Buch lesen: «Русалочий плес»

Глава 1

В нашем озере жила русалка. Это знали жители деревни испокон веков. Там не рыбачили и не купались. Что и говорить – стоило водной глади проблеснуть среди деревьев – местные уносили ноги в обратном направлении.

Мы с сестрой Анькой, разинув рты, как обычно слушали рассказы старого Михалыча о черной, гнилой воде озера, где обитает нечисть. О том, что озеро затягивает и губит заблудившихся путников в своих глубинах, а потом они становится утопцами или чертями.

Мне больше всего нравились истории о огромных сомах, которые целиком проглатывали скот и людей, рискнувших подойти слишком близко к воде в знойный день. А Анька пищала и требовала рассказать о русалке.

– Дед Миша!! О русалке! Расскажи о Марильке!!

Полдень. Жара, зной. Старая нагретая на солнце завалинка.

– Кыш, мелочь. – отмахивался старик, от верещащей девчонки, набивая табак в трубку.

– Про Марильку… – жалобно просила Анька, усаживаясь рядом со стариком.

Я молчал, ожидая что если старый дед разговорится, поддавшись на уговоры моей сестры, то и про сомов и утопцев расскажет.

– Кхе… Далась она тебе, тьфу нечисть проклятая!

– Она красивая же?

Дед сплюнул в траву:

– Слушать будешь? То молчи! Красивая… Мало кто видел ее и остался жив, а те, кто болтают будто видели – брешут, что мой пес каждое утро.

Деревня стояла на окраине леса и от нее до озера пешим ходом было чуть больше часа, но в том направлении даже охотники не ходили. Зверье там не обитало, обходя «дурные» место стороной.

Дед кивнул в сторону верхушек деревьев на домами:

– Близко стал подбираться… Мало корма ему. Вы к окраинам деревни не ходите одни. Ни днем, ни вечером тем более.

– А днем-то почему? – спросил я.

Михалыч сощурился:

– Поживешь с мое – узнаешь. В жару полуденницы шуткуют. Утащат и с концами.

Полуденницы тоже была излюбленной темой Аньки, но сейчас она очень хотела послушать про Марильку.

– О чем это я-то… Хм… Мой дед сказывал, что очень давно, когда леса еще не было, озеро было чистым как слеза. И жили люди нашего селенья возле него. Жили в ладу со всеми домовыми, полевиками и грибовиками и прочей не опасной нечистью. Добрый был народ, дружный. Девушки в селении были одна краше другой. Веселые, здоровые хохотушки. Закружат в танце, обвесят венками из цветов и разбегаются, стоит лишь попытаться кого-то ухватить за сочные бока… Работали много. Скот разводили. Рыбачили. Рыбы много было, раков, ракушек, но больше, чем надо и не брали. И жила тогда девушка…

– Марилька!…

– Кто знает уж как ее звали. – вздохнул дед. – Может и Марилька. Скромная была. Глаза бездонные. Грустная всегда ходила. Подруг у нее не было – девушки сторонились ее, но без причины. Добрая она была. То ежика принесет раненого – излечит. То птичку какую на крыло поставит. Тянулась к ней живность, что говорить… Потом, говорят, забрел в селенье заблудший путник. Он был чужих краев. Говорил не по-нашенски сначала. Потом прижился. Научился. Ну и глядят местные, а сдружились они с Марилькой. За ручку ходят.

Вот эта часть меня всегда вгоняла в сон, а Аньку, наоборот, жуть как интересовала:

– И целовалися? – с замиранием спросила она.

– Наверное и целовалися. – ткнул ей дед в курносый нос. – Ты мелкая еще про такое спрашивать.

Та насупилась:

– Ничего не мелкая. Мне шесть лет уже!

– Ах, шесть! То конечно! – смеялся Михалыч.

– Дальше-то что было?

– Ох утомила ты меня уже, ну слушай. Кончилась их любовь в один день. Почему, кто знает. Кто говорит, что он на родину собрался и не хотел забирать ее с собой. Кто – что влюбился он в другую. Разные версии были. Но все к одному – расстались они на берегу того озера. Вечор был. Плакала она, стояла на коленях, но он все равно ушел. Вот с горя и сиганула в воду.

Анька ахнула, прижав ладошки к лицу. Актриса. Сто раз слышала эту историю.

Издали донесся знакомый зов.

– Мамка зовет обедать. – сказал я. – Идем, Аньк.

– Дед, Миш, не забудь, где остановился, вечером придем, да, Яр?

– Придем, придем.

– Эх, молоко скисло! – вздохнула мать, заглядывая в банку, вынутую из подпола. – Снова домовой шуткует…

– Дед Михалыч говорит, что его надо угостить. – важно заявила Анька, болтая ногами. – Иначе будет пакостить. Сахар дать или мед.

– Вот еще! Самим бы сахару хватило! Яр, ты поел? Сходи к Ольге, у нее утреннее молоко оставалось. Я кашу хотела сварить к отцову приходу.

Я кивнул.

Мать выплеснула молоко в помои, которые потом шли на корм свиньям, быстро ополоснула крынку под рукомойником, и насухо вытерев тряпкой, сунула мне.

Деревня была пуста. Зной загонял всех жителей в дома до самого вечера. Неутомимо пели цикады, наполняя округу звенящим трелем. Яркий пьянящий аромат травы и цветов кружил голову. Расплавленный воздух создавал миражи волн над лугами.

Я поспешил к дому. Хотелось поскорее нырнуть в прохладу сеней.

– Теть Оль!! Это Ярик! – открыв дверь прокричал я. – Меня мама за молоком послала.

Никто не отозвался.

Может в сарае? Хотя что там делать – их козы и корова с утра выгонялись пастись в стадо. Я задумчиво поплелся вдоль огорода к плетеному забору. Не принесу молока – маман и без ужина оставить может.

Стоило подумать про молоко – сразу стала мучить нестерпимая жажда. Рубаха липла к телу.

С этой стороны деревни лес отступал, и густой луг с разнотравьем тянулся от самого забора и уходил за холмы. Ни коз, ни тети Оли.

Я только собрался было вернуться, как что-то едва уловимое привлекло мое внимание. Я поставил ногу на перекладину забора и привстал выше. Сощурился.

В волнах горячего воздуха над травой за оградой мелькал силуэт девушки, то появляясь, то исчезая среди цветов. А затем будто заметя меня, призрачная фигура девушки, в неестественном танце двинулась в мою сторону. Нестерпимо приторно пахло цветами, пьянящий аромат дурманил голову.

Я заметил поодаль еще двух.

Нужно было бежать, но я словно парализованный продолжал стоять у забора, вцепившись пальцами в перекладину, не в силах пошевелиться.

А потом я услышал их зов. Увидел их пустые темные глазницы, обращенные на меня, и не владея собой, подался вперед.

– Яр!

Кто-то резко и сильно дернул меня за рубаху, стаскивая с забора.

Машка, дочка Ольги, прижала палец к губам, и заставила вжаться в подножье высокой крапивы. Оцепенение медленно проходило, но зов я слышал также явственно.

– Ты что сбрендил?! – прошипела она.

– Полуденницы… Ты их видела?

– Ползем к дому. Голову не поднимай.

За сараем перевели дух. Машка опасливо выглянула из-за угла:

– Ух, проклятые. Все танцуют на лугу. Всегда так в жару-то…

Я все никак не мог поверить в случившиеся. Хоть про Дев Полей я слышал не единожды, но видел впервые.

– Ты чего тут делаешь?

– За молоком мамка послала. – проблеял я.

– А в огороде что надыть было?

– Вас искал.

Машка строго смотрела на меня как на провинившегося щенка, хотя была младше меня на год и ниже на голову:

– Ну и дурень! Они же тебя чуть не утянули. Идем, налью. Мама к бабке пошла проведать, хворая та совсем стала. Никак помирать собралась.

Я зашел за ней в дом.

Откинув крышку в подпол и держа в одной руке банку, девчонка ловко спустилась по лестнице вниз. Послышался звук переливаемой жидкости.

– Вы же вчера брали, съели уже чтоль?

– Скисло.

– Домовому сахар положить пробовали?

Я вздохнул:

– Мало сахару осталось.

– Варенья остатки можно оставить.

– Это не мое дело, – отмахнулся я, принимая от нее банку. – Этим мамка занимается.

Машка вылезла из подпола, отряхнула с одежды и волос паутину и деловито проговорила:

– Их там трое всего. Полуденниц. Но чаще одна гуляет. Почти каждый день выходят в этом месяце.

– И ты не боишься?

– Чего их бояться-то? Им главное на глаза не попасться.

Темные впалые глазницы все еще стояли у меня перед глазами:

– Михалыч говорил они людьми были…

– Сестры. – кивнула Машка. – Одну из них хотели выдать замуж за нелюбимого и тогда все трое ушли в лес и сгинули там. Теперь их души и тела не упокоены. Тела давно сгнили, а души страдают. Так Михалыч говорит…

– Ага.

Мы замолчали.

– Представь, Яр, ты тоже таким стариком будешь детям байки эти рассказывать. – вдруг засмеялась Машка.

– Скорее Анька, когда старухой станет. – отмахнулся я. – Пойду, а то мамка по шее даст, что задержался.

– В баню завтра придете?

– Да собирались.

– Хорошо. Мы квас поставили. Как раз подойдет.

Отец вернулся с охоты к вечеру. Он устало скинул сапоги, с плеча снял ружье и повесил на крючок у входа. Отбросил рюкзак в угол. На немой взгляд жены хмуро ответил:

– Пустой я. Нет дичи в округе. Дальше уходить надо.

Мать молча стала накрывать на стол. Смахнув со скатерти крошки, оставшиеся после нашего ужина, она поставила перед отцом чашку с отварной курицей, картофель в мундире, маринованные грибы с маслом и луком, творог, квашеную капусту и большую кружку травяного чая.

Мы с Анькой сидели на печи как мыши, ожидая услышать привычные отцовские рассказы о лесе, прошедшей охоте и следах невиданных зверей. Обычно отец описывал какие ловушки и силки ставил на зайцев, куниц и волков, как выслеживал лосей и оленей, уходя на несколько километров по их тропам. Однако сегодня он был немногословен:

– Даже медведя нет… Ушел со своих болот. Сначала медведица с медвежонком пропали, теперь он. Нет пищи. Нет дичи. Лес на лес не похож. Деревья корявятся, словно сжимает их кто-то, трава жухнет на глазах.

– А с виду такой же. – вставила мать.

– С виду может быть, но нам-то охотникам все изменения видны. Все от озера идет, от проклятой воды той… Никто из наших с добычей не вернулся. Чем семьи кормить будем? Завтра дальше уйдем, за плес пойдем.

– Не ходили никогда так-далече-то.

– А что делать? Зима на пороге, а ни сала в горшках ни припасено, ни мяса, ни шкур про запас. На что зимовать будем?

Мы с Анькой переглянулись. Такие слова от отца мы слышали впервые.

– Нечего на печи взрослые разговоры слушать. – вспомнила вдруг о нас маман. – Марш, на улицу оба! Ишь, развесили уши! Сейчас мигом, а то найду занятие!