Buch lesen: «Искусство (не) бояться»
© Мурашова Е.В., текст, 2024
© Издание на русском языке. ООО «Издательский дом «Самокат», 2024
Я найду тебя во Вселенной
Женщина только присела в кресло и не стала тянуть:
– Я боюсь, что у моей дочери шизофрения. Симптомы, как я их помню, не очень совпадают, но все-таки подозрительно. И страшно. Я себя убеждаю, может, обойдется, а внутри – такая уверенность и безнадежность, я это хорошо из отрочества помню. А она у нас – единственный ребенок, вы же понимаете.
Я, разумеется, была полностью обескуражена услышанным. Самым логичным предположением мне показалось следующее: диагностированная шизофрения в приблизительной ремиссии – у самой матери. Она знает ее симптомы по собственному опыту («как я их помню») и сейчас замечает что-то странное (но не очень похожее на манифестацию заболевания у нее самой) в поведении дочери, знает о возможном наследовании шизофрении и, конечно, предполагает худшее.
Я не психиатр. Спрашивать в лоб у пришедшего ко мне человека: «У вас что, у самой шизофрения?» – показалось как-то неловко.
К тому же в сочиненную мной схему не укладывалась та «безнадежность», которую она якобы помнила в связи с данным диагнозом. Ее-то кто испытывал? Она сама? Ее родные? Они что, делились своими ощущениями с заболевшим шизофренией подростком?
Я решила просто подождать. Наверное, она еще что-нибудь расскажет.
– Все началось со смерти Эдика. Я к нему хорошо относилась, и мне жалко, конечно, вы не подумайте, но теперь мне кажется: лучше бы его и не было в нашей жизни вообще.
Так. В их жизни был еще и Эдик. Он не заболел шизофренией, он просто умер. Почему-то мне представилось, что Эдик был котом или даже кроликом. Но я совсем запуталась.
– Вы не могли бы рассказать все с самого начала и по порядку?
Если у нее шизофрения, то с этим могут быть проблемы. Но пусть она хотя бы попытается. И вообще: почему с проблемами дочери, в чем бы они ни заключались, она пришла ко мне, в обычную поликлинику? У нее же должен быть лечащий врач-психиатр, она должна по опыту знать всякие ходы…
– Да, да, конечно, вы правы, простите, я вас совсем сбила с толку! – вполне здраво воскликнула женщина и явственно сосредоточилась, сведя к переносице широкие темные брови и сжав губы.
Из ее последующего рассказа я уяснила для себя следующее. Эдик, к сожалению, не был тихо прожившим свою жизнь декоративным кроликом. Он был одноклассником дочери моей посетительницы, Киры. Дети дружили с детского сада. Эдик всегда был болезненный и играть с мальчиками в их шумные игры просто не мог. Он играл с Кирой: придумывал какие-то сложные ролевые игры и сочинял истории. Кире все это очень нравилось, она рано научилась ему подыгрывать, а если Эдика кто-то из мальчишек-забияк обижал или дразнил, могла их и стукнуть или воспитательнице (а потом и учительнице) наябедничать. Сама Кира тогда была веселой толстенькой хохотушкой с длинной косой, ей нравилось Эдика опекать, и еще она довольно быстро поняла, что их пара всем окружающим взрослым нравится – вызывает сентиментальное умиление и приязнь: ах, какие милые детки, ах, как они внимательно и нежно друг к другу относятся! А то, что сверстники их дразнили «женихом и невестой», до этого им дела не было. Эдик слабо улыбался в ответ, а Кира, наоборот, подбоченивалась, выставляла вперед плотную ножку в гольфике с помпонами и говорила вызывающе:
– Ну и да! Ну и жених и невеста! Ну и что? Вот мы вырастем и поженимся! И будем жить вместе долго и счастливо! А вот ты-то кому такой нужен?!
Родители и бабушка Эдика говорили тихо и как-то подобострастно:
– Мы так вашей Кирочке благодарны…
Насчет школы даже и вопроса не возникало. Дети пошли в ближайшую, дворовую, конечно, в один класс и сели за одну парту. Эдик считался одаренным, он умел читать, писать и в семь лет даже сочинял какие-то сложные многосерийные комиксы про группу героев-мутантов, но все понимали, что ему с его слабым здоровьем усиленную гимназическую программу просто не потянуть. А учиться на дому Эдик никогда не хотел – «я хочу вместе со всеми и с Кирой».
Кире все это льстило и нравилось. Все были по одному, а они – двое, вместе. В школе с самого начала все так и говорили: а давай позовем Эдика с Кирой; спросите у Эдика с Кирой; а что Кира и Эдик скажут по этому поводу?
Что думал и как все это воспринимал Эдик, моя посетительница не знает. Мальчик вообще при посторонних был немногословным и предпочитал слушать, наблюдать или прятаться в планшет, но когда они оставались вдвоем с Кирой, из комнаты постоянно слышался его тихий, но выразительный голос – в их паре он однозначно был интеллектуально ведущим, все время что-то рассказывал, придумывал, пересказывал прочитанное и просмотренное (сама Кира тогда читать не любила), выдвигал какие-то гипотезы и делал выводы.
Когда дружеские отношения мальчика и девочки переросли во что-то большее, никто из взрослых толком и не знает. Они всегда были вместе, все к этому привыкли…
Эдик еще в детском саду ловко расплетал и заплетал толстенную Кирину косу, им обоим это нравилось. И вот однажды (дети тогда, кажется, учились в седьмом классе) мать Киры зашла в комнату, где Кира и Эдик делали уроки, и увидела, как мальчик (юноша?) сидит, зарывшись лицом в ее каштановые, поблескивающие золотистыми искорками волосы, а на лице дочери такое блаженно-умиротворенное выражение… Мальчик тут же отпрянул и опустил взгляд, а Кира свела широкие, такие же, как у матери, брови и холодно сказала:
– Мама, выйди. И, пожалуйста, стучись, когда хочешь войти.
Вечером в семье разгорелось бурное обсуждение, которое ничем, естественно, не кончилось. Ну что тут, в самом деле, можно сказать или предпринять? Чай не в средневековье живем… Некоторую черту подвел дед со стороны отца, всю жизнь проработавший мастером на заводе.
– Интересно, – задумчиво вопрошал он, – научат ли этого ушлепка в семье пользоваться кондомом?
Половину девятого класса Эдик пролежал в больнице. Кира навещала его почти каждый день, помогала заниматься. Хотя еще неизвестно, кто кому помогал. Его не стало за три недели до экзаменов. За неделю до смерти он сказал возлюбленной:
– Но ты должна их сдать, что бы со мной ни случилось.
«Очень трогательно. Надо же так зачморить детей, чтобы даже перед смертью они об этом говорили», – с раздражением подумала я.
Кира на время превратилась в зомби. Все боялись, что она провалит экзамены («Идиоты! Нашли чего бояться!» – промелькнуло у меня), но она их сдала намного лучше, чем все ожидали. Похудела на 15 килограммов, сделалась молчаливой и, к ужасу друзей и родных, стала отчетливо походить на ушедшего Эдика. В десятый класс по дополнительному конкурсу поступила в математический лицей. Сейчас учится там и собирается стать астрономом.
– Что не так? – спрашиваю я у матери. – Потеря близкого человека, друга, возлюбленного и должна была стать для девушки огромным потрясением. Она вышла из него более чем достойно, подозреваю, что Эдик прямо завещал ей что-то подобное…
– Да ни из чего она не вышла, в том-то и дело! – Мать раздраженно пристукнула кулаком по подлокотнику кресла. – Эдик ее за собой тащит. Она утверждает, что они с ним еще встретятся. Мол, он есть. И она его найдет.
– Найдет? Где? Как? Что-то вроде спиритических сеансов?
– Нет. Не знаю. Да не понимаю я ничего!
– При чем тут шизофрения? – Я вернулась к началу разговора.
– Мой двоюродный брат, сын материной сестры, Коля. Мы с ним в детстве очень дружили, играли много. А потом он становился все более странным, я уже не хотела с ним играть. Меня пытались заставить, уговорить, помню, как я кричала, что от него темным подвалом пахнет, а тетя плакала… И потом… все ужасно переживали, долго не верили в диагноз, потом лечили, а теперь Коли уже нет в живых… И этот запах. Он меня до сих пор преследует.
Некоторое время мы молчали, она вспоминая, а я – укладывая в единую таблицу всю полученную информацию.
– Мне надо поговорить с Кирой.
– Да, разумеется.
* * *
Против всех моих ожиданий, Кира – стройная, оживленная девушка с короткой стрижкой и хорошим макияжем.
Я вздыхаю с осторожным облегчением.
– Да, они все боятся, я понимаю, – говорит Кира. – Потому что тетин сын Николай – он с собой покончил, когда мне три года было. Но я помню, как мама плакала.
– Ты отпустила Эдика?
– Да, конечно. Я пыталась его удержать, но у меня не получилось. Значит, так и надо, таков закон. Нам надо было расстаться. Но это на время. Потому что мы потом еще встретимся, ведь мы должны были быть вместе, это всем было ясно, и мы будем, но здесь и сейчас у нас пока не получилось.
– Но как вы встретитесь?
– Я найду его во Вселенной, – просто сказала Кира и обаятельно улыбнулась.
У меня по спине пробежало несколько мурашек.
– Можешь объяснить?
– Да, конечно. Мы пока не знаем, как устроено то, что мы называем личностью, душой, «я» и прочее, так?
– Так.
– Но никто, даже ученые, не сомневался и не сомневается, что подобное существует. И вы, и я, и каждый точно знает, что он есть. А как устроена Вселенная за пределами всей этой истории с Большим взрывом, мы тоже пока не знаем. Так?
– Так.
– И вот понятно, что непознанные мы как-то в этой непознанной Вселенной существуем в разных видах. Человек, его тело – только одна из форм этого существования. Наверное, можно еще кометой быть, или кварком каким-нибудь, или чем-то вообще для нас невиданным. И Эдик где-то сейчас, конечно, есть. В каком виде, не знаю, но я его чувствую вполне существующим. Наверное, можно совсем о прошлых вещах забывать, если все тут сделал, но я почему-то уверена, что у нас еще не все, что Эдик меня не забудет и дождется. И мне потом, когда я здесь жизнь проживу, останется только найти его. И у нас все будет, что должно быть.
– И ты решила стать астрономом, чтобы?..
– Ну все равно же надо кем-то становиться. А это еще и интересно. И чтобы поточнее разобраться, да.
* * *
– Ну что вы скажете? Она больна, да? Нам надо к психиатру, чтобы не упустить, как с Колей? Но ведь шизофрения не лечится? И Кира потом не сможет учиться, в институт…
– Выслушайте меня. И постарайтесь услышать. Если тут кому и нужно полечиться, так это вам. У вас невроз. Его исток – в вашем детстве. Трагедия с Колей и тот самый запах подвала. Запахи – это вообще самый древний пласт восприятия, там самые базовые вещи кроются.
– Да, вы правы. Я тоже думала – надо мне самой к врачу сходить, а то уже невозможно. Но когда с дочерью такое, что ж о себе-то…
– Ваша дочь досрочно прошла инициацию и стала взрослым человеком. Сейчас такое редко встречается. В этом есть и свои плюсы и свои минусы, разумеется. Крепчайшая связь с Эдиком инициировала ее не слишком уж сильные сами по себе мозги, и их совместный мозговой штурм, подстегнутый любовью и неизбежной трагической разлукой, позволил им создать некую утешительную логическую систему «загробной жизни», аналогичную любой религиозной. Причем вот лично мне система Киры и Эдика очень нравится и видится такой разумно эклектичной и современной.
– Так это нормально?
– Кира «по жизни» ведет себя как нормальная?
– Да. Если не считать вот этих разговоров…
– Кто их начинает?
– Ну вообще-то мы…
– Вот. Если человек живет нормальной человеческой жизнью, но пять раз в день встает на карачки ориентированно по сторонам света и взывает к некоей сущности, которую нельзя изобразить и вообразить, что вы об этом скажете?
– Э-э-э-э…
– А если другой человек, опять же, живет как совершенно нормальный, но время от времени делает условленный жест рукой, зажигает огонь перед раскрашенной доской и просит кого-то умершего в четвертом веке послать здоровья его ребенку, тогда что?
– А! – догадалась женщина. – Про первого скажу, что он мусульманин, а про второго – что он христианин!
– Но ни про одного из них, что они шизофреники?
– Конечно нет! Да, я поняла, спасибо. И мне действительно надо самой полечиться, вот я прямо сейчас это четко поняла…
– Удачи. Не приставайте к Кире с разговорами, но если ей самой надо будет поговорить, напомните ей, что я вот тут сижу…
Не та личность
Я об этом когда-то уже писала. Но слишком много родителей с этим приходит. Буквально каждый день. Касается это маленьких детей. И вот как обычно выглядят родительские жалобы (тут надо отметить, что они бывают нескольких довольно четко отграниченных друг от друга типов).
Одни родители жалуются на ребенка:
– Он должен понимать, но он не понимает. Мы ему уже проверяли и слух, и интеллект – все нормально. Мы ему все объясняем. У нас требования самые обычные, как у всех, – мы не звери какие-нибудь, но и не то чтоб у нас все позволено, как, знаете, бывает. А он вот вечно всем недоволен, вечно орет или ноет и даже может сказать: ты плохая! Или – я тебя не люблю! По каким это поводам? Да вот по самым пустяковым, в том-то и дело! Я всегда участвую в его делах, много с ним занимаюсь всякими развивающими вещами, а тут в кои-то веки отказалась играть, потому что у меня голова болит – так я ему и объяснила: видишь, у мамы болит голова, мне больно нагибаться, видишь, я вот даже таблетку выпила… А ему, похоже, все равно. Или не купили что-то, или сказали: надень это сам, ты умеешь. Я сама много по детской психологии читала и читаю, ваши вот статьи, и про теорию привязанности, и Юлию Гиппенрейтер, и всегда стараюсь с уважением относиться к его личности, но он-то вот, кажется, нас совершенно не уважает, да и вообще не ценит и не любит. И рассматривает только как «подай-принеси». Свекровь говорит: они все сейчас такие, вот в наше время… А я не знаю, конечно, у меня один ребенок. Но вот вы специалист, много детей и семей видите, скажите: это действительно вообще все дети сейчас такие или только нам такой достался?
То есть здесь получается: мы, родители, правильные и хорошие, ведем себя по отношению к нему уважительно и объяснятельно, плюс читаем специальную литературу и оттуда еще всякие мудрые и популярные в родительских кругах мысли и концепции черпаем и воплощаем, но вот ребенок нам достался какой-то некачественный, и как-то все эти наши уважения, объяснения и концепции ему впрок не идут.
Другой тип родительских жалоб выглядит так:
– Ему как будто бы всегда всего мало, и я все время испытываю чувство вины. У меня еще младшая дочка, и, наверное, я ему действительно недодаю. Вначале-то, когда один у меня был, – я только им и занималась: и играла, и разговаривала. Он у меня в два с половиной года уже все буквы знал… А потом дочка родилась, и, конечно, ей тоже надо внимание. Я старалась, чтобы он не почувствовал, что меня меньше стало, но он чувствовал и расстраивался все равно… И еще был один момент, мне до сих пор стыдно вспоминать, но, наверное, я должна вам рассказать, чтобы вы знали: я дочку еще кормила и с двумя детьми кручусь, бабушки у нас в другом городе, и тут прочитала одну вещь в мужниной почте, и подруга мне еще сказала… в общем, я решила, что муж мне изменяет. Потом это все ерундой оказалось, но тогда… у меня просто мозги плавятся, губы дрожат, ноги отнимаются, а тут он подходит и говорит так настойчиво: сделай мне вот это. Я молчу, и он начинает этой игрушкой мне и малышке (она у меня у груди была) прямо в лицо тыкать. И тут я сначала игрушку, а потом и его так отшвырнула, что он даже упал. Не ударился, нет, но заорал так, что не знаю, как я от испуга мелкую-то не уронила. Я думаю, у него с тех пор психологическая травма и неуверенность во мне. И в себе, конечно, тоже, он же личность, и на нее это влияет, я заметила, он уже начал других детей сторониться, а они его играть к себе не берут, потому что он хочет, чтобы все по его было. А я и сама, понимаете, в себе не уверена и, хотя и стараюсь ему все объяснять и договариваться, но иногда вот объясняю-объясняю и прям чувствую, как подкатывает… тогда я быстро ухожу… а он мне однажды прямо сказал: «Мама, я тебя боюсь!» – и тут я поняла, что все пропало: я не смогла сформировать у своего ребенка устойчивую привязанность, и теперь это уже никак и ничем не исправишь…
То есть здесь с ребенком изначально все в порядке, а вот родители подкачали, не сумели выдать на-гора достаточно терпения, и внимания, и уважения к личности ребенка – и поэтому у нас все плохо.
Третий тип, на мой взгляд, самый примечательный:
– Вот я понимаю, что у него такой характер, и это даже хорошо, что он активный и требовательный, и я должна принимать своего ребенка таким, какой он есть, но иногда, знаете, – просто сил не хватает. И то ему надо, и это, и еще вот то, и все это четырнадцать часов без перерыва.
Я предлагаю: делайте то, на что хватает сил, а остальное просто не делайте.
В ответ удивление и даже возмущение: «Но как же! Если я буду его игнорировать, это же нанесет ему психологическую травму, он подумает, что я его не люблю, а это же не так!»
Я: «Он так не подумает. К тому же вы будете не его игнорировать, а заниматься своими делами».
– Нет, я так не могу. Я в интернете читала, что если мать игнорирует интересы ребенка и с ним мало занимается, то у него не формируется высокая самооценка.
Я: «А зачем вам высокая самооценка у вашего ребенка? Пусть будет адекватная. Чем плохо?»
– Нет, нет, нет! Высокая самооценка нужна для того, чтобы его личность могла сама себя уважать. Тогда он будет хорошо развиваться. И мы, родители, тоже должны его личность уважать, иначе все плохо будет, я на сайте читала. Но если б вы знали, как я иногда от этого устаю… Я, конечно, стараюсь сдерживаться, чтоб он не заметил, а он вчера бабушке сказал: «Уйди, дура!» Это вообще как?!
Вот клянусь, я не придумала этот последний диалог (он состоялся буквально на днях), а напротив, пересказала его близко к тексту, буквально слово в слово.
В чем же тут дело? Мне кажется, что, читая многочисленные околопсихологические тексты и как-то своеобразно их трактуя, значительная часть современных родителей попала в некую ловушку, перепутав личности. Ребенок, детеныш человека личностью не рождается. Он рождается маленькой зверюшкой с соответствующим набором инстинктов и формирующихся рефлексов. Очеловечивание, формирование личности – это постепенный многолетний процесс, происходящий под воздействием окружающей ребенка среды. На основании ее воздействий и сигналов, потом на основании собственных действий и обратной связи ребенок сначала составляет картину мира и схему собственных и чужих действий: «Так вот куда я попал, так вот как тут все устроено, а если я сделаю так, то вот так на это реагируют, а если я вот так? Ага, тогда прилетает вот что…» И только потом, на основе корпуса уже собранной информации о мире и окружающих людях, ребенок начинает формировать свои представления о себе самом: какой я? Как я взаимодействую с этим миром? Именно в этой последовательности.
А какая среда окружает нашего ребенка в первые годы и в первую очередь? Разумеется, это семья – родители и другие родственники. Их личности, их реакции наш ребенок и изучает с самого начала для получения своей первой устойчивой картины человекопознания. Как вообще устроены люди? Что их радует? Что печалит? От чего они злятся? От чего умиляются? И чуть позже приходит понимание: кажется, я своими действиями могу на это влиять. Что же мне сделать, чтобы не вызывать раздражения или наоборот? И к чему мне готовиться, если нельзя, но очень хочется сделать то, то и еще вот это… да я, собственно, уже это и делаю… Что же сейчас будет?
А если родители не демонстрируют всего спектра своих реакций («я стараюсь не показывать ему…») или делают это непоследовательно (например: «я уж до последнего терплю, сдерживаюсь, объясняю спокойно, а потом срываюсь, и мне стыдно, он орет, я его утешаю, говорю, что я его люблю…»)? Тогда у ребенка либо формируется неуверенность и откровенная трусоватость («мир непонятен и, значит, опасен, лучше не высовываться»), либо, наоборот, агрессия и напористость, чтобы как-то прояснить ситуацию («он, пока меня до крика не доведет, не успокаивается, а потом идет и делает»). Но главное – у него не складывается устойчивой картины мира и последовательной картины реакций даже близких (что уж тут говорить про «дальних»?) людей. То есть, играя в «уважение к личности ребенка», родители забывают предъявить ему свои собственные, уже вполне сформированные личности во всем их объеме и многообразии реакций, лишая подрастающее чадо критически необходимых ему «тренажеров». Ребенок годами живет как на пороховой бочке, дергая за все нитки подряд и получая самую неожиданную обратную связь. Часто у детей в семьях, где «договариваются и уважают личность», возникает иллюзия, что это они сами могут тут всем управлять. А когда эта иллюзия рушится (а она, как и все иллюзии, рушится в ста процентах случаев), ребенок как раз и получает реальную психологическую травму, так как оказывается под развалинами своего с трудом выстроенного мира, а сил и вводных для построения нового у него уже нет. Что же делать родителям? Не забывать о себе. Вы, ваши личности, нужны ребенку во всем многообразии вашего устройства. С самого начала сообщаем и последовательно демонстрируем ребенку, что готовы делать, а что нет, что вам приятно и неприятно, что нравится и что раздражает, что вы согласны терпеть, а что нет. Не скрываем свои чувства и четко их атрибутируем. Кто-то (например, бабушка) в этом же случае испытывает другие чувства и действует по-другому. А вот я – так. Опираетесь вы во всем этом на свои желания, особенности и предпочтения. На свою (а не на гипотетическую ребенкину!) личность. Хороший артист формируется в среде артистов. Ученый – в среде ученых. Инженер – в инженерной среде. Личность формируется в среде отчетливо и объемно проявляющих себя личностей. И только так. Другого способа природой не придумано.
