Buch lesen: ««Жизнь – счастливая сорочка». Памяти Михаила Генделева»

Составители выражают сердечную благодарность всем, кто помогал им в работе над сборником:

Арсену Ревазову, Марии Лапушкиной, Елене Пастернак, Анастасии Бродоцкой, Ирине Озерной, Анне Клятис, Владимиру Хазану, Льву Меламиду.

Полные тексты всех цитируемых произведений Михаила Генделева можно найти на его сайте: www.gendelev.org

© М. С. Генделев, наследники

© «Время», 2025

I
«Жизнь – счастливая сорочка…»

Ателье разбитых сердец

I

 
Жизнь
счастливая сорочка
мальчукового покроя
 
 
на
здоровье
что в цветочек
 
 
кроме
с красной строчки
кроме
 
 
из смирительной фланели
ни
кармана чтоб для денег
 
 
на
души на черном теле
из другого сновиденья.
 

II

 
Где
командуют
как дети
 
 
немцы
в раздевалке
будто
 
 
жил всю жизнь легко одетым
в жизнь
в нее же и обутым
 
 
в оболочке дыма полой
выйти голым
опасаясь
 
 
душу
кутая по голос
застегнувшись как красавец.
 

III

 
Жизнь
счастливая рубаха
распахни была свобода
 
 
вся
от паха и до паха
нам с любовью на обоих
 
 
вон
любимая
бедняжка
 
 
руки вместе
ноги
врозь
 
 
эй
отдай мою рубашку
на плеча ея набросить.
 

IV

 
Даром
в кожице
гусиной
 
 
пусть
на то пошло
отдельно
 
 
позовите
господина
из другого сновиденья
 
 
из несмежной раздевалки
одиночки
предположим
 
 
а
счастливая сорочка
что в цветочек что в горошек.
 

V

 
Стихотворец что красавец
жизнь
счастливая сорочка
 
 
а
что жизни не спасает
потому что все короче
 
 
потому
что
вся из счастья
 
 
как
мы
были молодыми
 
 
а не
пепел за плечами
легче возгласа и дыма.
 

VI

 
Легче
возгласа
и дыма
 
 
а
не
пепел за плечами
 
 
все
с подбритою бородкой
субалтерны англичане
 
 
все
с
зенита тренировки
 
 
только глянь из подворотни
смерть моя дегенератка
в золотой косоворотке
 

VII

 
Вот
как вся она
по локти
 
 
а
вернее
вся по плечи
 
 
с рукавами будто плети
вся
в борще от польской речи
 
 
только вот она на теле
из примерочной
в подвале
 
 
на полу возле постели
к изголовью
рукавами.
 

Из книги «Уроки симметрии»

Михаил Эдельштейн
«Он мог бы стать первым, а стал единственным…»

Прижизненная и посмертная судьба Михаила Генделева парадоксальна. Поэт невероятного, головокружительного масштаба, он явно не занял того места в русской словесности, которое ему полагается по праву.

Можно спросить, конечно – а кто занял? Кто из равновеликих ему поэтов его поколения (впрочем, таковых там один-два человека, едва ли больше) прочитан, освоен, усвоен, изучен? А у Генделева и прижизненное собрание сочинений (пусть в одном, но толстом томе), и – атрибут только совсем уж очевидных классиков – посмертный «НЛОшный» том «Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология», и посвященные ему прекрасные аналитические статьи, и песни Андрея Макаревича на его стихи, и блюзы Евгения Маргулиса. То есть на любой вкус, куда уж, казалось бы, больше.

Да и этот сборник, в котором под одной обложкой уживаются избранные стихотворения, фрагменты прозы, филологические разборы, дружеские воспоминания, – он разве не свидетельство признания и признательности?

Но при этом все равно ощущение, что, скажем, Елена Шварц внутри и даже в центре, а он, Генделев, не то чтобы на окраине, а просто снаружи, вовне. Вовне чего? Да, собственно, помянутой выше русской словесности.

И это тем загадочнее, что фигурой спорной, пререкаемой Генделева тоже не назовешь. Люди очень разных поэтических вкусов и предпочтений вполне сходятся на признании его значения, да и просто на любви к его стихам. Но при этом те же самые люди, перечисляя пять-десять-двадцать крупнейших русских поэтов последних десятилетий, Генделева вспомнят едва ли. То есть дело не в нелюбви, не в недооценке, а в чем-то другом. В чем же?

Об этом много раз говорил сам поэт – и в стихах, и в разных подсобных видах прозы, вроде интервью: «Мои темы для русской литературы вполне маргинальны, – понятно, почему не выстраиваются колонны пионеров с ожерельями из цветов каждый раз, когда я вхожу погулять в русскую литературу».

На самом деле Генделев тут свою особость скорее преуменьшает, чем преувеличивает. Вся его проблематика не то чтобы маргинальна для русской поэзии – точнее будет сказать, что генделевских тем, мыслительных ходов, даже лексики, терминов, имен собственных, всего этого в русской поэзии просто не существует. Ну в самом деле, как перевести на русский язык такое, скажем:

 
…и принесли бы святые мальчик и девочка
наши
Мохаммад и Алия
незабудок мне
и
их перекрестил бы я
а потом облокачивался на стогна твоих площадей Эль-Кудс
искупив
Грех Первородства и все прочие из паскудств…
 

Или:

 
Так что выйдя на гладкое место плац
с листа
я обращаюсь к тебе: Барух мой Ата
Царь Всего-и-Прочего Господин
был Ты Бог и Господь Твоего народа
а хочешь ходить один будешь ходить один
но отсюда не быть тебе
так господин и знай
Барух Ата Адонай!
 

Отдельные слова, допустим, понятны, не все, но большинство. А вот целое – едва ли. И не потому, что генделевская поэтика так уж сложна – не сложнее многих иных. А просто вся система категорий другая, не из этой культуры взятая. А это, между прочим, «Первое послание к евреям», вещь для Генделева ключевая, без которой понять его очень сложно. И точно так же непереводимы «Стансы бейрутского порта», или «Ораниенбаум» (в котором от петербургской топики – одно название), или «Спор Михаэля бен Шмуэля из Иерусалима с Господом Богом нашим…», или «Триумфатор», или «Картина».

На вопрос о причинах этой непереводимости с легкой руки самого Генделева обычно поминают изобретенный им концепт «израильской литературы на русском языке». Дескать, принадлежал к ней, а потому для «основной» русской поэзии сознательно выбрал быть маргиналом. Наверное, в этом есть часть правды – но только часть, и вряд ли самая главная.

Генделевская поэзия и его персональная метафизика во многом вырастают из еврейской теологии (я очень люблю фразу Майи Каганской, что он «поэт теологический, но совсем не религиозный», эта мысль кажется мне ключом к Генделеву). История, пейзажи, ближневосточные реалии – все осмысляется им через призму иудейской мистики, через каббалистические коды. В результате даже привычные слова часто значат здесь не то, что они значат в рамках русской поэтической традиции.

Причем это слова самые важные и частотные – любовь, смерть, война («Любовь, война и смерть в воспоминаниях современника» называлась последняя книга стихов Генделева). Он и сам всячески эту несходимость акцентировал:

 
По-русски вся любовь – ямбы лицейских фрикций
по-русски как война
иваны гасят фрицев
а
что
по-русски смерть
а
следствие она она же и причина
переживаний интересного мужчины…
 

Впрочем, с русской поэзией, с русским языком у Генделева отношения были двойственные. На замаскированное под вопрос недоуменное восклицание интервьюера: «Что же получается? Вы – израильский поэт, оперирующий категориями, не востребованными современной израильской культурой, и пишущий на русском языке, с которым себя не идентифицируете?» – он отвечал: «Нет, почему, коль скоро я пишу по-русски – я его (язык!) охотно высовываю (он у меня даже не первый, а последний), я до некоторой степени себя с языком идентифицирую. Я очень ценю этот язык, просто он для меня не более чем инструмент, у меня нет религиозного к нему отношения». И с полным правом горделиво заключал: «Я умею его готовить».

Он и книгу свою так же «раздвоенно» назвал «Из русской поэзии» – то ли «избранное из русской поэзии», то ли «прочь из русской поэзии».

А теперь представьте, что вы русская поэзия. И вам надо признать, что вот этот человек, постоянно от вас отрекающийся, говорящий о своей принадлежности к совершенно другой поэтической, культурной, мыслительной традиции, – лучше всех умеет вас готовить. Естественная же реакция – захлопнуть дверь перед носом наглеца (который, заметим, вовсе не рвется войти) и заняться своими домашними делами, делая вид, что вовсе не замечаешь того, кто остался на лестничной клетке, не думаешь о нем.

Та самая «израильская литература на русском языке» была авантюрной и заведомо обреченной на неудачу попыткой приспособить совершенно другому обученный инструмент – собственно, русский язык – для выражения чуждых ему смыслов и ценностей. Нужны были дерзость и гениальность Михаила Генделева, чтобы эта попытка удалась – пусть даже новоизобретенная литература и состояла, по сути, из одного человека. Сам себе литература. Сам себе контекст. Он мог бы стать первым, а стал единственным.

Сергей Шаргородский
Михаил Генделев: краткий биографический очерк

Михаил Генделев родился 28 апреля 1950 года в Ленинграде (Санкт-Петербурге) в семье А. М. Слозиной и С. М. Генделева.

Предки поэта по отцовской линии происходили из старинного городка Торопец под Великими Луками, с XVIII века относившегося к Псковской губернии. На городском кладбище сохранились еврейские могилы конца XVIII в. Как считал Генделев, его предки обосновались в Торопце еще во времена Екатерины II. Дед поэта, Мендель, был бедным ремесленником, красильщиком, резчиком надгробий. Возможно, именно от него Генделев унаследовал некоторые способности к рисованию и скульптуре. «По семейному преданию, был он, дед, талмудистом, полиглотом и умницей, чему я почему-то верю», – писал Генделев в набросках автобиографии.

Престарелый красильщик Мендель и его жена Бася были расстреляны немцами во время пятимесячной оккупации Торопецкого района (август 1941 – январь 1942 г.). По свидетельствам очевидцев, расстрелы производились в ноябре 1941 г. у двух ям, вырытых во дворе общежития рабочих льнозавода, куда предварительно согнали все небольшое еврейское население городка.

Материнский род Слозиных относился к кантонистам-поселенцам Новгородской губернии. Семья переехала в Ленинград в 1929 г. Дед по материнской линии, Шмай Шмуэлевич Слозин, попал под коммунистические репрессии, вышел из лагеря смертельно больным и умер от туберкулеза в возрасте пятидесяти лет.

Отец поэта, Самуил Менделевич Генделев (1912–1991), сельский учитель, позднее студент ленинградского техникума, в 1941 г. был призван в ополчение. Военная служба продолжалась недолго: едва обученный новобранец участвовал в боях с муляжом винтовки или с катушкой провода связи на спине и уже во второй или третьей атаке поздней осенью 1941 г. был тяжело ранен взрывом мины, лишился обеих ног, была повреждена рука и сетчатка глаза.

«Без сознания отец пролежал двое суток измочаленными культями в крошеном льду мартовской Невы. Ледяная вода стянула сосуды – он не истек. Спасли отца часы – на них, дедовский презент, позарились мародеры, они же санитары. Снимая с остатков отца часы, человеколюбивые мародеры обнаружили, что – пульс!..» – писал М. Генделев в романе «Великое русское путешествие».

С. М. Генделев был награжден орденами Великой Отечественной войны I и II степени и орденом Красной Звезды. Оправившись после ранения, встал на протезы, получил должность инженера-технолога на ленинградском заводе «Вибратор», где проработал всю жизнь.

Мать поэта, Ася Маевна Слозина (1915–2007), была химиком-лаборантом на военном заводе штурманских приборов. Семья жила в маленькой двухкомнатной квартире на Черной речке.

В школьные годы Генделев баловался скульптурой, но с гораздо большим увлечением предавался занятиям боксом. В документальном фильме А. Стефановича «Все мои сыновья» (1967) семнадцатилетний Генделев с солидными роговыми очками на носу рассказывал, что мечтал стать «и историком, и литератором, и журналистом», и в конечном счете, «не без влияния» писателя Ю. Германа – автора знаменитой трилогии о врачах, избрал медицину. В 1967 г. Генделев поступил в Ленинградский санитарно-гигиенический медицинский институт.

Следует заметить, что выбор был вынужденным: как еврей Генделев подпадал под негласную советскую «процентную норму» и при всем своем желании не мог надеяться поступить в гуманитарный вуз (тем более что в школе не отличался прилежанием, а семья не располагала необходимыми связями). В поздних интервью Генделев признавался, что «врачом стал случайно» и в основном потому, что его тетка работала в ЛГСМИ старшим преподавателем кафедры иностранных языков.

Писать стихи Генделев начал в 17 лет. В студенческие годы продолжал активно сочинять: написанная с его слов краткая биография перечисляет сборники «Авеля не было», «Книга треф», поэмы «Желтые звезды», «Игра», «Факт дождя» и проч.; некоторые ранние тексты сохранились в архиве поэта.

В 1972 г. начинающий поэт был представлен писателю Д. Дару, покровителю и наставнику многих неофициальных молодых сочинителей Ленинграда. Благодаря Дару и будущему заклятому врагу, поэту К. Кузьминскому, Генделев вошел в богемное сообщество молодых поэтов, познакомился с В. Кривулиным, В. Ширали, Б. Куприяновым, Е. Игнатовой, Е. Шварц, Ю. Вознесенской, О. Охапкиным, Е. Вензелем, С. Стратановским и многими другими литераторами.

К середине семидесятых годов стихи Генделева распространяются в самиздате, включаются в подпольные журналы и антологии, он выступает на полуофициальных и неофициальных литературных вечерах. Произведения тех лет демонстрируют общий для младшего поколения ленинградских поэтов «петербургский текст» с его культурной, исторической и городской ностальгией. А также перегруженность библейскими аллюзиями и тяготение к еврейской тематике, подававшейся в популярном ключе.

По позднейшим оценкам поэта, принадлежность к «петербургской школе» и в особенности жесткая критика, принятая в тогдашней поэтической среде, помогла ему овладеть формальной, технической стороной версификации. Генделев, всегда читавший много и жадно, но беспорядочно и бессистемно, также вынес из этого круга общения и немалый культурный багаж.

«В среде андерграунда была чрезвычайно высокая конкуренция… Конкурс на место поэта в Ленинграде того периода был чрезвычайно высок, как и уровень письма. То есть нужно было нечто предложить. Поэтическая традиция была отчетлива, бушевали неоклассицизм, постакмеизм, вспоминались обэриуты. Имели место пристальное внимание к стиху и, скажем так, технологическая широта. Писала тьма народу, быть поэтом было престижно. И поэты были замечательные», – вспоминал он.

Согласно записям Кузьминского, в 1970-е Генделев подрабатывал «на лесоповале, санитаром в больнице для душевнобольных, фельдшером на скорой помощи, литредактором в газете, в этнографической экспедиции на Севере, фельдшером в психосоматической больнице, грузчиком в Таллинском порту, художником на стадионе, скульптором в совхозе, почтальоном, ныряльщиком за рапанами, спарринг-партнером, лоточником на Сухумском пляже, режиссером и сценаристом агитбригады» и т. п. В набросках автобиографии по этому поводу сказано кратко: «Переменил ряд неожиданных профессий и источников дохода, главным образом находился на содержании мамы с папой».

В 1974 г. поэт женился на Н. Бродоцкой; в том же году родилась дочь Ася. Брак оказался недолговечным. В 1975–1976 гг. Генделев работал спортивным врачом в клубе «Буревестник». В 1976 г. женился на Елене Глуховской, надолго ставшей его поэтической музой и навсегда – ближайшим и преданным другом.

Друзьями юности Генделева были Е. Марков, Т. Павлова, О. Егудина, Л. Щеглов, Т. Терехова, М. Когн, А. Рюмкин, А. Земцов, А. Тронь, А. Григорьев, Б. Трахтенберг; близко общался он с филологами А. Лавровым и с С. Гречишкиным, критиком и переводчиком В. Топоровым, художником А. Белкиным, театральным режиссером и поэтом Н. Беляком, писателем Ю. Гальпериным.

Под влиянием массовой эмиграции в Израиль 1970-х стремление к отъезду постепенно крепло и у Генделева. Сионистских убеждений у него в то время не было. Позднее Генделев мотивировал свой отъезд политическими и эстетическими расхождениями с советской властью и невозможностью разделить ценности, принципиальные для русского писателя, в частности – ответственность за судьбу страны. Вместе с тем он не представлял себя и русским литератором в изгнании, считая такую позицию «смешной» для еврея.

Препятствий не чинили – 11 мая 1977 г. Генделев, по собственным словам, вместе с женой «вылетел пулей» из СССР и 19 мая 1977 г. очутился в Израиле. Семья поселилась в Беэр-Шеве, где Генделев работал анестезиологом в больнице «Сорока». В 1978 г. родилась дочь Тали.

Первая израильская и первая официальная публикация Генделева состоялась в 1977 г. в журнале Сион, где он напечатал размашистую и пафосную поэму «Диаспора». В 1979 г. вышла в свет первая книга «Въезд в Иерусалим», подытожившая «петербургский» период. Эту раннюю книгу Генделев не любил по причинам ее незрелости и большого количества опечаток и стихи из нее не включал в позднейшие собрания.

Генделев рвался в Иерусалим, и в 1979 г. семья перебралась в Неве-Яаков – в те годы захолустный район на окраине израильской столицы. В конце 1979-го – начале 1980 года Генделев прошел четырехмесячную армейскую подготовку и был выпущен офицером-резервистом медслужбы. Но Генделев уже не мыслил себя врачом: он отказался от медицинской карьеры и избрал поэтический путь. Последствия не заставили себя ждать. Постоянной работы у Генделева не было, как многие и многие безработные репатрианты, время от времени он нанимался на ночную охрану стройплощадок, офисов и учреждений.

На литературном фронте дела складывались куда удачнее. В Израиле Генделев нашел наставника в лице блестящего петербургского поэта А. Волохонского, с конца 1973 года жившего в Тверии. Глубоким влиянием Волохонского отмечена вторая книга Генделева «Послания к лемурам» (1981).

В беседах с Волохонским, эссеисткой М. Каганской, прозаиками Л. Меламидом и Ю. Милославским и другими литераторами мало-помалу вызревала концепция особой израильской литературы на русском языке. Основные положения ее сводились к утверждению, что в условиях Израиля возникает новая литература, независимая от литературы России и русской эмиграции. Это литература иного культурного подданства, создатели которой видят себя прежде всего жителями Израиля и опираются на быт, культуру и духовное наследие страны.

В разные годы к израильской русскоязычной литературе причислялись самые различные авторы – зачастую весьма далекие от Генделева и его круга. Концепция так и не нашла должного теоретического воплощения, а многие из тех, кого поэт по тем или иным соображениям считал своими единомышленниками (А. Волохонский, Л. Гиршович, Ю. Милославский, К. Тынтарев, Ю. Шмуклер и др.), вскоре покинули Израиль.

Но несомненно и другое: в 1970-е в Израиле оказалось немалое число поэтов, писателей. Литературоведов, критиков, журналистов и переводчиков, искавших новые воплощения русско-еврейского или русско-израильского опыта. Эти новые голоса зачастую встречались в штыки как «ура-сионистами», так и людьми, унесшими в эмиграцию вполне советские представления о целях и средствах литературы. В русскоязычных газетах тех лет публиковались постановления о борьбе с «антинациональным и антисионистским течением небольшой группы модернистов»; в то же время в среде израильского культурного истеблишмента муссировалась вечная тема «русского гетто». К примеру, уже в 1979 г. Генделеву, наряду с другими литераторами, пришлось вступить в резкую полемику с печально известной журналисткой Р. Рабинович-Пелед, напечатавшей в одной из ведущих израильских газет пасквиль под названием «Коньяк и разврат в Москве, гашиш и депрессия в Иерусалиме».

В начале 1980-х совместно с П. Криксуновым Генделев начал переводить великих еврейских поэтов средневековой Испании, в первую очередь Шломо ибн-Габироля (Гвироля). Позднее он переводил и стихи современных израильских поэтов, что не мешало ему в целом весьма критически относиться к современной ивритоязычной поэзии (с которой, впрочем, он был знаком преимущественно из вторых рук по подстрочникам и чужим переводам). Наиболее сильным литературным впечатлением восьмидесятых стал для него Х. Л. Борхес, чьи эссе и рассказы поэт определил как «взрыв в сознании».

В июне 1982 года Генделев был призван в действующую армию в связи с началом ливанской кампании (операция «Мир Галилее», переросшая в затяжную войну на территории южного и горного Ливана). В качестве военного врача он участвовал во взятии городов Дамура и Сидона, операциях в районе гористого массива Шуф и озера Караун.

Определяющими событиями войны для Генделева явились морской десант и ночной бросок через апельсиновые плантации на Дамур, штурм бейрутского порта и резня, учиненная ливанскими фалангистами в лагерях палестинских беженцев Сабра и Шатила. Поэтические отголоски этих впечатлений обнаруживаются во многих его текстах, и прежде всего в книге «Стихотворения Михаила Генделева» (1984).

Появление книги, именовавшейся поэтом и его друзьями «черной» по цвету обложки, было воспринято соратниками Генделева как значительное литературное событие и выдвинуло автора в первые ряды русско-израильских литераторов. Отъезд А. Волохонского из Израиля в 1985 г. дал ему возможность претендовать на вакантное место «первого русскоязычного поэта» страны. Главное же состояло в том, что эта книга ознаменовала переворот в поэтическом сознании Генделева, который в пустотном эмигрантском существовании наконец обрел реалии «почвы и судьбы» или, по собственной формуле, «войны, любви и смерти». Весной 1983 г. Генделев развелся с женой и купил «под ключ» (с фиксированной помесячной оплатой) двухкомнатную квартирку на улице Бен-Гилель в центре Иерусалима, куда и въехал 3 июля 1983 г. Это жилище под крышей, которое Генделев немедленно окрестил «мансардой» и неоднократно перестраивал, стало центром «русской» богемной, артистической и литературной жизни города – поэт умел быть радушным и обаятельным хозяином и обладал великим талантом объединять самых разных людей. А в 1984–1986 годах Генделев жил с перерывами в Яффо с художницей И. Рейхваргер (1952–2001); в ее старинном арабском доме часто собиралась тель-авивская богема. Тексты этого периода вошли в книгу «Праздник» (1993).

Финансовое положение Генделева в середине 1980-х оставляло желать лучшего: проработав некоторое время спортивным врачом в иерусалимской YMCA и Израильской футбольной ассоциации, он окончательно оставил медицину, перебивался случайными литературными заработками и благотворительностью друзей. Немало времени отнимала резервная служба в армии (в последний раз Генделев был призван на военные сборы в 1992 г.).

Литературная ситуация также казалась тупиковой: с 1979 г. еврейская эмиграция из СССР была фактически пресечена советскими властями, приехавшие в Израиль варились в собственном соку, читателей становилось все меньше. Иллюзии культурного взаимообмена развеялись (за вычетом людей, нашедших пропитание у официозных кормушек). Израиль отторгал «русский» культурный анклав и не желал поддерживать его существование, предлагая на выбор абсорбцию или изоляцию.

Хотя Генделев бодрился, утверждая, что видит свой путь как «литературное приключение, творческое путешествие» и может прожить с горсткой читателей (или вовсе без них), он вынужден был признать, что «никаких контактов с израильской культурой у нас нет. Не в “потребительском” смысле – потреблять ее мы при желании можем. Но конвергенции, но обмена нет… От них к нам что-то проходит, от нас к ним – практически ничего».

Буквальным спасением стала политическая перестройка в СССР. Мало-помалу начали налаживаться культурные связи, в Израиль потек ручеек репатриантов, превратившийся к концу 1980-х в бурный поток, расцвели новые периодические издания, книжные магазины. Новые лица (А. Гольдштейн, Е. Игнатова, А. Бренер, К. Капович, А. Бараш, В. Панэ, А. Носик, Д. Кудрявцев, А. Карив, А. Горенко, В. Орел, Е. Штейнер, М. Король и многие другие) обогатили культурный ландшафт Иерусалима и Тель-Авива.

А в 1987 году Генделев стал одним из первых «русских» израильтян, посетивших Советский Союз; впечатления от поездки легли в основу писавшегося в 1988–1989 годах неоконченного романа «Великое русское путешествие» (первый том вышел в 1993 г.).

В 1988–1994 годах Генделев неоднократно ездил в СССР (позднее РФ и страны СНГ) с лекциями и литературными вечерами; большая часть была связана с гуманитарными и аналитическими проектами Еврейского агентства, Израильского культурного фонда или организации «Натив» («Бюро по связям с восточноевропейским еврейством» при канцелярии главы правительства), в то время еще остававшейся засекреченной.

В ходе этих поездок и встреч в Израиле Генделев познакомился с писателями и поэтами Москвы и Петербурга – Г. Айги, В. Вишневским, А. Вознесенским, В. Ерофеевым, Г. Сапгиром, И. Холиным, Б. Окуджавой, Д. Приговым, Е. Поповым, Е. Рейном, Л. Рубинштейном, Т. Кибировым, И. Иртеньевым, Н. Искренко, А. Кабаковым, В. Пьецухом и др. В числе российских собеседников Генделева были и журналисты, и критики, и политтехнологи, и политики.

Первые встречи Генделева с российскими читателями, надо признать, были проникнуты известным недоумением – прежде всего вызванным его позицией «пишущего по-русски израильтянина». Многие читатели и собратья по литературе видели в нем лишь певца ближневосточной экзотики и незнакомого военного опыта, своего рода «израильского Киплинга».

Ездил Генделев не только в Советский Союз: он побывал в Европе и США, участвовал в международных поэтических фестивалях, познакомился или возобновил знакомство с В. Максимовым, В. Марамзиным, В. Аксеновым, А. Хвостенко, В. Некрасовым. Б. Парамоновым, Ю. Алешковским, А. Синявским.

Генделев стал одним из основателей и президентом Иерусалимского литературного клуба, образованного в марте 1991 года и объединившего поэтов, прозаиков, переводчиков, эссеистов и филологов.

В том же году он начал публиковаться в ведущих русскоязычных израильских газетах (во «Времени», позднее – в «Вестях»), собравших под руководством главного редактора этих газет Э. Кузнецова и его заместителя Л. Меламида цвет русскоязычной журналистики и литературы Израиля. В 1991–1996 годах поэт напечатал в этих изданиях несколько сотен политических обзоров, фельетонов, колонок, эссе и пр. Из популярных у читателя еженедельных кулинарных полос сложилась книга иронических этюдов о кулинарии «Книга о вкусной и нездоровой пище, или Еда русских в Израиле» (2006).

В 1993 г. Генделев получил премию фонда Р. Эттингер за достижения в области литературы, а в 1995 г. премию Я. Цабана (премия министерства абсорбции) в номинации «поэзия» – в те годы высшие израильские литературные премии для литераторов-репатриантов, пишущих на родных языках.

И все же, несмотря на эти успехи и относительно стабильные заработки, поэт тяготился газетной поденщиной и по-прежнему не находил долгожданного признания вне «русского» анклава. «Я не согласен с культурной реальностью, унизительной для моего существования в культуре, настаивающей на моем несуществовании», – с горечью писал он.

В 1996 г. Генделев опубликовал книгу «Избранное». В 1997 г. одновременно вышли книги «В садах Аллаха» и «Царь», над которыми поэт работал с 1995 г. В этих книгах любовная лирика соседствовала с эсхатологическими ожиданиями, реминисценциями прошлой и провидением будущей Катастрофы и обвинениями в адрес Всевышнего, характерными для поэтики зрелого Генделева.

Журналистская карьера Генделева завершилась в 1996 году, когда он вошел в группу копирайтеров «русского штаба» предвыборной кампании Б. Нетаньяху (занявшего в итоге пост премьер-министра). С этого момента основным и главным источником дохода для него стала политическая аналитика и пиар-технологии. В 1999-м Генделев работал в том же статусе в предвыборном штабе русской партии Н. Щаранского.

Между тем поэтическая деятельность Генделева резко пошла на убыль. В 1997-м он начал работать над книгой стихов «Уроки симметрии» и автобиографическим романом в стихах «Жизнеописание, составленное им самим». Но «стоглавый» роман, смутивший автора «лихостью и скоростью движения текста», не продвинулся дальше 20-й главы, затем был утрачен (позднее Генделеву удалось восстановить 13 глав). В начале 1998 г. наступил период поэтического молчания, продолжавшийся около пяти лет.

Осенью 1999 г. по приглашению олигарха Б. Березовского (1946–2013) Генделев приехал в Москву и принял участие в разработке проекта «Единство». С тех пор он жил в основном в Москве, занимаясь политической аналитикой и различными проектами, связанными, главным образом, с Березовским.

В Москве Генделев оказался в ситуации двойного отчуждения – в положении обитающего в России израильского поэта, пишущего по-русски. Но самого поэта положение это не слишком беспокоило: он был увлечен новообретенной финансовой состоятельностью и возможностью жить на широкую ногу, путешествовал по Западной Европе и российским провинциям, познакомился со своей будущей женой Н. Коноплевой.

Как и в Иерусалиме, в московском доме поэта, где царил нежно любимый кот, вислоухий шотландец Васенька, бывали люди самых разнообразных занятий и убеждений. Среди друзей и собеседников Генделева московских лет музыкант и певец А. Макаревич, политолог С. Белковский, писатели В. Сорокин и В. Аксенов, кинорежиссер П. Лунгин.

В 2000 г. в Израиле вышла книга избранных стихотворений и поэм Генделева «Хаг» («Праздник») в переводе на иврит П. Криксунова. В том же году состояние здоровья Генделева существенно ухудшилось; он уехал в Швейцарию, где лечился от бронхиальной астмы, позднее перешедшей в эмфизему легких.

В 2003 г. вышло однотомное «Неполное собрание сочинений», в которое Генделев включил все изданные с 1981 г. поэтические книги и, как отдельные разделы, неизданные «Уроки симметрии» и восстановленное «Жизнеописание». Книга, очевидно, задумывалась как итоговая. В послесловии, напоминавшем литературное завещание, Генделев декларировал отказ от поэтического творчества, заявляя, что с 1998 г. «потерял всяческий интерес» к своим стихам и поэмам.

Смелая декларация была перечеркнута уже в 2004 г., когда Генделев выпустил книгу стихотворений и поэм «Легкая музыка». В 2006 г. за ней последовала книга «Из русской поэзии». Последней книгой поэта стал вышедший в 2008 г. сборник «Любовь, война и смерть в воспоминаниях современника», куда вошли «Легкая музыка», «Из русской поэзии» и не издававшаяся отдельно поэтическая книга «Памяти Пушкина». В 2008 г. был также выпущен компакт-диск Генделева «Записки военного энтомолога» с авторским чтением стихов. К этому времени болезнь заставила Генделева перебраться в Иерусалим. Его состояние продолжало ухудшаться, несмотря на перенесенную операцию по резекции верхушек легких. К себе в «мансарду» по крутой лестнице подниматься он был не в состоянии. Генделев снял квартиру на бульваре Бен-Маймон в респектабельной Рехавии, передвигался все чаще на электрической инвалидной коляске. Неисправимый жизнелюб, Генделев и здесь находил источник веселья – он с лихими поворотами и гиканьем гонял на коляске по иерусалимским улицам, напялив ковбойскую шляпу, колониальный шлем или котелок «под костюм» и галстук-бабочку.