Напиток мексиканских богов. Звезда курятника

– Вам чего? – прохрипел снеговик, пугающе кашляя белыми клочьями.

Так и не определившись с половой принадлежностью собеседника, Матвей вежливо сказал:

– Здравствуйте, уважаемое! Один вопросик, если позволите. Вам эта вещица не знакома?

– А что? – недружелюбно спросил снеговик, исподлобья глядя на блестящую штучку, которую опер раскачивал перед его морковным носом, как гипнотизер.

– Кажется, у вас есть украшение из одного набора с этой сережкой? – в бархатных лапах дознавателя блеснули кончики когтей. – Хотелось бы знать – откуда?

– Не знаю, о чем вы! – высокомерно заявил снеговик и хамски захлопнул дверь.

Матвей нахмурился, покатал желваки на скулах и снова занес кулак над дверью, но в самый последний момент удержался от удара: осознание, что он ошибся дверью, выплыло из бездны подсознания и достигло обитаемых глубин. Матвей передвинулся на шаг влево, внимательно изучил два набора цифр в простенке и со стыдом убедился, что так оно и есть: он пошло перепутал двери.

– Извиняюсь, уважаемое, ошибочка вышла, – виновато пробормотал он и переместился к соседнему номеру.

Иногда у меня случаются моменты просветления: бывает, в затемняющем слабый разум мраке сверкнет молния, и тогда за долю секунды я успеваю увидеть нечто важное. Потом, правда, снова наступает тьма египетская, и я уже не понимаю, что к чему, но это уже совсем другая история.

Светлое серебро серьги с густо-красной коралловой висюлькой блеснуло в глаза, и в мгновенном озарении я поняла, что знаю, почему это чужое украшение кажется мне знакомым! Вовсе не потому, что вторая такая сережка по воле случая и добросердечного лопоухого чистильщика бассейнов попала ко мне вчера и лежит сейчас в моем кошельке, в отделении для мелочи. Нет, нет, запоминающееся этническое серебро с кораллом я созерцала и раньше!

– Лилипутское ожерелье! – ахнула смышленая Нюня. – Та цепочка с красненькой кривулькой, похожей на потемневший перчик, которую ты нашла под кроватью в соседнем номере!

– И которую потеряла в другом соседнем номере, – добавила Тяпа, быстро просчитав варианты.

Я согласилась с ней, вспомнив, как надела браслет, подобранный в пыли под кроватью, на руку – он был мне велик и недолго болтался на запястье. В баре, когда я впервые припала к источнику живительной влаги под названием «текила», украшение еще было при мне, я даже пару раз случайно макнула коралловый перчик в широкий стакан. А несколько позже, прогоняя из своего номера назойливого ночного мотылька Андрюшу, я отмахивалась от него уже голыми руками. Значит, браслет покинул меня на промежуточном финише в постели того типа, которого я выставила из его собственного номера в компании двух наглых девок.

Браслет подходил к сережкам, как родной. Я была совершенно уверена в этом – у меня хорошая зрительная память и отменное чувство стиля. Мне это говорили еще преподаватели в художественной школе, куда я ходила целых семь лет, пока Тяпа не одолела Нюню (после этого мы сменили благопристойную изостудию на тусовку неформалов-граффитчиков).

Желание сравнить имеющуюся у меня серьгу с потерянным браслетом возникло мгновенно и было совершенно непреодолимым. Зачем это нужно, я не знала (просветление в уме было кратковременным и сменилось полным затмением), но действовала так решительно, словно мной повелевали высшие силы. Или низшие, что было куда более вероятно. Нюня так и сказала, не скрывая возмущения:

– Что за бес в тебя вселился?!

Подозреваю, что имя беса имело французские корни и было написано на бутылке, которую я успела ополовинить. На трезвую голову я бы не решилась на эскападу, по безрассудству сопоставимую с индийским походом Александра Македонского!

Захлопнув дверь перед носом незнакомца с сережкой, я твердым шагом легионера проследовала на балкон, заглянула за перегородку и, убедившись, что в соседнем номере никого нет, привычно ловко прогулялась по перилам.

Цепочка с красной коралловой подвеской лежала на прикроватной тумбочке. Я ее увидела сразу же и без раздумий схватила, но не удержала: случайно взглянула в зеркало на стене, и руки дрогнули. Видок у меня был еще тот! Плотная белая корка сделала меня толстой, какой я не была даже в восемь лет, когда все летние каникулы провела на даче у гостеприимных стариков и безобразно отъелась на бабушкиных пышках со сметаной. Теперь я сама выглядела как пышка, сплошь покрытая сметаной!

Руки мои затряслись, и браслет упал на пол. А в следующий момент настежь распахнулась входная дверь, я испуганно вздрогнула вся целиком и без задержки последовала за браслетом. Попадаться на глаза законному обитателю номера мне вовсе не хотелось. Тем более в образе накачанного, как культурист, белоснежного ангела! Хозяин-то номера парень модный, от таких шикарных лакированных ботфортов, как у него, я бы и сама не отказалась!

Потом я вспомнила, что сверкающие сапоги прилагались к эсэсовскому мундиру, и перестала восхищаться своим соседом по этажу. Придурок какой-то! Гестаповец.

– Тем более не стоит попадаться ему на глаза, – мудро решила осторожная Нюня. – Застенки гестапо – не место для девушки из хорошей семьи.

И я полезла под кровать, где, строго говоря, мне тоже было совсем не место, но больше-то спрятаться было негде.

– Дежавю, – прошептала Нюня, когда я, как и сутки назад, сунула голову в темное пространство, ограниченное бахромистыми краями шелкового покрывала.

– Второй раз на те же грабли! – беззвучно взвыла Тяпа, потому что в потемках я вновь чувствительно наступила локтем на какой-то неуютный мелкий предмет.

Это была круглая пуговица из тусклого светлого металла абсолютно не гламурного армейского вида. Я стиснула ее в кулаке, и тут от двери донесся голос:

– Есть кто живой?

– Нет, все ушли на Восточный фронт! – ядовито шепнула Тяпа, проассоциировав армейскую пуговицу и немецкий мундир. – Ахтунг!

– Может, не надо?

Андрюша переступил с ноги на ногу, охнул и скривился.

– Дадо! – прогундосил Геннадий.

Он зажимал нос двумя пальцами, сложенными прищепкой. Резкий запах мази, которую наложила на рану Андрюши добрая докторша, заполнил кабину лифта, превратив ее в газовую камеру.

– Дам дакие дужды!

– Какие такие? Психические? – с досадой спросил Андрюша. – На фиг они нам нужны?

Лифт остановился на пятнадцатом этаже. Гена выскочил из кабины, сделал глубокий вдох, шумно выдохнул и только после этого посмотрел на Андрея. Взгляд его то ли слезился, то ли блестел высокомерием:

– Сразу видно, что ты не менеджер! И никогда им не будешь. Надо мыслить стратегически! Натуралы у нас есть?

– Есть! – подтвердил Андрюша, непроизвольно распрямив плечи и выпятив грудь.

– Навалом! – подтвердил Гена, и Андрюша сразу сник. – А из экзотов кто? Только самые обыкновенные педики. Даже лесбиянок нет ни одной, не говоря уж о садомазерах! А спрос-то есть, и его надо удовлетворять! Иначе всем плохо будет.

– Кому – всем? – с подозрением спросил Андрюша.

Но Гена не стал развивать свою мысль. Небрежно кивнув дежурной по этажу, он зашагал по коридору, не глядя на цифры в простенках между дверьми. Гена работал в отеле «Перламутровый» не первый год и ориентировался на местности лучше, чем гостиничные тараканы.

Хороший опер два раза на одни и те же грабли не наступает.

Матвей хотел быть хорошим опером и на сей раз не ломился в дверь с разбега. Он постоял на пороге, внимательным взглядом соединяя короткие строчки цифр в простенке с соответствующей дверью, убедился, что вход в номер 1565 находится прямо перед ним, а не слева или справа, и только тогда поднял кулак.

На этот раз действительно все было по-другому. Дверь оказалась не запертой и гостеприимно распахнулась от первого же удара. Образовавшийся сквозняк выдул в открытую балконную дверь занавеску и взвихрил бахрому покрывала на кровати.

– Есть кто живой? – позвал Матвей, не переступая порог, чтобы не навлечь на себя обвинение в несанкционированном проникновении.

– Ахтунг! – не по существу, но с большим чувством произнес снеговик, выглянувший из-за спинки кровати, точно из-за ширмы кукольного театра.

Увидев еще одну белую морду с красным носом, Матвей подавился вежливым приветствием и спросил совсем не то, что намеревался:

– Блин, да сколько ж вас тут?!

– Нихт ферштеен! – не по-русски заявил белый монстр, пятясь и прячась в складках занавески.

Краем сознания Матвей отметил, что застенчивый нерусскоязычный снеговик из шестьдесят пятого номера держится совсем иначе, нежели его хамовитый собрат из шестьдесят седьмого. Очевидно, давала о себе знать хваленая европейская культура.

– Пардон, – тоже не по-русски брякнул Матвей и закрыл дверь.

Два снеговика – это было чересчур даже для очень представительного международного саммита. Зародившееся у Матвея подозрение, будто старческий маразм пришел к нему с опережением графика, усилилось.

Секунд двадцать он смотрел на дверь, непроизвольно чеша в затылке и шевеля губами, потом мимо него довольно невежливо протолкались два мужика, шагавшие по ковровой дорожке плечом к плечу. Выглядели они как ветераны уличных боев: один приволакивал ногу, а у другого был подбит глаз, да так основательно, что лиловый синяк окружал стекло темных очков широкой каймой.

Без всякой симпатии покосившись на Матвея, увечные грубияны остановились под дверью номера 1567 и переглянулись.

– Ты первый! – подтолкнув хромого, сказал одноглазый.

– Тук-тук! – не прикасаясь к двери, возвысил голос хромой.

– Мужики, там снежная баба, – по-товарищески предупредил Матвей.

– Ни фига себе нежная! – потрогав заплывшее око, пробормотал одноглазый, у которого, похоже, проблемы были не только со зрением, но и со слухом.

– Может, ну ее на фиг? – оживился хромой.

– Именно туда, Андрюша, именно туда!

Одноглазый криво усмехнулся и подтолкнул товарища к двери.

Матвей повернулся к калекам спиной, пошел по коридору и мимоходом нарочито небрежным светским тоном спросил горничную, толкающую перед собой тележку с бельем:

– Девушка, что за клоуны у вас тут живут?

– Это вы про немецкого фашиста говорите или про индийскую принцессу? – кокетливо поправив обесцвеченный локон, охотно включилась в беседу дружелюбно настроенная Клава.

Непринужденно прозвучавшая фраза будила воображение. Сельский опер понял, что реальный размах финансового шабаша намного шире, чем он думал. Ностальгия по тихой станице Трюховецкой с ее монорасовым обществом накатила на него, как упряжка ездовых оленей. Матвей потер лоб и болезненно скривился.

– Вам нехорошо? Может, дать таблеточку от головы? – заволновалась общительная горничная.

– А от маразма у вас ничего нет? – морщась, спросил Матвей.

– Тут никого нет! – громко удивился хромой, осмелившийся заглянуть в шестьдесят седьмой номер.

– А вы в шестьдесят пятый зайдите, там еще один сидит! – не оборачиваясь, угрюмо посоветовал Матвей.

И снова я шла над бездной, как цирковой канатоходец! И не страшно мне уже было ни капельки, даже весело! И ветерок, раздувающий мой простынный балахон на манер парашюта (который, правда, не спас бы меня при падении с пятнадцатого этажа!), не леденил тело и душу, а казался приятно свежим.

– Трепал нам кудри ветер высоты! – запела в моей душе бесшабашная Тяпа.

– И целовали облака… слегка, – неуверенно продолжила песню Нюня.

На самом деле кудри мои прятались под шапочкой, так что ветер высоты их вовсе не трепал. Зато он сдувал с открытых участков тела лекарственную пену. Она падала с меня клочьями, как шерсть с линяющей болонки, и свободно разлеталась по ветру. Такой эффект, разве что более выраженный, мог иметь взрыв петарды в курятнике.

– Не задерживайся, проходи быстрее, пока тебя никто не заметил! – поторопила Тяпа.

Снизу, действительно, уже слышны были недовольно бубнящие голоса. Крепко зажав в одном кулаке браслет с кораллом и алюминиевую пуговку, я проскочила по перилам в обратном направлении и благополучно вернулась в свой номер.

– Куда ты меня привез, Жорка! – ныла Люсенька, неприязненно оглядывая окрестности с высоты двенадцатого этажа. – Ни боулинга, ни дискотеки приличной! В спа-салоне даже альфа-капсулы нет, дыра дырой! И хо-о-олодно! Лучше бы мы в Дубай полетели.

– Люсь, какой холод? – лениво удивился Жора.

Он лежал в постели под одеялом, смотрел спутниковое телевидение, пил пиво и чувствовал себя вполне счастливым. Боулинг, дискотека и спа-салон с альфа-капсулой были ему нужны примерно так же, как рыбе зонтик.

– Адский холод! – заупрямилась Люсенька, проявляя вопиющую неграмотность по части климатических зон загробного мира. – И снег идет… Жора, правда ведь, снег!

– Люсь, ты опять? Какой снег?

– Белый! – взвизгнула Люся, оскорбленная недоверием любимого.

– Люся, в прошлый раз, когда сверху белое сыпалось, ты тоже кричала – снег, снег! А это оказалось сухое птичье дерьмо, – терпеливо напомнил Жора.

– Помет, – высокомерно поправила Люся, демонстрируя похвальное знание терминов зоологии. – Но это точно снег, Жора, огромные хлопья, ты сам посмотри!

Жора приподнял голову, посмотрел сквозь открытую балконную дверь и присвистнул:

– Да ладно?!

Сверху, косо спланировав мимо балкона, упал приличный шматок белой массы – пористый и красиво искрящийся на солнце.

– Надо же, и правда – снег! В ясный солнечный день! – Жора пошевелил густыми бровями и снова опустил голову на подушку.

Причуды погоды за окном волновали его не многим больше, чем отсутствие боулинга, дискотеки и спа-салона. Жора свил себе замечательную альфа-капсулу в кровати, и ничто не могло помешать ему вкушать заслуженный отдых. А редкое явление природы – слепой апрельский снег – только добавляло этому пикантной оригинальности.

– Знал я, что бывает слепой дождь, но слепой снег вижу впервые, – разнеженно пробормотал Жора, подхватывая с тумбочки пивную бутылку. – И в каком Дубае, Люсь, ты бы на такое чудо посмотрела?

– Чудо в перьях! – сказала я своему отражению в зеркале собственного номера.

Холодные пальцы ветра изрядно пощипали мою белую шкуру. В красном берете и алых проплешинах по всему телу я смотрелась совсем уж неэстетично – как ненормальный мухомор. Поэтому я смыла остатки лекарственной пены под душем и, превратившись из пятнистого красно-белого чучела в повсеместно красное, тщательно намазалась Райкиным маслом «после загара». Это превратило меня в подобие статуэтки из лакированного дерева – естественно, красного.

– Ничего, «красный» и «красивый» – слова-синонимы, – в утешение напомнила Нюня.

Инструкция к косметическому средству обещала, что оно впитается, не оставив следа на коже, через три минуты. Две я потратила на выбор наряда, который максимально скрыл бы от взглядов окружающих мою ослепительную красную красоту, и еще одну употребила на вдумчивое созерцание браслета и сережки.

Я положила их рядом и убедилась, что вещички подходят одна к другой идеально. Более того, на металлических зажимах, фиксирующих кораллы, и там и сям был выдавлен маленький значок – вероятно, клеймо мастера, сделавшего этот комплект.

– Давайте рассуждать логично, – предложила Тяпа. – Браслет Танюха нашла под кроватью в шестьдесят девятом номере позапрошлой ночью. А серьгу обнаружили в стоке бассейна, где утонула девушка, вчера утром. Следовательно, можно предположить, что та девушка незадолго до своей гибели побывала в номере 1569.

– Почему незадолго? – спросила Нюня.

– Если бы у нее было достаточно времени, она бы обязательно сняла эти серьги, – уверенно сказала Тяпа. – Любая нормальная женщина, потеряв одно украшение из набора, поскорее сменила бы весь комплект.

– Почему? – спросила Нюня.

– Потому что любая нормальная женщина хочет выглядеть идеально! – рассердилась Тяпа. – А неполный комплект – это явное несовершенство! Кому охота чувствовать себя ущербной?

– Я согласна с тем, что утонувшая девушка была в шестьдесят девятом номере позавчера вечером, но аргумент у меня другой, – заявила Нюня. – Днем в номерах делают уборку, так что браслет, потерянный раньше, нашла бы не наша Таня, а горничная!

– Один аргумент хорошо, а два лучше! – не стала спорить Тяпа. – Я к чему клоню? Райка наша ходила к одноразовому хахалю Витьке в шестьдесят девятый номер не позавчера, а днем раньше. Следовательно, браслет потеряла не она. Значит, и утонула не она.

Некоторое время назад я уже пришла к этому оптимистичному выводу на основании того, что у Раисы не были проколоты уши, но найти лишнее подтверждение своей правоты оказалось приятно. Немного подумав, я отыскала еще один косвенный аргумент в пользу версии о том, что моя Райка и утопленница – две разные брюнетки. Я потеряла браслет, потому что он был для меня широковат, а ведь у невысокой и худощавой (за исключением бюста) Раисы запястье было поуже моего! В них-то она силикон не закачивала! Точно, это не подружкин браслет, ей он был бы не по размеру.

В общем, я старательно убедила себя в том, что жуткую смерть в сливной трубе бассейна нашла совсем другая женщина, из чего следовало, что моя дорогая подруга, вполне возможно, жива. Далее возникал закономерный вопрос: где же она пропадает уже вторые сутки? Зная Райку, я подозревала, что для решения этой задачи имеет смысл заменить «где» на «с кем». Моя подруга – чертовски компанейская девушка! Думаю, она даже на тот свет не пойдет без сексуального спутника!

– О, вот еще один оригинальный аргумент в пользу того, что одинокая ночная утопленница – это не наша Райка! – обрадовалась Тяпа.

– Довольно болтовни! – строго сказала Нюня. – Надо, наконец, пойти и расспросить дежурную по этажу и администратора на ресепшене насчет Райкиного письма!

Мысль была хорошая, правильная, но я не забыла, к каким последствиям она привела вчера, поэтому робела выходить в народ. Слишком много людей в последнее время проявляли к моей персоне деятельный интерес, причины которого мне были непонятны, и прояснять их как-то не хотелось. Чтобы что-то прояснить, надо пообщаться, чтобы пообщаться – повстречаться… А из вчерашних моих знакомых встречаться мне не хотелось ни с кем. Ни с продажным мужчиной Андрюшей, ни с его сутенером Геной, ни с изящным блондинчиком и его приятелем – уменьшенной копией Кинг-Конга, ни с теми приличными с виду господами, которым я обязана была нездоровым крепким сном под палящим солнцем.

К счастью, свободный наряд из тонкой хлопчатобумажной ткани и соломенная шляпа изменили мой обычный имидж девочки-студентки до неузнаваемости.

Эти обновки привез мне из служебной командировки в Мехико любящий папа. Шляпу он купил в сувенирной лавке аэропорта, и она не сильно отличалась от типичного для наших широт головного убора сторожа колхозной бахчи, а вот платье дышало знойным латиноамериканским колоритом, как текила – ароматом сочных кактусов. Во-первых, это было даже не платье, а подобие пончо – прямоугольный кусок экологически чистой мануфактуры с отверстием для головы и короткими боковыми швами, выше которых имелись дырки для рук, а ниже остались длинные разрезы. Во-вторых, матерчатый прямоугольник имел насыщенный лиловый цвет, который я до сих пор видела только на полотнах Рериха, и по периметру был старательно обшит лохматым галуном из красных, желтых и синих шерстяных ниток. Вырез одеяния украшал геометрический узор из бисера с вкраплением крупных разноцветных стекляшек. К пончо прилагалась маленькая матерчатая сумочка на длинной веревочной ручке, тоже расшитая разноцветными кожаными лохмами, бисером и каменьями. Все это пестрело, блестело, сверкало и переливалось – даже фантазийный микс из натурального заката над Андами, северного сияния, метеоритного дождя и праздничного фейервека не смотрелся бы столь красочно!

Пока мои лицо и руки были нормального цвета, великолепное пончо смотрелось на мне, как богатая попона султанского слона на маленьком невзрачном ослике, а вот нынешняя красная кожа сочеталась с богатой цветовой гаммой наряда вполне гармонично. Я даже нашла, что рядом с яркими красками мексиканского одеяния рубиновый цвет моих кожных покровов существенно померк, и это не могло не радовать: теперь люди будут засматриваться не на меня, а на пончо. Я надеялась, что неплохо замаскировалась, тем более что сиреневый лоскут скрывал меня почти целиком.

Помнится, еще когда папа вручил мне свой подарок, я примерила обнову и виновато подумала, что слишком редко навещаю родителей – вот, любящий отец успел забыть мои размеры! В чересчур свободном пончо я казалась себе центральным колышком туристической палатки. Понч-палатка висела на мне, как на гвоздике, свисающие края закрывали руки до кончиков пальцев, углы подола болтались на уровне щиколоток – не хватало только корзины с ягодами кофе и горной ламы на поводке, чтобы выглядеть как изможденная мексиканская крестьянка! Но у свободного покроя было одно большое достоинство: ткань почти не соприкасалась с зудящей кожей, и это спасало меня от избытка болевых ощущений. Поэтому я осталась довольна своим новым образом и пожалела только о том, что придется идти в люди с ненакрашенными губами: на общем фоне багровой физиономии потерялась бы любая помада. Мимолетную мысль намазать губы зеленкой (она бы не потерялась) я забраковала: мне еще в школьной изостудии внушили, что сочетание красного и зеленого подходит только для светофора.

– Совсем неплохо! – подбодрила я себя, нахлобучив на голову шляпу мексиканского колхозника и окончательно превратившись в экзотическое чучело. – Ну, с богом!

С этими словами я нацепила на шею бисерную сумочку, в которую поместились только мобильник и кошелек. В следующую секунду в ванной погас свет, а в комнате с протестующим рычанием отключился бесцеремонно обесточенный холодильник.

– Это знак! – встрепенулась Тяпа, жаждущая решительных действий. – Прямой намек высших сил на то, что нельзя засиживаться в укрытии и оставаться во мраке неизвестности. Пора выходить на свет истины!

Я вышла из номера и оказалась в кромешном мраке. Свет истины брезжил где-то в другом месте – лампы под потолком не горели, а других источников освещения в коридоре не было. Оробевшая Нюня выразила сомнение в Тяпиной способности к безошибочному толкованию знаков свыше и оказалась совершенно права: едва я сделала пару шагов, какой-то невидимка так сильно толкнул меня, что я влипла в стену всей спиной и заорала от боли!

– Тихо! – рука невидимки плотно зажала мне рот. – Не ори!

Меня еще крепче притиснуло к стене, так что не орать я не могла и продолжала приглушенно вопить сквозь чужую ладонь, пока она не сползла мне на горло. После этого я могла только хрипеть.

– Скажешь правду – будешь жить, – неискренне пообещал злобный шепот.

Он был такой горячий, что брызгал мне в ухо кипятком.

– Где она, говори?!

– Хто-о? – дергаясь, прохрипела я и получила затрещину.

– Убью дуру!

На этот раз шепот прозвучал вполне убедительно, и я ему поверила: убьет! За что – непонятно, но запросто убьет, гад! Сожмет мою шею покрепче, подержит подольше, и погибну я бесславной и, главное, безвременной смертью!

– Говори, где Золотая рыбка! – гад буквально ошпарил мне ухо ядовитой слюной, но зато разжал руку, позволив мне сделать вдох.

– Вам Раиса нужна! – догадалась я, услышав прозвище, которое моя тщеславная подруга присвоила себе много лет назад. – Но я не знаю, где она! Она пропала позапрошлой ночью. Я сама ее ищу!

– А вот это ты зря, этого не надо, – прошкворчал невидимка. – Не ищи ее, не любопытничай. Целее будешь!

Я почувствовала, что меня отпустили, обессиленно сползла по стенке на пол, и тут же кто-то чувствительно запнулся о мои ноги. Мой болезненный вскрик и чей-то мужественный мат раздались одновременно, но были намертво заглушены шумом падения.

– Попался! – враз воодушевившись, ликующе воскликнула я.

– Эй, кто тут хулиганит? – прокричал из темноты сердитый женский голос. – Какая сволочь рубильник трогала?

Лампы под потолком вспыхнули дружно и ярко. Я зажмурилась, но тут же заставила себя открыть глаза, торопясь увидеть своего обидчика поверженным. Такое зрелище, как враг, распростершийся у моих ног, я пропустить не могла! Я девушка в целом добрая, но злопамятная, и тому, кто грозился меня убить, ждать от меня хорошего не приходится. Очень хотелось взглянуть этому негодяю в лицо и торжествующе сказать что-нибудь вроде: «Что, мерзавец, не вышло по-твоему?!»

Однако со взглядом в лицо пришлось повременить, так как противник был ориентирован ко мне задом. Он стоял на четвереньках посреди коридора, зажимая ладонью разбитый нос, и мычал, как настоящее четвероногое. Я не выдержала искушения, дернула ногой и из позиции «полулежа» дала гаду пинка. Он зарычал, обернулся, и я узнала своего вчерашнего знакомца – страхолюдного Кинг-Конга. Над горбатым хребтом поверженного монстра бледной луной реяла широкая физиономия грушевидной горничной Клавы.

– Вы тут че? – озадаченно спросила она, обращаясь ко мне.

Мычащий Кинг-Конг не производил впечатления разумного существа, наделенного даром связной речи.

– Все свидетели, он сам напросился! – быстро сказала я, подбирая ноги.

– Ошизеть! – восторженно прошуршал знакомый голос у меня за спиной. – Вот тебе и садо-мазо!

Я обернулась. Часто моргая одним глазом (на втором сырела марлевая нашлепка), на меня с необъяснимым удовольствием взирал змеевидный сутенер Гена.

– Че? – я тоже моргнула, как Клава.

– Видал, Андрюшенька, как работать надо? – продолжая любоваться мной, через плечо спросил Гена Одноочковая Змея своего вечного спутника. – Что клиент ни попросит, она все может! Да с выдумкой, с огоньком, всегда в костюмчиках карнавальных! Детка, ты на кого работаешь?

– На кого работаешь, падла?! – взревев, ринулся ко мне Кинг-Конг.

– Помогите! – взвизгнула я, проворно обегая Гену с Андрюшей и прячась за их спинами.

– Поможем! – с готовностью кивнул сутенер. – Напарницу тебе подберем, охрану обеспечим, все условия создадим, ты только работай!

Я не стала задерживаться в компании сумасшедших и с максимально возможной скоростью устремилась к лифту, слыша за спиной бессловесное рычание Кинг-Конга и агитационные выкрики Гены:

– Ты подумай: медицинское обслуживание! Восьмичасовая рабочая ночь! Спецодежда за счет фирмы!!!

Лифта не было, и я не стала его дожидаться, пробежала дальше и толкнула дверь на лестницу.

Неожиданный удар по голове смял в лепешку мою мексиканскую шляпу, и под нарастающий звон в ушах я услышала:

– Сказано же – не любопытничай!

А потом свет снова погас, и я выключилась вместе с ним.

– Мадам!

Наверное, тот, кто осторожно хлопал меня по щекам, не знал, что обожженная солнцем кожа чрезвычайно чувствительна к любым прикосновениям. Я дернулась и взвыла, как будто меня припекло утюгом, а он испугался, охнул и торопливо сказал:

– Черт, надо кого-нибудь позвать!

– Никого… не зовите… – в два приема простонала я.

Представлялось весьма вероятным, что на зов сбегутся совсем не те, кто надо. По моим наблюдениям, по части забегов в этом заведении лидировали сплошь мерзопакостные личности – свирепый Кинг-Конг, гнусный Гена, развратный Андрюша…

– И еще тот невидимка, который дал тебе по башке! – Тяпа пополнила список резвых бегунов. – Он, похоже, шустрее всех прочих, просто чемпион! Так и удрал незамеченным.

– Вы говорите по-русски? – обрадовался тот, кто лупил меня по щекам. – Я подумал, что вы иностранка!

– Бангалорские мы, – вздохнула я, частыми взмахами ресниц разгоняя туман перед глазами.

Первым, что я увидела, были мои собственные голые ноги. Ярко-красные с внешней стороны и белые с внутренней, они очень напоминали вареные королевские креветки, но намного превосходили их по размерам и значительно уступали в аппетитности. В памяти всплыла строка одного из поэтов Серебряного века: «О, закрой свои бледные ноги!» С поправкой на цвет, эта поэтическая мольба вполне выражала желание моей стыдливой Нюни. Я пошарила рукой по бедру, пытаясь нащупать задравшийся подол пончо, и зацепила кружевную резинку стрингов. Ничего, кроме них, на мне не было!

– Да что же это такое! – сердито удивилась Тяпа. – Позавчера ты нагишом гуляла по балконам, вчера полуголой валялась на крыше, сегодня в одних трусах лежишь на лестнице – не перебор ли с эксгибиционизмом?

– Прикройся, прикройся, прикройся! – истерично взвизгивала Нюня.

Прикрываться вновь пришлось ладошками, и я впервые порадовалась, что мои женские прелести не раздуты силиконом.

– Кажется, это ваше?

С чувством великого облегчения я увидела планирующий на меня сиреневый плат. Он накрыл меня, как боевое знамя – павшего героя.

– Спасибо вам, добрый человек! – с глубочайшей искренностью сказала я.

– Да не за что, – поскромничал добрый человек.

– Не только добрый, но и симпатичный! – отметила Тяпа.

Доброму симпатяге было лет тридцать. Глаза у него оказались черные, как маслины, волосы светлые, как солома, а лицо загорелое, и в белом костюме мужчина выглядел как фотографический негатив.

– Я просто шел, шел, вижу – вы лежите… Что с вами случилось?

– На меня…

– Тихо! – цыкнула мне в ухо Тяпа. – Если ты скажешь: «На меня напали», это повлечет дальнейшие расспросы – кто напал, почему напал… А ты и сама ответов не знаешь. Зачем же будоражить общественность?

– И, кстати, надо еще разобраться, откуда тут взялся этот гражданин, не сам он ли тебя ударил? – с подозрением спросила Нюня.

Мысль о том, что этот добрый человек на самом деле может оказаться злым невидимкой, меня встревожила, однако начатую фразу надо было как-то заканчивать, поэтому я вздохнула, маскируя возникшую паузу, и с печальной доверительностью договорила:

– На меня… опять накатило. Эпилепсия, знаете ли!

– Ужасная болезнь! – подхватив тему, показательно закручинилась артистичная Нюня.

– Наследие предков! – брякнула Тяпа.

– По ацтекской линии от Кецалькоатля, – изобретательно добавила я, кстати вспомнив единственное известное мне божество ацтеков.

– Они все вымерли! – всхлипнула Нюня.

– Тоже сильно болели, – припечатала Тяпа.

В целом получилось очень душевно. Я сама едва не всплакнула над суровой судьбой своих мексиканских пращуров, массово скошенных ужасной хворью.

– Кстати, эта версия загадочного исчезновения цивилизации ацтеков и инков ничуть не хуже тех, что выдвигают антропологи, – заметила эрудированная Нюня.

– Как-как вы сказали? Ацтеки из Бангалора? – неожиданно заинтересовался добрый человек.

Глядите-ка – еще один антрополог!

– Нет-нет, бангалорские мы по отцу, – выкрутилась Нюня.

– А ацтекские – по матери! – уже сердясь, хамовито рявкнула Тяпа.

Но надежда на то, что добрый человек не настолько добр, чтобы сверх необходимости затягивать общение с потомственной эпилептичкой из рода древних мексиканских негодяев, не оправдалась.

– Нечасто в наше время встречаются люди, так много знающие о своих корнях! – похвалил меня он. – Скажите, а вы нарисовали генеалогическое древо вашей семьи?