Buch lesen: «Шестая сказка»

Памяти Набиевой Эльзы и Тюкиной Ксюши (Алисы)

Одной всегда будет восемнадцать, второй – лишь восемь.

Я обеим задолжала сказку.

Встреча первая

Сегодня меня зовут Алиса, и я гоняюсь за белым кроликом.

Вчера была девочкой со спичками, да, еще и в больнице. Надо запретить читать печальные сказки нездоровым детям, мало ли, кого породит их воображение.

Здесь намного веселее. И надеюсь, я застряла на несколько дней – мне все очень нравится: уютно, светло, куча мягких игрушек, расставленных тут и там, фортепиано у стены.

Моя сегодняшняя породительница – ей лет десять – сидит за столом в огромных наушниках, в которых играет… играет… играет… Нет, боюсь, я не сильна в музыке. Но это ритмично, динамично и бравурно.

– Аделина! – доносится женский голос с кухни.

Девочка в наушниках его не слышит, но зато мне теперь известно ее имя. Она покачивает ногой в такт музыке и, высунув кончик языка, увлеченно раскрашивает иллюстрацию в книге. Взрослые считают – это неправильным, а я думаю, если карандаш не рвет бумагу – все отлично.

– Ада! – повторяется крик.

По изменившемуся взгляду понимаю, что она услышала, но упрямится и делает вид, что ее никто не звал. Берет в каждую руку по карандашу, и теперь дело у нее продвигается быстрее. Кажется, Аделина хочет докрасить, во что бы то ни стало.

Книга старая, но относились к ней бережно. Вряд ли Ада – первая ее читательница.

Я пользуюсь случаем и пролистываю память девочки, чье исключительное воображение позволило мне хотя бы на некоторое время ощутить себя настоящей: единственная дочь, поэтому все внимание родителей досталось только ей, занимается на фортепьяно, обожает читать и рисовать, любит, когда в доме собираются гости, особенно двоюродные братья, старший и младший… А еще постоянно сожалеет о том, что не оправдывает чьих-то надежд.

Морщусь. Оправдывать нужно свои надежды, и точка. Хотя, может, это мне легко судить, я редко когда застреваю на одном месте больше нескольких дней, и в одном виде. Наверное, надо пояснить? Я – порождение. Или тварь. В смысле, с характером у меня все в порядке, имеется в виду изначальный смысл слова: тварь – творение. У меня нет тела. Но если вы погрузились в книгу, и какой-то герой захватил вас настолько полно, что почти ожил – прихожу я и занимаю эту оболочку. Меня даже можно увидеть: краем глаза, рябью на стене, неясным силуэтом, тенью непонятно от чего – я не жадная, довольствуюсь малым. Скажете, сложно? Не быть кем-то, личностью? Но зато у меня в запасе сотни жизней.

Кажется, мы отвлеклись от моей породительницы. Моя пушистая зайка! Она уже закончила раскрашивать и подошла к той, что ее звала.

– Ада, мы опоздаем! – женщина смотрела придирчиво и строго. – Ты в этом собираешься идти? Я просила тебя переодеться.

– Чем плохо так?

Она недоумевает, я тоже – все отлично: джинсы и футболка с длинными рукавами, спереди яркий принт.

– Мы идем на прослушивание! Я договорилась специально! – женщина говорит тем противным взрослым тоном, от которого тушуются многие дети.

Но не Ада!

– Про-слушивание, – выставляет она палец. – Не про-сматривание. Слушают ушами, а не глазами.

Дерзит, но я-то вижу, что у нее внутри. Она корит себя, что увлеклась раскрашиванием и забыла переодеться. Специально для сегодняшнего дня было выбрано «приличное платье». Не ею. Но Аделина – послушная девочка и не знает, чем ее желания могут отличаться от того, что от нее ждут другие. А уж если это совпадает…

Родители считают, что их дочь – талантливая пианистка, ей надо обязательно поступить в специализированную школу при консерватории, и тогда «ей будет обеспечено прекрасное будущее» – чего бы ни значили эти слова, звучит непонятно. И Ада пока смутно представляет, чего бы хотела в будущем. А сейчас ей вполне нравится школа и класс, в котором она учится. Там у нее друзья, любимая учительница Софья Михайловна, которая как раз и дала Аде книгу Кэррола. Ничего менять совсем не хочется.

Но ведь родители не могут желать плохого ребенку?

И Ада послушно садится в такси с мамой, играет перед важной комиссией несколько сложных произведений и буквально через день узнает, что с сентября переходит в новую школу.

Ада расстроена. Она не хочет менять школу, расставаться с друзьями и Софьей Михайловной. Не тянет рисовать и слушать задорные песни. Предстоящие каникулы совершенно не радуют. Но ведь мама жаждет, чтобы дочь стала пианисткой.

В книге Софьи Михайловны еще много черно-белых иллюстраций, хотя сама история прочитана. Скоро я, как Алиса, перестану существовать. Мне хочется отблагодарить Аделину за возможность жить, и я дарю сон-сказку, который, возможно, что-нибудь ей подскажет.

(Не) упокойся с миром

Пролог

Прихожанка Храма – женщина с заплаканными глазами – поправила платок, беспокойно оглянулась по сторонам и быстро опустила в чашу для подношений несколько монет. Те звякнули друг об друга и улеглись на дно, только одна задержалась на ребре, а потом мягко легла аверсом сверху. На Мауни вытаращился поблескивающий золотом глаз изображенного божества.

– Можно нам, – женщина запнулась, не решаясь попросить, – особенную церемонию?

Монет было много, не меньше десяти, крупного номинала. Прихожанка тоже выглядела богато: в шелках с головы до пят, маленькие ступни скрывали сапожки из мягкой, расшитой узорами кожи, руки не знали более тяжелой работы, чем держать в руках перо, кисть или иглу. Мауни сделал вид, что задумался, хотя ответ напрашивался сам собой – таким, как эта женщина, не отказывают.

– В чем заключается церемония? – промурлыкал, наконец, кротким взором окидывая ее снизу вверх.

– Ночью преставилась моя дочь, – с тяжелым вздохом начала прихожанка, из ее глаз потекли крупные слезы, она торопливо утерла их, будто считая неприемлемым выказывать на людях эмоции, – девица шестнадцати лет. Ей бы перед захоронением провести обряд венчания, ну, чтобы душе не было так холодно в Вечном Мире, – она неожиданно громко всхлипнула и обеими руками зажала беспомощно искривившийся рот.

– Я понимаю вас, – кивнул Мауни и сочувствующе улыбнулся. – Жених согласен?

Прихожанка сначала вытаращилась на него, а потом замотала головой, так, что даже начал сползать платок, приоткрыв забранные в сложную прическу волосы.

– Нет-нет! Какой жених? Моя дочь давно болела, последние два года совсем не вставала с постели. Нам бы неженатого молодого человека, для обряда, – она завозилась под своими шелковыми покровами и извлекла еще пару монет, – мы готовы щедро отблагодарить Храм.

Теперь уже вытаращился Мауни. Обычно безутешные родственники, дабы ублагостить души не связанных браком почивших, сами приводили жениха или невесту, из числа давно знакомых и любимых, либо венчали с кем-то безвременно ушедшим, но тоже близким покойному. А тут…

Мауни едва проглотил рвущиеся наружу неприемлемые в этой ситуации вопросы. Например, не лучше ли тогда умершей девице спокойно уйти в Вечный Мир одной, чем быть связанной непонятно с кем? Или чем же так насолила матери несчастная, что та готова выдать ее замуж за первого встречного, лишь бы преставившаяся не вернулась?

Вопросы роились назойливыми мухами и мешали сосредоточиться. Женщина не понимала затянувшегося молчания Мауни и смотрела на него теперь настороженно, даже испуганно, не ровен час, заберет из чаши монеты и направиться в другой Храм, то-то настоятель обрадуется.

– Мы уже к полудню подберем жениха для вашей дочери, обряд проведет лучший наш служитель, чтобы душа девушки довольная покинула этот мир, – выпалил Мауни, опрометчиво обозначив сроки.

Прихожанка кивнула, поправила платок и сделала пару шагов в сторону, старательно прикидываясь, что не заметила, как ее монеты исчезли с чаши, смахнутые ловким движением. Только потом она молвила вновь:

– Мы прибудем в Храм к полудню, – и пошла к выходу.

Мауни не мог оторвать взгляда от змеившейся по брусчатке длинной накидке. Гордая, почти царственная поступь женщины… И их маленький Храм… Настоятель будет счастлив, получив монеты. И, наверняка, удостоит Мауни награды. Только где так скоро найти того, кто согласится стать женихом несчастной почившей девушки и сам не протянет слишком долго? И как бы сделать так, чтобы он не запросил слишком большую цену?

При Храме находилась небольшая лечебница, там постоянно обитал всякий сброд, из тех, кто не мог оплатить услуги хорошего доктора. Мауни понятия не имел, есть ли там неженатые мужчины, но у него особо и выбора не было, куда пойти на поиски.

Коротко обрисовав проблему встретившемуся ему на пороге лечебницы брату Хейко, огляделся по сторонам. В основном, там лежали, сидели, стояли одни старики, либо больные такого вида, что даже будь они трижды согласные стать чьим-то женихом, их не поставишь рядом с девушкой из богатой семьи. Мауни приуныл, во всех красках представив себя меж двух огней: настоятеля и матери почившей.

– Знаю! – хлопнул себя по лбу неунывающий Хейко, пожалевший собрата. – Третьего дня мы нашли на пороге Храма одного парня. Он совершенно безумен и тяжко болен, но выглядит довольно молодо. Если его отмыть, нарядить в приличную одежду и напоить, чтобы слова не мог выговорить, думаю, это решит твою проблему.

Хейко провел Мауни через всю лечебницу, мимо всех сирых и убогих, мимо стоячих, сидячих и лежачих, мимо терпеливо молчащих и тяжко стонущих, мимо ждущих и требующих, и ткнул пальцем в темный душный закуток, где на куче тряпья съежился в три погибели претендент на роль жениха. Тот был тощ, нищ и бледен, но, действительно, молод.

– Ты женат, сын мой? – поинтересовался, присев перед ним, Мауни.

Парень поднял на него огромные бездонные глаза и выговорил, задыхаясь, но довольно здраво:

– Моей матушке нагадали еще до моего рождения, что у меня будет только одна возлюбленная, которая пройдет со мной земной путь и скрасит пребывание в Вечном Мире. Только я пока не встретил ее. Я покинул родной край, отправившись на поиски своей возлюбленной, но по дороге меня ограбили и едва не отправили на тот свет. Видимо, придется мне и после смерти скитаться неприкаянным, потому что не оправдал я материнских надежд.

– Думаю, я знаю твою невесту, которая скрасит твое пребывание в Вечном Мире, – слукавил Мауни, поглаживая болезного по голове.

Не похоже, чтобы у парня имелось хоть что-нибудь, чтобы привлечь внимание воров и разбойников. С головой несчастный точно не дружил. Мауни понимающе глянул на Хейко, а потом снова обратился к молодому человеку:

– Как имя твое?

– Мирас. Но откуда вам известно, что эта девушка именно моя возлюбленная? – вскинулся болящий. – При виде ее сердце должно отозваться и затрепетать, я услышу пение ангелов и почувствую, как улетаю на крыльях любви!

– Сейчас мы подготовим тебя ко встрече с твоей возлюбленной, – терпеливо перебил его Мауни, – а уже потом, в полдень, ты дашь ей брачный обет, который свяжет вас в этом и том мирах.

Но Мираса это не устроило, он цеплялся за руки служителя и шептал из последних сил, что его не устроит любая девушка, что ему нужна только его суженая.

Хейко красноречиво прокашлялся. Мауни, не оглядываясь на него, бережно обнял больного парня, помогая ему подняться.

– Брат мой Хейко, не мог бы ты подготовить горячую ванну нашему сыну, праздничную одежду и легкий завтрак, – служитель похлопал по спине зашедшегося в кашле Мираса. – Через час юношу ждет судьбоносная встреча! – он только сейчас позволил себе ответить на взгляд Хейко, чуть заметно дотронувшись до звякнувшего монетами кошеля.

Когда полуденное солнце осветило внутренний двор Храма, Мауни вывел едва переставляющего ноги парня навстречу траурной процессии. За богато украшенным гробом, который несли четыре мускулистых раба, следовала скорбящая мать, под обе руки поддерживаемая двумя очаровательными заплаканными девушками, несколько разодетых дам семенили за ними, а также вышагивали мужчины с опущенными головами. Усопшую покрывал расшитый серебром и жемчугом саван.

Мауни подтолкнул вперед Мираса:

– Вот твоя возлюбленная!

Парень сделал шаг вперед, едва удержавшись от падения, приподнял саван… Лицо болезного перекосилось, он отшатнулся в сторону и открыл рот, словно намереваясь закричать, но тут же упал, как подкошенный.

Служитель в обрядовом облачении принялся зачитывать традиционные молитвы. Мауни поймал ободряющий взгляд Хейко, потом поднял лицо будто бы к небесам, но на самом деле к скрытому зеленью балкону, на котором с весьма довольным видом стоял настоятель, уже прикидывающий, куда направит щедрые подношения.

1

Сначала была тьма. Плотная, вязкая, беззвучная. В ней Амаль брела, надеясь найти исход. Вглядывалась широко раскрытыми глазами, но напрасно. Вытягивала вперед руку, пытаясь нащупать хоть что-нибудь – безуспешно. Поэтому девушка двигалась наугад, осторожно, надеясь, что рано или поздно придет куда-нибудь.

Амаль не удивлялась тому, что идет. Она совсем забыла, что еще вчера видела мир, заключенный в ее спальне: квадратик неба за окном, если служанка оставляла штору не задернутой, картины на стенах, шелковый балдахин над кроватью – но была ужасно слабой, даже не способной сесть, а для телесной надобности её приходилось переносить на руках, и поддерживать, как младенца. Осознание того, что Амаль не просто стоит на своих ногах, вертикально, но и переставляет ноги – пришло позднее. Она управляла своим телом, будто долгая болезнь наконец отступила, взамен лишив девушку зрения и слуха. Равноценен ли обмен, Амаль еще не поняла.

А потом поток ослепительного белого света обрушился на ее бедную голову, заставив замереть и зажмуриться. Когда девушка наконец решилась осторожно приоткрыть глаза, то обнаружила прямо перед собой парня, стоящего напротив со стиснутыми кулаками, опущенными вниз, вытянутого в струнку, будто он приготовился взлететь, но не смог оторваться от земли. Больше вокруг ничего не было. Они: Амаль и незнакомец – стояли вдвоем в очерченном светом круге, а за пределами его простиралась тьма. Затем сквозь полное безмолвие прорезался голос, шепчущий обручальную молитву, в ней неоднократно повторилось имя девушки и еще одно – Мирас, кажется.

Когда последнее слово взлетело и погасло, будто искра, стало слышно, как где-то завывает ветер, щебечут невидимые птицы, неумелый музыкант теребит струны. Тишина растаяла.

Парень пошевелился, ошарашенно пожирая Амаль глазами. Его рот открывался и закрывался, как у рыбы, выброшенной безразличными волнами на берег. По щекам текли слезы. Девушка неверяще подхватила одну на палец, поднесла каплю к губам и слизнула. Слеза оказалась горькой на вкус.

– Кто ты такая? – воскликнул незнакомец.

Она попыталась ответить, но из горла не выдавилось ни звука, пришлось сначала прокашляться:

– Амаль. А ты?

– Мирас.

– Где мы, Мирас? – значит, девушке не послышалось, и в молитве упоминалось имя парня, только почему вместе с её именем, в связке? И в обручальной молитве, которую читают лишь тогда, когда одному или обоим суженым уже не суждено самим произнести друг другу обеты?

– В… Вечном Мире, – с дрожью и неверием в голосе ответил парень.

Еще несколько мгновений назад он находился во дворе Храма, полностью доверившись его служителям, ждал встречи с возлюбленной своей, а сейчас стоит рядом с той девушкой, лицо которой узрел в гробу.

Амаль ощутила злость. Та рождалась внутри, подобно смерчу: с маленькой воронки, кружащей легкие перышки, но постепенно захватывающей в свой плен все больше и больше, накапливающей силы, и обрушивающейся, в итоге, на беззащитный мир со всей беспощадностью стихии. Только девушке не на кого было направить чувство, кроме как на Мираса:

– Проклятье! Так я умерла! А ты тот олух, с кем меня связали брачными обетами?!

Он молча переварил услышанное. Все говорило о том, что девушка права, и, значит, они супруги. Но этого просто не могло быть!

– Ничтожество! Остолоп! И во сколько ты оценил свое согласие?! – продолжала кидать злые фразы Амаль.

– Что это ты имеешь в виду? – нахмурился парень.

– Да кто бы согласился по доброй воле связать свою бессмертную душу с кучей костей, обтянутой неприглядной плотью? Или твои родные решили задобрить тебя в послесмертии? – Амаль кричала и заламывала руки. – Привязать путы к твоим ногам, чтобы ты, не дай Мракнесущий, не явился к ним на землю?

Ей хотелось накинуться на Мираса и убить, только она опоздала в своем желании, да и дело ведь не в нем, а в Рамине – мачехе Амаль, которая, наверняка, и провернула большую часть этого дельца.

– Ты считаешь, что я купился? Что я горел желанием стать твоим мужем? Да, я знать тебя не знал! – вскинулся в негодовании Мирас. – Или что моя мать, с младенчества сулящая мне прекрасную возлюбленную, способна продать сына?

– Прекрасную? Ты уверен, что не ослеп от моей красоты?! Ты безумец? Дешевка! Тля!

– Да, если бы я знал, к кому меня ведут, сбежал бы на край вселенной! Если оставался хотя бы шанс отказаться, я бы не стоял сейчас перед тобой! – парень еле сдерживал себя, чтобы также не ответить оскорблениями.

Он обошел девушку вокруг, с неприкрытым отвращением разглядывая ее. Бледная, тощая, невзрачная, ни кос, ни форм, ни обаяния. Нет! Она совсем не походила на предсказанную единственную суженную. Мирас убеждался в этом с каждой минутой все больше и больше! Но теперь ему не суждено встретить возлюбленную, поискам помешали происки бесчестных служителей Храма – Мауни и Хейко. И угораздило Мираса испустить последний дух до того, как он смог отвергнуть эту грубиянку!

Амаль смотрела на юношу с неменьшим неприятием. Слишком высокий, слишком жилистый, слишком смазливый, такой вряд ли в своей жизни прочел хоть пару строк, восхитился хоть одной картиной, наверняка, прожигал жизнь на полную катушку, купаясь во внимании и довольстве.

На ногах обоих новобрачных будто повисли неподъемные гири, а руки оказались связаны нежеланными обетами. Будь их души свободны, мир живых приоткрывался бы им время от времени, поскольку покинули они его совсем молодыми, но сейчас Мирас и Амаль зависели друг от друга, как нить от иглы, как кисть от холста, как перо от листа бумаги, и обязаны были пройти во врата Вечного Мира. Вдвоем! Рука об руку!

– Нет! – гневно вскричала девушка.

– Ни за что! – воздел руки парень.

Они заметались, пытаясь выйти из очерченного ярким светом круга, но тьма за его пределами вдруг стала густой, обжигающе-ледяной, колючей и смертоносной. Теперь Мирас и Амаль ощутили в полной мере смысл проклятия: «Да сожрет душу твою Великое Ничто!» Оно находилось там, за пределами светового пятна. Однако, чем больше молодые люди бросались из стороны в сторону, тем сильнее границы того стягивались и стягивались, скоро оставив лишь небольшой пятачок, на котором молодожены едва смогли уместиться, в бессилии сев, спина к спине, ибо смотреть в лицо друг другу они не могли.

Не верилось, что теперь целую вечность им страдать в ненавистной компании. Амаль бормотала себе под нос все известные ругательства, Мирас лишь вздыхал. Ей в мужья достался слизняк, ему в жены – самая неприглядная девушка на свете. И как с этим мириться?!

2

В Вечном Мире оказалось довольно тесно. Вдобавок, нещадно сосало под ложечкой, что удивило и Амаль, и Мираса. Им всегда казалось, что на этом свете, про который раньше они говорили "тот", голода и жажды не существует. Ошибались! К тому же от сидения в неудобной позе с поджатыми ногами затекали мышцы, хотелось расслабиться, а не чувствовать своими лопатками лопатки другого человека. Сплошные неудобства, а не Вечный Мир.

– Сейчас бы глоток того питья, что предложили мне в Храме! – простонал парень.

Не то, чтобы он хотел произнести это вслух, просто так получилось. Тут же раздался оглушающий хлопок. Обоняния коснулся узнаваемый пряный аромат, слюна затопила горло, и во рту появилось то неповторимое мягкое послевкусие, которое запомнилось парню, а еще ощущение, что после напитка тело стало легким, подвижным, мысли светлыми, мышцы наполнились силой.

– Что это? – удивилась Амаль.

Мирас обернулся, насколько мог, и увидел, что супруга держит чашу с питьем.

– Самый вкусный напиток, который я пробовал, – с некоторым сожалением, что желаемое не в его руках, ответил юноша.

– Когда ты пил его? – непонятно отчего гневаясь, воскликнула Амаль.

– За несколько минут до смерти, – нехотя признался Мирас. – Когда мне пообещали встречу с моей невестой, вымыли, приодели меня и сытно накормили.

– Идиот! – вскричала девушка и выбросила чашу за пределы светового круга.

Мрак тут же поглотил ее, будто и не было. В душу парня на пару с полным разочарованием закралась еще и горькая обида: Амаль и сама не попробовала, и ему не дала испить. Он отвернулся, напряжение до боли сковало его плечи. За что ему такое? Всю жизнь ждал встречи с прекрасной возлюбленной, а оказался навеки связанным с этой неприятной во всех смыслах девицей.

Амаль почувствовала недовольство Мираса. Надо же, какой нежный! Хотелось фыркнуть насмешливо, но что-то мешало. Напротив, внутри откуда ни возьмись, родилось чувство вины. Девушка развернулась к Мирасу и похлопала его по плечу:

– Это был яд.

– Что? – он так резко обернулся к ней, что Амаль отшатнулась и едва не вывалилась за пределы светового круга, юноша ухитрился вовремя подхватить ее под локоть. – С чего ты взяла?

– Знаю. В малой дозе напиток считается лекарством, расслабляющим тело, но я сливала его во фляжку, чтобы хватило для другого, – призналась девушка, потупившись.

Мирас нахмурился, предположив, для чего могла собирать яд эта вздорная девица – явно извести кого-нибудь.

Но Амаль, помолчав немного, добавила:

– Я просто очень устала жить.

Мирас ахнул. Жизнь – свеча, зажженная Богом, и не человеку решать, когда ее потушить.

Амаль вскинулась, защищаясь:

– Не суди. Надев мое платье, ты не станешь мной.

Он смутился и кивнул. В словах девушки была правда. Его душу связали с ее душой, но что творилось в ней – юноша не ведал.

– Тебя растили в богатой семье, я видел. Погребальное покрывало расшито серебром и жемчугом. Мать была безутешна.

Амаль поморщилась:

– Не мать Рамина – мачеха. Моя мать умерла в родах. А Рамина стала женой отца семь лет назад, и привела в наш дом двух своих дочерей. Я не видела от нее ни любви, ни внимания, все доставалось лишь им. Пока отец ходил с караваном, я была сама по себе, но стоило ему вернуться, Рамина находила повод оговорить меня, гадина! К счастью, он не верил. А когда заболел и почувствовал, что дни его сочтены, составил завещание так, что, если мачеха попытается меня ущемить, ей и ее дочерям не достанется ни гроша на содержание. Негодяйке пришлось смириться. Год мы жили с ней в состоянии холодного мира. А потом мое тело разбил необъяснимый паралич. Рамина пригласила кучу лекарей, испугавшись, что в моей немощи обвинят ее. Те единодушно утверждали, что мачеха к болезни не причастна, возможно, причина – тоска по отцу. С того дня я лежала в своей комнате, окруженная десятком сиделок и слуг, беспомощная, как младенец. Лекари прописали лекарство, обещая, что капли яда вытравят болезнь и разгонят кровь по моему телу, но я не чувствовала облегчения. Однажды в особенно тоскливый день мне пришла в голову мысль использовать лекарство для побега. Я не глотала его, а сплевывала во фляжку отца, находившуюся при мне, как память. Когда накопилось достаточно – выпила.

Девушка сникла после своего рассказа. Мирас заметил, как беспомощно, будто сломанные крылышки, топорщатся ее лопатки, как уныло висят пряди волос вдоль бледных щек.

– Твоя душа бы не нашла покоя, – шепнул парень. – Ей бы пришлось вечно бродить по свету, ища искупления за поступок.

– Да, – кивнула Амаль. – Но это ли не свобода, после четырех стен и клочка неба с рваными облаками за окном!

И такое неистовство послышалось в ее словах, что, казалось, повеял ветер. Он звал за собой. Во тьму. Манил бесконечными дорогами, неоткрытыми землями, странствиями и страстями. Только разве возможно прочувствовать их, будучи неприкаянной душой? Зная, что родные при виде тебя ощутят лишь страх и сомнения в своем рассудке? Что в мире живых ты сам живым не будешь!

Мирас не сдержал порыва и обнял Амаль. Она дернулась поначалу, а потом смирилась и доверчиво, свернувшись маленьким клубочком, прижалась щекой к тому месту, где раньше билось сердце.

3

Сидя в объятиях друг друга, Амаль и Мирас задремали. И сон в послесмертии ничем не отличался от сна при жизни, разве что спали они не на перинах и простынях. Проснувшись почти одновременно, обнаружили, что световой круг немного вырос в диаметре, теперь можно было не скрючиваться в три погибели, сесть удобнее, а если не хочется, встать и размяться за пару-тройку шагов.

– А ты, – вдруг поинтересовалась Амаль, – чем жил?

Мирас задумался. Наигравнейшей целью его жизни являлось найти предсказанную суженную, как надеялась матушка. Но правильно ли будет это рассказывать девушке, ставшей его женой в послесмертии? Не огорчит ли ее эта весть?

Пока он размышлял об этом, Амаль, задрав лицо к небесам и воздев руки, попросила яство, которое ее отец готовил лично, и флягу с водой. Мирас едва успел подхватить рухнувший горячий пирог, ароматный, истекающий мясным соком, обжигающий пальцы. Фляга же, запотевшая от ледяной воды, просто свалилась рядом, хорошо, что не на голову.

Амаль разложила на земле платок, Мирасу, как на скатерть, положил угощение. Молодожены ломали пирог и ели, без ножа и вилки, запивая попеременно прямо из фляги, будто бродяги, не ведающие приличий. Отсутствие приборов их нисколько не смущало. Напротив, происходящее даже нравилось. Или они были настолько голодны?

– Твой отец и правда пек такие пироги? – насытившись, поинтересовался парень.

– Да, – кивнула девушка, – до того, как в нашем доме появилась Рамина. Да и после, когда нам хотелось насладиться общением друг с другом. Мы уходили в путешествие, через лес, по затерянной тропе, к охотничьему домику. Мачеха и ее дочери считали такое времяпрепровождение скучным и плебейским, а нам нравилось. Отец разжигал камин, месил тесто и пек такой пирог, – она со вздохом положила в рот последний кусочек, прожевала. – И запивали мы всегда сладкой водой из протекающего рядом с домиком ручья. Вкус детства. А что насчет тебя?

Мирас вновь посчитал неуместным рассказывать, какими яствами его баловала матушка: припасенными лучшими кусочками для любимого единственного сына – ведь у Амаль материнской любви не было. Юноша просто коротко пожал плечами, мол, ничего особенного.

Настаивать Амаль не стала. Допила последний глоток воды из фляги и без особых раздумий выбросила ее во тьму. Та поглотила вещь с тихим чавком, на миг показавшись зверем, выжидающим, пока его побалуют лакомством.

Но, оказывается, Мирас рано расслабился. Амаль села, глядя ему прямо в глаза, и проговорила:

– Однако хоть что-то же я должна знать о тебе, муж мой, – с особой иронией выделив обращение.

Да, как ни прискорбно осознавать, он супруг этой переменчивой, как погода, девушки, и они заключены вместе в Вечном Мире, ограниченном лишь пятном света. Парень прикинул, что может поведать о себе, не задев тонких струн души Амаль, прочистил горло, будто готовясь к долгому повествованию:

– Я родился далеко от твоего города. Жил не в такой роскоши, как ты, но моя семья не голодала, – он решил упустить тот момент, что его семья состояла лишь из него самого и матери, бывшей единственной дочерью местного учителя и женой не слишком известного в мире художника, умерших в один месяц от страшного мора, и так и не увидевших внука и сына соответственно, но оставивших после себя дом и небольшое наследство. – Мне дали образование. Я любил читать, пытался рисовать. А однажды отправился в путь, – Мирас запнулся, едва не выдав вбитого в голову матушкой несбывшегося пророчества, – повидать свет. На тридцатый день пути на меня напали разбойники, ограбили, раздели донага и бросили умирать. Из последних сил я дополз до ворот Храма, в котором потом нас и сочетали браком.

Парень умолчал еще и о том, что незадолго до путешествия его мать умерла, завещав обязательно найти предсказанную при рождении единственную возлюбленную. Мирас продал опустевший дом, чтобы выручить за него деньги для странствия, подарил книги деда и картины отца местной библиотеке и отправился на поиски, с горечью и надеждой в сердце одновременно.

– Сочетали, – повторила девушка ядовито, – браком. У меня хоть возможности отказаться не было! А тебя привели, как бычка на заклание! Приодели, накормили, опоили…

– Я не успел…, – попытался остановить поток горьких обвинений парень.

Но она будто не слышала его.

– Что же посулили тебе за брачные обеты со мной? – неприязненно поинтересовалась Амаль, отводя пронзительный, будто прожигающий насквозь взгляд в сторону. – Ты же был жив, мог отказать, увидев, что я… Не та!

Мирас смешался от горечи в ее словах и слукавил:

– Я был тяжко болен и увидеть тебя не успел.

– Но ведь так не должно быть! – вскричала в небеса девушка. – Если брак заключен без согласия, должен существовать путь для его расторжения!

В воздухе удушающе запахло цветами.

– Ты чувствуешь? – вновь обратилась к Мирасу Амаль.

Парень кивнул, оглядываясь по сторонам в поисках источника аромата.

Молодым людям было совершенно невдомек, что это Рамина в этот момент усыпала их общую могилу цветами из сада. Срезанные стебли истекали горьким соком, бархатные бутоны же, увядая, испускали яркий, терпко-сладкий запах.

4

Мысль, что брак без согласия можно расторгнуть, показалась заманчивой и легла на благодатную почву.

Мирас задумался, что, в общем-то, ему ведь не пророчили, что встреча с его единственной возлюбленной состоится сразу, что перед ней его не ждут ни испытания, ни злоключения, ни смерть. Пока ничто происходящее не противоречило предсказанию, ведь Амаль супруга ему только формально, он ее не любит. Наверное, встретить суженную можно и в Вечном Мире? Чтобы оправдать надежды матушки стоило постараться.

Амаль тоже прикинула, что после расторжения брака душа ее вырвется из этого плена, бесплотным духом она облетит все земли, которые прошел отец, ступит везде, где ступала его нога, вдохнет воздух, которым дышал он, и не важно, что никто не перемолвится с ней словечком, не прикоснется, не разделит печаль, это и лучше!

Только как провернуть задуманное? К кому обратиться? Где тот судья, что рассудит, объяснит и восстановит справедливость? Мирас и Амаль единственные на этом пятачке.

Они попробовали так и сяк изложить свою просьбу. Однако слова улетали в бесконечность, не давая облегчения, не принося никаких даров, не подсказывая решение проблемы.