Buch lesen: "Жнецы Страданий", Seite 2
Лесана шагнула из безопасного круга в темноту, потянулась к мужчине. О, как ей хотелось коснуться его! Прижаться всем телом, вдохнуть запах, почувствовать тепло, исходящее от кожи. Как долго она его ждала! Именно его! Зачем нужен Мирута, когда напротив стоит ходящий в ночи?! Рядом с ним можно не бояться темноты, он не даст в обиду. Мысли путались в голове, рассудок туманился, влечение становилось всё сильнее. Ходящий плотоядно улыбнулся, однако вместо того, чтобы приблизиться, поманил жертву, бесшумно отступая в чащу.
Сердце девушки наполнилось ликованием. Вдруг стало легко и спокойно. Она идёт одна по чёрному лесу и ничего не боится, а впереди, в непроглядной тьме крадётся её спутник, в каждом движении которого угадывается хищная звериная повадка. И он ведёт её… ведёт… ведёт…
Она не понимала, как долго они шли и как скоро остановились. Мужчина наконец шагнул к Лесане, притянул к себе. Она прильнула к широкой груди, ощутила острый запах зверя, почувствовала на бёдрах сильные руки. Сладкое томление разлилось по телу. Дыхание ходящего обжигало кожу. Думать ни о чём не хотелось, да и не было сил.
И вдруг чудовище оттолкнуло сомлевшую жертву, выгнулось и взревело от боли. Чары рассеялись. Девушка отпрянула, задыхаясь от удушливой вони псины и пота.
В темноте сверкнуло мертвенное голубое сияние, а оборотень, рыча и воя, покатился по земле, объятый призрачным свечением. С ужасом Лесана узрела на человеческих плечах страшную звериную голову. Тварь упала на четвереньки, неестественно выгнула хребет. Затрещала рвущаяся одежда, обнажая не человеческую кожу, а мокрую звериную шкуру.
Через несколько мгновений на поляне стоял огромный волк. Ощеренная морда, влажные клыки. Сейчас бросится! Но голубое сияние колышущимся маревом обволокло хищника, поднимая дыбом жёсткую шерсть вдоль хребта, пробегая по ней ослепительными синими искрами. Ходящий снова взревел, хотел ринуться вперёд, но словно налетел на невидимую стену, опрокинулся на спину и по-щенячьи жалобно заскулил от боли и ужаса. Всякая тварь хочет жить! А оборотень уже понял, что жизнь его подходит к концу.
Крефф замер напротив. В его взгляде не было гнева. Но и снисхождения тоже. Там зияла всё та же мёртвая пустошь, только отсветы призрачного сияния таяли в глубине зрачков. Мерцающий свет тянулся от его ладоней к корёжившемуся на земле волколаку, который перед смертью пытался принять людской облик, пытался, но, сдерживаемый даром, не мог. Резкий взмах рук, и сопротивляющееся чудовище поволокло к ратоборцу, словно стянутое невидимым арканом. Блеснул клинок. Человек принял огромного волка на нож. Яростный рык смолк, сменившись булькающим хрипом.
Лесана осела на землю, трясясь всем телом. Никогда она не видела нежить. И уж тем паче так близко. С ужасом девушка поняла, что чёрный лес плывёт у неё перед глазами. Дышать стало нечем, горло перекрыл жёсткий ком, по телу высыпал холодный пот, нутро скрутило, а съеденное накануне опасно всколыхнулось в животе, но наружу, к счастью, не исторглось.
Однако уже через миг задыхающуюся, дрожащую от слабости и пережитого страха девушку безжалостно встряхнули. Стальные пальцы сомкнулись на её плече, и крефф потащил подопечную прочь из чащи, к безопасной поляне.
Костёр вспыхнул, словно в него плеснули масла. Мужчина наклонился к бессильно упавшей на войлок спутнице, вздёрнул её за подбородок и вгляделся в лицо.
– Сказал же, не стирать кровь.
– Я…
– Сказал?
– Да… – прошептала Лесана. – Но я не стирала…
Она осеклась, вспомнив, как плакала, укрывшись накидкой, и как смахивала слёзы руками.
Больше ни о чём вспомнить не успела, потому что две тяжёлые оплеухи оглушили до звона в ушах.
Никогда прежде Лесану не били. В далёком детстве, случалось, перепадало от матери, да и то для острастки больше. Потому до сего дня она не испытывала боли от настоящих побоев. Той, от которой немеет тело, а в сердце поселяется страх.
Дыхание перехватило.
– У волколаков сейчас гон. Он бы тебя и жрать не стал. Ссильничал бы, а мной попытался закусить, – донёсся издалека спокойный голос обережника. – Ты едва не накликала беду на нас обоих. Это непозволительно. Ехать ещё долго. Если такое повторится, отвезу обратно в Невежь, и будем считать, что твои соотчичи отказали креффу.
У Лесаны похолодело сердце:
– Нет! Нет! Я больше никогда…
– Молчать.
Холодные серые глаза смотрели по-прежнему без гнева. Но отчего-то девушка почувствовала себя ничтожной и жалкой.
– Прости, господин, прости меня! – взмолилась она.
Увы, мольба осталась без ответа. Мужчина молча размотал тряпицу на ладони, сковырнул остриём ножа корку запёкшейся крови и снова, роняя заговорённую руду, замкнул круг, который разорвала его спутница. Это всё из-за неё. Дура!
Однако Лесана заметила, что крефф даже не поморщился, когда вновь терзал свою рану. Он словно не испытывал боли.
Обережник опять начертал на лице девушки резы. С трудом она сглотнула рвущиеся из груди рыдания и попросила:
– Позволь, перевяжу.
Мужчина протянул ладонь. Лесана осторожно смыла с неё кровь, поливая из фляги, про себя обратив внимание на то, какая у креффа жёсткая, исчерченная шрамами рука. Перевязав рану, девушка вернулась на своё неудобное ложе. Лицо болело. Небось, синяки останутся. Снова захотелось расплакаться.
Слёзы задрожали в глазах, но она вспомнила, что на щеках по-прежнему подсыхают кровяные резы. Пришлось запрокинуть голову и долго усердно моргать, прогоняя желание разрыдаться от боли, запоздалого испуга, обиды на себя и на жизнь, которая так предательски разлучила со всем дорогим и привычным.
Заснула Лесана только под утро.
* * *
Второй и третий день протекли бестревожно. Разве что вместо домашних лепёшек и вяленого мяса питались теперь путники дичиной, которую добывал обережник. Увы, зайцы, растрясшие за зиму жирок, были костлявыми, а мясо их – сухим и жилистым. Но привередничать не приходилось.
За это время крефф перекинулся со своей подопечной едва ли парой слов.
Молчаливое путешествие оказалось нарушено на утро четвёртого дня, когда голый лес сменился полями, раскинувшимися по обе стороны от широкой, плавно несущей свои воды реки.
Путники обогнули невысокий холм, поросший соснами, и выехали на тракт, к которому стягивались сразу несколько дорог. По одной из них тоже трусили две лошадки.
К удивлению Лесаны, её спутник натянул поводья, ожидая приближения незнакомцев.
Когда мужчины подъехали ближе, девушка поняла: оставшийся путь до Цитадели они с креффом проделают не одни.
– Мира в пути, Клесх, – поприветствовал обережника худощавый, жилистый и тоже коротко стриженный мужчина, сидящий на гнедом коне.
Так Лесана узнала имя своего молчаливого спутника.
– Мира в пути, Донатос, – эхом отозвался он.
Обережник кивнул и направил своего жеребца вперёд по дороге. Взгляд колючих глаз упал на Лесану, и она молчаливо охнула. Это был колдун, приезжавший в Невежь, когда пропала Зорянка! По коже побежали мурашки. Он почти не изменился, разве только складки в уголках тонких, плотно сжатых губ пролегли глубже, да в волосах и щетине добавилось седины.
На вид Донатосу можно было дать вёсен сорок. Он годился ей в отцы. Да и не только ей, но и своему спутнику. Девушка перевела взгляд на подопечного колдуна: в седле колыхался тучный рыхлый парень, ненамного старше самой Лесаны. «Кровь с молоком» про такого молвить – что тощим обозвать. На переносице и пухлых щеках рассыпались яркие веснушки, а тёмные глаза смотрели с благожелательным любопытством. И веяло от него добротой, уверенностью и теплом. Что ему делать в Цитадели, среди таких, как Клесх и Донатос?
Юноша тем временем направил своего конька к кобылке Лесаны и сказал:
– Мира в пути.
– Мира, – ответила девушка и смешалась.
– Ты не выглядишь радостной, – справедливо заметил толстяк и добавил: – Меня Тамиром зовут.
– Меня Лесаной.
Они помолчали, глядя в спины своим спутникам. А потом девушка призналась едва слышно:
– Я не очень хотела ехать.
Парень с тоской оглянулся на уходящую вдаль дорогу, которая вела к его дому.
– И я, – также негромко ответил он. – Крефф приезжал год назад и сказал, что через год заберёт сына лавочника с нашей улицы. Сказал: «Из него выйдет толк».
– Отчего ж не забрал?
Тамир досадливо махнул рукой, сжимающей повод:
– Утонул тот. Прошлой весной.
Девушка вздохнула.
– Я в Старград собирался, – расстроенно продолжил собеседник. – Меня родители благословили на труды в посадской пекарне.
– А ко мне сваты должны были прийти, – грустно поделилась Лесана.
Оба замолчали, каждый кручинясь о несбывшемся.
Долго ехали, безмолвствуя, слушая размеренный скрип сбруи да стук копыт. А потом Донатос и Клесх направили лошадей в сторону по узкой, убегающей в голую рощицу дороге.
Ещё до наступления сумерек вершники въехали в небольшое село. Здесь был праздник! Жаль только, гости явились к самому его завершению: мужики уже уносили с улиц столы и лавки, бабы домывали посуду.
Путников встретили с почтением, бросили все дела. Креффов проводили в избу старосты, а Лесану и Тамира определили на постой в соседний дом. К тому времени уже смерклось, поэтому, как ни мечтали путники о бане, пришлось только поплескаться в ушате. Зато ужин им собрали поистине богатый! Хозяйка выставила лучшие яства: наваристую похлёбку, печёную рыбу, пироги.
– Да вы ешьте, ешьте, – приговаривала она. – Вот ведь – радость у нас какая: дочку отдаём учиться! Уж сколько стоит село, а никогда здесь креффы осенённых не находили. И надо же, моя Айлиша, слава Хранителям, поедет в Цитадель! Людей будет – лечить!
Та, о ком шла речь, сидела на другом конце стола, стыдливо потупив очи. Лесана перехватила восхищённый взгляд Тамира.
Девица и впрямь была хороша. Нежная чистая кожа с едва заметным золотым пушком. Тёмные волосы на конце длинной косы и вокруг лба вьются мелкой волной. Тонкие брови над огромными глазами высоко подняты, словно Айлиша дивится чему-то. От этого личико её выглядело беззащитным, детским.
Будущая лекарка застеснялась материнской гордости и обхватила руками узкие плечи. От этого движения Тамир вдруг подался вперёд, стягивая с себя вязаную безрукавку:
– Озябла?
Девушка залилась краской и замерла, позволяя набросить необъятную одёжу поверх своей нарядной вышитой рубахи. То ли парень ей вправду понравился, то ли не хватило смелости возразить, Лесана не поняла, но прониклась к застенчивой девушке приязнью.
Устраиваясь спать не на жёсткой земле, а на устланной сенником лавке, Лесана впервые за последние дни вдруг подумала, что всё ещё, возможно, будет хорошо. Тоска по дому за время странствия настолько высушила её душу, что теперь в ней родилась другая потребность – радоваться хоть чему-нибудь. Нельзя ведь только страдать и сокрушаться. Не на казнь же её везут, на обучение! Вон село Айлиши как ликует! Да и сама она рада выпавшей на её долю удаче. Интересно, кто её крефф? С этими мыслями Лесана провалилась в сон.
Уезжали они наутро. Креффом Айлиши оказалась молодая красивая женщина. Рядом с обезображенным Клесхом и холодным, словно высеченным из камня Донатосом обережница смотрелась как нежный ландыш меж двух сухих репейников. У неё была белая, подсвеченная румянцем кожа, тонкие высокие брови и такие длинные ресницы, каких Лесана в жизни не видала. Казалось, что осенённая взлетит, если будет моргать ещё – быстрее и чаще. Вот только взгляд у неё оказался очень холодный.
А когда колдунья красивыми руками отбросила наголовье накидки, девушка едва сдержала удивлённое восклицание. Льняные волосы женщины оказались остриженными так же коротко, как у мужчин.
Но главное потрясение настигло будущих учеников Цитадели тогда, когда стали рассаживаться по сёдлам. Крефф Айлиши была одета… в порты. Обычные кожаные мужские порты! Тамир густо покраснел, поскольку отчётливо увидел то место, где сходились ноги осенённой. Впрочем, обережница не заметила смущения юных спутников, спокойно разобрала поводья и тронула свою кобылу пятками, направляя прочь из села.
Лесана потрясённо смотрела женщине в спину. Сама-то девушка была одета как заведено: в рубаху, широкую разнопо́лку27 и вязаные чулки. В жизни не напялила бы она мужские порты, не говоря уж о том, чтобы в этакой срамоте появиться на людях. Однако обережница словно не замечала, как провожающие бабы и мужики стыдливо отводят взгляды.
Креффы ехали впереди. За ними тянулись будущие ученики.
Жеребец Тамира шёл стремя в стремя с Айлишиным, и юноша уже о чём-то негромко беседовал со спутницей. Лесана почувствовала себя лишней. К счастью, Айлиша, заметив её уныние, придержала коня.
– Хочешь, исцелю? – несмело предложила она.
– А ты умеешь? – удивилась спутница, осторожно дотрагиваясь до подживающих на щеках синяков.
Она сама ничего этакого не могла, а потому в очередной раз усомнилась в выборе креффа. Уж не ошибся ли он, забирая её из Невежи?
– Чуть-чуть, – призналась Айлиша, покраснев от смущения.
– Больно будет? – с детской робостью уточнила Лесана.
– Нет, – улыбнулась девушка. – Дай руку, не бойся.
Лесана протянула ей ладонь. Тёплые ласковые пальцы прикоснулись к запястью, и от них словно пробежали по крови пузырьки воздуха. Щекотно!
Но вот Лесана недоверчиво прикоснулась к лицу и тут же ахнула:
– Не болит! Совсем!
– Знаю, – потупилась лекарка. – Я так скотину лечила.
Поняв, что сказала глупость, Айлиша заалела пуще прежнего. А Тамир отчего-то посмотрел на Лесану с такой гордостью, словно сам избавил её от синяков.
Оставшиеся дни пути прошли незаметно и однообразно. Однако теперь место ночлега заговаривал Донатос, и Лесане больше не приходилось засыпать с измаранными в крови щеками. Колдун читал какое-то заклинание, очерчивал привал ножом, и путники спокойно ложились.
С удивлением Лесана ловила себя на том, что впитанный с молоком матери страх очутиться ночью за пределами дома притупился. Глупо было, имея в спутниках троих осенённых, продолжать бояться ходящих в ночи. К тому же за день все уставали так, что засыпали без всяких сновидений. И ежели кто-то и подходил к месту их ночёвки под покровом тьмы, измученные путники того не слышали.
Глава 2
Последний день пути выдался не по-весеннему тёплым. Солнце грело так ласково, словно на смену месяцу та́яльнику пришёл даже не зеленни́к, а сразу цве́тень. Свиты показались жаркими, как овчинные тулупы, и будущие выучи с облегчением сбросили их, втайне радуясь, что не видят матери, которые обязательно принялись бы бранить. Креффам же было всё равно, а Лесана с Айлишей, пользуясь тем, что никто из деревенских кумушек не закудахчет над ухом, сняли с голов платки и даже слегка распустили косы.
Тамир нет-нет бросал украдкой взгляды на своих спутниц, невольно сравнивая их между собой. Чего, казалось бы, разного: то девка и то девка, по две руки, по две ноги, по косище. Вот только если Лесана, румяная, сдобная, мягкая, словно только что вытащенный из печи хлеб, вызывала в душе юного пекаря тёплое любопытство, то застенчивая лекарка с нежным румянцем, подсвечивающим смуглую кожу, с тёмными завитками волос над открытым лбом, казалась сладким коржиком.
Он и смотрел на неё, как на дивное лакомство, когда и отведать хочется, и страшно прикоснуться. Вот отчего так? И юноша простодушно гадал про себя: в чём же дело? Смотрел то на одну, то на другую, но ответа не находил.
Жалел об одном лишь, что познакомился с Айлишей здесь, а не в своём родном городе! Тогда бы она знать не знала, что на лошади он сидит, словно куль с горохом.
Впервые за долгие годы Тамиру стало мучительно стыдно за свою неуклюжесть, за рыхлое, колышущееся в седле тело. Эх, судьба-злодейка! Отчего ж не позволила показаться девушке с лучшей стороны?
А ведь в Елашире Тамира, сына пекаря Строка, знали как умелого хлебопёка. Слава о нём по всему городу шла, да такая, что сам посадник Хлюд не брезговал захаживать в лавку Строковича. Когда же приезжали торговые гости, парень вовсе от печи не отходил. Пряники его медовые увозили целыми коробами.
И теперь он мечтал угостить Айлишу теми пряниками, чтобы не казаться ей совсем уж никчёмным. Понимал Тамир, что такие, как он, скорее вызывают смех и жалость, нежели восхищение. Сколько раз в детстве лупили его за неповоротливость и лишнее тело соседские сорванцы! Матушка едва не каждый день слёзы лила, прикладывая к синякам и ссадинам ненаглядного дитятка подорожник.
Когда же Тамир подрос, отец мало-помалу стал приобщать его к родовому делу. Тут-то и явили себя крепкие Строковские корни. Кто знает, может, так и трудился бы наследник в отцовой пекарне, радуя соседей то сдобными жаворонками, то медовыми пряниками, то пирогами, но приехал зимою в Елашир хлебопёк по имени Радим. Приехал аж из самого Старгра́да. Гостюя у родни, отведал коржей из Строковой лавки и сомлел.
Соседка Строку рассказывала, округляя глаза и размахивая руками: «Глаза-то закатил и спрашивает Стеньку мою, мол, это кто ж у вас такой умелый? Она когда сказала, что парню твоему и семнадцати не сравнялось, не поверил!»
Радим, видать, и впрямь решил, будто родня кривит душой, ибо уже вечером стучался в Строковы ворота. Долго уговаривал старградский пекарь родителей отдать Тамира. Старград, мол, большой и богатый. Один посадский двор чуть не с треть Елашира. И хлебопёк толковый там нужен. На золоте, мол, есть и спать будет парень, если пойдёт под его, Радима, руку.
Мать с отцом упёрлись: как же отпустить кровиночку в этакую даль? Мало ли что в дороге аль на чужбине случится с драгоценным. Холода-то какие! Но сын больными глазами глядел на родителей, и у тех не хватило воли отказать вовсе. Попросили Радима дождаться весны.
Знали бы они, чем это обернётся…
Но вот настал для Тамира день прощания с отчим домом и с Елаширом. Матушка снарядила чадо в дорогу. Ехать ему предстояло с купеческим обозом до самого Старграда, где ждал – Радим.
У матери уже и слёз не осталось плакать. Отец весь словно сжался, состарился за вечер на десяток вёсен. А у сына сердце рвалось между мечтой и долгом. Что Елашир? То ли дело могучий, многолюдный Старград!
Вот уже щёлкнули кнуты, головная телега медленно тронулась. Но тут на площадь въехал крефф.
Парень не первый раз видел наставника Цитадели, но сызнова удивился тому, какой тот оказался неживой. Лицо застывшее, а глаза… Эх, и злые они были! Шумная площадь стихла. Колдун обвёл тяжёлым взглядом смолкших людей, ни слова не обронил и направился в дом посадника.
– Принесли его псы! Не мог позже приехать! – выругался хозяин обоза и скрепя сердце велел распрягать лошадей. Всё одно, покуда крефф в городе, уезжать строго-настрого воспрещается.
Весь день недобрым словом поминали купцы и горожане сына лавочника, Жупана, что сдуру утонул, доставив соотчичам немало хлопот. Когда солнышко на весну поворотило, поленился этот пустоголовый дойти до мостков, что соединяли два берега текущей через город речушки. Попёрся по льду. А тот возьми да проломись под дураком. Только шапка мелькнула.
Пришлось звать колдуна из сторожевой тройки, чтобы тот своими камланиями поднял утопленника со дна.
Ох и матерились тогда мужики, кроша рыхлый лёд топорами да пешнями. Никому не хотелось лезть в студёную воду, вылавливать стерву. Но понимали: ничего нет страшнее непогребённого по обряду тела. Получишь через три дня вставшего мертвяка. Будет бродить, поживы искать. Потому зло работали елаширцы, матерились, но дело делали. Деваться-то некуда.
Хвала Хранителям! Вытащили! Наузник отшептал со всем тщанием. Тем всё будто и закончилось.
И вот, значит, явился крефф за Жупаном. А Жупан утоп. И схоронен уже несколько месяцев как. Спит себе, клятый, с миром. Чтоб ему провалиться.
Только пекарь Строк с женой радовались приезду колдуна: как-никак подарил им малую отсрочку, задержал сына дома. Лишь парню было маетно. Он так долго ждал. А теперь что? Опять сидеть. Пока ещё крефф всех поглядит. Эх!
Смотрины обережниковы тянулись день за днём, и, казалось, не будет им конца. На исходе седмицы собрали, наконец, всю Тамирову улицу на небольшом пятачке перед домом посадника. Крефф равнодушно осматривал стоящих перед ним людей, скользя взором колючих глаз с одного лица на другое. Тамир нетерпеливо переминался. Скорей бы уж закончилось всё, да ехать. Но колдун вдруг впился в него взглядом и кивнул:
– Этот.
У матери подломились ноги. Отец и тот покачнулся, раздирая ворот рубахи. Хлюд скороговоркой пробормотал благодарственную здравицу, а крефф, которого он называл Донатосом, велел через пол-оборота28 быть готовым выехать.
Дорожную суму собирать не пришлось. Она и без того залежалась за столько-то дней.
И с родителями попрощаться, как обычай велит, Тамир не успел, и понять толком, куда его судьба повернула, не успел. Только глядь – уже за воротами Елашира очутился.
Словно оцепенел парень. В голове не осталось мыслей, только пустота. Не мог рассудок воспринять такое откровение: он, Тамир, сын пекаря Строка, единственный поздний ребёнок своих родителей, толстый, хворый, нескладный, постоянно мучающийся одышкой, и вдруг осенённый? Быть того не может!
Но даже своим окаменевшим сознанием парень понимал: креффы не ошибаются. Никогда. И если его выбрали, то впереди – обучение в Цитадели. Но как же тогда Старград и Радим? А мать с отцом как?! Вся их отрада на старости лет – сын. И вдруг разлучиться на пять вёсен! Да переживут ли? Одно дело – знать, что единственное дитя в тепле и сытости, а другое – что в Цитадели не пойми на кого обучается.
Вот тогда набрался Тамир смелости спросить у молчаливого спутника, кем суждено ему стать. Донатос посмотрел на него равнодушно и ответил:
– Первый год никем. А дальше поглядим.
Эти слова успокоили парня. Чего, правда, всполошился? Небось, отправят к целителям учиться припарки ставить да зелья варить. Почему к ним? Да потому, что, прямо скажем, ратоборец или колдун из дородного неповоротливого Тамира получится ходящим на смех. Так думал юный путешественник. А покамест лежала перед ним дорога. И дорога та тянулась через лес.
Ни разу не был юный хлебопёк в такой глухой чащобе. Не доводилось. Оттого казалось, будто каждая веточка норовит зацепить одежду, а каждая кочка – выбить неуклюжего наездника из седла. Но лишь когда остановились на ночёвку, а Донатос начертил обережный круг, Тамиру стало по-настоящему страшно.
Крефф спокойно спал, а его найдёныш лежал и, обмирая, слушал, как в чаще воет невидимая тварь, как шуршит валежник под чьими-то то ли ногами, то ли лапами. Глядел, как в нескольких шагах от стоянки горят голодом зелёные глаза. А ещё казалось, будто кто-то зовёт Тамира. Тоненько, ласково, напевно.
Он ёжился, крепко зажмуривался, надеясь уснуть, но с закрытыми глазами делалось ещё страшнее. Чудилось: тянутся из тьмы жадные руки ходящих. Воздуха не хватало. Ужас стискивал горло. Тамир шумно, прерывисто дышал. Тело его сотрясала дрожь. Донатос тут же поднялся, подошёл к подопечному, вполсилы пнул его ногой в зад и прошипел:
– Заткнись, покуда не удавил! Никто тебя не тронет! А спать не дашь, сам за круг вышвырну!
После этого колдун вернулся на свой войлок и сразу уснул.
Тамир так и не сомкнул глаз, примеривался к боли, оставленной сапогом креффа, да держался за оберег под рубахой. А наутро, покидая место стоянки, юноша заметил недалеко от обережной черты растерзанного зайца.
Да, тяжело далась дорога. Жгла сердце тоска, разъедали душу сомнения и страхи. Потому встреча с улыбчивой, тёплой и такой обыкновенной Лесаной стала для измученного опасениями и недосыпом парня настоящей отрадой. А уж знакомство с застенчивой, тоненькой, словно камышинка, Айлишей и вовсе окрылило отчаявшегося было Тамира. Отчего-то вдруг пригрезилось, как они вместе будут учиться на лекарей.
* * *
Высокие, обитые железом ворота были черны от старости. Но дерево не рассохлось, а наоборот, словно окаменело. Такие не вдруг выломаешь, их и отворить-то недюжинная сила потребуется.
Путникам открыли после третьего удара. Два крепких парня в такой же серой, как у Донатоса, одёже с усилием разводили тяжёлые створки. Тамир заметил, как колдун презрительно дёрнул уголком рта и сказал одному из привратников:
– Что, Велеш, покуда меня не было, небось, ничего тяжелее… не поднимал?
У Тамира заполыхали уши. Он и подумать не мог, что мужчина, крефф, может вымолвить такую срамоту при трёх девках!
Клесх только хмыкнул. А привратник на бранное слово ответил учтиво:
– С возвращением, наставник.
Путники неспешно въехали во двор Цитадели.
Лесана разинула рот. Ей, выросшей в глухой лесной деревушке, было непонятно: как можно возвести такие стены? Это ж какую силищу надо иметь, чтобы на самую верхотуру затаскивать огромные булыжники? Сколько камня нужно и где его взять? Откуда было знать девчонке, что в окрестном лесу есть каменоломня, в которой частенько ломали спины наказанные за проступки выучи.
Потому пока её изумляло всё. И высокие башни, и каменный колодец посреди двора, и булыжная мостовая, и даже мощные столбы, врытые вдоль стен. Правда, вновь прибывшие так и не поняли, зачем они нужны.
А ещё по стенам здесь полз серый лишайник, какой водится в лесу, там, где торчат из земли каменные лбы слоистых валунов. Удивительно, но в Цитадели не было зелени. Ни травинки, ни вьюнка.
Здесь всё дышало холодом, и каждый негромкий шаг отвечал ступающему гулким эхом. Этот надёжный оплот не разрушить. Эти высокие стены не одолеть. Эти огромные ворота в одиночку не отворить. Здесь можно не бояться ходящих, не бояться ночи.
Вот Лесана глупая, что не хотела сюда ехать! И путница радостно улыбалась, озираясь вокруг. Однако тяжёлый взгляд Клесха несколько охладил её восторженный пыл.
Соскользнув со своей кобылки, девушка ступила на мощёный двор. Казалось, вот она, сказка! Вот оно, чудо! Даже сердце зашлось!
Но вдруг быстрые тени замелькали над головой, и ржавый клёкот эхом полетел над Цитаделью. Лесана в ужасе распахнула глаза, и в них отразились парящие кругами чёрные птицы. Вороны. Предвестники смерти. Падальщики. Их хриплый грай упал с неба, рассыпавшись эхом. Откуда здесь эти мерзкие птицы? И почему их никто не прогонит? Холодный пот заструился меж лопаток. Все знают: где кружит ворон, там ходит смерть.
Словно издалека девушка услышала скрежет задвигаемого засова. И сердце больно кольнуло горькое предчувствие. Будто захлопнувшиеся ворота навсегда отрезали трёх новых насельников Цитадели от радости жизни.
Там, за стенами, осталась весна с её талой водой, первой зеленью, пробивающейся из разопревшей земли, и будто подкрашенным лазурью синим небом. А тут, во дворе, вдруг повеяло тоскливой осенью. Серая мостовая. Серые, покрытые седым мхом стены. Серые крыши. Серые башни. Да и пахло тут сыростью, стынью и осязаемым отчаяньем, которое словно свило гнёзда в древних камнях.
Один из воронов слетел вниз, сел на крышу колодца и уставился на Лесану блестящими чёрными глазами. Девушка попятилась, привычно стискивая ладонью оберег, подаренный женихом. Неужели ворон, которого ещё называют вестником ходящих, почуял в ней скорую жертву?
– А ну кыш! – крикнула Айлиша и замахнулась на птицу.
Ворон лениво снялся с места, но улетел недалеко, опустился на один из столбов, откуда громко и пронзительно каркнул несколько раз, словно насмехаясь над слабой попыткой его напугать.
– Откуда они здесь? – помертвевшим голосом спросила Лесана.
– Чего ты испугалась? – потрепал её по плечу Тамир. – Подумаешь, птица.
Но, несмотря на эти слова, он и сам был бледен.
– Хватит языками чесать, – прервал разговор подошедший Клесх.
Позади креффа стоял высокий светловолосый и светлоглазый юноша, облачённый в чёрную рубаху и чёрные же порты.
– Фебр, выдашь им одёжу, отведёшь к хрычовке нашей, потом в мыльню, затем к целителям, оттуда в трапезную, а как поедят, проводишь в крыло для первогодок и поселишь. Быстро давай. Мы и так последние приехали.
Парень коротко кивнул и поманил новоприбывших следом. Торопливо все трое двинулись за ним. Нырнули в тень высокой арки, миновали несколько каменных переходов и по длинным коридорам, освещённым лишь яркими полосками света, падающими в узкие окна, поспешили вглубь Цитадели.
Коридор круто спускался вниз. Скоро оконца заменили чадящие факелы. Айлиша прислушивалась к эху шагов и шёпотом недоумевала на ухо Лесане:
– В мыльню-то я ещё понимаю, а что за хрычовка и зачем к ней идти?
– Косы стричь, – не поворачивая головы, сухо просветил их провожатый.
– Как стричь? Мы же девки! – Будущая целительница замерла как вкопанная.
– Вы теперь не девки, а послушницы Цитадели. Нет тут ни девок, ни парней, лишь будущие обережники. И волосы им только помеха, – остановился старший ученик.
– Это что ж, нам в портах ходить и мыться вместе с вами? – помертвела Лесана.
– В портах, само собой. А мыться… Ну, ежели только захочешь, чтобы спинку потёрли. А так – отдельные мыльни. – Парень хохотнул и уже строже добавил: – Пошевеливайтесь давайте, а то в первый же день накажут. Быстро поймёте, как сопли жевать.
И они снова устремились куда-то вниз.
Скоро коридор вывел их к невысокой двери с железным кольцом. Фебр привычным движением потянул на себя тяжёлую створку и втолкнул спутников в каморку с пышущей печью. После промозглых коридоров Цитадели здесь показалось почти жарко.
Пока девушки недоумевающе оглядывались, из тёмного кута послышался скрипучий голос:
– Никак креффы новеньких привезли. Ну, чего замерли? Идите сюда. Стоят, зенки вылупили…
Согбенная худая старуха приблизилась к перепуганным девкам, пристально оглядывая каждую слезящимися выцветшими глазами.
– Чего трясётесь? Меня, что ль, старую испужались? Хороши, ничего не скажешь. При виде беззубой карги едва не визжат. Ладно, садитесь. – Она кивнула на низенькую скамеечку. – Кто первый?
Айлиша, ближе всех стоявшая к бабке, всхлипнула и сделала робкий шажок назад.
– Цыц, курица! – Хрычовка толкнула юную целительницу на скамейку и в один миг отмахнула ей косы огромными ножнями.
Несчастная медленно подняла ладони к ставшей неожиданно лёгкой голове, запустила пальцы в короткие волосы. Тяжёлые слёзы поползли по её щекам. Ещё несколько взмахов ножней, и Айлиша стала похожа на своего креффа.
– Не дамся! – сжала кулаки Лесана.
Тут же крепкие руки стиснули сзади её плечи. Фебр не собирался уговаривать. Уже через миг девушка сидела на скамеечке. Снова защёлкали ножни, и тяжёлая русая коса, которую украдкой так любил целовать и гладить Мирута, упала на грязный пол.
– Да не дрыгайся ты, куропатка буйная, не то в плешинах вся будешь, – приговаривала старуха. – Чем коротше, тем лучше – в глаза патлы не будут лезть.
Лесана обмерла. Она и помыслить прежде не могла, чтобы окоротить косу хоть на вершок! Фебр ослабил хватку. Плечи у девушки ныли от его пальцев. Карга пошаркала за голиком29, смела в огромный совок девичью красу и повернулась к Тамиру.
