Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 5: Экзамены

4

Встречая пришедших на экзамен по анатомии, преподаватель Лысков запускал на кафедру только того, кто был готов отвечать. Дрожащим предлагалось ждать либо перед дверью, либо в амфитеатре. Радостно поприветствовав ребят «единички» двенадцатого января, Павел Константинович признался, что соскучился. Со многими ребятами элитной группы молодой анатом подружился прошлой осенью в колхозе. Да и занятия с ними проходили обычно весело. Забавный хоккеист Миша Соснихин, маленький гимнаст Миша Ячек и ворчливый легкоатлет-десятиборец Миша Шумкин не давали соскучиться и вовсе.

– Миша, возьми проксимальное прикрепление, а не дистальное, – просил Лысков Шумкина, пробовавшего разглядеть мышцы, фиксирующие лопатку. Соснихин, думая, что это ему, тут же откладывал в сторону макет таза и брал части грудной клетки.

– Да нет, Миша, это я не тебе и не про кости, – поправлял учитель хоккеиста, и советовал: – А стернум лучше поставить правильным концом. Тогда ты поймёшь, что вилочковая железа прячется как раз за мечевидным отростком.

Ячек с удивлением крутил в руках пинцет, пробуя взять его то ближе, то дальше, а в результате роняя.

– Миша, это же не тебе сказано. Ты продолжай отделять брызжейку от брюшины.

– Палстиныч, здесь нет брюшины, – заверял Шумкин, разобравшись с прикреплениями мышц плеча.

– Шумкин, и слава богу, что брюшины нет на спине. Кстати, Миша, скажи нам, где она находится.

– Я? – взвизгивал Соснихин, кое-как вставив рёбра в предназначенные им отверстия грудины, – за что, Палстиныч?

– Да при чём тут ты, если речь идёт о животе? Миша, ты видишь вон ту полупрозрачную серозную оболочку, тонкую и блестящую. Оттяни её.

Ячек, убедившись, что смотрят на него, изо всех сил тянул что-то из Борюсика. Так впервые назвал анатомическое тело для опытов старшекурсник Галицкий, в результате имя сопровождало труп уже четвёртый учебный сезон.

– Серозная – это серая?

– Ячек, серозная – это плотная и выстилающая полые органы. Кстати, назови мне, Миша, какие из них ты знаешь?

– Я? – теперь уже ворчал Шумкин, складывая одно на другое волокна трапециевидной мышцы.

– Да хотя бы ты! – сдавался Лысков.

– Палстиныч, нет такого вопроса в билетах, – качал Шумкин головой.

– Точно нет, – уверял Соснихин.

– Пастилныч, ночно тет, – Ячек отпускал вытянутую ткань и тёр затёкшую шею. Работать в анатомке было даже тяжелее, чем держать «крест» на гимнастических кольцах. Такая уверенность возмущала Павла Константиновича. Откуда и кто мог знать, какие вопросы профессор может всунуть в экзаменационные билеты? И вообще, что это за метод обучения, когда пробуешь запомнить только схему ответа, а не понять принцип строения!

– Так вы знаете, в чём разница между брюшиной и брыжзейкой? Или для вас это одно и то же? И к какой стенке крепятся полые органы брюшной полости? И почему они полые?

– Потому, что они пустые, – радостно кричал Соснихин, выхватив из серии вопросов самый простой.

– Голова у тебя, Миша, пустая, – Лысков вздыхал. Три тёзки вторили его разочарованию вздохом ещё более глубоким, и всё приходилось начинать сначала. И про то, что полые органы позволяют проход или проток, а литые нет. И про то, что у каждой ткани всегда есть три оболочки, а в брюшной полости имеются как задняя стенка, так и передняя. Увлекшись, Павел Константинович ловко орудовал пинцетами, то защепив какую-то плёнку и уверяя, что она блестящая, тогда как она была серая, как прочие, то тыча в одинаково чёрных червяков, объясняя, что один из них – точно артерия, тогда как другой – вена. И почему белая линия живота никак не может быть чёрной, спрашивал тут же конькобежец Штейнберг. Ущемленный тем, что ему не верят, Юлик задирал майку, показывая свою густую растительность на пузе. Все принимались смеяться, а преподаватель советовал не повторять подобную демонстрацию перед Удаловым, иначе пересдача Штейнбергу обеспечена. А уж когда Лысков принимался рассказывать о том, что висцеральная мембрана покрывает орган и соединяет его с полостью, а париетальная – это та, что прикрепляет орган к стенке, книжки, атласы, перчатки, а заодно и апельсины, за которыми отстояли в Москве в очереди не один час, бросали даже те, кто считал, что знает предмет на пять. Знать анатомию на пять мог только профессор. «Даже я знаю её на четыре», – шутил со студентами Лысков. Потому вдруг и удивился, когда с экзамена студенты «единички» один за другим стали выходить счастливые и с положительными оценками. И нет бы порадоваться, что благодаря его стараниям Малкумов знает, что толстый кишечник бывает не только восходящим. Да ещё и про сигмовидную кишку вспомнил. А Шандобаев понял, наконец-то, что передние доли мозговых полушарий отвечают за речь и движение и не перепутал лобную кость с лобковой, как это случилось неделю назад на занятии, когда Серик рассказывал, куда крепятся органы воспроизводства. (Что позволило одногруппникам долго шутить, на какой высоте нужно крепить писсуары в мужских туалетах). Однако что-то мешало Лыскову радоваться успеху их и Кашиной. Ещё недавно Ира доказывала преподавателю, что к органам пищеварения относятся не только пищевод, но и трахея, щитовидная железа и даже голосовые связки, так как все они нарисованы на схеме, а теперь москвичка вышла с экзамена с улыбкой Джейн Фонды на обложке журнала «Советский экран». Услыхав от неё, что мышечная оболочка глотки состоит из поперечнополосатых волокон, позволяющих проталкивать пищу и воздух, Удалов тут же нарисовал в зачётке красавицы жирную пятёрку. Маршал вышла с тройкой, так как не всё рассказала про женские половые органы. Стесняясь и краснея, Таня правильно перечислила их, но на схеме перепутала матку с мочевым пузырём, а на экспонате не нашла конский хвост спинного мозга. Бубиной поставили три, так как Оля знала все мышцы колена – ей когда-то делали операцию на связках. Малыгин бодро рассказал про мозжечок и его роль в сохранении равновесия, хотя уже с первого января в составе сборной СССР Виктор готовился в Новогорске к предстоящему зимнему сезону. Начинался он в конце января Открытым чемпионатом Москвы. Завершал его в марте в Милане чемпионат Европы в закрытых помещениях. Быстро рассказав про это сначала профессору, потом Павлу Константиновичу, Малыгин убежал, чтобы успеть до обеденного перерыва на электричку.

Когда после него и Соснихин выскочил и стал приплясывать с Арменом лезгинку, перечисляя предплюсневые кости стопы, Лысков ущипнул себя и пошёл на второй этаж к декану спортивного факультета.

– Наталья… Слушай… Там что-то с один-один не то… – пробормотал анатом, зайдя в кабинет Горобовой. Пристально глядя на подчинённого, Наталья Сергеевна предложила ему присесть. Вид у мужчины был столь недоумённый, что обращение к ней без отчества женщина снесла на растерянность.

– Что именно вас беспокоит, Павел Константинович? – осторожно спросила декан, готовясь к неприятному известию. Однако, услышав объяснение, похожее на бред, всполошилась не меньше Лыскова. Взгляд декана упал на письмо на столе, с логотипом «Космос», и Горобова уточнила, видел ли Павел Константинович сегодня Николину и Цыганок. Он посмотрел неуверенно.

Быстро сложив личные вещи в шкаф и закрыв его на замок, врезанный в ящик не так давно, декан вместе с преподавателем поспешила на первый этаж.

5

Сидя в единственной в институте аудитории, Сычёва и Ячек говорили не об экзамене. Толик Кирьянов должен был сегодня попросить Горобову дать согласие на его практику не в спортивном клубе, а в Загорском детском доме. Физкультуру там вели воспитатели, вряд ли обученные учитывать особенности физического развития детей.

– По сути, Толик, я с тобой согласен, но помочь тебе не в моей компетенции, – ответил стайеру Ломов. Декан педагогического факультета и куратор единички четвёртого курса не мог вмешиваться в расписание производственной практики. Это не школа, куда студенты идут на третьем курсе. Поэтому Василий Николаевич отправил студента к Горобовой.

Разыскав Наталью Сергеевну ещё вчера, Кирьянов напросился сегодня на разговор. Но как бы Наталье Сергеевне ни было жаль сирот из Загорска, только руководитель учреждения мог просить чиновников из Министерства высшего образования разрешить студенту МОГИФКа пройти практику в не подведомственном ему учреждении.

Исключения подобного рода случались, и Горобова была уверена, что Орлов сможет решить вопрос положительно. Загвоздка была лишь в том, что с начала января Иван Иванович лежал в Москве в военном госпитале имени Н. Бурденко.

– Ты пойми, Кирьянов, Бурденко – не проходной двор, чтобы туда звонили и ходили все, кому вздумается. Узнай у Валентины Геннадьевны, как часто ей разрешается посещать мужа и можешь ли ты сходить с ней. Честное слово, при всём огромном желании помочь тебе, я даже не знаю, за какую ниточку дёргать. – Наталья Сергеевна руководствовалась не только правилами субординации. Безусловно, она могла позвонить в парочку таких мест, где и ей подсказали бы, как действовать в конкретном случае. Но сейчас личное присутствие начальника в институте являлось для декана острой необходимостью. Помимо письма из гостиницы «Космос», с которым ректору тоже стоило ознакомиться, были сегодня и другие сюрпризы.

Час назад Наталье Сергеевне позвонили не откуда-нибудь, а из Центра по подготовке космонавтов в подмосковном посёлке Звездный. И не кто-нибудь, а подполковник авиации, родственник прославленного конструктора Сергея Королёва. Секретарь Лиза, докладывая Наталье Сергеевне об абоненте, непривычно заикалась. Да и Горобова, услышав необычный вопрос, попросила повторить его, сославшись на плохую связь. Когда она услышала, что знаменитый центр подготовки пилотов межпланетного пространства был готов взять стажёром-инструктором их студента четвёртого курса, Наталье Сергеевне даже в голову не пришло поинтересоваться, чем студент Стальнов мог заслужить такое право работать. Ведь Иван Борисович Королёв предупредил её о конфиденциальности их беседы. Закончив её, декан ломала голову, с какого конца подступиться к вопросу, чтобы превратить его из новой проблемы в летописную страницу истории вуза.

Появление Кирьянова, с просьбой идентичной, но размахом совершенно иным, подтвердила предположения Горобовой о сдвиге в великом Космосе чего-то такого, что рушило все представления об ординарности и обыденности судеб многих ей известных, включая её собственной. И дабы не спугнуть Фортуну, столь благосклонную к месту и людям, окружающим её, женщине стоило разобраться в деталях происходящего, не откладывая. И лучше в присутствии Орлова.

Известие о том, что один-один сдаёт анатомию без единой пока двойки, стала детонатором процесса. Выйдя в коридор, Наталья Сергеевна предложила Павлу Константиновичу идти на его кафедру, сама же скрылась в туалетной комнате, чтобы, обернув там ладонями нательный крест, прошептать несколько слов молитвы, подслушанной в том же Загорске, куда на практику рвался Кирьянов, и где «раба божия Наталия» крестилась не так давно.

6

Горобова зашла в кабинет во время ответа Ячека. Поприветствовав Удалова, Наталья Сергеевна села за стол, стоящий в классе отдельно и боком. Смешно переставляя слога, рыжеволосый гимнаст говорил уверенно и спину держал прямо:

– Серденчая мыцша – сильная и полензая. Бойшоль кург корвоорабщения – бошле, чем манелький, потому нужно давление. – Профессор слушал Ячека, подперев щеку. Горобова удивилась довольному выражению обычно хмурого Удалова. Знания уровня девятого класса профессор слушал, отмечая жестом руки каждое сказанное слово словно дирижёр, управляющий оркестром. Гимнаст, воодушевлённый поддержкой, продолжал: – Аорта выбает е-ещё и брюш-ная.

– Молодец! – похвалил студента Удалов: – Вижу, что ты хороший ученик. Продолжай! И не спеши. Сглотни слюну, сосредоточься на шипящих и говори по слогам.

Миша-гимнаст кивнул. Его одногруппники Шумкин и Николина переглянулись. Цыганок, стоя за спиной профессора у стола с макетами, показала Ячеку большой палец. Декан, сделав вид, что не заметила этой поддержки, внимательно посмотрела на Свету. Потом на Лену. Обе выглядели достаточно скромно. «Что-то там напутали эти блюстители порядка из Космоса, – подумала Горобова, – или я плохой психолог и гнать меня пора с руководящего поста». Ячек, тем временем, заканчивал свой ответ:

– Есть кол-ба-су и со-сис-ки горзит артерокселрозом. Сонная атрерия ча-ще все-го за-би-ва-ет-ся блякшами. Левое перседрие и правый делужочек работают с хорошей кровью, а парвое и левый – с той, где мало килсорода. Артерии – содусы на вынос, вены – на вход.

Шумкин не выдержал и рассмеялся:

– Хе-х, скажешь тоже, Миха! Мы что в ресторане, что ли? На вынос…

Десятиборец посмотрел на Удалова. Профессор, рассердившись, что ему помешали слушать, цыкнул:

– Мушкин, ты мне расскажешь про ресторан, когда сядешь на место Ячека. А пока – готовься отвечать на мои вопросы по гистологии. Правда, Наталья Сергеевна? – заведующий кафедрой анатомии был уверен, что декан не забыла про своё обещание, данное всем в начале учебного года. Про отменную память Горобовой знали в институте даже уборщицы. Кивнув профессору, женщина пристально посмотрела на десятиборца. Миша прижал рукой белый лист, на котором писал ответ, и выдержал её взгляд. Николина, сидящая за столом в том же ряду, что Шумкин, заёрзала на стуле. Цыганок вернулась из зала с экспонатами и тоже села за стол, сложив руки одна на одну, как первоклашка. «Что-то здесь не то. – Мелькнуло у Горобовой подозрение. – Слишком все послушные».

Она стала осматривать помещение. Студенты сидели за отдельными столами, спрятать в которых что-то не получилось бы, так как большая часть их передней стенки была открытой. Сумки все оставляли на входе. Одежду – на стульях сзади. У Цыганок так висела кофта. У Шумкина свитер. На столе лежали только листы для записи ответов, пеналы, с ручками, фломастерами, резинками, и зачётки. Готовясь к ответу, студенты время от времени теребили отрезные листы с вопросами к экзамену. Горобова фиксировала всё обстоятельно и покадрово. «Вот профессор попросил зачётку и стал писать в ведомости оценку за экзамен. Ячек мнёт в руках листки с записями, смотрит на меня и улыбается. Почему? Доволен четвёркой? Возможно. Профессор отдаёт зачётку и билет, хвалит. Ячек встаёт, прижимает к себе листы, забирает зачётку, идёт к столу. Собирает вещи, наклоняется за сумкой, берёт со стола чистые листы, билет, идёт к выходу. Оставляет на столе листы в одной стороне, билет в другой и подальше от тех, что разложены вопросами вниз. Выходит. Всё!»

Пока декан следила за гимнастом, к столу села Цыганок. И опять Горобова протоколировала взглядом все движения бегуньи, отмечая: «Протянула билет. Профессор проверил номер, отдал билет, пригласил сесть. Она села. Положила листы с ответами. Тут же рядом зачётка. Света отвечает. Смешно трясёт руками и тараторит. Что тараторит?». Цыганок говорила громко, чётко и уверенно, но в какой-то момент так засеменила словами, что Удалов сморщился, выставил две руки и попросил не пищать и не частить. Света кивнула, исправилась, но ненадолго: уже через три предложения опять ускорилась. Удалов снова прервал её, сожалея, что в программе первого курса студенты не изучают голосовые связки; девушка могла бы успешно демонстрировать их функцию. Шумкин тут гордо напомнил, что это именно он приклеил одногруппнице прозвище «Света, радио не надо». Николина, защищая подругу, обозвала Мишу толстокожим и толстопятым. Горобова усмехнулась. Неуклюжесть Шумкина была ей знакома не менее голосистости Цыганок. Профессор приказал замолчать всем, кроме Цыганок. Она стала рассказывать про строение мышц медленно и совершенно очевидные вещи: мышцы мягкие и эластичные, связки эластичные, но не мягкие, а сухожилия и не мягкие, и не эластичные.

– Почему природа не придумала, чтобы мышцы не рвались, – закончила девушка ответ вопросом и тут же перешла на личный пример: – Вот у меня, товарищ профессор, был надрыв задней поверхности бедра. Зашить её было нечем, это ведь не связка, и лавсан мышцы не берёт. А жаль! Так я до сих пор маюсь, как меняется погода. Нога ноет, как зуб.

– Почему так? – спросил профессор, наводя на дополнительный ответ.

– Да кто ж её знает эту мышцу? – вздохнула Света.

– Тогда пойдите поучите ещё. Например, про нервы. – Мужчина потребовал зачётку.

– Я же всё знала, но про нервы забыла, – расстроилась Цыганок, не торопясь расставаться с книжицей для оценок: – Товарищ профессор, а задайте мне ещё какой-то дополнительный вопрос. Чтобы я могла вас порадовать на четвёрку. Мне очень нужна стипендия.

Непосредственность и откровение студентки застали учителя врасплох. Он предложил Цыганок показать на макете какие-то мышцы. Немного путаясь и не переставая тараторить, она стала показывать не только то, что просили, а всё, что было рядом. Удалов поспешил объявить ей о четвёрке. Цыганок подпрыгнула и стала визжать от радости. Удалов попросил студентку успокоиться и взял её зачётку. Вытащил оттуда билет. Света тут же схватила листочек. Как показалось декану очень спешно. «Перевозбуждена? Или ещё что-то?», – Горобова утроила внимание. Инстинктивно что-то подсказывало ей, что происходит непонятное. Однако ничего подозрительного женщина снова не выявила. Цыганок схватила вещи, листы с ответами, оставила на выходе билет, убежала, обещая Николиной ждать её в амфитеатре. «Это мне очень даже кстати», – подумала Наталья Сергеевна, решив не тянуть с объяснением по «Космосу».

В аудиторию вошли Зубилина и Попинко. За этих можно было не переживать. Записав номера их билетов, Удалов пригласил для ответа Шумкина. Миша сел и сразу начал с полемики: подготовленный вопрос по гистологии вызывал у него массу замечаний. Заявив, что формирование нервной ткани у зародыша начинается на четвёртый день развития, он удивился почему природа не оказалась ещё умнее и не устроила всё таким образом, чтобы избежать лишних тканевых прослоек. Жир на теле, по мнению студента, был явно лишним. Его, как энергетическое депо, вполне можно было бы заменить добавочным количеством лёгочных альвеол, фиксирующих на себе кислород, необходимый для окисления. Ведь окисление – это сжигание. А что бывает в результате пожара – огонь и тепло. Или, например, почему бы не добавить в печень гликогена, расщепление которого тоже поставляет энергию. И объяснять присутствие жира только тем, что он нужен женщинам во время вынашивания плода – совершенно нелогично, ибо ему жир тогда бы был вовсе не нужен. Значит, умная природа должна была сделать толстыми только женщин. А мужчин стройными и красивыми.

Подобные рассуждения, основанные на синтезе знаний сразу по нескольким предметам, вообще-то должны были порадовать Удалова. Вот только произошло обратное: профессор завёлся и стал доказывать, что жир – это не только энергодепо, но и строительный материал для любой клеточной мембраны. А если Шумкин этого не знает, то гистологию он учил плохо. Живот растёт из-за снижения скорости метаболизма. Жаль, что взявшись за столь сложные оспаривания, студент не понимает элементарного: возрастные изменения происходят в том числе и на гормональном уровне, что приводит к снижению скорости всех реакций организма. Такие пробелы в знаниях точно не обрадуют Галину Петровну Михееву. Ведь Шумкину скоро сдавать экзамен и по биохимии, а в голове у него сплошная путаница. Так что лучше Мише не лезть бы в дебри и перейти ко второму вопросу.

Осадив заносчивого студента, профессор без возражений выслушал его следующие ответы, после чего попросил зачётку. В ней он вывел тройку.

– За что? – не понял Шумкин и оглянулся на Горобову. Наталья Сергеевна развела руками, не собираясь оспаривать оценку заслуженного коллеги. Миша, взбесившись, упрекнул профессора в несправедливости. На что Удалов предложил переправить тройку на двойку, чтобы дать Шумкину шанс пересдать экзамен в конце месяца, и даже потребовал зачётку назад. Юноша испугался и спрятал её за спину. Пожилой мужчина встал и ждал. Горобова и другие молчали. С места поднялся Попинко. Подойдя к Шумкину сзади, он упрекнул его в излишней ершистости и, незаметно подмигнув, кивнул на дверь. Шумкин направился к выходу.

– Верните билет! – потребовал профессор, когда юноша уже открыл дверь. Обозлённый Миша бухнул билет рядом с другими, лежащими на столе у входа, и ушёл. Профессор, возмущаясь, что оценивать стоит также неучтивое поведение, пошёл к столу. Взяв из стопки гладкую полоску бумаги с вопросами, он вернулся на своё место.

И тут Горобову как укололи: она была практически уверена, что билеты, по котором отвечали все предыдущие студенты, были сложенными вдвое по форме зачётки. Зрительная память декана высветила стоп-кадр: стол, на нём листы белой бумаги, сбоку билет с ответом, с линией сгиба посредине. Некоторые билеты истрёпаны. Такой был перед Ячеком. И перед Цыганок. И сейчас перед Николиной. А в то же время перед Зубилиной и Попинко лежали листики совершенно прямые.

– Извините, профессор, могу я попросить у вас билет Шумкина? – улыбнулась женщина, взяла у растерянного преподавателя бумажку и вышла из классной комнаты. – Шумкин, стой! – приказала она десятиборцу, нагнав его в общем коридоре. – А ну-ка дай мне листы с твоими ответами?

Взяв бумаги за край, Горобова помахала им перед носом десятиборца.

– Что это?

– Мои записи, – ответил Шумкин. Другого сказать ему было нечего.

– А почему ты отвечал не на те вопросы, что были в твоём билете? – Наталья Сергеевна помахала перед лицом студента правильным билетом. Вся группа замерла. Лысков взял у декана билет, листы с ответами, прочитал и тоже посмотрел на Мишу вопросительно. Шумкин побледнел так, что казалось сейчас грохнется в обморок. Горобова обвела всех взглядом.

– Та-а-ак, голубчики, всё с вами понятно. После экзамены соберитесь все в амфитеатре. Думаю, Павел Константинович, нам будет о чём поговорить. Пойдёмте! – приказала она анатому, указывая на лестницу. Уже поднявшись на пролёт, Наталья Сергеевна обернулась: – Цыганок, как только Николина выйдет с анатомии, жду вас обеих в моём кабинете. Ясно?

Света испуганно затрясла кудряшками на голове. Лысков выставил студентам кулак и, расстроенный, пошёл следом за Горобовой.