба и любит ХК «Амур». Богданова подходила по всем категориям.

Но мы-то с Иркой знали: на «Даль-ТВ» она висит на тоненьком волоске по той же причине, что и в «МД». Из-за бухла. Висит, потому что Кроткий из жалости, как-то намекнул Хомяку, что врежет ему в лицо, если тот не прекратит обижать Богданову.

Хома прикинул силу, с которой Макс бьет, помножил на его габариты и кротко отстал.

– Если ты перед камерой, тебя знают все, а ваши рубрики – фи-и-и, – не подозревая о моих мыслях, Элина подперла ладонью ухо и протянула стакан. – Мы пьем или что?..

– Разговариваем, – напомнила Ирка, тщетно пытаясь отодвинуть бутылку, но Бонечка все равно до нее добралась, едва не опрокинув все свечи.

Последовало короткое препирательство в стиле «Ты пьяная! – Нет, не пьяная!», после чего Богданова заполучила остатки вина и, довольная, тут же их проглотила.

Прямо из бутылки.

Какое-то время она сидела не двигаясь. Склонив по-совиному голову к одному плечу, прислушивалась к своим ощущениям. Потом возвестила:

– Нет. Не торкает… Ёпа-мать! Займите денежку до зарплаты?

Ирка вздохнула. Она единственная в нашей квартире получала ЗАРПЛАТУ. Моей хватало только на то, чтобы купить сигарет и скинуться на бухлишко. Бонечка же просто занимала у всех, кто по какой-то причине не мог отказать ей. Тем и жила, смеясь, что долги возвращают трусы.

– Только на пиво, ясно? – спросила Ирка, понимая, что не получит своих денег назад.

Бонечка умильно кивнула. Когда ей нужно было «догнаться», она могла унижаться до бесконечности. Ирка вздохнула и с брезгливым презрением отслюнила пару купюр. Не заметив, или же притворившись, что не заметила ее взгляда, Элина защебетала, как канарейка и, прямо в тапочках, убежала в холодную темноту.

– Интересно, когда до нее дойдет, что во всем квартале нет света и ни один ларек не работает, – не сдержалась я, – она вернется или до следующего квартала в тапках дойдет?

Ирка мне не ответила. Какое-то время она стояла, вслушиваясь в удаляющиеся шаги, затем накинула цепочку на дверь и села за стол. Заговорила короткими рубленными фразами.

– Послушай меня. Пять лет назад, Богданова была смазливой тоненькой девочкой с задатками хорошего журналиста. Совсем, как ты, Лена.

Я кивнула: такие легенды ходили, но я в них не верила. С нами жило нечто опухшее, скандальное, с невероятно толстыми бедрами и такими ядреными ляхами, что когда Богданова садилась на стул, они свисали с него, как собачьи брыли.

Нечто бухало, словно Хемингуэй и рассуждало о блядстве в литературе. Часть речей предназначалась конкретно мне – за книгу о хостесс, часть – Донцовой. За громкий успех. Остальные спичи служили прославлению будущего труда, который Бонечка непременно напишет, как только… выйдет замуж и родит «ребятенка».

Чем это могло помочь ей в творчестве, Элина не уточняла. Лишь плакала. Главное препятствие состояло в том, что замуж и рожать она хотела непременно от хоккеиста. А хоккеистов, желающих жениться на Бонечке, все не было. То ли они все комплексовали, зная о ее увлечении Линдросом, то ли она недостаточно ясно ждала понять, что хочет за кого-нибудь замуж…

В зависимости от степени своего опьянения, Элина готова была рассматривать обе версии. Но в писательстве ее и это не продвигало.

– Ты знаешь, женщина всегда теряет многое, когда предлагает саму себя, – сказала Ирка. – Потому что, когда ее не хотят покупать за назначенную цену, сумму приходится постоянно снижать. Это ломает самооценку и сказывается на внешности.

Я молча макала палец в застывающий на блюдечке воск. В глубине души я была уверена, что лично мне ничего подобного не грозит! Разумеется, я скоро выйду замуж за американца… Уеду в Штаты и забуду все это, как страшный сон. Зачем вообще работать?.. Разве что только хостесс… У Димы?

Здравый смысл, слегка осоловевший от алкоголя, вяло твердил: куда тебе к Диме, а, толстожопая?! Тебя теперь даже Агазар не возьмет. Но я велела внутреннему голосу замолчать. К следующему лету, в этом я была уверена аб-со-лют-но, я точно сброшу эти лишние килограммы. Всего-то три… Ну, хорошо, пять!.. Семь. Нужно только собраться с духом и сесть на диету!..

«Да, уж соберись! – верещал здравый смысл. – Напихайся в последний раз шоколадками и все – диета!»

– Я неспроста заговорила о Бонечке, – снова заговорила Ирка, глядя куда угодно, только не на меня. – Ты все время над ней смеешься, но правда в том, Лена, что Бонечка – это ты.

Я подавилась собственным превосходством и подняла глаза.

– ЧТО-О?! Я?!!! Я – толстая, как она?

– Да, – подтвердила Ирка, – ты – толстая. Но самое худшее, что ты ничего, кроме интервью не пишешь. Ты, как и она, сливаешь талант в дыру. Может, вы с Бонькой до сих пор не заметили, но ваша подруга Шафранская – уже ведущая собственной передачи. Ты – автор книги. Сейчас. Но когда книга выйдет, публика захочет увидеть танцовщицу-хостесс, а не разожравшуюся свинью. Угадай с трех раз, кого же они увидят?

Мои зубы скрипнули.

– Ты должна что-то сделать, пока все еще не поздно! – твердо сказала Ирка. – Эта рубрика – шанс что-то доказать, как профессионалу. Возможно, последний. Другого такого шанса может уже и не быть. И возьмись ты, мать твою, за себя! Хватит уже бухать у окна и смотреть на Кана!

Я онемела и замерла! Я была уверена, что моя любовь – тиха и неразличима. Взгляд предательски метнулся на Димины окна. Он уже перестал носиться по комнате и теперь курил в распахнутое окно. Наверное, выебал мозги собеседнику и теперь с удовольствием перекуривал.

– Где я возьму столько мужиков, чтобы вести еженедельную рубрику? – огрызнулась я.

– Придумай кого-нибудь, – сказала Ирка, окидывая меня выразительным взглядом. – А для начала прекрати напиваться всякий раз, когда тебе грустно. И прекрати жрать. И еще, по Кану: если ты не в курсе, он тебя увидел и охренел!

Сила инерции растянула губы в самодовольной улыбке. Все я помнила. Дима пялился на меня через зал танцевального клуба и, не веря глазам своим, что-то спрашивал у Ирки и Бонечки.

– Спросил, зачем я в такой жуткий цвет покрасилась? – предположила я.

– Не-е-ет, – ответила Ирка зло. – Он спросил, цитирую: скажите мне, что она ест – я не буду.

Я подавилась куском, который жевала. Самооценка рухнула на пол и разлетелась на тысячи кровавых кусков.

– Мудак!

– Да, мудак, тут никто не спорит, – сжалилась Ирка. – Но давай в таких вопросах будем полагаться на мудаков: они не соврут из вежливости… Черт!

Она поднялась, заслышав бег молодого слоненка, сумевшего раздобыть бухло, скинула дверную цепочку и положила руку на ручку двери.

– Я знаю, что ты сейчас думаешь. Что Кан ни черта не понимает в женщинах, невзирая на то, что вами торгует. И я тебе сразу отвечу: Богданова тоже думает, будто все еще хороша собой.

Глава 3.

«Утро субботы»

Я проснулась посреди ночи со странным ощущением чистоты. Сознание еще потягивалось в истоме, как бывало всегда, когда я просыпалась в ночи. Обычно, ощущение карусели наваливалось не сразу и у меня всегда было несколько мгновений вообразить, что я не пьяна. Потом накатывало все сразу. Тошнота, сушняк и отвратительное чувство вины за все, что я по пьяни наделала. Я напряглась, сканируя уровень алкоголя в крови.

«Что я делала вчера?»

Я рывком сжалась, натянув на голову одеяло и замерла в ожидании приступа чувства стыда… Но тело молчало. Тошнота и стыд не накатывали. Сушняка не было. И тут я вспомнила! Я ведь со вторника ничего не пила.

Совсем! Вчера ночью, я никому не звонила. Не писала СМС, не валялась на лестничной площадке, как перевернутая обдолбанная черепаха. Я была дома. Всю ночь. Спала!..

И мне сегодня нечего было стыдиться.

Я приподнялась, не в силах поверить в происходящее лежа. Комната не кружилась и не дрожала, по ней не летали ни искры, ни мушки, ни прочие потусторонние предметы. Не понимая, что тогда могло меня разбудить, я прислушалась.

– Лена… Лена…

По коридору из ванной, шлепая по полу ладонями, ползла Богданова. Я вышла – взглянуть. Как и предсказывала Ирка, глазами трезвого человека, человек пьяный выглядел ужасающе.

– Бля, Лена, – прохрипела Элина, – я умираю… Принеси мне воды.

…Утром, когда Бонечка, выблевав лишнее, забылась тяжелым сном, встала ко всему привычная Ирка. Я уже сидела на кухне, поджав под себя ступню и без всякого удовольствия рассматривала ужасно рыхлую ляжку.

– Я – жирная! – трагически сообщила я.

Ирка зевнула, закрывая ладонью рот и сладко причмокнув, посмотрела на собранный в горсть целлюлит.

– Я знаю, – сказала она. – Признание – первый шаг к очищению. Теперь твоя задача как можно скорее сбросить…

Она хотела еще что-то мудрое мне сказать, но в дверь постучали и я чуть не свалилась со стула, запутавшись в собственных ногах.

– Да это всего лишь Макс, – успокоила Ирка.

– Он увидит мои жирные ляхи!

Ира деликатно прокашлялась. Я с ужасом вспомнила, что он уже видел меня. Толстую, опухшую, пьяную, блюющую… И мой целлюлит – далеко не самое мерзкое в этом списке.

– Пойду надену халат, – простонала я.

– Сперва цепочку с двери сними, – посоветовал из тамбура Макс.

Я пролетела мимо. Если это слово позволительно употреблять человеку, чьи ляжки не влезают на табуретку. «Протопала, как Годзилла на Токио!» – так будет честнее.

Халат не сходился. Выругавшись, я в отчаянии влезла в спортивные штаны. Натянула футболку и набросив сверху халат, причесала волосы. Слишком озабоченная жопой, я не сразу обратила внимание на лицо. А потом, внезапно отметила: какие ясные у меня глаза, когда не глядят поверх опухших мешков под ними. Я замерла, поворачивая голову то вправо, то влево. Видение не пропало. Да, толстая, но не мерзкая. Вовсе нет. Даже хорошенькая, если не брать в расчет второй подбородок. Я вскинула голову, чтобы он не сразу бросался в глаза и пошла обратно.

На кухне пахло кофе, и Ирка негромко переговаривалась с Максом.

– …в самом деле? Может, у нее просто деньги кончились?

– Я это слышала!

Макс обернулся, и кислая мина сменилась на удивленную.

– Охренеть! – сказал он вслух, со свойственной ему «деликатностью». Видимо, отметил мои ясные очи.

Я промолчала, не уточнив. Я всегда при виде него робела. Особенно, когда Кроткий был в своем братковском прикиде. Но сейчас, в ярком свете утра, сосед казался всего лишь очень крупным, хорошо прокачанным молодым человеком, бритым под полубокс. Его загривок был миролюбиво опущен, цепь безголовой змеей валялась среди тарелок, а кожанка висела на стуле.

Он был весьма красивым молодым человеком, – должна сказать, – с дерзким смуглым лицом и свежим засосом на шее. Я тихо вздохнула: везет же кому-то.

В случае Макса: каждую ночь – разным.

– Ты что, умерла и возродилась, помолодев? – он ухмыльнулся и закусил губу.

– Да прекрати ты, – приказала Ирка, которая была той единственной, что смогла отказать ему. – Чтобы бросить пить требуется больше храбрости, чем ты думаешь!..

– Ты похудела что ли? – не унимался Макс, рассматривая меня. – Не пойму, в чем прикол. У тебя лицо какое-то другое.

– Это отек спал, – сказала Ирка, разбивая на сковородку яйца. – Ты поправила текст?

– Что за текст? – справился с собой Макс. – Интервью? С кем? Дашь мне почитать?

Макс был большим хоккейным фанатом.

Порой, когда на него находило лирическое настроение, он пытался мне втолковать, что талант пропивают, даже если он есть. Еще как пропивают. Если не верю, то почему бы мне не взглянуть на Богданову. Когда ему было не до лирики, Макс выражался прямее.

– Это в новую рубрику. Про секс…

Я съежилась под его насмешливым взглядом, ожидая, что Макс проломит хрупкую корочку самоуважения; одной единственной грубой шуткой. Но он лишь хмыкнул, явно вспоминая про собственный опыт и придвинул к себе тарелку с яичницей.

– Кстати о сексе, – сказала Ирка, имея в виду «Секс андэ!», – ты говорил с Каном?

Я нервно дернулась.

Ирка уже давно вынашивала идею уговорить Диму, развесить рекламные плакаты по офисам. И взять пару коробок книг, чтобы продавать их девочкам, которые только собираются поехать в Корею. Кан почти согласился… но на прошлой неделе встретил меня.

– Он сомневается, – коротко бросил Макс. – Сказал, что стоит девочкам разок посмотреть на автора и они побегут от него быстрей, чем он, в свое время, от моджахедов.

Я покраснела, проклиная Диму, Макса, себя… Захотелось напиться и погрузиться в спасительное тепло разливающейся по венам «анестезии».

– Она похудеет, – сказала Ирка уверенно. Как рекламный агент издательства, она ждала этого момента два года и не собиралась проигрывать какому-то целлюлиту. – Сейчас два килограмма слетит просто без бухла. А если еще начать тренировки и на диету сесть, она через пару месяцев снова станет конфеткой… А ну-ка, закрой эту дверцу и даже думать не смей!

Ее взгляд был подобен визжащей циркулярной пиле. Превозмогая себя, я отвернулась от коньяка и ограничилась кофе, сев подальше от Кроткого. Через всю кухню Макс мрачно смотрел на меня, тщательно пережевывая яичницу.

– Блядь, я тебя прошу: перекрасься… Когда я это вижу, мне кажется, что ты довыебывалась и Кан тебе башку прострелил.

– Крестись! – огрызнулась я.

Он фыркнул, нисколько на меня не обидевшись. Он был выше этого. Не будь я частью интерьера, в котором ему готовили, Макс даже разговаривать бы со мной не стал.

– Ты, правда, была танцовщицей?..

Я задохнулась негодованием. Ирка сделала знак молчать. Вчера мы с ней составляли план похудения и карьерного роста, для чего отобрали несколько старых снимков для вдохновения. И Ирка молча взяла альбом с холодильника и сунула его Максу.

Тот ухмыльнулся ей, придвинул его к себе и подавился яичницей. Широко распахнутыми глазами, ухватившись рукой за горло, он смотрел то на снимок, то на меня. И я не ощущала себя польщенной, скорее, наоборот.

– Это – действительно ты?

– А кто еще?!

– Твоя сестра-близнец, которую ты сожрала после пьянки.

– Прекрати, а? Дай сюда!

Макс прекратил, но альбом не отдал.

– Стой-стой-стой! Я тебя где-то видел…

Он задумчиво листал его взад-вперед. Я ждала, что он вспомнит до-корейское лето, но он сказал:

– В своих мечтах эротических…

Я прямо покраснела, польщенная.

– Запиши это мне в альбомчик. Как мотиватор.

Кроткий вздохнул как-то странно и посмотрел на меня. Теперь в нем проснулись бабник, бизнесмен и менеджер по развитию.

– А я-то думал, чего Кан такой весь выдержанный. Он знает, что там, под слоем твоих жиров…

– Да отвяжись ты от меня со своим Каном! – прошипела я, выпуская дым из ноздрей. – Он тебе платит что ли, чтобы ты меня изводил?!

– Нет, конечно… Я делаю это бесплатно, потому что сам тебя терпеть не могу.

«Идиот!» – яростно, но молча, подумала я.

– Он тебя трахал? Ну, раньше, когда ты была худой.

– Нет.

– Но тебе хотелось бы?

– НЕТ! – рявкнула я, теряя терпение и ненавидя его до самых глубин души.

Макс рассмеялся и потер руки. Я раздавила окурок и допила кофе. Вмешалась Ирка.

– Макс, хватит!

Он отмахнулся:

– Ты что, ничего не жрешь?

– Я на диете!

– Ты через пару дней сорвешься. Нельзя голодной сидеть. Есть надо, но понемногу. Каждые три часа какую-нибудь мелочь ешь. Творог там, яйца, бутерброд с сыром и ржаным хлебом. Сладкое, шоколадки, пиццу, печенье – все на хер. Забудь. Есть надо, но только правильно. Гречка, овсянка, курятина без кожи, яйца, творог. Короче то, что я ем… Да, и воды пей побольше.

Я посмотрела на его бицепс, без капли жира и хмыкнула, признав, что в его словах есть смысл. Кроткий по инерции чуть напряг его, как делают все мужчины, которые ходят в зал. Потом опомнился и расслабил.

– Но самый главный секрет: надо бросить курить.

– Да меня же порвет на части, как хомяка!

– Если бы я так распустился, я бы сам себя на части порвал.

– «Спасибо»!

Макс сделал широкий жест, мол, не за что; провел куском хлеба по тарелке и поднялся, чтобы положить ее в мойку.

– Блин, где же я тебя видел? – он снова принялся листать мой альбом, и я его забрала, опасаясь, как бы он на самом деле не вспомнил.

Макс поднял голову и чуть прищурил глаза.

– Если бросишь курить, это перебьет тебе тягу к алкоголю и жрачке. Тебе будет так хотеться курить, что все остальное просто отойдет на второй план. Ты будешь срываться, но первым делом на сигареты.

Он снова посмотрел на меня, явно собираясь сказать какую-то гадость, но передумал.

– Сколько тебе лет, мать?

– Двадцать два, – ответила я.

У Макса выпала челюсть.

ДЕКАБРЬ 2002.

Часть вторая, в которой измученная трезвым взглядом на мир, я начинаю резвее работать лапками.

Глава 1.