Одолень-трава, отведи беду

В чистом поле растёт одолень-трава. Одолень-трава! Не я тебя поливал, не я тебя породил, породила тебя мать-сыра земля, поливали тебя девки простоволосые, бабы – самокрутки. Одолей ты злых людей, лиха бы на нас не думали, скверного не мыслили. Отгони ты чародея, ябедника. Одолей мне горы высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса тёмные. Спрячу я тебя, одолень-трава, у ретивого сердца, во всем пути и во всей дороженьке

/из русского фольклора

Ожидание зимы

Земля промёрзла до звона, и стылый ветер гнал по дороге лохмотья мёртвой листвы. Эта оледеневшая почва для пешехода куда удобней, чем жидкая грязь, в которую, кажется, ещё не так давно превращали землю осенние долгие дожди. Но тоску навевала не меньшую. Даже большую. Грязь вызывала у Петра досаду, а от застывшей в ожидании снега природы веяло унылой безнадежностью. Ждать последних проблесков тепла бессмысленно. Впереди только холод, снег, зима – конец.

Вообще, это чувство бессмысленности его жизни последнее время преследовало мужчину постоянно. Вначале, когда он только вернулся в родную деревню, из которой сбежал пятнадцатилетним подростком, дел было столько, что на мысли не хватало ни сил, не времени. Родительский дом, пустовавший последние годы, требовал хозяйской руки. Поправить крышу, заново застеклить окна, законопатить щели, побелить стены, проверить печь, запасти дров на зиму, прикупить сена – список дел, которые кровь из носа нужно успеть сделать до холодов, казался бесконечным. Тем более, что от помощи односельчан Пётр отказался. Отвык он от людей. От их любопытных, жалостливых взглядов, бесцеремонных расспросов.

Когда Пётр был княжьим телохранителем, с пустым разговором мало кто рискнул бы к нему сунуться. И сам Пётр отличался нелюдимым характером, и охрана княжья из такого любопытствующего потом душу вытрясла бы:

– С какой целью вопросы задаешь? Зачем к телохранителю в друзья набиваешься?

После того, как любопытный претерпевал дотошный допрос и проверку всей подноготной, желание просто так пообщаться с Петром, обычно исчезало.

Вот и вышло так, что после той схватки, где погиб князь и его «верные псы», друзей у Петра не осталось. Все они полегли, защищая князя от прорвавшихся во дворец заговорщиков. Сам-то Пётр чудом выжил, но не боец теперь, не боец… Вот и приполз к остывшему родному очагу зализывать раны.

Нет, молодой княжич оставлял его при дворе, готов был найти ненужному уже телохранителю какую-нибудь символическую должность. Пётр сам не захотел, чтобы его держали, как старого беззубого пса, из жалости.

Иногда он думал, что лучше бы княжич оказался неблагодарным поганцем и выставил бы израненного и ненужного телохранителя, не сумевшего защитить князя, просто на улицу без награды и пенсиона. Тогда Петру пришлось бы не только родительский дом восстанавливать, но и голову ломать, как выжить, как на пропитание заработать. Сейчас же такой заботы не было. Всё, что требуется, спокойно покупал у заезжих купцов и односельчан.

Если бы не скудное хозяйство, Пётр вообще бы мог из дома не выходить. Лежал бы на лавке и глядел в потолок, вновь и вновь перебирая воспоминания. А так, хоть и смешно называть хозяйством приблудного пса, брюхатую кошку и старого жеребца Верного, а всё живые души! Заботы требуют. Вот и вставал утром Пётр, чтобы своего оставшегося боевого товарища обиходить, кашу с мясом для себя и Приблуды сварить, сходить за молоком для кошки в деревню. Его-то дом стоял в стороне, на отшибе. Видно и отец его такой же бирюк был.

Вот и шёл сейчас Пётр по скользкой дороге, крепко прижимая к груди кувшин с молоком для этой хвостатой заразы. Ветер пробирался под одежду, выдувая тепло. Перемёрзнет сейчас, а потом в тепле, разноются старые раны. Их и так сегодня ночью крутило. Видно, к перемене погоды. Да ещё и покойник снился – напарник Емеля. Смеялся, предлагал размяться. Всё, как раньше. Даже просыпаться не хотелось. И идти за молоком и маслом не хотелось. Уж очень промозглые тучи висели в небе, ветер завывал. Но кошка ходила за Петром, бросалась ему в ноги и требовательно орала, выпрашивая привычное лакомство.

– Разбаловал я тебя, Зараза! Вначале, небось, на глаза показаться боялась. Всё по углам пряталась. А сейчас орёшь, что твой командир.

Кошка в ответ смотрела на него немигающим взглядом и орала ещё громче. Она явно готовилась разродиться, искала себе потайное место и на мышей охотиться не могла. Вот и отправился Пётр в деревню, рассудив, что завтра может начаться снегопад, и лучше припасы обновить сегодня.

Чтоб уж в ближайшее время больше не таскаться по холоду, сразу зашёл и к кузнецу, подкупил мяса и колбасы у старосты. Тот недавно забил кабана. Теперь Приблуда, сопровождавший Петра, нервно дёргал носом, когда порыв ветра доносил до него дразнящие запахи от хозяйской котомки.

Пётр вспомнил, как первый раз пёс забрёл к нему во двор. День тогда был почти по-летнему тёплый и Пётр не стал обедать в доме, а зажарил по старой памяти мясо на костре, прямо во дворе. На запах он и пришёл. Худой, кожа да кости, с гноящейся раной на боку. Не рычал, не лаял, не ластился. Только жадно принюхивался и глядел в глаза. На протянутую в его сторону руку предупреждающе приподнял губу, обнажив клыки. Но мясо взял, нехотя вильнув хвостом.

С тех пор Приблуда сам себя определил на службу. Ночью обегал двор, охраняя, сопровождал Петра во всех его выходах из дома, честно отрабатывая свою миску с похлёбкой. За пару осенних месяцев, что пёс провёл с бывшим телохранителем, он окреп и оправился. Уже не походил на доходягу. К этому крепкому взрослому зверю не каждый рискнёт сунуться.

Вечером, когда на улице замело, Пётр порадовался, что не стал откладывать свой поход. Раны крутило так, что выть хотелось. Ветер плакал, и снег стучался в стекло отчаянно, как заблудившийся путник. Пришла зима. Она будет пустой и одинокой. Прошлую он проводил не так: тренировочные бои с товарищами, выходы и выезды с князем. Всё это кончилось и больше не повторится. «И жизнь кончилась», – подумал он, глядя в непроглядную темноту ночи.

Проснулся под утро от пронзительных воплей кошки.

– Чего тебе, Зараза? Иди сюда!

Но кошка не подходила, продолжая орать из сеней. «Похоже, рожает», – понял Пётр и с трудом поднялся. Жемчужный свет, что сочился из окна, тускло освещал комнату. В сенях он обнаружил Заразу, устроившуюся в углу на его пропавшей пару дней назад рубахе.

– Я тебе что, повитуха, что ли? Что ты меня зовёшь?

Но кошке, похоже, нужно было хотя бы присутствие хозяина. Как только Пётр пытался вернуться в комнаты, она вновь принималась орать или жалобно мяукать, не желая оставаться одна. И только когда последний крохотный окровавленный комочек появился на свет, кошка наконец перестала обращать внимание на человека.

Пётр смотрел на эти слепые, беспомощные существа и удивлялся, как слаба, хрупка и бесстрашна Жизнь.

Прежде чем вернуться в дом, он вышел на крыльцо, с трудом открыв дверь. Всё кругом было покрыто снегом. И в этом снегу радостно скакал и валялся Приблуда. Взрослый серьёзный пёс словно превратился в щенка, радуясь новой зиме. Увидев хозяина, он весело оскалился и звонко залаял, приглашая разделить его радость. Невольно Пётр усмехнулся. Белый снег, как чистый лист, ждал, что на нём напишут. Зима – это не смерть. Она пройдёт. Земля отдохнёт и весной вновь пробудится.

Самая долгая ночь

Как серьёзно он ошибся, Ильяс понял, когда уже было поздно. Большая часть пути позади. Княжий гонец рассказывал, что добирался до этих клятых Ручейков засветло, вот и Ильяс отправился. Как он не учёл, что гонец ехал летом! А это значит, что до темноты у него было часа на три больше. Сообразил это Ильяс, когда за спиной осталась большая часть пути и сумерки на мягких лапах уже подкрадывались к дороге. Поверни он назад – всё равно до темноты не успел бы выехать к людям. Решил не отступать.

Его подгонял, делал нетерпеливым горящий внутри тёмный огонь – жажда мести. Его братья в холодной земле, а этот… пёс! всё ещё топчет землю.Что грозят ему не только холод и темнота сказали огоньки глаз и тёмные тени, замелькавшие в кустах у дороги. Как ни погонял Ильяс своего коня, оторваться от волков не удавалось. Они напали, когда дорога внезапно сделала поворот. Вцепились в бока и шею Серого. Ильяс вылетел из седла, больно ударившись о стылую землю. Отбиться удалось. И раны были несерьёзными – рука и бок. Кровь, пропитавшая одежду, быстро схватилась ледяной коркой, запечатав раны. Холод и подступающая слабость – вот самые страшные враги, по капле высасывающие жизнь. И ещё безнадёжность.

Ильясу казалось, что он уже никогда не выйдет к людям. Кругом только темнота и снег. И холод. Только утоптанная дрога намекала – люди есть! Надо только идти по проложенному другими пути, и она выведет к теплу и жизни.И он шёл, спотыкаясь и падая, то проваливаясь, то выплывая из накатывавшей волнами слабости. Сознание мутилось и Ильясу казалось, что рядом скользят убитые братья. Они приближались, когда он падал, укоряюще качали головами, если Ильясу хотелось остаться в ставшем вдруг тёплым и мягким снегу.

– Не бойтесь, братья, я не оставлю вас неотомщёнными, – бормотал он и снова шёл в темноту.

Когда вдали замерцал огонёк, Ильяс вначале не поверил. Думал, глаза обманывают его, показывая то, что он так жаждал увидеть. Свет в окне одинокого дома.

Чтобы подняться на крыльцо, Ильяс отдал последние силы, и он не столько постучал, сколько привалился к двери.Успел услышать шаги и голос:

– Кого это носит в такое время?

Всё! Он вышел к людям, к теплу. Можно расслабиться. И уплыл в темноту.

***

Первым почуял гостя Приблуда. Ночь обещала быть морозной, и Пётр пожалел пса, пустил в дом. Тот спокойно дремал на половичке в углу, изредка смешно дёргая лапами во сне. Но вдруг встрепенулся и приподнял голову к чему-то прислушиваясь. Потом нехотя встал и подошёл к дверям, ведущим в сени. Оглянулся на хозяина, потом тревожно гавкнул.

Пётр, проверявший охотничьи снасти, встал и подошёл к собаке. Приблуда был опытным сторожем и просто так голос не подавал. Сейчас же он снова гавкнул, словно торопя хозяина. Пётр накинул полушубок, вышел в сени и только успел подойти к двери, как в неё что-то тяжело стукнуло.

Отодвигая щеколду, Пётр ворчливо произнёс:

– Кого это носит в такое время? – распахнул дверь и прямо на него рухнул человек.

С улицы повеяло стужей, и Пётр поторопился втянуть заледеневшее тело в дом. Сапоги незнакомца, цепляясь за порог, прогремели и втянулись в сени. Пётр осторожно опустил тело на пол и торопливо закрыл дверь.

Зажёг свет, чтобы лучше рассмотреть случайного гостя прежде чем тащить его в дом. Неяркий свет магического шара выхватил из темноты окровавленную и местами разодранную одежду.

– Похоже, с волками встретился. Повезло, отбился.

Не грудь, ни живот, ни голова судя по всему не пострадали. Смуглое, а сейчас серое лицо молодого мужчины показалось Петру смутно знакомым. Такие же лица были у напавших тогда на князя. Пётр покачал головой и усмехнулся:

– Любят боги пошутить. Похоже, ты по мою душу шёл.Небось, добить хотел.

А теперь сам лежит беспомощный в сенях бывшего телохранителя.

– Тебя ведь мне и убивать не надо. Просто оставить здесь, в сенях, к утру и сам помрёшь.

Говоря так, Пётр затаскивал незнакомца из сеней в теплоту дома. Тащил он его подмышки, без излишней нежности, и тот иногда стонал, не открывая глаз.

– Ничего, не барышня, чтоб тебя на руках носить. Да я после ваших клинков и не всякую барышню теперь унесу. Возись теперь с тобой всю ночь.

Что-что, а первую помощь оказывать Пётр умел. Не раз приходилось заботиться о товарищах. Этим и занялся.

***

Ильяс то промерзал до костей, и его сотрясала дрожь, то плавился от жара. Волны боли накатывали и отступали. Из огненного жара проступало вдруг лицо ненавистного слава, обтиравшего лицо прохладной влажной тряпкой.

– Пей! – говорил он и к пересохшим губам подносил ложку, вливая горьковатые капли влаги.

Вначале Ильяс не мог понять – видится ли он ему, как убитые братья, или боги так зло подшутили, выведя его к цели в таком беспомощном виде. Но руки проклятого слава были слишком реальны. Они приносили облегчение. Братья же лишь смотрели на него из темноты и таяли, когда он тянул к ним руки. Так что в минуту просветления Ильяс понял: он дошёл до убийцы братьев, вот только убить его сейчас не в силах.

– Я убью тебя, – прохрипел он в ненавистное лицо.

– Обязательно. Попытаешься, – усмехнулся тот. – Если выживешь. А для этого – пей!

Хотелось плюнуть ему в лицо. Но сил не было. А силы нужны, чтобы убить его… потом. И Ильяс пил горьковатый прохладный отвар. И снова проваливался в темноту, задыхаясь жаром.

В этот раз из глубин беспамятства его вёл женский голос. Он что-то то ли пел, то ли шептал про бел-горюч камень, про девицу-огневицу и ещё что-то на славском языке, что Ильяс понимал плохо.

– Ты всё сделал правильно, Пётр. Спас его. Если б не ты, то парень не дожил бы до рассвета.

– Да уж, эта ночь была долгой, – ответил женщине знакомый голос. – Но что-то он мне не нравится, госпожа Вета. Раны у него не такие тяжёлые, и шёл он с ними не так долго, чтобы чувствовать себя настолько плохо. Пока вы были с ним, я прошёл по его следам, нашёл место, где пала лошадь. Видно, что он там дрался с волками, но ни тел, ни следов нет. Только скелет от коня остался. Я вот думаю – а волки ли это были?

– Может и не волки. Сам ведь знаешь – впереди самая долгая ночь в году, когда могущество Тьмы сильно, как никогда. Её создания рыщут в эти ночи, ищут ей новых слуг. Если в сердце человека поселилась тьма, то они чуют это. Тянутся к таким, метят их.

– Думаешь, он…

– Посмотрим. Эту ночь я проведу с вами. Присмотрим за мальчиком.

Ильяс вначале даже не понял, что певучий грудной голос назвал мальчиком его. Он раскрыл глаза и с трудом повернул голову. На него внимательно смотрела светловолосая сероглазая женщина средних лет. Она напомнила ему мать, хоть та и была смуглой, темноволосой, с продолговатыми, а не круглыми, как у этой, глазами. Но смотрела на Ильяса также, словно говоря: «Куда ты опять вляпался, мой мальчик?»

– Очнулся? Это хорошо. Сейчас ты опять выпьешь отвара, а потом я пойду сварю тебе куриный бульон, чтобы мог подкрепить силы.

Ильяс послушно выпил до дна показавшийся особенно противным настой. Женщина легко поднялась и вышла из небольшой горенки, где на лавке лежал больной.

Скоро со стороны кухни раздалось уютное постукивание посуды. Ильяс заметил, что Пётр тоже прислушивается.

– Отвык я уже от такой толпы в доме, – покачал головой хозяин.

– Почему ты не убил меня? – с трудом проталкивая слова сквозь пересохшие губы, спросил Ильяс.

– А должен был?

– Ты что, не догадался, кто я?

– Догадался. И что? Должен был бросить тебя замерзать на пороге? Ладно, лежи. Пойду госпоже Вете помогу.

И Пётр вышел. Ильяс сам не заметил, как вновь заснул. Проснулся от аппетитного запаха, что щекотал нос. Рядом сидела женщина и держала в руках большую кружку, от которой одуряюще пахло куриным бульоном. Она приподняла его голову и придерживала за плечи, пока он медленно отхлёбывал бульон.

Накормив, женщина встала и собралась уходить.

– Подожди! О чём ты говорила с этим? Что может со мной случиться?

Она замерла на пороге и, помедлив, ответила:

– Пётр думает, что тебя покусало создание Тьмы. Сегодня самая длинная ночь, когда она сильна, как никогда. Если ты не избавишься от чёрных мыслей, то утро встретишь уже не человеком.

– Он просто придумал это, чтобы я отказался от мести! Он боится!

– Если бы боялся, то не спас бы тебя ночью. Не привёл бы меня днём. Не волнуйся, я залечу твои раны, а остальное зависит от тебя.

В горницу заглядывали сумерки, постепенно густевшие чернильной синевой. Вот вошёл Пётр и поставил на окно зажжённую лампу.

– Вета придёт позже, – сказал он и замолчал, удобно устраиваясь в углу на стуле.

– Я всё равно убью тебя! Ты убил моих братьев.

– А они убили моих друзей. И князя. И меня почти убили.

– Ты ненавидишь их?

– Уже нет. Они выполняли приказ, делали своё дело. И я его делал, как умел. Что же теперь ненавидеть? Они мертвы.

– Но я жив!

– Жив. И пока не сделал мне ничего плохого. В той схватке мы были на разных сторонах. Оба выжили и потеряли своих. Я больше не на службе. Оттого, что убью тебя, моим побратимам легче не станет. Не вижу смысла брать грех на душу.

– Зачем же тебе ножи?

– Эти? Серебряные? Чтобы спасти тебя, если к рассвету ты перестанешь быть человеком.

– Не пугай мальчика! – улыбнулась госпожа Вета, входя в горницу и садясь на сундук. – Мы поможем ему пережить эту ночь и не забыть, кто он.

– Как? – Ильяс облизнул пересохшие губы.

– Просто. Будем разговаривать. Ты расскажешь мне про свою мать, братьев, Пётр про своих побратимов, я про свою дочь. Знаешь, какая она у меня чудесная девушка? Так и дотянем до рассвета. Как видишь – ничего сложного.

В комнату важной походкой вошла кошка и запрыгнула на кровать к Ильясу. Устроилась в ногах и запела, замурлыкала свою вечную песню: – Мур-р-р, всё будет хорошо!

Утро первого января

Первый раз Светлана Сергеевна вынырнула из сна, в котором она летела среди звёзд, ещё ночью. Она тревожно дёрнулась от мысли: «Сколько же сейчас времени? Не проспала ли я?» Мир обнимала глубокая темнота и тишина. Даже соседей не было слышно.

«Сегодня же первое! – вспомнила Светлана. – На работу не надо!» И с облегчением расслабилась, погружаясь тёплую глухоту сна.

Второй раз Светлана проснулась уже утром. Сквозь на мгновение приоткрытые ресницы она увидела голубоватый сумрак, наполнявший комнату. Значит, солнце ещё не встало, но уже слало первый свет из-за горизонта. «Часов восемь», – определила она и позволила себе ещё понежиться в мягкой кровати.

Вокруг царила непривычная тишина. Ни машин, ни людей. Никто не топал по лестнице, не играла музыка, не взрывались петарды. Утро первого января. В последние годы Светлана нежно любила этот единственный день в году, когда мир замирал в нежной колыбели безвременья. Прошлый год с его тревогами, хлопотами и неудачами уже отступил, а новый день ещё только вступал в свои права. Большая часть сограждан спала, отдыхая от бурной встречи нового года. Даже абсолютному трудоголику спешить в это утро куда-то не имело смысла. Не нужно даже готовить! Холодильник заполнен оставшимися от праздника блюдами.

Можно ничего, абсолютно ничего не делать! Просто жить, не спеша, не торопясь, ни о чём особо не думая. Когда каждое неспешное движение можно было прочувствовать. Уходила суета и любое действие превращалось в действо, обретая едва ли не символизм. Умываешься – смываешь след прошлого. Наводишь порядок на кухне – и мир обретает гармонию, где каждый предмет становится на своё единственно правильное место. Нет, Светлана так не думала. Но так ощущала.

Она открыла глаза и посмотрела в потолок. И поразилась. Потолок был не её! Он был низкий и деревянный. Светлана завертела головой и обнаружила, что и комната не её! Какая-то деревенская горница, а не её уютная квартирка! Она вновь закрыла глаза, глупо надеясь, что это сон. Открыла. Ничего не изменилось. Обстановка была совершенно незнакомой.

Светлана лихорадочно принялась перебирать воспоминания. Может, она у кого-то из друзей на даче? До сих пор она никогда так не терялась после пробуждения. Всегда ещё даже не открыв глаза, чётко знала, где и в чьей постели находится. Всегда, но не сегодня!

Она твёрдо помнила, что вчера ни к кому на дачу не собиралась. Собиралась встречать Новый год дома. В полном одиночестве. Сочувствующие замужние подруги пытались зазвать её в гости, незамужние – в ночной клуб, но она твёрдо отказывалась. В уже прошлом году Светлана развелась и собиралась насладиться первым одиноким праздником. Когда никто не будет забирать у тебя телевизионный пульт, заставляя смотреть что-то раздражающе шумное. Не будет споров, к кому и куда идти, упрёков за настоящие и выдуманные промахи. Не надо будет терпеть общество совершенно неинтересных, а иногда неприятных людей. Не нужно мучительно выжидать время, когда наконец можно перестать делать вид, что тебе весело, а спокойно лечь спать. Конец года у бухгалтера Светланы Сергеевны всегда выпадал страшно нервным и напряженным, так что в новогоднюю ночь тупо хотелось отоспаться за весь конец декабря. И этот Новый год она собиралась встретить так, как ей хочется! Одна!

Единственные, с кем Светлана могла бы разделить праздник, это родители. Но отец много лет как умер, а мать недавно в третий раз вышла замуж, и сейчас ей было не до старшей, давно живущей самостоятельно, дочери.

Да и не успела бы к кому-то на дачу поехать. Вчера, тридцать первого, они работали. Начальница, одинокая злыдня, принципиально требовала отсидеть в офисе до трёх. «Тридцать первое декабря по закону рабочий день, и никто его не отменял!» – стальным голосом говорила она и все вынужденно подчинялись. Хотя какая там работа! Уже с утра начиналась подготовка к тихим посиделкам в кабинетах, где-то с полудня начинались взаимные поздравлялки, застолье, а ближе к концу уже вовсю гремела музыка. Некоторых в результате выгоняла с работы только необходимость сдавать офис под сигнализацию.

Светлана помнила, как скидывала на флешку документы, с которыми планировала поработать в долгие праздники, как на такси долго из-за пробок добиралась до супермаркета. Как толкалась среди таких же делающих запасы на весь оставшийся год горожан. Как мысленно возмущалась: «И что они все сегодня здесь толкутся? Неужели нельзя всё купить заранее? Или что, думают, завтра ничего не будет?»

Помнила, как готовила праздничный ужин, принимала ванну, накрывала стол. Упахиваться на кухне необходимости не было, но она всё равно хотела, чтобы на столе присутствовали двенадцать, по числу месяцев, обязательных блюд. Говорят, что тогда наступающий год будет благополучным. Хоть особо в эту ерунду не верилось, но и рисковать, нарушая обычай, не хотелось.

Светлана вчера даже по пальцам посчитала. Два салата, три нарезки – мясная, сырная и овощная, рыба, картошка, курица, фрукты, коробка конфет, и ближе к двенадцати мороженое. Чтобы довести до нужной дюжины поставила отдельно блюдце с любимыми оливками. За пять минут до двенадцати по команде президента наполнила бокал вином и вдруг вспомнила поверье из студенчества. Если успеть загадать желание, написать его на бумажке, бумажку сжечь, пепел всыпать в бокал и выпить его под бой курантов, то желание сбудется. И как назло всё оказалось под рукой – спички, которыми планировала зажечь бенгальский огонь после двенадцати, ручка, вместо обычной бумаги салфетка. Вдруг вспомнилось, как хотелось в прошедшем году съездить к Средиземному морю в отпуск, но из-за развода всё сорвалось. Всё рухнуло и планы на отпуск – это самая малая портеря. Вспоминать о прошлом кошмаре не хотелось. Хотелось думать о будущем счастье.

Быстро оторвала кусочек салфетки, написала «дальняя дорога», подожгла на блюдце, под последние удары курантов успела всыпать чёрные хлопья в бокал и торопливо выпить. Успела! Всё также торопясь бросила в рот оливку, надеясь перебить вкус пепла, как-то неловко глотнула. Проглоченная целиком вместе с косточкой ягода внезапно стала поперёк горла. Светлана помнила, как мучительно задыхалась, и некому было хлопнуть её по спине.

А потом ничего, чернота, и полёт среди звёзд.

«Я что, в больнице?»

Светлана вновь осмотрелась. Нет, эта деревенская комната со странным маленьким окном, сквозь которое пробивался серый жемчужный утренний свет, на больницу никак не походила.

«Я брежу?»

Но на видения это тоже не походило. Пальцы ощущали мягкость простыни, приятно пахло деревом, сухими травами и свежим хлебом, всё кругом виделось совершенно отчётливо и по-своему логично. Деревянные стены и потолок, простая грубая мебель, самодельная тканная дорожка половичка, мягкая жаркая перина, лоскутное одеяло. На узком столе, стоявшем прямо под решётчатой рамой окна, стояли глиняные кувшин и кружка. Почти также когда-то выглядела комната для маленькой Светочки в деревенском доме бабушки.

«Вот только как я здесь очутилась?»

Светлана услышала лёгкие шаги и настороженно уставилась на вход. Дверь открылась и в комнату вошла женщина лет сорока в длинном коричневом платье. Повязанный поверх него фартук делал её похожей на служанку из исторического сериала. Сходство усиливал чепец, прикрывавший светлые волосы незнакомки.

Она внимательно смотрела на Светлану. Встретившись взглядом, женщина нежно улыбнулась:

– Проснулась? Как ты себя чувствуешь?

Чувствовала себя Светлана хорошо, но странно. Непривычно.

– Проснулась. Спасибо, хорошо.

Голос тоже звучал странно. Хрипло, будто долго не говорила, слабо и тонко. «Словно не мой голос».

– Вот и чудесно! Сейчас ты выпьешь отвар, и тебе станет ещё лучше, – ласково произнесла незнакомка.

– Что за отвар?

– Укрепляющий. Он тебе силы прибавит.

– Не нужно! Я и так неплохо себя чувствую, – нет, голос звучал всё-таки странно.

–Не упрямься, Ланушка! Ты столько болела. Тебе надо.

Женщина подошла к столу и повернулась спиной к Светлане, наливая что-то в кружку из кувшина. Светлана рывком села, собираясь встать, и почувствовала слабость, головокружение. От этого вновь упала на мягкие подушки. Похоже, про её болезнь женщина не солгала. Может, этим и объясняется её беспамятство? Болела и забыла всё, что случилось между новогодней ночью и нынешним пробуждением. Вот и имя её незнакомка знает, хоть и произносит странно.

Женщина подошла к кровати, присела на край и протянула кружку, приятно пахнущую травами. Светлана приподнялась. Женщина помогла ей поправить подушку, сесть поудобней. Светлана протянула руку к кружке и вздрогнула. Рука была не её! Тонкая, с крапинками веснушек на белой коже, и совершенно неухоженная!

Светлана потрясённо повертела ладошками перед глазами. Узкие кисти с длинными пальцами явно принадлежали молодой, может даже юной, девушке. Но у кого сегодня будет такая, не знавшая кремов, кожа! Такие короткие ногти – ни следа маникюра!

– Можно мне зеркало?

Женщина грустно посмотрела на Светлану и не сразу ответила:

– Хорошо. Выпей пока отвар, а я принесу.

Светлана не стала спорить. Дрожащими руками приняла кружку и сделала несколько глотков. Прохладный, немного терпкий отвар приятно смягчил горло и окончательно развеял надежду, что это сон. Ни один сон не может быть таким реальным.

Пока Светлана не спеша пила, женщина вернулась. Забрала у неё опустевшую кружку и протянула небольшое круглое зеркало на ручке. Светлана вцепилась в него и вдруг замерла, боясь поднести к лицу. Стоит посмотреться – и всё окончательно изменится. Что она в нём увидит?

Поднесла, заглянула. В мутноватом стекле отражалось худенькое бледное незнакомое лицо юной девушки. Светлана опустила зеркальце. Значит, тогда, за новогодним столом, она всё-таки умерла. И как-то возродилась в новом теле. Рестарт. Новый год – новая жизнь.

***

Госпожа Вета задумчиво смотрела на незнакомку, поселившуюся в теле дочери. Её хрупкая веточка улетела. Колдовство не помогло. Дочь всегда была такой нежной, доверчивой, слабой!

Ведунья вздохнула. В шестнадцать лет горе переживают остро. Но всё же она не думала, что дочь так надломит предательство любимого. Если бы не разбитое сердце, простуда не смогла бы настолько подорвать силы её девочки. Заговоры и травы поставили бы её на ноги, но дочь просто не хотела жить. Никакое колдовство не смогло удержать тоскующую душу.

Что же, зато помогло воплотиться какой-то другой бесприютной душе, ушедшей из жизни до времени. Теперь забота ведуньи помочь незнакомке освоиться и найти свой путь. Для них обеих начиналась новая жизнь.