Buch lesen: «Обратная сторона радуги»
Всякий смотрящий на радугу видит только одну ее сторону…
Глава 1. Кукурузный Боб
Нарастающий шум прибоя. Волны всё ближе и ближе. Вот-вот и меня коснется прохладный морской язык, лизнет за пятку, которая торчит из-под одеяла. Вздрагиваю и просыпаюсь.
– Доброе утро, Боб, – говорит Миа. – Сегодня снова будет замечательный день. Погода 24 °C, солнечно, вечером возможен небольшой дождь, ветер слабый 2 м/с. Сначала у тебя прослушивание вальса «Осенний сон» Арчибальда Джойса, потом завтрак, после работа в кукурузном поле, затем занятия в гимнастическом зале…
– Стоп! – перебиваю я. – После кукурузного поля мне надо еще часок повисеть на турнике? Ты ничего не напутала? Кстати, Арчибальд – клёвое имя. Звучит намного заманчивее, нежели Боб, не находишь? – спрашиваю я, хотя знаю примерный ответ, скорее всего, она скажет «у тебя тоже замечательное имя, Боб».
Миа – моя персональная помощница, у которой все электронные мозги перепрошиты словом «замечательно». До нее был Рауль. Однажды он завис, потом зашипел, задергался голограммой и вместо посева базилика отправил меня мыть посуду. Пустые грядки тщательно и тщетно поливали, а через пару недель в салатниках одиноко лежали помидоры и тосковали по душистому компаньону. Рауля отправили на доработку, а вместо него прислали Мию. Помощница мне нравится. У нее приятный голос, будит не ором рехнувшегося какаду, а шелестом прибоя. И визуализация намного реалистичней, датчиков куда больше, поэтому, когда в комнате сквозняк, у Мии на руках волоски встают дыбом. Кроме того, это очень продвинутая модель, у которой есть ответы на множество вопросов. Даже на самые каверзные:
– Миа, какой рукой удобнее подтирать задницу? Правой или левой?
– Правой, – уверенно отвечает персональная помощница.
– Почему? – не унимаюсь я, стараясь не засмеяться.
– Потому что ты не левша, Боб. Следовательно, действия, производимые правой верхней конечностью, будут более четкими и уверенными, – обосновывает виртуальная энциклопедия.
На практике Миа оказывается права. Моя левая верхняя конечность не столь уверенна, я позорно промахиваюсь и потом мою руки с особенным мылом. С ароматом ландыша.
Утро начинается с приема корректирующих, регулирующих, блокирующих или, наоборот, стимулирующих препаратов. Корректоры мозговой деятельности, мышечные стимуляторы, регуляторы пищеварения, блокаторы стресса… Они лежат в маленьких подписанных пластиковых контейнерах на прикроватной тумбочке. Вот, например, «Регулятор эрекции». Если не пить эти желтые пилюли, у меня будет стоять даже на Мию. Ладно бы на Мию, как-то у меня случился казус: возбудился на Вивальди, вернее, на его «Летнюю грозу». Это настолько потрясающая музыка, что у меня текли слезы, а пах был словно зацементирован. После того происшествия мне повысили дозу и больше не включают «Времена года». Поэтому вместо Вивальди я сегодня буду слушать Арчибальда. Хотя может быть Арчи совсем неплох, чего только жалуюсь раньше времени? После целой горсти разнообразной корректировки нужно заправить кровать и перейти к водным процедурам. Сегодня не третий четверг месяца, значит, не надо нести постельное белье в прачечную, чтобы положить в корзину с моим коротким именем, отлитым в пластмассе.
Зубы необходимо чистить две минуты или сто двадцать секунд. Так написано в Инструкции, которую каждый из нас знает почти наизусть. Я выполнял всё в точности. Особенно пару лет назад. Но за эти годы мне удалили четыре зуба мудрости – они криво росли, могла начаться деформация прикуса. Сегодня я решил, что целесообразно тратить на уход за оставшимися зубами сто пять секунд.
– Надо придерживаться Инструкции. Две минуты, Боб, ровно две минуты, – твердит Миа.
– Надо уметь решать зубные уравнения с одной неизвестной, Миа, надо уметь. Тридцать два относится к ста двадцати, как двадцать восемь к X, все так просто, – иногда я хочу, чтобы Миа засбоила, как Рауль, хотя в целом мы прекрасно ладим.
Следующий пункт в Инструкции – бритье. Я бреюсь по вторникам и пятницам. «Сегодня будет замечательный день» – пообещала Миа, и, наверное, это правда. Потому что сегодня понедельник, и снятие верхнего слоя эпидермиса вместе с щетиной вовсе необязательно. В Инструкции есть пометка «по желанию». Большое спасибо, но нет, еще денек похожу с кожей. Итак, просто умывание. У меня две мыльницы и два сорта мыла: без запаха и ландышевое. Я использую ароматизированное мыло только в экстренных случаях, поэтому сейчас предпочитаю ничем не пахнуть. Теперь причесываюсь. «Направо» – иногда так легко следовать Инструкции.
После одеваюсь, чтобы идти на завтрак. В шкафу семь комплектов чистой одежды – неделя только началась. К серой футболке с нашивкой «Боб» прилагаются серые хлопчатобумажные трусы, брюки, носки, серые лоферы и серая бейсболка. Мы разу не играли в эту игру – бейсбол, но я зачем-то знаю и помню правила – прочитал в какой-то спортивной методичке в Библиотеке. Мы просто носим кепки с длинным козырьком – от солнца. Итак, я одет, умыт и причесан в правильном направлении, а значит, достоин послушать что-нибудь классическое, прекрасное, спокойное. И наверняка скучное. А именно музыку Арчибальда.
– Включай, – говорю Мии и сажусь на единственный стул, приготовившись внимательно поскучать.
Первые две минуты «Осенний сон» спокоен, стабилен и да, уныл. Но потом оркестр просыпается, музыканты очухиваются от Арчибальдовской осенней хандры и начинают пилить на скрипках более резво, я бы даже сказал, ожесточенно. Пилят, пилят, а потом снова затихают. Самое то для понедельника!
– Как оценишь по десятибалльной шкале? – спрашивает Миа, возникая в шаге от меня.
– На шестерку! – я кричу радостно, ибо тоскливая музыка закончилась, и вскакиваю со стула, чтобы взбодриться и быстрее выйти из скрипичного анабиоза. – Пять баллов я ставлю исключительно за имя! Пора завтракать. Не скучай, Миа.
Мы завтракаем в 7.00 в столовой на первом этаже. Такая есть в каждом доме. Одна столовая на семьдесят человек, а еще прачечная, сушильная и клетушка с инвентарем для уборки. Сверху находятся жилые комнаты, по десять на этаже. На каждом есть общий туалет, в нем всего две кабинки. Чтобы не терять тонус, ага. Три раза в месяц я встаю на час раньше и драю сортир на пятом этаже, а потом полдня воняю чистящими средствами, надеюсь, только ими. Места коллективного пользования делают нас более сплоченными – так говорится в Инструкции. Иногда я писаю в раковину в собственной комнате. В Инструкции ведь нет такого запрещающего пункта.
Над окном раздачи гастрономический лозунг: «Мы – то, что мы едим». Скорее всего, имеется в виду экологичность и безопасность наших продуктов, а вовсе не то, что я – овсяная каша или омлет. Хотя после «Осеннего сна» ощущаю себя именно омлетом с руками и ногами. В очереди за завтраком передо мной Аарон – сосед по этажу, который постоянно обрызгивает сиденье унитаза.
– Привет, Боб, – оборачивается он.
– Надо поднимать сиденье, Аарон – широко улыбаюсь я в ответ.
Сосед делает вид будто вовсе не Аарон и пристает с приветствиями уже к кому-то другому. Я знаю всех стоящих в очереди и даже очень многих, живущих в соседних домах, но предпочитаю не здороваться хотя бы до завтрака. Невзирая на корректоры и стимуляторы, у меня каждый замечательный день с утра фиговое настроение. Стараюсь держать себя в рамках приличия, но иногда под руку попадается какой-нибудь Аарон с кривым струйным прицелом, и тогда я не сдерживаюсь. Очередь двигается достаточно быстро, ребята берут подносы и занимают свободные места за столиками. Сегодня на завтрак не овсяная каша, а мюсли с изюмом и орехами. Это в тарелке у Аарона. У меня в молоке плавают просто мюсли, потому что все орехи и изюм достались ему. Злопамятный Аарон полминуты наблюдает фиаско в моей тарелке и расплывается в улыбке:
– Не повезло тебе, Боб, сочувствую.
– Ага, мне вообще редко улыбается удача. Вчера вечером, к примеру, я сел на обоссанное сиденье, – так отвечает мое плохое настроение.
Хорошо, что есть сладкий кофе и соленый крекер. Правильное питание требует некоего равновесия: если кофе сладкий, тогда крекер соленый, если мясо мягкое и с подливой, то рис сухой и жесткий, если много хлеба, то мало масла. Жаль, что на столах нет соли. Я бы нарушил равновесие Аарона, подсолив ему кофе. Доедаю крекер, встаю, хлопаю на прощанье Аарона по плечу, он тут же начинает давиться, багровея и плюясь изюмово-ореховой слюной во все стороны. Мне заметно легчает. Я выхожу на улице, на которой солнце светит всем абсолютно одинаково.
До кукурузного поля, как и до других угодий, фруктового сада, ферм и теплиц, пешком не дойдешь. Я и еще несколько десятков кукурузных работников плотно, как зерна в созревшем початке, набиваемся в автобус. В нем нет мест для сидения – так предусмотрено в Инструкции. Правильный пункт. Чувствую себя максимально равным с остальными ребятами. Правда, из-за чрезмерной плотности я замечаю все изъяны у стоящих рядом: Чарли уже успел вспотеть, у Сары в сегодняшнем расписании не было борьбы с перхотью, у Дилана из носа торчит длинный черный волосок, а от левой руки Робина, которой тот держится за поручень в сантиметре от моей, разит ландышем. Очень, очень подозрительно пахнет ландышем.
– Ты правша или левша? – спрашиваю я.
– Правша. А почему ты вдруг интересуешься этим? – удивляется Робин.
– Неважно, – отвечаю, но внезапно меня озаряет. – Надеюсь, ты сегодня не экспериментировал. Впрочем, забудь.
– Уже забыл, Боб. Прости, друг, но я редко тебя понимаю, – пожимает плечами Робин.
Не обижаюсь, я сам себя редко понимаю, если честно. Куда уж там Робину.
Мимо проплывают дома – одинаковые восьмиэтажные коробки серого цвета с преобразователями солнечной энергии на плоских крышах. Вдали тоже здания, но сейчас в них никто не живет, а навстречу нам едут другие четырехколесные «початки». Поля расположены вокруг города, только на востоке нет сельскохозяйственных земель или жилых строений, там лишь океан с вереницей ветряков на побережье да зеленые горы. На городских улицах вовсю кипит работа: кто-то метет тротуары, кто-то подстригает газоны, кто-то соскабливает с лавочек метки чаек и голубей.
Ближе к месту назначения начинаю клевать козырьком бейсболки ландышевую руку – закончился асфальт, нас подкидывает на кочках. Со стороны, наверное, это выглядит так: люди слушают ритмичную музыку и в такт трясут головами.
На поле растут еще фасоль и тыква, чтобы кукурузе не было одиноко, ага. Эти овощи прекрасно уживаются вместе, совсем как мы в восьмиэтажных домах. Отличие лишь в том, что через месяц кукуруза станет здесь главной. Фасоль будет карабкаться к облакам по высокой соседке, а тыквам вполне хватит места внизу – настолько у нас щедрое солнце.
«Сегодня будет замечательный день…» – вернее, все замечательное закончилось до приезда сюда, потому что, следуя Инструкции, мы должны обработать по четыре полосы каждый. Мотыгой. Ручным инструментом, который помогает нам не вернуться в блохастые ряды приматов. Всё верно, всё правильно. Но каждая полоса – это около ста метров убегающей вдаль кукурузы. Почему бы сразу голыми руками не окучить полкилометра всходов, навсегда поставив точку в вопросе возможной деволюции.
Автобус избавляется от зерен в серых плевлах – нас в одинаковой одежде, оставляя возле ангара с сельскохозяйственным инструментом, сменной обувью и перчатками. Я не тороплюсь, совершенно некуда спешить, и пропускаю вперед и Сару, и Дилана, и Робина, и всех остальных. И ни разу не было случая, чтобы кому-то не хватило мотыги или пары рабочих ботинок из очень жесткой и прочной кожи, которые выставлены на стеллажах у стен по размерам: с тридцать седьмого по сорок пятый. Запасная обувь всегда в избытке, потому что с запасными пальцами ног напряженка. Они не висят комплектами или по одному под самым потолком с соответствующими бирками. Например, «полный набор, сорок первый левый мужской» или «мизинец: тридцать восьмой правый женский». Чтобы в любой момент можно было найти подходящую замену парочке тех, оттяпанных остро наточенной мотыгой.
Землю хорошенько полили позавчера, и теперь она классно липнет к инструменту тяжелыми жирными комьями. Окучиваю росток за ростком и одновременно удобряю почву минеральными солями собственного производства – с меня бежит пот. Ручной труд так же зануден, как и «Осенний сон». Но к концу первого ряда я тоже ускоряюсь, как музыканты, и даже становлюсь первой кукурузной скрипкой, потому что дико, дико, дико хочу пить. Солнце дубасит по затылку раскаленным кулаком, бейсболка уже не спасает, окучиваю росток за ростком, тороплюсь, попутно срубая то фасоль, то тыквы, потому что там, где заканчивается первый ряд, на другом конце поля есть несколько скважин. Я вволю напиваюсь, сбавляю на втором ряду темп и уже неспешно стараюсь не превратиться в шимпанзе. А на третьем снова ускоренно машу мотыгой – опять водопой. И в итоге самым последним добиваю четвертую полосу. Я всегда так делаю. Те, кто не любит ждать, помогают мне. Я бы тоже помогал, конечно помогал бы! Но только последним полевую возню всегда завершаю я. И тот самый момент, когда вижу согнутые спины товарищей, я лучше всех понимаю и полностью разделяю теорию Дарвина. Я – Боб, пусть и кукурузный, но человек, а не какой-то красножопый павиан.
В ангаре нахожу заранее припрятанные лоферы. Я всегда ставлю их в самый дальний угол и накрываю перевернутым ящиком, не кидаю где попало. Один раз я уже ходил в чужих, влажных и вонючих лоферах, потому что кто-то схватил и напялил первые подошедшие по размеру, а именно мои – сухие, чистые и, главное, без запаха гниющих ногтей. Теперь я поступаю так, чтобы моя обувь не попадала в чужое поле зрения. Хотя совсем не боюсь грибка, подумаешь, ножной мицелий. После всех стимуляторов и корректоров, которые принимаю ежедневно, вряд ли на мне может зародиться хоть какая-то форма жизни. Просто я желаю носить персональные лоферы и только их. Кстати, ботинки тоже прячу под ящик и не вижу в этом ничего плохого, в Инструкции о правилах хранения общей обуви молчок.
Не мое сознание, но моя поясница хочет полежать на чем-нибудь мягком и начинает ныть только при мысли о гимнастическом зале. Куда больше бы сейчас подошла рефлексия на белом песке у кромки океана, даже не пришлось бы прилагать больших усилий, чтобы почувствовать гармонию и единение с природой. Хотя слияние с окружающей средой я чувствую уже в автобусе, везущем обратно в город. В транспорте назло Дарвину воняет потными обезьянами.
Гимнастикой мы занимаемся в Спортариуме в центре города. Пятиэтажное здание в форме пирамиды с зеркальным фасадом полное тренажеров и спортивных забав, с большим бассейном, в который категорически нельзя писать.
В гимнастическом зале я более всего тяготею к снаряду «скамейка», она стоит вдоль стены, приглашая передохнуть особо уставших укротителей «коня» и «козла». Но сидеть долго не разрешено. В Инструкции написано «оптимальное соотношение времени тренировки к отдыху 1:3», увы, не в пользу скамейки. Корректоры делают меня намного лучше, чем я есть на самом деле, поэтому отдыхаю всего пару минут и после обреченно вешу на кольцах. А потом высекаю искры из глаз, ударившись копчиком то ли о конскую голову, то ли конскую задницу – ни морды, ни хвоста ведь у спортивной твари нет.
Лучше всего я дружу с перекладиной: сначала подтягиваюсь – в Инструкции написано «минимум 10 раз», вот я и выполняю ровно десяток упражнений, а потом закидываю ноги наверх и отпускаю руки. Я называю это ножным висом, в таком положении удобно наблюдать за стараниями и страданиями других. Во-о-он Жан – тоже трехбуквенный, как и я, но не такой ловкий, в который раз пытается сделать двойное сальто и кричит то на «язык», то на «мостик». Лучше бы отругал собственную тяжелую задницу. Мы все тут парни примерно одного роста и телосложения, но задница у Жана слишком широкая и квадратная, будто взята из другого комплекта и намертво соединена с туловищем позвоночником, как шампуром. Если Жана поставить между двух собеседников, то он не сможет повернуться к каждому одним лишь корпусом, ибо его жопа всегда перемещается в пространстве вместе с торсом. Поэтому стараюсь общаться с этим парнем индивидуально или вовсе не говорить. И вообще, Жан – совершенно банальный человек, это незамысловатое имя ему идеально подходит. А я вот Боб, увы. Квадратный зад младше меня на год, родился в самом холодном месяце – июле. И живет вместе с другими, родившимися в июле. У них дом под номером 2029/7, а я живу под номером 2028/3. Никаких секретов.
Через несколько месяцев мы переселимся в новый квартал, условно новый, просто отремонтированный от и до. По сути это просто дома-дублеры, там и будем жить. А в нашем квартале начнется ремонт, ибо время движется в одном направлении. Скорей бы переехать, у кого-то будет классный вид из окна – на побережье с ветряками и причалом для лодок. Вот только комнаты там меньше. Настолько, что кровать спускается с потолка в 23.30, а утром в 7.00 автоматически поднимается. После обеда я поеду туда, согласно расписанию у меня трехчасовые малярные работы, в дом 2030/4/2. Помещения практически полностью обставлены новой мебелью, иначе как бы я смог сломать кровать на шестом этаже? Когда-нибудь и в доме 2028/3, в моей комнате будет вот такая чудо-кровать. На нынешней я проспал целых пятнадцать лет, но сейчас мне восемнадцать. Нет, я не провел первые три года жизни на полу. Просто это отдельная история. Не люблю предаваться воспоминаниям на голодный желудок. А жрать мне – кукурузному гимнасту – уже сильно хочется.
Пока шел до столовой, нагулял такой аппетит, что сделал вид, будто стою в очереди сразу четвертым. Объяснил так: просто отходил на пять минут в прачечную.
– Зачем? Мы сегодня не сдаем постельное, – нудит сзади Аарон.
Да он меня сегодня просто преследует!
– Аарон, дружище, я заглянул в прачечную, чтобы понюхать твои футболки. Никак не могу поверить, что такой умный и воспитанный человек, как ты, может вонять прокисшим козьим молоком, – максимально громко вру я.
Очередь принюхивается к Аарону. Я торжествую, и уже получив поднос с едой, добавляю:
– Если бросить в свежее молоко одежду Аарона, она выступит в роли сычужного фермента, и в итоге получится отличный радамер. М-м-м, обожаю козий сыр.
Отстояв в очереди, Аарон садится подальше от меня и ест, кажется, безо всякого аппетита. Впрочем, мой тоже угас, вкусовые рецепторы разочарованы – пресно и травянисто. Такое надо жевать под «Осенний сон», а после дремать, уткнувшись лицом в полезную ржаную лепешку. Суп из цукини и костистая рыба с картофелем – много костей и мало картофеля, и, чтобы все это пропихнуть в пищевод, мятный лимонад. «Я чувствую, что ем исключительно качественную и вкусную пищу, но верю, что в этом сезоне будет неурожай цукини» – да, я умею настраиваться, любой научится, если на его подносе окажется силос.
Вечером я должен оценить все съеденное и все проделанное, прочитанное, изученное за день, чтобы Миа передала данные в Ликвидацию. В свою очередь Миа поставит баллы каждому моему занятию, которое произошло в ее присутствии: сну, умыванию, бритью, правильному пробору в волосах… Каждый мой вдох хранится в Базе и анализируется программой «Исправитель». В Ликвидации постоянно размышляют об устранении всего получившего низкий балл. Иногда мне кажется, что дальше размышлений дела не идут. Хотя мне много чего кажется. Потому что надо всем этим трудятся лучшие умы – наши Наставники, заботящиеся о постоянном повышении качества жизни. Именно так написано в Инструкции. Но ведь пустые мюсли на завтрак и суп полный кабачков на обед – это же просто низкокалорийная катастрофа. И почему только у нас нет отрицательной десятибалльной шкалы?! И вообще, когда тебя так пристально изучают и оценивают, ты либо очень важный экземпляр, либо не особо нужный, наподобие тысячелистника – вроде бы сорняк, но может сгодиться в оздоровительном травяном сборе. Я стараюсь быть полезным. А разве можно иначе? Хотя между «стараюсь» и «получается» целая пропасть.
Кабачки ускоряют метаболизм настолько, что кажется, будто лифт поднимает на пятый этаж минут десять. Одна кабинка занята, а из второй выходит человек, который не поднимает сиденье. При виде меня удлиненное лицо Аарона поломам разрезает ухмылка – от уха до уха. Когда леплю батоны, я делаю подобные надрезы на сдобном тесте, чтобы лучше пропеклось. «Хлеборот, батоноголовый, сдобище…» – про себя я могу называть Аарона хоть как. В голове я многих называю иначе, нежели написано на их одежде. На моих вещах коротюсенькое «Боб», если прочитать наоборот, получится тоже самое. Абсолютно неинтересное имя. Лучше бы меня звали Обб или Ббо. Однозначно веселее звучит.
В Инструкции не запрещено иногда мочиться в раковину, увы, сейчас мне хочется большего. После туалета совершенно не желаю мыть руки в общей раковине: к раскисшему мылу прилип сомнительный волосок, а вот на полотенце уже безо всякого сомнения сопля. Не моя. Жаль, я не могу попасть в свою комнату с персональной чистой раковиной, утром мы выходим, и срабатывает замок, который откроется только в 22.00. До сна останется полтора часа. «Достаточного для отдыха и самоанализа» – гласит Инструкция, «достаточно для безделья и трёпа с Мией» – считаю я.
Пока еду на стройку, живот, так и не очухавшись от кабачкового супа, издает плохие кишечные звуки в сторону составителей меню. Это дает мне некоторое преимущество. В автобусе вокруг меня расступаются, вопросительно глядя, как на корову, поднявшую хвост: сейчас исторгнется только вонь или не только, а, старина Боб? Пусть думают что хотят, зато не оттопчут ноги до некроза мягких тканей. Здесь практически все общее, совместное, коллективное, предназначенное абсолютно для всех. Но только не мои ноги. Я очень дорожу ими, как и всем персональным.
На первом этаже дома 2030/4/2 мне выдают валик, которым предстоит водить по стенам туда-сюда, квадрат за квадратом, целых три часа с небольшими перерывами. Это валик для коллективного пользования. Потому он в засохшей краске. Мне страшно подумать о гигиене нижней части туловища, будь она тоже общей. По-хорошему валик надо бы сначала отмыть, но я сразу пихаю его в кювету и перекрашиваю когда-то ярко-зеленую стену в серую реальность с многочисленными подтеками. Впрочем, разводы и щедрые ручьи придают стене некую индивидуальность, но после второго слоя она исчезнет.
Контролирует малярную деятельность хорошо знакомый мне Ян. На него так положительно действуют утренние и вечерние регуляторы, стимуляторы, стабилизаторы, корректоры и прочие, одним словом, усреднители, что он уже второй год трудится в Контроле. Я помню Яна практически с того же момента, что и себя. Этот парень всегда стремился быть лучше других. Честное слово, он успел бы окучить половину кукурузного поля, пока я только-только переобулся. Ян – сверхсущество: человек-мотыга, человек-строитель, человек-электрик, человек-безропотный пожиратель цукини, в конце концов. Поэтому Ян и ему подобные попадают в Контроль, чтобы наблюдать, как мы моем туалеты, стрижем газоны, потрошим рыбу, плаваем брассом, читаем (а не бездельничаем) в Библиотеке полезные статьи и научные работы о мюонах и тау-лептонах, биоценозе и бентосных организмах, вникаем в абразию и суффозию, изучаем океанографию, радиомеханику, астрономию, всё-всё. Сейчас Ян должен оптимизировать мои малярные потуги.
– Хорошо, Боб! Очень хорошо! – говорит он.
Увы, именно со слова «хорошо» всегда начинается плохое. Если его сказал контролер. Они сперва всегда хвалят. Меня тоже научили сначала стимулировать. Коз и коров. Перед дойкой. Так животные дают больше молока.
– Даже отлично…
«Отлично» – провал такой глубины, что Марианская впадина в сравнении покажется обычной канавой. В данном случае это означает «второго раза будет явно маловато». Действительно так. Зато у кого-то будет целых три слоя серой краски – один основной и два бонусных, чтобы стало сере-пресеро – от души! Вообще-то мы редко получаем что-либо дополнительно: еще одно одеяло, порцию фисташкового мороженого больше двухсот грамм, запасные трусы на случай кабачковой диеты или факультативное внимание кого-нибудь из Наставников. Или помытый предыдущим маляром валик.
Однозначно в этой комнате поселится настоящий счастливчик: мало того, что на стенах три слоя краски, так еще из окна видно океанскую даль, в которую по вечерам погружается солнце. Тут можно лежать на кровати, которую я пока не успел сломать, смотреть на темнеющие волны, рассеянно говорить с адаптированными к тебе версиями Мии, Тильды или Кайлы, а в голове включать на полную громкость музыку Вивальди. Сейчас у меня из окна видно окно. В доме 2028/5, что напротив, живет парень по имени Гудбранд. Редкий случай, когда я доволен своим нехитрым ярлыком – Бобом. Кроме кашляющего имени он практически ничем не отличается от меня: носит серую одежду, соблюдает распорядок дня, оценивает каждый прожитый день по десятибалльной шкале, поднимает сиденье унитаза и, наверное, тоже не прочь иметь другой вид из окна. Скорей бы переехать!
Наношу слой за слоем, метр за метром, час за часом. Каждые тридцать-сорок минут рядом со мной возникает Ян, принимает работу, оценивает и дает добрые советы. В Инструкции написано так: «Добрые советы помогают нам стать совершеннее». За три часа я выслушал от этого сверх Яна столько насоветованного добра, что должен стать малярным гением, однако, сжав кулаки, держусь изо всех сил и остаюсь собой. По сути, по отношению к Бобу контролеры, подобно «Регулятору эрекции», выполняют единственную функцию: чтобы не стоял.
Однако же малярные работы затягивают, что-то в этом действительно есть. В следующей комнате обхожусь уже двумя слоями. Вдруг мне приходит мысль оставить послание, и пусть оно совсем ненадолго, наверняка уже завтра закрасят. Я пишу серым пальцем на зашпатлеванной и покрытой белой грунтовкой стене «Боб», а рядом ставлю свой фирменный знак – дугу, которая может выгибаться в разные стороны: направо, налево, вверх или вниз. Как именно – зависит только от моего настроения. Сегодня дуга вниз.
– Это символизирует твою улыбку? Схематичная улыбка, хм, интересно! – надоедает напоследок Ян и протягивает чистую руку, чтобы пожать мою грязную за хорошую работу.
– Нет, это символизирует мою правую ягодицу, – и, видя сверхнедоумение на лице контролера, добавляю. – Схематичная половина задницы. Если лежать на левом боку. Вот смотри, сейчас я будто бы перевернусь на правый, – и уже собираюсь снова макнуть палец в краску.
Но Ян останавливает, настойчиво провожает, даже сам вызывает лифт. Ему явно не понравилась такая художественная интеграция геометрии в анатомию. Анатометрия. Или геометомия. Ого, да я только что создал сразу две новые науки. Целых две науки из одной задницы. Удивительно, да? Хотя Робин с ландышевой рукой прав – меня порой сложно понять. Увы, я и сам себя не всегда понимаю.
После кукурузных, гимнастических и малярных дел, после всех этих физических упражнений наступает действительно замечательный час в Хобби Доме. Хобби Дом у нас любят абсолютно все. У каждого есть собственное увлечение, тут никакие усреднители не помогут.
До Хобби Дома нужно добираться на автобусе, надо пересечь почти весь город наискосок. Автобус будет делать частые остановки. Первая – у квартала-дублера, на ней стою я, минут через десять доедем до Цветариума – огромной вечно пахнущей клумбы, окольцованной синим кариоптерисом: одна половина ее расположена под открытым небом, другая под прозрачной поликарбонатной крышей, состоящей из шести частей, которая раскрывается при дожде, а сейчас издали похожа на огромный бутон. Сегодня тошнотворно воняет дохлыми мышами – здорово, значит, расцвела орхидея фаленопсис и теперь вся облеплена мухами. «Мы гордимся тем, что вырастили у себя редкие растения со всего мира» – говорится в Инструкции. И я тоже горжусь. В любом случае ухаживать за миддлемистом красным намного интереснее, чем за баттернатом. Потому что баттернат – это обычная тыква.
После всяких бальзаминов, монтбреций, кентрантусов, вульфений и кудреватых лилий мы останавливаемся у многокорпусного Оздоровления – разноэтажного и от того похожего на огромного верблюда, с горбом бледно-зеленого гнойного цвета, на вершине которого расположена взлетно-посадочная площадка для коптеров. С их помощью осуществляется бесконтактная, а значит безопасная оздоровительная связь с другими городами. Вторая коптерная площадка находится наверху башни Ликвидации. Какой же с нее, должно быть, открывается потрясающий вид. Который мне недоступен. По Инструкции я не могу подняться на крышу Ликвидации, это разрешено только Наставникам, у них одних имеются персональные коды доступа. За городом есть взлетные полосы для грузовых коптеров, там я был много раз.
В соседнем блоке лечат раны, ушибы и переломы. А здесь удаляют зубы и рассверливают дупла. Тут рассматривают под микроскопом какашки. В Оздоровлении работают специалисты с самыми добрыми сердцами, самыми умными головами и самыми крепкими руками.
Однажды я увидел фекалии под микроскопом, когда оздоровителя Хельгу срочно вызвали к пациенту. Зрелище, признаюсь, очень завораживающее. Элементы слизистой, остатки пищевых волокон, крахмал, макрофаги, эритроциты – все вместе смахивает на марсианский пейзаж, вид сверху. «Вдруг на Марсе тоже воняет дерьмом» – подумал я тогда и сразу же осознал, что не создан для работы с биоматериалом. Не мое это. А в «Лабораторию крови» или в «Отделение генетической коррекции» входить запрещено. По Оздоровлению вообще-то просто так не послоняешься, мы приезжаем сюда целенаправленно, хотя тут столько интересного. Вот у меня, например, недавно было задание забрать мусор и вымыть пол э-э-э… на Марсе.
Далее едем до остановки «Каури-парк». Помимо каури здесь растет много чего: ксеронома, ногоплодник и пушистый дакриум. Все деревья еще относительно молодые, их привезли сюда из других мест. У каури кожистые овальные листья, гладкая кора и здоровенные сине-зеленые шишки: мужские – цилиндрические, женские – шарообразные. Лет четырнадцать назад одну из них я засунул в рот. В те времена трудности не останавливали Боба – это была женская шишка, ага. Доставали ее в Оздоровлении, мне тогда здорово ободрали нёбо всякие добрые Хельги с крепкими ручищами. А на шишку я зла не держу. И вообще, я уважаю деревья, они молчаливые и очень стабильные – не меняются со времен саблезубых тигров, а может и абелизавров. Самое большое в мире каури старше жителей моего дома в сто раз. И, скорее всего, переживет и мое, и следующие поколения. Вдобавок это дерево зовут Тане Махута. Да-да, я просто рыдаю. Но оно растет далеко от нашего города, вряд ли я когда-нибудь плюну в его бессовестно древнюю и длинную тень. Зато одно дерево с цилиндрическими шишками (самое высокое и красивое во всем парке) я назвал Бобом, потому что каури вечнозеленые и почти бессмертные.
