Buch lesen: «Душа моя»
Я остановилась на выезде из двора и снова посмотрела на старый дом. Точнее, не дом – когда-то это был строительный техникум. Большое здание, теперь полуразрушенное, сквозь проемы окон просвечивало сумеречное октябрьское небо. Парадная дверь наглухо заложена кирпичной кладкой, крыльцо обступил высохший бурьян. Двор зарос густым кустарником, сквозь который дом выглядел еще более заброшенным, отстраненным… от жизни. И это странно, ведь он определенно был живым.
Было слышно, как он дышит. Чувствовалось тепло в его стенах. По пустым помещениям бродила ветром его душа. Душа у дома?..
Не знаю, почему он так меня привлекал, ведь меня определенно нельзя назвать любительницей старины. Мне всегда нравились новые квартиры, новые гостиницы, новые торговые центры. Я даже по музеям ходить не люблю, потому что в них ощущается ветхость времен, они и все их содержимое настолько обременены своей многолетней историей, что начинаешь тяготиться, едва только с ней соприкоснувшись. Вещи, дома, предметы должны быть легкими, молодыми, они должны быть готовы вместе с тобой творить новую историю.
Но в старом доме, хотя он и был полуразрушен, чувствовалась жизнь. Он жил и дышал, сгусток нерастраченной энергии, и, глядя на него, словно хотелось спросить о чем-то, или сказать о чем-то, или сделать что-то, или, казалось, сам дом должен как-то проявиться, не только своим молчаливым дыханием. Может, я чувствовала в нем родственную душу? И непонятно было, то ли эта душа удержится в развалинах, которые ее окружают, то ли отлетит, изойдет наконец, потому что не за что ей больше держаться…
Я всегда так скучала по Паше. Не верила, что так бывает, но мы расставались с ним на пару часов, и я уже думала о том, как мы снова встретимся. Было странно теперь жить без этого ощущения, пусто. Когда-то казалось, что, может, так будет легче, но теперь я не чувствовала ни облегчения, ни радости.
И девочка моя, еще неназванная, только родившаяся, былиночка моя… иссякли вдруг все силы, даже на переживания о ней их уже не осталось. Она осталась где-то там, вдалеке, словно даже нереальное что-то, а только приснившееся, никакого волнения не вызывающее…
Сзади кто-то коротко посигналил и мигнул дальним светом. Я поспешила завести мотор и выехала на дорогу, освобождая выезд со двора. Переехала проезжую часть, припарковалась рядом с домом и вышла из машины.
Сначала постояла у дерева, и на дом уже особо больше не смотрела и не думала о нем. Как будто так близко рядом с ним это и не нужно уже было, словно я объединилась с его собственным бездумьем. Присела на корточки, опустила голову на сложенные руки, зарылась лицом в темноту. Мягкий теплый ветер трепал волосы, ворошил высохшую опавшую листву. Мир вокруг полнился шуршанием и шорохами. Где ты, душа моя? Как получилось, что ты покинула меня? Или, может, это я отпустила тебя, позволила заполнить себя пустоте?
Раздался стук, словно упало что-то разрушившись. Я подняла голову, посмотрела на дом. Взгляд упал на темный провал окна, к которому я присматривалась в прошлый раз. Снова прикрыла глаза и еще послушала перешептывание ветра в сухих листьях, подставляя лицо его мягким прикосновениям. А потом встала и пошла к дому. Совершенно не думая о том, что я еще не вполне оправилась после недавних родов, легко забралась на приступочку, подтянулась, села на подоконник и через секунду очутилась в темноте полуразрушенного дома.
Я буду губы твои целовать, самые красивые в мире губы. Буду делать это тысячью разных способов – оказалось, так по-разному можно целовать… до бесконечности. Когда тебе что-то по-настоящему нравится, это никогда не надоедает…
Иве было тридцать два года, когда она встретила Пашу и вдруг обнаружила, что бывают такие люди, в которых может нравиться абсолютно все. Смотришь – и любуешься. Касаешься – и млеешь. Изнываешь от страсти, теряешь голову, занимаясь любовью. Хотя, конечно, Иве не только это в Паше нравилось – при всей его привлекательности у них ничего не было бы, если бы не ощущение душевной близости, которое возникло с первого дня их знакомства.
Ива тогда искала что-то, сама не знала что. Ей казалось, она занятие себе искала. С Альбертом они развелись пару месяцев назад, и надо было решать вопрос с работой.
В тату-салон, где тогда работал Паша, зашла просто так – понравился узор на вывеске с названием салона, вот и зашла, просто интересно стало. Застала Пашу за работой – он набивал девушке узор на плече. Хотела тут же выйти, вроде неловко отвлекать людей, но Паша ее остановил, сказал, что она нисколько не помешает.
Они так хорошо провели время тогда – она, Паша и девушка, которой он делал татуировку. Иве понравилось, как ласково, заботливо, трогательно даже он обращался с девушкой, с каким вниманием он отнесся к самой Иве. Болтали о чем-то, Паша предложил посмотреть Иве рисунки, она восхитилась его талантом, когда оказалось, что большую их часть он нарисовал сам.
– Хочешь, и тебе нарисую, – предложил он.
Так они выяснили, что Ива и не собиралась делать себе тату и что она сама рисует.
– Что рисуешь? – заинтересовался Паша.
Ива набросала на листе узор, увиденный на вывеске салона, но чуть переиначила его на свой лад. Всего пара штрихов, но смотрелось уже совсем по-другому – абстрактный символ вдруг превратился то ли в змею, то ли в огненный обруч. Было видно, что на Пашу это произвело впечатление.
– Этот узор, кстати, тоже я рисовал, – заметил он.
Девушка с интересом смотрела на Иву.
Потом втроем пили чай.
Ива с сожалением уходила из салона – так хорошо провели время, но было понятно, что такое вряд ли повторится. Не оставила Паше телефон – зачем? Знакомиться она ни с кем не собиралась, новые отношения было последнее, что было ей нужно было тогда. Да и Паша точно был не тем парнем, который мог бы стать для нее кем-то. Совсем не ее человек – и по роду деятельности, и по образу жизни, чуть ниже ее, чуть моложе, тонкокостный и мускулистый, упругий как пружина, в то время как ей, плавной и круглолицей, нужен был кто-то гораздо более основательный.
Было видно, что и Паша с сожалением отпускает ее, но она знала, что не о чем тут жалеть, ничего у них не могло быть, да и не нужно это было.
Когда прощались, он обнял девушку, которой делал татуировку, ну и Иву обнял тоже, вроде как это уместным показалось в той ситуации.
Ива вернулась домой, и вдруг поняла, что буквально места себе не находит. В памяти всплыли все воспоминания о Пашиных прикосновениях – как он нечаянно касался ее, когда передавал альбом с рисунками, когда они пили чай, сидя на одном диванчике, и особенно, когда он обнял ее на прощание. Она ожидала, что это объятие будет вполне символическим, но на деле получилось таким сильным, властным даже. Паша уверенно привлек ее к себе, прижал – всего на несколько мгновений, но этого хватило, чтобы ощутить его сильные горячие руки и все его жесткое, пружинистое тело. И от этих воспоминаний то накатывала плавная мечтательность, то что-то жаркое, неистовое, наизнанку выворачивающее всю душу и тело. Может, я все себе придумала, спрашивала Ива себя, может, это только сейчас кажется каким-то особенным? Почему она не заметила этого, когда была в тату-салоне? Хотя почему не заметила – в те моменты это тоже было волнующим, просто думалось, что это ничего не значит…
Она кое-как пережила следующий день, уговаривая себя, что это просто минутное наваждение, которое пройдет так же быстро, как возникло. Но оно не прошло, и она снова отправилась в тату-салон. Чувствовала себя просто какой-то ненормальной маньячкой, но когда зашла и увидела, как Паша посмотрел на нее, поняла, что если она и маньячка, то точно не одна такая.
Паша светился, горел, таял. Какой он был ласковый и страстный одновременно, какой восторженный. Говорил, что не мог себе простить, что отпустил ее, просто места себе не находил эти дни. У него был выходной, но он рвался на работу – а вдруг она все же зашла бы? Однако уже обещал поработать как мастер боди-арта, расписать пару манекенщиц к какой-то презентации, и потому все наказывал напарнице, что если придет такая-то девушка, красивая, с большими карими глазами, и уголки глаз чуть опущены, полные губы, светло-каштановые волосы, то обязательно, обязательно пусть позвонит ему или свой номер оставит.
– Ты все поняла? – переспрашивал он. – Не забудь, только не забудь!
За день он позвонил напарнице раз восемь или десять, пока Вероника не послала его прямо и недвусмысленно. И все равно он еще три раза перезванивал ей после этого.
– Я не знаю, что бы я делал, если бы ты не пришла, – сказал Паша, и у него был такой вид, что Ива сочувствовала ему даже сейчас, когда они уже были вместе.
Они сидели на маленьком диванчике, целовались до одури, трогали друг друга везде, куда могли добраться, – под одеждой, через одежду. Вспархивали, если кто-то заходил в салон, счастливо и ошалело улыбались друг другу и посетителям, пока Паша, пытаясь хоть немного сосредоточиться, отвечал на задаваемые ему вопросы, показывал рисунки. Ждали, пока все уйдут, ждали вечера.
Паша закрыл салон в положенное время, и после этого они оставались там почти всю ночь. Как только не отдались друг другу тогда же, было непонятно, хотя с другой стороны, не так уж непонятно – оба, кажется, чувствовали, что это точно должно случиться не так, не на ходу, не абы как, и даже не из-за каких-то романтических или идеалистических соображений. Просто хотелось прочувствовать друг друга в полной мере, до самой глубины, до самых мельчайших оттенков, и чтобы никакая случайная мелочь не помешала, не испортила того, что должно было случиться между ними.
Около трех уснули на маленьком диване. Не то чтобы спали, но забывались на мгновения, потом просыпались, обнимались, целовались, снова впадали в мучительную и одновременно такую сладкую дремоту…
Утром Паша проводил Иву – она уходила домой, он оставался работать.
– Как ты будешь тут? – изумлялась она. – Ведь почти всю ночь не спали!
– Да нормально, – убеждал он, глядя на нее сладко-сумасшедшими глазами. – Сейчас наварю себе кофе, и вперед. Я нередко работаю по ночам, привычный к этому. Люблю, когда никто не мешает, темно, тихо. Не переживай за меня, я в норме.
Дома Ива выспалась, приготовила поесть, пыталась придумать себе еще какое-нибудь занятие, но не придумала и снова пришла в тату-салон.
Паша пил кофе, курил, работал. Улыбался ей, целовал при каждом удобном случае, скользил горячими руками под короткую юбку. Это было такое небывалое, такое великолепное, восторженное и радостное безумие.
Вечером, когда Паша закончил работу, они отправились к ней. Он поел и уснул, пока они смотрели вместе выбранный фильм. Ива лежала рядом, слушала его дыхание и думала, что даже просто вот так быть с ним уже счастье. Просто лежать и слушать, как он дышит. Чувствовать его горячее тепло, тяжесть его руки, жесткость его мускулистого поджарого тела.
Кажется, она тоже задремала, но в какой-то момент они вдруг очнулись, встрепенулись, словно вспомнили, для чего очутились вместе, потянулись друг к другу, сплелись, вжались, овладели друг другом…
Ива потом вспоминала, надо же, как странно, даже когда они спали в первый раз в тату-салоне, она все еще думала, что это несерьезно, может, на один раз, на два, что не стоит ей вовлекаться в это, да и не получится, потому что это совершенно не то, что ей нужно, и Паша ей не походит, и она ему. Вообще надо искать работу, способ содержать себя, зарабатывать деньги, а не затевать новые отношения в то время, как она еще толком от прошлых не отошла.
Оказывается, отошла. И после их первой ночи, проведенной у нее дома, стало вдруг ясно, что она совершенно не желает отказываться от того, что началось у них с Пашей.
Еще несколько ночей они пытались делать вид, что вовсе не настолько сходят друг по другу с ума, как им кажется, и Паша уезжал ночевать на съемную квартиру, которую делил с другом. Но проворочавшись несколько ночей без сна в одиночестве, Ива решила, что нет никаких причин, чтобы и дальше продолжать так издеваться над собой. И Паша стал оставаться у нее, пока и вовсе не оказалось, что он просто у нее живет.
Все было в удовольствие – готовить вместе, есть, спать, смотреть фильмы и передачи, говорить, рисовать, смеяться, молчать, заниматься сексом… О да, заниматься сексом.
Иве нравилось, как Паша умел получать от этого удовольствие. Оказалось, что ожидание близости может вызывать не меньше ощущений, чем сама близость. Необязательно набрасываться друг на друга в первые десять минут встречи и заканчивать все в следующие десять минут. Можно растягивать процесс, как и само ожидание, дразнить себя и друг друга и заниматься сексом как танцевать – всю ночь, пока есть силы. Останавливаться, делать перерывы на кино, еду, напитки, ласки и нежности и снова зажигать друг друга и выкладываться без остатка в танце, который имел только условные начало и конец, а фактически практически ни на секунду не прекращался и продолжался все время – взглядами, прикосновениями, проникновениями, сообщениями на телефон, в приложения, соцсети, просто в мыслях, в конце концов. Никогда раньше Ива не говорила так много о сексе, не думала, не писала о нем, никогда раньше не получала от него такого удовольствия.
Вообще у них с Пашей все было так хорошо, так идеально даже, он так восхищался ею, так красиво и бесконечно говорил о своих чувствах, такие письма и записки ей писал, Ива даже теряться иногда стала, что ему отвечать, потому что все признания были помногу раз сказаны, написаны, тысячью разных способов сочинены, но поток этот был, кажется, неиссякаем. И в какой-то момент у Ивы мелькнула вдруг предательская, быстрая, но искренне пронзившая ее мысль, что их отношения с Пашей стали уж слишком карамельными – до приторности, до скуки. Ива представила, как они и дальше будут обмениваться смайликами с сердечками и засыпать друг друга уменьшительно-ласкательными именами, напоминая при этом двух чудаков, повернутых на розово-идеальной романтике, и поняла, что не чувствует ничего, кроме разочарования.
Конечно, жизнь, чутко улавливающая наши настроения, тут же отреагировала на это. Если кто-то заскучал, значит, настала пора для новых впечатлений, причем таких, которые ясно дадут понять, что стоило бы больше ценить свои идеальные отношения.
Паша с самого начала их знакомства вроде бы закономерно и так трогательно интересовался всегда где она, чем занимается, с кем встречается. Но в тот же день, когда Ива подумала, что все стало слишком привычно и предсказуемо, он первый раз бросил трубку, не дав договорить, едва она сказала, что встретила одноклассника и они зашли выпить кофе. И Пашина трогательная забота вдруг обернулась болезненной подозрительностью и сомнениями в том, что Ива честна с ним.
Такая дикость – как ведро холодной воды на голову. Просто одноклассник, просто поболтали, Ива только для того еще решила посидеть с ним, чтобы быстрее пролетело время до встречи с Пашей. А Паша вдруг разозлился, начал обвинять Иву в легкомысленности, легкодоступности даже, а потом даже слушать ее не захотел. Она стала перезванивать, он трубку не брал.
Свою встречу Ива быстро свернула, попрощалась поспешно с Лешкой, который всегда только другом ей был. Она ему, может, и нравилась, но это же не значит, что она должна была позволить ему то, о чем он мечтал! И сразу все спокойствие, всю скуку как рукой сняло – и как только она могла подумать, что их такое гармоничное единение может быть скучным? Снова столько любви, нежности было в душе, никуда они не делись, не приелись, не наскучили, но вместе с этим такое мучительное недоумение – ну как вообще Паша мог подумать, что ее может привлечь, заинтересовать кто-то еще, в то время как в первый раз в жизни она настолько уверена была, что ей, кроме него, никто не нужен?!..
Ни Савве, ни Альберту она не позволила бы вмешиваться в ее отношения с кем бы то ни было, это было ее абсолютное право – решать, с кем ей общаться, а с кем нет. И молодые люди в ее круге общения были всегда, она даже представить себе не могла, что ее мужчина, пусть даже муж, вдруг стал бы запрещать ей дружить с кем-то, да даже не запрещать, а только высказать недовольство ее общением с кем-либо.
А вот ради Паши ей легко было отказаться от всех них. Вдруг оказалось, что когда есть Паша, то просто и не нужен никто другой. Более того, все остальные только потому и были, что ей всегда чего-то не хватало в отношениях с ее мужчинами. Просто когда-то она смирилась с мыслью, что все это придется добирать в общении с другими парнями, и именно потому так стояла на том, чтобы сохранить за собой право на это общение. Ведь она и не смогла бы оставаться ни с Саввой, ни с Альбертом, если бы не получала знаки внимания от других мужчин. Но Паша вызывал в ней такое чувство любви, такое желание, что ни для кого другого в душе просто не оставалось места. Да и потребности не было в других – зачем они, если у тебя уже все есть?
Конечно, были такие друзья, которых она готова была отстаивать даже перед Пашей, тот же Лешка, друг детства, можно сказать. Но она легко перестала общаться с Ильей, который был просто знакомым, работал в кофейне. Однажды она пришла туда в довольно поздний час, была одна в зале, и они разговорились. Она видела, конечно, что нравится ему, но что с того? Сама она никогда бы ему не писала, она вообще не могла бы сказать, что он нравится ей, хороший парень, но ничего в нем не цепляло. Но он слал ей безобидные смс-ки, и ей несложно было ответить.
– Может, ты и переспала бы с ним из-за своей доброты? – язвительно поинтересовался Паша, когда узнал о нем.
Раньше Ива в таком высказывании увидела бы только повод для возмущения, а теперь вдруг поняла, что действительно не знает, зачем продолжает общаться с Ильей, который даже не особо ей нравится. И она перестала ему писать и только облегчение от этого почувствовала.
Никогда никому не звонила первой – это мужчины должны были ее добиваться, а не она их. А с Пашей вдруг обнаружила, что это такая глупость. Хотя, может, именно благодаря Паше было так легко делать первый шаг, потому что он так умел откликаться в ответ на проявленную любовь и понимание, на любую ничтожную их крупицу – за это все можно было ему простить.
Вот злилась Ива, возмущалась, не могла, не хотела понять Пашины выходки, как он вообще может такое говорить, так думать. Это он все затеял – ему и разбираться! Но вот так посидишь в своей обиде пять, десять минут и понимаешь – сам он не придет мириться, а начнешь его в чем-то обвинять, он только еще больше укрепится в своем негативе, погрузится еще больше в свою злость и неприятие, как будто найдет в твоем отвержении подтверждение своим подозрениям. И в ответ на твою реакцию, отчуждение только еще больше будет отдаляться от тебя, вплоть до полного разрыва. И что делать? Продолжать дальше тянуть в свою сторону, настаивая на своей правоте?
Однако если хочешь ослабить конфликт, напротив, надо перестать тянуть. А чтобы перестать тянуть, нужно самой внутри расслабиться, отпустить свою собственную ярость и возмущение. Ну да, вот такой он. Вздорный, нервный, подозрительный. Но что толку доказывать ему, что он такой? Надо самой в своей мудрости понять и принять это. Не хочешь с ним с таким быть? Хочу. Все равно хочу. Тогда перестань злиться. Пусть в душе снова будет любовь. Люби его и таким тоже – ведь именно таким это чувство и должно быть, так?
Да, только с Пашей Ива поняла, что любовь – это не когда два человека идеальны друг для друга и потому не вызывают друг в друге неприятных чувств. Любовь – это когда ты любишь человека вместе со всем хорошим и со всем плохим, что есть в нем. Смеешься и любишь, злишься и все равно любишь.
Иве нравилось, как от таких мыслей светлело на душе. Как та становилась мягче, податливее. Так хорошо было не бороться, не сопротивляться, не доказывать что-то, а просто раскрываться, любить, и от этого столько тепла внутри… Не этому ее учила мама и книги, но теперь это казалось самым правильным, потому что ей самой было от этого так хорошо.
Впервые были понятны слова – любви так много, ее не надо жалеть. Ее не надо бояться показывать. Когда не жалеешь, когда даришь без счета, искренне, ее в жизни становится только больше, и сама жизнь становится счастливее. С Альбертом у них были коммерческие отношения, и Ива никогда не чувствовала, не понимала этой закономерности касательно любви. Но от этого на душе было гадко и неуютно. Но как с ним можно было по-другому? Нельзя было дать себя обыграть.
А с Пашей терять было нечего и чувства были совсем другие, поэтому можно было попробовать сделать так, как мудрецы наставляют – быть бессчетно щедрой. И вдруг это сработало. Ива перестала злиться, успокоилась и сказала про себя – я все равно люблю тебя, Паша, радость моя, душа моя, сладость моих ночей. Вот ты там психуешь, плюешься ядом, я знаю, что тебе плохо, но это ведь не из-за меня – потому что я просто люблю тебя. Так люблю, как ты даже и не представишь себе никогда, и, даже несмотря на твое недоверие, все равно буду любить. Я чиста, открыта пред тобой, и я с тобой, любовь моя, я с тобой.
Ива уже была дома, готовила ужин – жарила картошку, делала салат из помидоров и зелени. Иногда покалывало сомнение – а не зря ли делаю, вдруг Паша не придет? Останусь тут с этим салатом и картошкой, от которых будет еще тоскливее… Но не позволяла себе углубляться в эти мысли. Как говорится, делай что должно и будь что будет.
Почти закончила уже, осталось заправить салат. Отошла к окну… (И что теперь? – тут же взметнулась тревожная мысль. Чем дальше себя занимать в пустой квартире? Как дальше продолжать делать вид, что все кончится хорошо???) Главное, не давать себе впадать в панику, держись и дальше своего спокойствия и доверия к жизни. Может, порисовать? Взгляд упал на ручку и блокнот. Ива было сделала движение в их направлении, но тут раздался звонок в дверь.
Сердце подскочило к горлу, но она постаралась унять свое волнение и пошла открывать. Паша глянул на нее искоса, разулся, прошел.
– Готовила что-нибудь?
Голос почти извиняющийся.
– И что это за друг вообще, а? – тут же взвился. – Дружок бывший?
Ива посмотрела на него прямо, с нежностью.
– Паша, он мне просто друг, мы росли, учились вместе.
– Друг-друг, – пробубнил Паша, проходя мимо нее в ванную, чтобы помыть руки. – Знаю я этих друзей…
А потом они вместе ужинали. И Ива опять же не стала сдерживать свои порывы, сама обняла его, поцеловала. И видела, как Паша оттаял уже, расслабился. Поверил ей. Вот и убедилась, что действительно не стоит бояться любить, открываться, желать всего хорошего. И такая чудная, страстная ночь была. Лучшее признание в любви, когда это действительно любовь.
У меня никогда не было такой, как Ива, и все равно я делаю ей больно. Может, потому и делаю. Мщу за то, что привязан к ней слишком сильно, за то, что не могу потерять ее, просто уйти и никогда больше не вспомнить. Ведь раньше чаще всего бывало именно так.
Ох уж эти женщины – такие предсказуемые. Такие милые, соблазнительные, но лишь заглянешь поглубже – а иногда и заглядывать не приходится, – а там все то же, одни и те же мечты, одни и те же игры и цели.
Лелька говорит, что я просто заглядываю не в тех, потому что рад думать, что я такой крутой искушенный мачо и что ни одна женщина не способна произвести на меня слишком большое впечатление. Ну, может, она и права, потому что во всех моих бывших точно не было того, что есть в Лельке, – ума и мудрости. Но при этом именно с ней я бы и не смог быть никогда. О, если есть существо более асексуальное, то это Лелька. Признаться, в глубине души я жалею ее – кто на нее такую позарится? Неудивительно, что у нее никогда не было серьезных отношений. Но вот то, как она умеет увидеть суть, в этом, безусловно, надо отдать ей должное – что есть, то есть. Не встречал человека более проницательного, и это даже бесит иногда.
Так вот Ива это сочетание привлекательности и мудрости. Такое редкое, гармоничное сочетание, что в это с трудом верится. С таким трудом, что так и подмывает сказать что-нибудь пообиднее, чтобы задело до глубины души и наконец вскрылось то, что внутри на самом деле, под этим напускным пониманием и всепрощением.
Одновременно боюсь, что это случится, но и хочу этого, словно для того чтобы доказать себе, что не заблуждался относительно себя и всех женщин всю свою жизнь. Пусть бы она не сдержалась, наорала на меня как все, тоже начала оскорблять, благо поводов для этого долго искать не пришлось бы. Потом обиделась бы на меня и всем своим видом демонстрировала бы мне оскорбленную невинность. И снова все стало бы как обычно, меня больше не держало бы ничего. Ну, может, случился бы секс на прощание – он обычно неплохим бывает, почти как в первый раз. А потом она звонила бы, говорила бы что-то, пыталась бы надавить на жалость, пробудить ревность, наконец стала бы просто поносить меня…
Но нет, с ней все не так. Она словно застывает на мгновение. Не физически – она не замирает, не встает как вкопанная, нет, продолжает делать то, что делала. Но внутри ее словно холодом сковывает, и особенно это по глазам видно – заглянешь в них, а они как остывшие звезды.
Боже, это хуже любых упреков, ненавижу себя за то, что вынуждаю ее быть такой. Упасть бы на колени у ее ног и вымаливать прощение, клясть себя последними словами, обещать не быть впредь такой скотиной…
Конечно, я ничего такого не делаю. А от злости на себя и неспособности признаться в этом, наоборот, говорю еще какую-нибудь гадость. Видели такого осла???
Она замолкает, продолжая делать свои дела, – рисовать, мыть посуду, заваривать чай. Не светится больше в мою сторону, не улыбается, отводит взгляд. Ну и пусть, думаю я, обижайся себе. Ни за что первый к тебе не подойду, еще не хватало, чтобы мной вертела какая-то девица. Только через какое-то время она словно снова отогревается, наполняется нежностью и сама подходит ко мне. Молча или говорит что-то незначительное. И я уже снова готов целовать следы ее ног, но конечно, не делаю этого, а щекочу или кусаю, и она смеется – искренне, не пытаясь скрывать удовольствия… Что с этим делать? Как можно оставить это в своей жизни и быть уверенным, что это никогда не кончится?
Лелька говорит, что не надо ничего бояться, надо просто изменить представление о жизни, поверить в то, что и такая любовь бывает. И никуда она от меня не денется. Но ей-то откуда знать? С ее-то опытом в подобных делах… Не слишком-то полагаюсь на ее мнение в этом вопросе, но и сам не могу определиться с ответом на него. Как и не могу отказаться от Ивы, хотя каждый момент боюсь, что она может отказаться от меня.
Раньше Ива не простила бы такого мужчине – беспричинной ревности, вздорности, необходимости снова и снова уверять в силе и искренности своих чувств. Мужчинам непростительны были слабости. А уж как мама была категорична в этом вопросе!..
Чуть становились заметны подобные проявления в ком-то, сразу начинали приклеиваться ярлыки: не уверен в себе, несостоятелен, недолюблен в детстве, а значит, и сам не умеет любить, значит, на такого нельзя положиться… И это всегда звучало как приговор, не подлежащий обжалованию, не стоящий даже обсуждений.
Ива готовила спагетти в их просторной кухне, Паша сидел у окна и читал что-то в телефоне. Улыбался. Набирал что-то в ответ. Ива знала, что он мог общаться как с кем-то из своих друзей, так и с любой из своих подружек, коих у него была масса в силу особенностей работы и общительного характера. И переписывался наверняка не просто так, а с шутками-прибаутками, флиртуя, заигрывая. Конечно, часто первым желанием, глядя на это, было вскинуться, мол, как это, что это, повозмущаться, ведь так нельзя, что за безобразие, не сиди при мне в телефоне, не улыбайся никому… Но тут же приходило и понимание, что не стоит закатывать из-за этого истерик, потому что единственное, чего так можно добиться, это настроить его против себя.
Да и стоит ли это истерик? Ива знала, что Паша ее любит, видела это. Его любовь была во всем – в его словах, поступках, действиях, даже в том, как он защищался от нее. И чего еще было требовать? Чтобы он забыл про весь остальной мир?
Вот от Саввы и Альберта она ждала именно этого, не потерпела бы, если бы они стали проявлять интерес к кому-то еще. Но проблема ли это ее мужчин? Это ведь она чувствовала неуверенность, и потому ей так нужно было, чтобы поведение ее мужчин не тревожило ее покоя, иначе она просто не смогла бы с ними быть.
И только с Пашей она поняла, что причина ее волнения только в ней самой. Будешь верить в себя, в любимого человека, в ваши отношения, и не из-за чего будет волноваться. Никто не сможет помешать вам любить друг друга. Да, будет кто-то с улыбками, шутками, соблазнительными губами или ногами, но никто не приблизится слишком близко, все будут отсекаться, отбраковываться, потому что в жизни будет что-то гораздо более ценное, настоящее.
Если же нет уверенности и ты постоянно сомневаешься, выдержишь ли ты ваши отношения, то действительно, скорее всего, не выдержишь.
А вообще когда вдруг начинаешь слишком зацикливаться на том, чем занят кто-то другой, значит, самое время вспомнить о самом себе.
Ива оставила тушиться овощи для соуса и прошла к своему столу в комнате. Посмотрела на начатый накануне рисунок. Подумала, как его продолжить, взяла ручку, набросала несколько пробных элементов в черновике. Сама не заметила, как увлеклась, наконец спохватилась – соус!
Поспешила на кухню, но остановилась на пороге, увидев Пашу. Он, видимо, заметил, что овощи стали пригорать, сам встал к плите. Помешивая, добавлял на сковородку муку, сметану, специи, при этом не забывая заглядывать в телефон. Уже не улыбался и был так умилительно сосредоточен, так соблазнителен в своем творческом кулинарном порыве.
Ива прыснула, и наконец, Паша заметил ее. Передразнил кого-то из мультяшных героев, посетовав, что приходится тут, понимаешь, трудиться за некоторых сбежавших от помидор и морковок.
– А мы что? – изобразил он тонкие голоса морковок. – Мы ничего! Мы в соус хотим! Мы были выращены для того, чтобы попасть в суп, и хотим выполнить свою миссию! В суп нас, в суп!
О, Ива так смеялась всегда над его представлениями! Где-то прочитала, что для крепкого союза паре важно иметь общие гастрономические вкусы, схожие ценности и интересы, подходить друг другу в сексе. И юмор она тоже сюда отнесла бы, ведь что за жизнь, если в ней нет смеха!
За это умение смешить она точно готова была прощать Паше его готовность веселить не только ее.
