Фотосессия в жанре ню. Бонд, мисс Бонд!

Оля вышла в прихожую. Ближе к родительской спальне и гостиной, где заночевали станичные родственники, воздух уплотнялся и дрожал от храпа и свиста.

Неслышно ступая босыми ногами, Оля вошла в гостиную и, близоруко щурясь, в полумраке пересчитала холмы и взгорья на полу и диване: раз, два, три, четыре, пять… Шесть! Значит, Любаня вернулась.

Мужчины спали на полу, диван заняли дамы. Прикинув габариты родственниц, Оля определила, что Любаня лежит посередине, между тетей Томой и бабушкой. Переступая через спавших на ковре, она подобралась поближе, дотянулась до нижнего края одеяла, приподняла его, посмотрела и кивнула: да, так и есть. Среднюю пару мясистых белых ног несколько облагородил домашний педикюр. А на ногтях больших пальцев незабываемый французский лак уже смазался! Точно, это Любаня.

Оля пощекотала твердую, как деревянный пестик-толкушка, пятку кузины, но размеренно похрапывавшая Любаня даже не сбилась с ритма. Ничего, проснется и все расскажет о своих вчерашних приключениях! Пусть только попробует не рассказать! У Ольги Павловны не отмолчишься! У нее даже Витька Овчинников отвечает уроки как миленький!

Стараясь не шуметь, Оля приняла душ и навела немудреный утренний марафет. Скромный макияж в стиле ню и сиротский завтрак (кусочек сыра, груша и зеленый чай без сахара) привели в норму и внешность, и настроение.

Предвкушая два-три спокойных часа до пробуждения семейства, Оля с книжкой в руках уютно устроилась в кресле, но прежде чем погрузиться в чтение, дисциплинированно проверила свой мобильник. И обнаружила там пять пропущенных звонков и одну новую эсэмэску, которую так и не прочитала, потому что крайне заинтересовалась звонками.

С одиннадцати часов вечера до трех утра ей пять раз звонил коллега по детективному расследованию, майор ФСБ и просто очаровательный мужчина Андрей Малинин! Настоящий русский мачо – с балалайкой и медведем!

Количество и время звонков, определенно, свидетельствовали о том, что его желание связаться с Ольгой Павловной было острым и сильным, как аппендицитная боль. Боже мой, да мачо с медведем провел бессонную ночь, пытаясь ей дозвониться!

Покраснев, Оля дрожащими руками спешно отправила вызов на номер страдальца и, только услышав сердитый медвежий рык, сообразила, что семь часов утра – немного слишком ранний час, чтобы будить после бессонной ночи даже самого очаровательного мужчину.

– Э‑э‑э‑это я, Ольга! – пискнула она в трубку. – Кажется, вы хотели со мной связаться?

Неласковый голос довольно-таки бессвязно, но с чувством выразил сожаление о том, что упомянутое желание неожиданно сбылось в столь ранний час. Потом неинформативно помычал, поохал и в конце концов недовольно сказал:

– Ну, ладно. Тогда – через час, на конечной остановке тринадцатого автобуса.

– Что? – насторожилась Оля. – Что будет через час на конечной остановке тринадцатого автобуса?

– Я полагаю, тринадцатый автобус, – весьма ехидно ответил Малинин. – А в автобусе – вы! Если, конечно, вы не предпочтете такси. Если предпочтете – езжайте уж прямо в Солнечный, чтобы мне на развязке не крутиться. Там и встретимся.

– Где – там?

Разговор пошел в таком темпе, что у Оли закружилась голова.

– Да прямо в морге!

– Где?!

– Ну, ладно, для начала – в больнице! У центрального входа.

– Для начала в больнице, а потом – в морге? – слабым голосом повторила Оля, по учительской привычке раскладывая все по полочкам. – Простите, а вы не могли бы озвучить всю программу?

Трубка хмыкнула и передразнила ее цитатой из старой кинокомедии:

– «Пожалуйста, огласите весь список!» То есть вы хотите знать, что будет до морга, а что – после?

«Ну, если после морга еще что-то будет – значит, ты там не останешься!» – обнадежил Ольгу внутренний голос.

Это бодрило, но – слабо.

– А также – что будет, собственно, в морге? – дополнила свой вопрос дотошная Ольга Павловна.

– В морге будет тело, на которое нам с вами надо бы взглянуть, – сказал Малинин. – Я понимаю, что такого рода зрелища вам, должно быть, непривычны, но придется потерпеть и посмотреть. Вдруг вы были с ней знакомы?

– С кем?! – Тут Оля по-настоящему заволновалась.

– С женщиной, которую вчера нашли мертвой в снежном поле у шоссе, приблизительно в восьми километрах от города, – объяснил Андрей.

– Примерно там же, где вы нашли Елку? – моментально сообразила Ольга.

– Точно, – Оля этого не видела, но догадалась, что Малинин кивнул. – И при ней тоже не было ни вещей, ни документов.

– И она тоже была в одном белье?

– Нет! Вовсе голой!

– Ладно, я приеду, – помолчав немного, решила Оля. – Договорились, встречаемся через час на конечной остановке тринадцатого автобуса.

– Через пятьдесят пять минут, – поправил ее компаньон – наверняка лишь затем, чтобы именно за ним осталось последнее слово.

– Мужчины! – фыркнула Ольга Павловна.

Она положила телефонную трубку и нерешительно посмотрела на платяной шкаф.

Ольга Павловна Романчикова не была ни модницей, ни светской дамой, а потому гардероб ее был невелик и абсолютно функционален: одежда для школы, одежда для дома, одежда для спорта и прогулок на свежем воздухе. Отдельным пунктом числилось маленькое черное платье, которое до сих пор представлялось хозяйке нарядом универсального назначения. Однако теперь, когда внезапно возникла необходимость экипироваться для делового визита в морг, у практичной Ольги Павловны впервые возникли сомнения в том, что она располагает одеждой на все случаи жизни.

Однако раздумывать было некогда, до рандеву на конечной остановке автобуса номер тринадцать осталось всего пятьдесят минут. Решив, что синие джинсы и черный свитер – вполне подходящая комбинация, Оля быстро оделась.

Осталось только выяснить, по какому маршруту ходит пресловутый тринадцатый автобус, чтобы двинуться из дома прямиком на ближайшую остановку.

Географию родного города Ольга Павловна Романчикова, к стыду своему, знала плохо. Совершать стремительные марш-броски в отдаленные микрорайоны и неспешные экскурсии по старому центру ей доводилось нечасто. Как правило, Олины перемещения по городу ограничивались тремя-четырьмя привычными маршрутами, так что на улицах краевого центра она ориентировалась гораздо хуже, чем на политической карте, приклеенной для тепла, уюта и общего развития на стене над диваном. Это была красивая разноцветная карта мира, где Оля с закрытыми глазами могла показать, например, Свазиленд, Лесото и столицу Мадагаскара город Антананариву. Однако увидеть на ней маршрут тринадцатого автобуса надежды не было.

Оля прошла в кухню и потрясла за костлявое цыплячье плечико младшего брата:

– Костя! Костя, проснись, у меня к тебе очень важный вопрос!

– Что?!

Разбуженный Костик посмотрел на сестру исподлобья и настороженно спросил:

– А что я сделал-то?

Оля мысленно отметила формулировочку, определенно выдающую чувство вины, но не стала выяснять, какие новые сомнительные подвиги совершил юный оболтус. У нее имелся к нему более актуальный вопрос:

– Ты случайно не знаешь, где ближайшая остановка тринадцатого автобуса?

– Случайно знаю, – Костик перестал хмурить лоб и надул щеки, гордясь и важничая. – А тебе в какую сторону ехать?

– В сторону поселка Солнечный, – ответила Оля, осмотрительно не упомянув во всех смыслах конечную цель – местный морг.

– Тогда иди к Занзибару.

Костик зевнул и сделал было попытку нырнуть под одеяло, но Оля удержала его на поверхности.

Где находится Занзибар, спасибо политической карте мира, она прекрасно знала – в далекой Африке! Определенно, остановка тринадцатого автобуса могла найтись и поближе.

– Не знаешь, где Занзибар? – понял Костик. – Вот же темная ты у меня, сестрица…

– Задушу, – коротко пообещала обиженная Оля, и впрямь темнея лицом, как венецианский мавр Отелло.

– Стриптиз-клуб «Занзибар»! – досадливо объяснил братец. – Клевое место, его все знают! На Космической, рядом с…

Он почесался и покривился, подбирая ориентир, который был бы однозначно известен темной сестрице, и закончил:

– Рядом с химчисткой «Снежок»!

– Химчистку знаю, – удовлетворенно сказала Оля, выпуская из цепких пальцев костлявое юношеское плечико. – Спасибо, спи дальше!

– А ты куда? – поинтересовался Костик, запоздало оценив небанальное событие: его домоседка-сестра ни с того ни с сего собралась в одиночку совершить автобусное путешествие на край города!

– По делам, – уклончиво ответила Оля.

– У тебя там что – свиданка?! – чрезвычайно обрадовался непочтительный братец.

– Тихо, ты! – Оля встревоженно покосилась в сторону гостиной. – Людей разбудишь!

Под словом «люди» подразумевалась главным образом родительница. Любящая мама Галина Викторовна, услышав одно только слово «свиданка», способна была устроить взрослой дочери такой допрос с пристрастием – куда там группенфюреру Мюллеру!

«Под колпаком» у группенфюрера-мамы Оля провела много лет, и теперь, когда у нее впервые за долгие годы завелась персональная жгучая тайна, она чувствовала отчаянное желание сохранить свой секрет для личного пользования.

«Звучит эротично!» – отметил внутренний голос.

«Я не в том смысле», – возразила ему Оля.

И соврала.

Мачо с медведем снился ей минувшей ночью в таком виде, который не сочли бы пристойным даже завсегдатаи развратного заведения «Занзибар».

На улице было холодно, но солнце светило ярко и искрящийся снег слепил глаза, так что завалявшиеся в объемистой учительской торбе черные очки пришлись очень кстати.

До знакомой химчистки Оля добежала рысью, пряча руки в карманах и сокрушаясь о том, что так и не пришила оторвавшуюся пуговицу. Полы черного пальто развевались, и это было не только некомфортно, но и слишком уж живописно. В темных очках и парусившем длиннополом пальто Оля чувствовала себя пародией на Тринити из «Матрицы».

К счастью, в той же благословенной сумке нашлась булавка, кое-как заменившая собою отсутствующую пуговицу.

Скрепив полы пальто, Оля в безупречно чинной позе фонарного столба торчала на остановке, лишь время от времени неодобрительно поглядывая на знойную деву, нарисованную на вывеске неприличного клуба «Занзибар».

Дева, одетая преимущественно в африканский загар, была крутобедрая, золотисто-коричневая и блестящая, как курица-гриль. Оля с горечью размышляла: есть ли возможность хоть кому-то показаться аппетитной, располагая длинными бледно-голубыми ногами замороженного бройлера и хилой цыплячьей грудкой?

Ольга Павловна умела объективно оценивать знания школьников, но не собственную внешность.

В детстве и юности она была классическим Гадким Утенком и привыкла к этой роли. В пединституте, пока другие девушки расхватывали немногочисленных однокурсников и однокашников, Оля добросовестно училась, не обращая внимания на мелкие раздражители – а мелкими рядом с ней казались четыре парня из пяти, мужчин ростом выше себя Оля встречала редко. Небольшая популяция великанов из институтской баскетбольной команды интеллигентную девушку с хорошими манерами не заинтересовала. А в средней школе, куда она пошла работать сразу после института, мужчин было всего двое: лоснящийся пузатый физрук, похожий на самовар, и преподаватель ОБЖ – военный пенсионер с богатым прошлым, палочкой, слуховым аппаратом и тремя внуками.

В отсутствие потенциальных кавалеров здоровая женская привычка засматриваться на свое отражение у Ольги Павловны не сформировалась, и важный девичий вопрос: «Свет мой, зеркальце! скажи да всю правду доложи: я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?» – она озвучивала только на уроках литературы, с выражением читая детям известную сказку Пушкина.

И вот теперь при взгляде на занзибарскую смуглянку, которая, определенно, была всех румяней и милее, Ольге Павловне вдруг тоже страстно захотелось быть красивой и привлекательной.

Может, все-таки почтить память Елки запоздалым походом в солярий, на котором подружка, царство ей небесное, так настаивала?

Не успев решить этот непростой этически-эстетический вопрос, Оля увидела приближавшийся к остановке автобус. Красные цифры на светящемся табло помаргивали – возможно, с недобрым намеком. Ехать на автобусе номер тринадцать в морг показалось ей не самой лучшей идеей, но Оля всегда гордилась тем, что она совершенно свободна от разных глупых суеверий. Отступить она не могла из принципа.

Она вошла в полупустой автобус, села на одиночное место у окошка и на протяжении полутора десятков промежуточных остановок до конечной мужественно давила в себе недостойный порыв дезертировать домой к маме, папе и прочим добрым людям Романчиковым в праздничном расширенном ассортименте.

А Андрей Петрович Малинин ее уже ждал!

Увидев на кольце за остановкой знакомую грязно-белую «шестерку», Оля неожиданно для самой себя обрадовалась так, как будто ей подали сверкающий лимузин.

В приоткрытом окошке дразнящим языком вздрагивало лохматое ухо облезлой бобровой шапки, и Оля хихикнула, вспомнив, как называли меха древнерусские летописи: «мягкая рухлядь».

Воистину метко народное слово! Бобер, из мягкой рухляди которого в незапамятные времена сшили шапку Андрея Малинина, при жизни запросто мог наблюдать откуда-нибудь из замерзших плавней главный воинский подвиг Александра Невского – Ледовое побоище.

К уютно урчавшей «шестерке» Оля подошла с улыбкой, но Малинин живо испортил ей настроение, ответив на вежливое: «Доброе утро!» неформатной репликой:

– Ну да! Видал я и подобрее!

От этой грубости Ольга Павловна моментально сникла, замкнулась и через некоторое время поймала себя на том, что озлобленно думает, какое именно утро может считаться добрым по меркам господина Малинина? Наверное, такое, которое он встретит в компании пышной и щедрой, как африканская природа, обнаженной занзибарышни?!

При этом в воображении Ольги Павловны замелькали картинки, количество и качество которых позволило бы богато проиллюстрировать «Декамерон» Боккаччо, да еще и на пару глав «Камасутры», пожалуй, хватило бы.

От своего хорошо воспитанного учительского воображения Ольга Павловна такого не ожидала.

– Так вот, я говорю, та девица была совершенно голая!

Малинин непринужденно продолжил деловой разговор, начатый и оборванный примерно час назад, и при этом умудрился попасть точно в тему Олиных неприличных фантазий.

Она покраснела.

– И место, где ее нашли, неподалеку от того, где я подобрал вашу Елку.

– Я понимаю, почему вы думаете, что оба эти случая – явления одного порядка, – рассудительно сказала Оля. – Возможно, в городе появился маньяк, который заманивает красивых девушек, раздевает их догола и оставляет замерзать на морозе?

– Зачем? Какая ему от этого радость? Ведь ваша подруга не подверглась насилию, не так ли? Ее ведь осматривали в больнице, – напомнил Малинин.

– А вы думаете, у маньяка не может быть никакой другой радости, кроме как насиловать девушек?

Оля посмотрела на Андрея с таким пренебрежением, что он почувствовал себя примитивным существом с крайне бедным воображением и разозлился.

– Я, признаться, очень мало знаю о тихих радостях маньяков! – ехидно сказал он. – А вы?

Оля тоже разозлилась, но не сдалась.

– Может, он садист? Может, ему нравилось наблюдать, как они замерзают?

– Поверьте, – проникновенно сказал Малинин. – Это отнюдь не самая живописная смерть!

По его тону чувствовалось, что он знает, о чем говорит.

Оля поежилась и не нашлась что ответить.

– К тому же я не понимаю, как он мог за ними наблюдать? – после паузы продолжил Андрей. – С дороги тело не было бы видно, снежный отвал на обочине загораживает вид на поле.

– А если из кабины большого грузовика? – предположила Оля.

Малинин покосился на нее и неохотно кивнул:

– Возможно.

– А кстати! – Оля всем корпусом повернулась к собеседнику: – Вы-то каким образом нашли Елку, если ее не видно было с дороги?!

Андрей прищурился, вспоминая:

– Да случайно я ее нашел. Совершенно случайно! Было раннее утро, едва светало. Я ехал, клевал носом, чуть не задремал за рулем. Машина вильнула и зацепила снежную стену, а с нее вдруг – бац! – что-то ярко-оранжевое на дорогу бухнулось. Апельсин!

– Редкое явление в пшеничных наших полях, – не без ехидства пробормотала Оля. – Особенно в это время года!

– Ну да, – согласился Малинин. – Я сразу проснулся, глядь – а над снежной расщелиной что-то вроде ветки нависло. Я присмотрелся – а это рука!

– Так-так-так! – возбужденно, как часики взрывного устройства, протикала Оля. – Получается, что апельсин она в руке держала?

– Ну не во рту же!

– Так-так-так! – повторила Оля.

– Да говорите уж, не тарахтите впустую, – раздраженно попросил Андрей.

– Видите ли, у моей подруги была такая глупая привычка – непременно брать с собой на дорожку что-нибудь съедобное, – объяснила Оля. – Это ее Евгения Евгеньевна так приучила. Елка-то в детстве была худющая, как палка.

Малинин хмыкнул, явно оценив классическое «елка-палка».

– И баба Женя все время старалась подкормить любимую внучку, – договорила Оля. – Знаете, когда мы прыгали во дворе в классики, у Елки из карманов вечно сыпались крошки, так что за ней по пятам всегда скакали воробьи…

Она опечалилась, но толстокожий Малинин не позволил ей закручиниться как следует.

– Хотите сказать, привычка закрепилась, и, даже став взрослой, ваша подруга не выходила из дома без сухого пайка?

– Если было, что с собой прихватить, она всегда запасалась! – подтвердила Оля. – Я поэтому не любила с ней в кафе ходить, мне было стыдно, когда Елка прятала в карман недоеденный пирожок или горсть сухариков для супа. Хотя она делала это совершенно машинально. Что под руку попадалось, то и хватала! И потом даже не ела, просто выбрасывала, освобождая карманы для новых припасов.

– То есть ваша подруга могла выйти из дома совсем без одежды, но при этом не забыла бы взять еду навынос?! – не поверил Андрей.

Оля развела руками:

– Именно так и было! Знаете, однажды я встречала ее в аэропорту после перелета из Таиланда. Летели они очень долго, Елка с кем-то там бурно прощалась, в процессе до полубеспамятства напилась и в итоге вышла из самолета без юбки, но зато с полным кулаком аэрофлотовских карамелек!

– Это показательный пример, – оценил Малинин. – Значит, мы можем предположить, что, напившись до полного беспамятства, Елка отправилась на прогулку в неглиже, но на автопилоте взяла на дорожку что попалось. А попался ей апельсин.

– Где он? – требовательно спросила Оля и огляделась.

– Не знаю, – честно ответил Андрей. – Думаю, его съел Ванька.

– Вы позволили своему медведю съесть нашу единственную улику?! – возмутилась Оля.

– Не улику, а апельсин, – невозмутимо поправил ее Малинин. – Или вы думаете, на кожуре была наклейка с точным почтовым адресом хозяина фруктовой корзины?

– Какая-то наклейка там вполне могла быть, – уперлась Оля. – С названием фирмы-импортера, скорее всего. И мы бы узнали, какой именно это был апельсин – марокканский, алжирский, турецкий или израильский, какого именно сорта, тонкокорый или толстокорый, с семечками или без, гибридный или нет…

– Как много вы знаете об апельсинах! – восхитился Малинин. – Как настоящий ботаник!

Оля нахмурилась. В лексиконе ее младшего братца и учеников слово «ботаник» было ругательным. Оно сокращалось до совсем уж пренебрежительного «ботан» и обозначало человека, предпочитающего абстрактные знания конкретным и до смешного не приспособленного к реальной жизни.

– Я не ботаник, я русичка! – напомнила Оля.

– Руси-и‑и‑ичка! – расплылся в умиленной улыбке Малинин. – Какое прелестное забытое слово! Вот, помню, у нас была русичка…

– Кгхм, кгхм!

Ольга Павловна строго кашлянула, как это часто делала на уроках, возвращая на грешную землю замечтавшегося или заигравшегося оболтуса Овчинникова на «камчатке». Для полноты эффекта хорошо было бы еще постучать по доске указкой, но доска – хоть и приборная – поблизости была, а вот указки под рукой никакой не имелось.

– Давайте вернемся к делу, – сказала Ольга Павловна строгим учительским голосом.

– К телу! – внес существенную поправочку бестрепетный Малинин, закладывая крутой вираж, в результате которого «копейка» чуть не ткнулась носом в кирпичный забор. – Приехали уже, вот она – поселковая больница. Во двор нас не пустят, так что вылезайте, дальше пойдем пешком. Нам надо в морг, а он на задворках.

– Откуда вы знаете?

При упоминании ужасного слова «морг» Оля снова струхнула.

– Обычно так и бывает, – пожал плечами Андрей.

И вновь ей не захотелось продолжать расспросы.

Малинин оказался прав: морг нашелся в дальнем углу двора. От чахлого больничного парка его на манер ширмы отделяло подобие дощатого сарая с крышей на столбах. Сквозь щели виднелись сваленные в кучу панцирные сетки и железные кроватные спинки, неприятно похожие на кладбищенские оградки. В сарае кто-то возился, оттуда доносился унылый металлический скрежет, наводящий на мысль, будто это сама Смерть точит свою косу.

Оля совсем приуныла.

– Может, вы сами? Без меня? – Она кивнула на крыльцо.

При этом, скользя взглядом по стене, она старательно обошла зарешеченное окно, чтобы, не дай бог, не увидеть за мутными стеклами чего-нибудь ужасного.

– Хотите, я сам пойду? – угадав настроение спутницы, великодушно предложил Малинин.

– О да! Да! – вскричала Оля с пылом счастливой новобрачной у алтаря.

– Оставайтесь здесь, – предупредил Малинин и решительно взошел на крыльцо.

Оля повернулась спиной к окну, а правым боком к сараю, из которого по-прежнему доносился размеренный и печальный скрежет загадочного происхождения. Она втянула голову в плечи и скосила глаза влево – на ржавые ворота запасного выезда. Из-под ворот во двор задувал искристый снежок.

«То адский ветер, отдыха не зная, мчит сонмы душ среди окрестной мглы!» – с подобающим зловещим завыванием припомнил внутренний голос незабываемые строки Данте.

– Цыц, – хриплым шепотом сказала Оля. – И так страшно!

– Девушка, сигареткой не угостите? – донесся вдруг ломкий голос из сарая.

– Нет у меня сигаретки! – машинально откликнулась Оля.

«Только окурков полкило», – ехидно пробормотал обиженный внутренний голос.

– Извините, я не курю, – построже сказала Оля, всматриваясь в хаотическое нагромождение металлических кроватных скелетов. – И вам не советую!

– Нам никто не советует, – печально хохотнули в сарае. – А мы все равно тут курили, курим и будем курить, пока не вырастем!

– А потом что? Бросите? – заинтересовалась Ольга Павловна.

Она подошла к сараю, заглянула сквозь сетку и увидела сидевших на штабеле панцирей пацанов лет двенадцати-тринадцати. В полумраке настороженно сверкали три пары глаз.

– Не-е‑ет! Потом мы будем курить везде где захочется!

В ломком голосе прорезался вызов, но мудрая Ольга Павловна его дипломатично не заметила.

– А вы тут хорошо устроились! – похвалила она. – Как настоящие трапперы!

Угол за штабелем был утеплен аккуратно разобранными картонными коробками, скрипучее ложе из металлических сеток накрыто больничным одеялом. У ног настоящих трапперов дымила старая алюминиевая кастрюля, наполненная щепками.

– Как кто? – насторожился ломкий голос.

– Как охотники и следопыты, – объяснила Ольга Павловна. – Вы Фенимора Купера читали?

– Феню – как? Феню Морду? – заржали в сарае.

– Купер Фенимор – знаменитый писатель, – терпеливо объяснила Ольга Павловна. – Это он сочинил истории про Чингачгука.

– Чингачгук – это круто, – потолкавшись локтями и поскрипев панцирной сеткой, постановили в сарае. – Ну да, мы тоже следопыты-разведчики! Все видим, все знаем, ничего не пропустим!

Ольга Павловна оглянулась на корпус с моргом и тоже почувствовала себя отчасти траппером: педагогический зуд уступил место охотничьему азарту.

– Вчера вечером сюда девушку привезли. Вы и это видели?

– Санька видел, – сообщил ломкий голос.

– Видел! – подтвердил писклявый. – Часов в десять примерно приехала «Скорая», а сразу за ней менты на «Ниве». Носилки занесли, сами зашли, потом вышли, по телефону поговорили и обрадовались.

– Чему обрадовались?! – Оля испытала легкий шок.

Она и прежде была невысокого мнения о юморе сотрудников милиции, которую теперь следовало называть полицией, но никак не думала, что их может развеселить закоченевший труп.

– Они обрадовались, что быстро выяснили, кто эта мертвячка! – объяснил писклявый, заставив чувствительную к словам и выражениям Олю передернуться. – Ее уже искали, оказывается, родные заявление принесли: пропала, мол, Репкина Вера Ивановна, восемьдесят какого-то года рождения…

– Он имя запомнил, потому что нашу классручку так зовут! – басовито хохотнул третий траппер. – А фамилию – потому что был такой художник знаменитый.

«Классручку» Ольга Павловна проглотила бестрепетно – привыкла, что непочтительные детки именно так называют классного руководителя, но художника Репкина без внимания не оставила:

– Репин, а не Репкин!

– Ну, пусть Репин. А она все-таки Репкина!

– Репки грызла, наверное! – предположил писклявый, и в сарае снова пугающе радостно заухало, заскрежетало. – Репки – они же твердые, вот эта Репкина и сломала себе зуб. У нее левый клык вставной, как называется, я забыл – инпло… Иплант…

– Имплантант, – четко выговорила Ольга Павловна, думая о другом.

Вот, значит, каким образом удалось так быстро установить личность погибшей – по особой примете.

– Левый клык – это круто! Как в кино про вампиров! – постановил ломкий голос, спровоцировав новый взрыв кладбищенского веселья.

Коротко и решительно проскрипела дверь морга.

– Ольга Павловна, можно вас на минуточку? – с нажимом произнес знакомый мужественный голос.

– Да, конечно, – откликнулась Оля, постаравшись не показать толстокожим юным трапперам своего волнения.

– Репкиной привет! – насмешливо пискнули ей вслед.

– Пороть вас некому, – сквозь зубы непедагогично пробормотала Оля, проходя мимо Малинина.

Он придерживал металлическую дверь – то ли из галантности, то ли для того, чтобы надежно захлопнуть ее за спиной трусихи.

Оказавшись в подобии крохотной прихожей, Оля напряженно спросила:

– Что я должна делать?

– Просто взглянуть, не знакомо ли вам это лицо.

– Уже только лицо? – Оля вздрогнула.

– В смысле?

Малинин пару секунд смотрел на нее непонимающе, потом помотал головой:

– Да нет же, она там вся! Перестаньте трястись, это не так уж страшно. Вы что, никогда не видели покойников?

– Только по телевизору, – призналась Оля. – И только генсеков.

Признаваться в том, что генсеков ей было не очень-то и жалко, она постыдилась.

– Да, небогатый опыт.

Разнообразно опытный Малинин нахально обнял девушку за плечи и провел по короткому узкому коридорчику в крайне неуютное холодное помещение.

На неприятного вида металлическом столе лежало тело, прикрытое застиранной серой простыней с большим чернильным штампом больницы. Угрюмый дядечка в таком же сером халате со штампом на нагрудном кармане молча отогнул край простыни, и Оля увидела незнакомое женское лицо.

– Нет, не думаю, что мы когда-либо встречались, – сказала она, обернувшись к Андрею.

Из всего того, что можно было увидеть в этой комнате, он был самым приятным объектом.

– Ну, хорошо, – отозвался Малинин с такой интонацией, что Оля услышала: «Ну, плохо».

– Во всяком случае, я ее не помню.

– Ну, хорошо, хорошо.

Они вышли во двор. Малинин убрал свою руку с Олиного плеча и затормозил, словно предлагая ей постоять и отдышаться, но Оля поспешила отойти подальше. Она не забыла, что в сарае прячутся остроглазые трапперы, и не хотела стать объектом наблюдения.

– Что вы узнали? – спросила она, когда они сели в машину.

Малинин покосился на нее – Оля сделала внимательную и строгую мину, отработанную ею в ходе затяжных педсоветов.

– Не так много. К сожалению, невозможно с точностью сказать, когда именно девушка оказалась на снегу: либо в новогоднюю ночь, либо в последний день декабря.

– Она просто замерзла насмерть? Она что, была пьяна?

– Да уж, трезвой она точно не была.

– Что-то вы недоговариваете, – догадалась Оля.

– Не знаю, как сказать!

С огромным удивлением она увидела, что чисто выбритые щеки Малинина затянул нервный румянец. Это было так же невероятно, как розовая утренняя зорька на Луне.

– Скажите, как сумеете, – мягко предложила чуткая и добрая учительница Ольга Павловна.

– По всей видимости, эта девушка уже была мертва, когда ее бросили на морозе.

– Ее убили?

– Она задохнулась.

– Опять недоговариваете!

– Черт! – Малинин глубоко вздохнул и решительно повернулся к Оле: – Она задохнулась в процессе полового акта. Вы знаете, что такое оральный секс?

– Конечно!

Оле очень хотелось сохранить лицо – желательно, то самое, с педсовета, но получалось это у нее плохо.

– Ага! – Малинин фыркнул. – Наверное, тоже видели по телевизору? Хотя…

Он замолчал и нахмурился, что-то вспомнив.

– Погибшую звали Вера Ивановна Репкина, – выпалила Оля, отчаянно желая вернуться в русло делового разговора.

– Откуда вы знаете? Вы же сказали, что не были с ней знакомы?

– Случайно выяснила.

Она пересказала Малинину свою беседу с трапперами, и он кивнул:

– Дворовые мальчишки! Отличные наблюдатели, лучше их только бабушки на лавочках.

При упоминании бабушек Оля погрустнела. Как там баба Женя, выкарабкается или нет? Расспросить бы ее, не знала ли она среди внучкиных знакомых такой особы – Веры Репкиной?

Но нет, нельзя беспокоить несчастную старушку в тот момент, когда она находится между жизнью и смертью.

– Я обзвоню наших общих знакомых, поспрашиваю насчет Веры Репкиной, – решила Оля. – Может, кто-то вспомнит такую.

– И наоборот: надо расспросить знакомых Веры Репкиной, не знал ли кто-нибудь Дашу Елину, – сказал Малинин, терзая стартер.

Машина кудахтала, не желая заводиться. Оля подумала, что дряхлый «жигуль» надо было припарковать ближе к моргу, он органично вписался бы в эту обстановку уныния, разрухи и упадка.

Словно подслушав ее мысли, машина фыркнула и завелась. Малинин молча вывел ее на улицу и погнал в сторону, противоположную той, где были Олин дом, мамин торт, папины родичи и непросохший свитер Костика.

– Куда это вы меня везете? – насторожилась Оля.

– На барщину! Отрабатывать вашу часть программы.

– А конкретнее?

– Приготовите нам с Ваней горячий обед, – объяснил Андрей. – А то я сегодня даже позавтракать толком не успел, да и мишка сидит дома некормленый и непоеный. А вы же обещали стать нам родной матерью!

– Разве? – тихонько усомнилась Оля.

Признаться, она бы предпочла иную связь – не настолько близкородственную.

Поселок Прапорный по-прежнему тонул в снегу, как заброшенная база полярников. Собаки были все так же голосисты и приветливы, а сосульки на карнизах сделались даже толще и длиннее.

– Запущенное хозяйство! – осмелилась прокомментировать Оля, оценивая фронт предстоявших ей работ.

Малинин посмотрел на нее мрачно, но от ответа воздержался. Тем не менее Оля не рискнула спросить, где же положенная по штату хозяйка? Почему у славного Андрея Петровича нет доброй супруги?