Buch lesen: «Дуа за неверного»

УДК 821.161.1.09

ББК 83.3(2Рос=Рус)6

Д40

Редактор серии – Д. Ларионов

Егана Джаббарова

Дуа за неверного / Егана Джаббарова. – М.: Новое литературное обозрение, 2024.

«Этот текст похож на российскую дорогу: он неровный, с кочками и ямами, с ремонтом посреди трассы. У меня нет навигатора по жизни Сереги, поэтому все, что мне остается, – ехать на ощупь». В книге Егана Джаббарова предпринимает попытку реконструировать короткую биографию сводного брата Сергея, родившегося от внебрачной связи ее отца. Следуя за братом по маршруту, который привел его к ранней и трагической смерти, автор обнаруживает, что сквозь историю Сергея проступает история страны конца 1990‑х – начала 2000‑х: межэтническое напряжение, нищета, борьба за выживание, эпидемия зависимостей и кризис идентичности. В то же время обращение к судьбе погибшего брата становится актом любви и памяти, единственным способом связать дискретные события его и своей жизни и преодолеть разрыв – культурный, религиозный, бытийный. Егана Джаббарова – писательница, поэтесса, эссеистка, автор книг «Руки женщин моей семьи были не для письма», «Красная кнопка тревоги», «Босфор» и «Поза Ромберга».

Иллюстрация в оформлении обложки: © Picture by atakss on iStock

ISBN 978-5-4448-2475-7

© Е. Джаббарова, 2024

© Н. Агапова, дизайн обложки, 2024

© ООО «Новое литературное обозрение», 2024

Дуа за неверного

* Дуа – личная мольба мусульманина на родном языке, обращение к Аллаху.

моему брату

 
И жизнь, растрёпана, как блядь,
выходит как бы из тумана
 

Борис Рыжий

 
Ад – это вовсе не тьма, не тоска, не боль,
Это объём, в котором медленный алкоголь
Перетекает до некой кромки, до «по́лно-по́лно»
 

Алексей Сальников

I

Мне исполнялось семь лет, и я, как это было принято в дни рождения, одета в лучшее розовое платье, почти полностью покрытое рюшами и глубокими, как лицо старика, складками. Платья – первое, с чем у меня ассоциируется детство, они были разными: розовое – для торжественных мероприятий, красное бархатное с кружевным воротником – для домашних посиделок и прихода гостей, голубое с передней частью, напоминающей корсет и густо покрытой пуговицами, – для прогулок.

За окном медицинского общежития на улице Саперов обычный екатеринбургский двор: металлические трубы зажимали двор, по ним мы с сестрой любили ходить, соревнуясь, кто дольше устоит. Трубы упирались в розовое здание, где праздновали банкеты и свадьбы: бесконечно играла музыка, сквозь закрытые окна слышался «ясный мой свет» Тани Булановой, хохот родственников и крики «горько!». Рядом с домом была стена-лазалка из металлических кругов, спаянных друг с другом в виде сот, мы любили представлять, что это высокие горы, и лезть по ним на самый верх. Периодически с девочками из двора мы устраивали соревнования, кто быстрее, я всегда проигрывала, потому что с детства была слабым ребенком. Зато я была единственной, с кем лазалка говорила: каждый шаг вверх превращался в слог, вместе они становились строкой: с-пра-ва и сле-ва над уз-кой тро-пой круг-лые, час-тые лу-ны¹.

Мама достала запрещенный сервиз из плотного крепкого материала, каждый стакан был украшен сложно устроенным орнаментом, который можно было исследовать подушечками пальцев. Обычно секретные чашки хранились в стеклянном шкафу на верхней полке, чтобы мы с сестрой не смогли достать до них. Ana² запрещала пить из них в обычное время, только в дни рождения она открывала дверцу и вытаскивала кружку за кружкой, мыла жесткой губкой с Fairy, протирала вафельным полотенцем, наливала предварительно заваренный Azerçay с чабрецом и ставила по чашке на стол. Я собиралась сделать первый глоток, когда в дверь позвонили. Раз уж в дверь позвонили сегодня, то открыть ее должна я. Радостно побежала ее открывать – на пороге женщина, которую я до этого не видела, у нее было серое лицо, скупые волосы русого цвета и кожа, покрытая розовато-серыми пятнами³. Она сухо сказала: «С днем рождения, позови отца» — интересно, откуда она знает, что у меня день рождения? может быть, из‑за моего красивого платья? откуда она знает моего отца? – «Папа, там тебя какая-то женщина зовет».

Радость быстро улетучивалась из комнаты и стала похожа на спущенный воздушный шар, мама встала и пошла к двери посмотреть, кто это. Отец, напротив, не торопился и в замешательстве задумчиво рассматривал стены коридора, пока неизвестная женщина не зашла в квартиру. Мы с сестрой не понимали, о чем речь, но по интонациям и громкости сразу осознали, что разговор явно неприятный. Прерывающийся на кашель голос незнакомой женщины сменялся на злой почти кричащий голос мамы, между ними периодически торчала отцовская речь.

Через какое-то время мы открыли дверь и увидели там длинного мальчика: в потертых спортивных штанах, сером джемпере. У него были черные волосы, большие пухлые губы, грустные карие глаза, он был растерянным, да и я его никогда раньше не видела. Папа сказал нам, что это наш брат. Его зовут Сережа. Он будет жить с нами. Так у меня семилетней появился двенадцатилетний брат.

Незнакомая женщина оказалась его матерью, случайной женщиной отца, о которой он серьезно не думал, пока она не сообщила ему, что беременна. Они заключили соглашение: он ей деньги, продукты и одежду для мальчика, она ему свидания с сыном и обещание не вмешиваться в отцовскую жизнь. Но сегодня она нарушила обещание, скоро ее заберут в тюрьму за распространение наркотиков. Мальчика отдавать было некому, и она решила привести его к отцу. Так моя мать узнала главную тайну папы, глазами очень похожую на него. А мой отец понял, что все тайное всегда становится явным.

Это был самый странный подарок на день рождения, который я когда-либо получала: незнакомый мальчик, которого не должно было быть.

Первые пару дней мы не говорили, опасливо посматривали друг на друга, как домашние животные, оказавшиеся в одном месте. Сережа видел в нас каких-то детей своего отца, а мы – мальчика в доме. Его поселили в зале, он спал на старом раскладывающемся диване, мама старалась с ним не говорить, просила нас передавать ему предметы и послания. Смотреть на него и говорить с ним для нее означало признать, что отец врал, врал семь лет брака, и несколько лет до него, врал о том, что никого не любил, врал о том, что задерживался на работе, – вся его ложь стала живым мальчиком. Мальчиком, с которым она предпочитала не говорить. Я зашла к нему в комнату, чтобы передать чистое постельное белье, он стоял у кровати и крестился.

– Что ты делаешь? – спросила я с неподдельным интересом, это был первый раз за мою жизнь, когда я видела человека, который крестится.

– Молюсь, если я умру ночью, то Бог сразу заберет меня к себе, – он подошел ко мне и перекрестил тоже, – если ты тоже умрешь, мы будем в одном месте.

Так у нас появилась традиция: каждую ночь перед сном я заходила к нему, мы вместе крестились на ночь, чтобы попасть в один рай. Прошла пара дней, и мы с сестрой уже привыкли к мальчику в соседней комнате. Мы стали разговаривать, играть вместе. В какой-то момент в доме появился компьютер, и мы втроем увлеченно усаживались напротив большого тяжелого квадратного экрана, чтобы пострелять в роли киллера, побегать на футбольном поле, сбить случайных проституток и прохожих на угнанной тачке в Лос-Анджелесе. Но самой любимой игрой была катапульта: Сережа брал большую серую подушку от дивана, усаживал на нее пятилетнюю сестру и имитировал дорожное движение: бум, кочка, кошка, мяу-мяу, остановка, в конце он подбрасывал сестру, и она летела сквозь всю комнату прямиком на матрас. Мы так быстро привыкли друг к другу, словно между нами никогда не было семи лет, прожитых врозь, оказалось, что учить детей любви не нужно – она уже была внутри. Мы приняли друг друга так стремительно, что даже наши родители были поражены, никто этого не ожидал. Особенно моя мать, она не могла смириться с тем, что в доме теперь живет главная ложь отца, она злилась на него без повода, злилась за всякие мелочи, злилась, если он не сразу помыл кружку или не постирал носки. Каждый раз, когда она на него смотрела, кто-то втыкал в нее острый наточенный нож-напоминание. Она неделями не говорила с отцом и очень долго привыкала к брату, пока, наконец, не смирилась. Придется жить с мальчиком.

Как это обычно и бывает, жизнь продолжилась: отец купил новую мебель и диван для Сережи, чтобы он не обижался, в доме появились футбольные гольфы, мяч, компьютерные стрелялки. Он все чаще становился Серегой – так его называли соседские парни и папа.

– Серега, потопчи, – кричал отец из спальни, Сережа уже знал, что это значит встать на спину отца и пройтись по ней пару раз. У него сильно болела спина по вечерам, отец обнаружил терапевтический эффект после массажа ногами, потому каждый вечер просил кого-то из детей поочередно потоптать.

После уроков мы играли в игры или обсуждали какие-то важные детские новости. Брат помогал нам с математикой, которую мы с сестрой ненавидели и не понимали, периодически он уходил играть в футбол с пацанами и просил не говорить отцу. Мы прикрывали его, когда вместо обещанного «присмотра за девочками» он сбегал гулять с соседом, – между нами установился своеобразный пакт. Мы не сдаем его, а он не сдает нас.

Однажды во время нашего очередного вечернего ритуала мама увидела, как Сережа меня крестит, она начала кричать, что этого делать нельзя, что я мусульманка, а он православный (его мать крестила его при первой возможности), что это идет вразрез нашей культуре – так, наш ритуал умер, остался лежать под ее словами, где-то между нашими телами, на холодном полу обыкновенного российского дома.

Перед сном я чувствовала пустоту и нехватку: мне не хватало этого простого и одновременно сложного жеста, я боялась, что если мы умрем этой ночью, то попадем в разные миры. Я не знала, насколько эти миры прозрачны: есть ли раздвижная дверь между православным и мусульманским миром или там пускают по пропускам? Что сказать охранникам рая, можно ли дать им шоколадку или угостить пивом? Отдать последнюю мамбу в упаковке? Сколько может стоить пропуск в общий рай, я не представляла, поэтому надеялась, что там просто будет кто-то добрый, кто сможет пропустить меня без жеста.

Через два года Сереже исполнилось четырнадцать лет, я знала, что это очень важная цифра, потому что он получит паспорт. Они с отцом долго обсуждали, какую фамилию он возьмет: материнскую или отцовскую? Для отца это было очень важно, он хотел быть частью его имени, хотел, чтобы мальчик, наконец, продолжил его род. Наступило двадцать первое января. Папа и брат пришли домой, отец закрылся в спальне и вышел только под вечер с заплаканным лицом. На столе лежал красный новенький паспорт, я открыла и прочитала: Зыков Сергей Яковлевич. Я удивилась, я не знала, кто такой «Яков» и почему Сережа стал «Яковлевичем», только повзрослев, я осознала, что так его отчество русифицировали, чтобы не писать длинное и трудное «Яшар оглы – сын Яшара». Сережа выбрал неизвестного русского Якова – несуществующего мужчину, имя которого было проще объяснить окружающим.

Он выбрал мать, оставив ее фамилию Зыков, потому что он всегда выбирал и будет выбирать мать. Он не хотел брать отцовскую фамилию, потому что это означало признать, что какая-то его часть не принадлежит России, какая-то его часть не принадлежит матери. Отец долго переживал этот факт, он считал, что сын его стыдится, стыдится своего нерусского отца, продавца оптового рынка, стыдится своей не-России. Мы никогда не обсуждали с Сережей, почему он так сделал, возможно, ему было обидно за мать, возможно, он злился на отца за его гостевое отцовство. До конца на этот вопрос невозможно ответить, но теперь у меня был не просто брат, у меня был русский брат.

II

Отец мечтал, что Сережа станет юристом, вообще у отца были две мечты относительно профессий в семье: юрист и врач. Я, ставшая филологом, совершенно не укладывалась в картину и напоминала единорога. Со временем, конечно, отец нашел оправдание этой ошибке – я начала преподавать в университете. Это хоть как-то оправдывало «бессмысленную» профессию. Брата никогда и никто не спрашивал напрямую, кем он хочет стать, – просто однажды отец всучил ему две книги: учебник по истории и судебное делопроизводство. Отец быстро подсуетился, договорился с другом, работающим в прокуратуре, чтобы сына взяли хотя бы мальчиком на побегушках. Ему наняли репетиторов, купили книги и деловой костюм с галстуком. В общем, было сделано абсолютно все, чтобы отцовская мечта сбылась, чтобы в семье появился юрист.

Папа с гордостью говорил друзьям семьи и знакомым, что его сын юрист, и ждал с нетерпением, когда тот окончит университет, начнет работать в чистых кабинетах, а не в грязных оптовых контейнерах. Он часто говорил мне и брату, что хочет нам другой судьбы: чтобы мы никогда не узнали мира уличной торговли, чтобы наши руки никогда не узнали грязи и тяжести, чтобы наши тела никогда не изнывали от боли, чтобы нам не приходилось кричать, лишь для того чтобы быть услышанными, чтобы его дети, дети беженца, чужака, мигранта, могли, наконец, поднять головы за все поколения сразу, ходили чистыми, опрятными, в солидных деловых костюмах, белых глаженых рубашках, пили из красивых чашек, а не из пластиковых стаканчиков. Ему хотелось, чтобы его детям был доступен мир, недоступный для него самого.

Всякий раз посматривая на Сергея, он видел солидного мужчину в костюме, спокойного, гордого, никогда и не перед кем не оправдывающегося: того, кем сам хотел стать. Если нас приглашали в гости или на свадьбу, отец надевал свой чистый, выглаженный, дорогой костюм и черные лакированные туфли. В отличие от мамы отец никогда не экономил на костюмах, рубашках и пиджаках – спокойно отдавал почти половину месячной зарплаты за красивую одежду, платил не за куски ткани, а за это сладкое, окутывающее с головы до ног чувство другой жизни. Одевшись, он брал духи и опрыскивал всего себя. Парфюм заканчивался очень быстро, поэтому на все праздники, из всех конференций и поездок я привозила отцу очередной флакон хороших мужских духов. Шлейф от его приготовлений повисал на несколько минут, наполняя комнату характерным запахом – запахом отца и его другой жизни. Этой жизни он желал нам.

Правда, я все чаще и чаще замечала, что Серега спит с учебником на голове, носит не строгий костюм, а футбольные гольфы и шорты. Вместо шлейфа мужского одеколона он пах потом, тяжелым подростковым потом, который присущ только мальчикам. Он приходил разгоряченный после футбола и последовательно стаскивал с себя синтетическую футболку, затем шорты и, наконец, самое пахучее – длинные футбольные гольфы. К приходу отца он обычно садился за чтение, но по его лицу было заметно, что его не интересовала юриспруденция и работа в прокуратуре. Стоило ему открыть учебники, он начинал зевать, его широко открытый рот хватал воздух и, заглотнув пустоту, закрывался, как двери общественного транспорта. Он все ехал и ехал в пункт назначения: улица. Прозевав положенное количество остановок, Серега срывался, натягивал на себя серый свитер и впрыгивал в кроссовки, чтобы выбежать на улицу, пока отец не успел встать, надеть тапки и спросить:

– Серега, куда?

Брат действительно поступил, правда, только на платное отделение, а обучение в юридической академии было недешевым. На работе отец таскал коробки с металлическими черенками, вилами, цепями, уходил в семь утра и приходил поздно вечером, ложился на диван и все чаще подзывал Сергея «потоптать».

Сережа тоже уходил утром и приходил поздно вечером. Университет – четырехэтажное здание, подозрительно напоминающее офисное. В нем не было монструозности классических академий, изящных колонн, высоких тяжелых дверей: напротив, здание было новым. С недавним ремонтом, с дорогими пластиковыми окнами и огромной вывеской над входом, где неприятными официозными буквами было написано название. Лучшим в университетском дворе были огромные ели, они плотно прижимались друг к другу и прикрывали четырехэтажного серо-черного уродца, но главное – они любили поговорить. Самые старые из них присматривали за молодыми, осудительно цокали на студентов, вздумавших напиться и блевануть под ними или кинуть мусор: елки-дети с ужасом смотрели на взрослые деревья и шепотом вымаливали: обереги мя от дурнаго глаза, от азбуки, от буки, от заразы⁴.

Всякий раз, когда Серега проходил мимо елей, ему казалось, что он слышит неразборчивое бурчание, но он не придавал этому значения и торопился домой. Дома он быстро проглатывал еду и убегал хотя бы на час погулять с парнями по району. Улица была его другом с детства: еще во времена материнских пьянок мальчик, предоставленный сам себе, выходил во двор и качался на качелях. Казалось, что все качели, лазалки и трубы принадлежат ему одному. Звезды передавали друг другу последние сплетни, а Серега подслушивал, ночью город становился его комнатой: можно было лениво идти по бордюру, пытаясь удержать равновесие, своевольно трогать все скамейки и все дома, пинать бутылки, гладить уличных котов – улица была дружбаном, братаном, союзником, товарищем, а главное – мамой и папой.

Однажды вечером домой кто-то позвонил, ответила моя мама, чем дольше длился разговор, тем больше она хмурилась. Пришел отец, и они стали обсуждать телефонный звонок: оказалось, что уже полгода брат не ходил на лекции, и его отчислили. Когда входная дверь открылась, все знали, что это Серега. Я доедала ужин на кухне, он зашел веселый, улыбающийся, у него было хорошее настроение. Дома было непривычно тихо: отец сидел, закрывшись в комнате, мама и сестра молчали, Сережа спросил, что случилось. Я посмотрела ему в глаза и промолчала, я не стала говорить ему, что час назад его судьба решилась⁵: мама поставила отцу условие – когда выйдет его мать, он уйдет жить к ней.

В тот день был второй раз, когда отец ударил его, первый случился пару лет назад, когда он случайно спалил, что брат курит. Мы собирались в гости, заехали на машине в школу и увидели, как он радостно затягивается прямо в свете фар. Мне было жалко брата – я пыталась попасть в закрытую комнату, через двери мы пытались докричаться до папы, что он больше никогда-никогда ничего не будет курить. Наконец, из комнаты вышел Сережа и, держась за нос, прошел в ванную. Из носа шла кровь. Отец закрылся в спальне и не выходил до самой ночи, периодически виновато просовывая голову и поглядывая на сына. Он не умел любить без кулаков, любить словами, любить объятиями – он рос в мире, где всякий мужчина обязан был отрастить могучие кулаки, а всякая женщина – живот в священном браке. Только вот он был другим мальчиком: у него вместо могучих кулаков были длинные ноги, и, я думаю, он мечтал стать футболистом, ему нравилась идея того, что жить можно играючи. Ходить по полю в белых вытянутых гольфах, всегда пахнущих потом футболках и шортах с какими-то номерами, под гул толпы, следящей за каждым твоим движением. Раньше я думала, что эти номера обозначают возраст, потом – что это их рейтинг, потом решила, что это их любимые числа, у Сережи была цифра 13.

III

Книги в нашем доме появились благодаря Люде: она была подругой семьи, швеей, к которой нас периодически таскала мама. Кажется, это была единственная абсолютно русская семья, с которой дружили родители, у Люды и ее мужа было двое сыновей – Сергей и Дима. Периодически они приходили к нам в гости, чтобы Серега мог пообщаться с парнями своего возраста, а мама поболтать с Людой. Однажды Люда принесла все книги о Гарри Поттере, и это было лучшее, что она приносила. Я прочла их буквально за пару дней и жадно ждала еще каких-нибудь книг. Мне кажется, она быстро поняла, что единственный человек, кому нравилось читать, была я, и каждый раз приносила разные книги мне на радость. Так в доме появились полное издание «Властелина колец», научная фантастика, книги по вышиванию – Люда приносила все, что осталось в доме после повзрослевших мальчиков, но одну книгу она все-таки подарила брату. Я нашла ее значительно позже.

Второй частой причиной наших встреч были платья, обычно их шили по праздникам, например, на свадьбу или выпускной. На мой школьный выпускной Люда сшила изумрудное платье, верх которого был сделан из гипюра со стоячим почти азиатским воротником, а низ – атласным: самое красивое платье из всех моих платьев. Перед лифа был устлан мелкими пуговицами, а юбка блестела на солнце. Я стояла посреди ее тесной спальни, пока она, посматривая телевизор, ловко оформляла силуэт будущего наряда россыпью булавок, периодически пронзая кожу, но Люда на мое «ай» быстро выдавала любимую фразу: «красота требует жертв». После того как она поочередно измерила обхват груди, талию, обхват бедер, отметила контур будущего платья булавками и скрепками, следовало снять ткань так, чтобы ничего не слетело. В детстве я представляла, что это игра: я крот, пробирающийся сквозь толщу земли на поверхность к свету. Выбравшись из ткани, я оказывалась с голой грудью напротив Люды, которая, к счастью, не замечала моей наготы и ругалась, требуя, чтобы я аккуратно вылезала, не сдвинув ни одной булавки. Спустя пару примерок наступал момент, когда можно было «забирать» – всякий раз мне не верилось, что из фрагментов ткани получится настоящее платье, и когда оно все же получалось, я воспринимала это как маленькое чудо.

Еще у Люды была дача, куда они периодически приглашали родителей, она всегда хотела дочерей, но, вырастив двух мальчиков, уже смирилась с тем, что их ей не выдадут, может, поэтому наше появление всегда ее радовало. Она усаживала нас с сестрой на табуретку, приносила целую кучу заколок для волос в виде ромашек или роз и начинала творить. Она заплела мои первые в жизни афрокосички, научила носить косынку и доходчиво объяснила, что дача – это не отдых, а бесконечная работа. Мы поливали грядки, собирали зелень и огурцы, пока мужская часть коллектива молча наблюдала, как мой отец готовит шашлыки и курит сигарету за сигаретой. Выполнив положенную работу, мы с ее сыновьями отпросились погулять, рядом с дачным кооперативом был небольшой скалистый холм, по которому мы с Серегой решили пробежать на скорость. Дима и его брат Сергей встали между нами и важно начали отчет: три – два – один – начали!

Начали мы резво, почти впритык друг к другу, сестра болела то за меня, то за брата – в зависимости от того, кому больше везет в данную секунду. В какой-то момент моя нога соскользнула, и я покатилась вниз по скале, Серега быстро среагировал и, как мяч, поймал меня ногами. Мы поднялись наверх, и только тогда я поняла, что странный привкус металла во рту – это кровь, я разбила губу. Из-под рукавов рубашки тоже текла кровь – я сильно разбила локти и колени, все тело было в синяках и ссадинах. Мы с ребятами попробовали очистить их лопухами и слюной, но кровь уже запеклась и не отмывалась. Пришлось идти к родителям в том виде, в каком я была: остаток вечера закономерно прошел под ворчание матери о том, какие мальчики безответственные, что брат не досмотрел, что я вообще дура и больше мы никуда не поедем. Я почти плакала, покусывая шашлык и постанывая от боли. Я переживала, что больше мы правда никогда и никуда не поедем, ты пытался шутить и сказал, что мама только сейчас так говорит, а завтра она передумает. Ты был прав: мы возвращались туда не раз. Поев, помыв посуду, коллективно помолчав под вечерним небом, расходились, прихватив детей и ведерки из-под ЕЖК⁶ с ягодами.

С годами Люда стала появляться все реже и реже, пока однажды не пропала совсем. От ее дачи на память остались только фотографии: вот мы с сестрой в белых косынках сидим на грядках, вот Серега с пацанами стоит в почти одинаковых свитерах. Вот папа прижимает нас с сестрой напротив осенней березы, вот родители слегка навеселе улыбаются в камеру и держат пластиковые тарелки с шашлыками и нарезкой из овощей – это был тот самый день, когда мы увидели настоящего ежика. В детстве нам с сестрой и Серегой эти посиделки казались скучными – зачем ехать куда-то, только чтобы поесть в других декорациях и уехать? В тридцать суть любой вечеринки в общем-то к этому и сводится: поесть вместе не дома.

До моего возвращения из Тайваня в Россию мама без конца просила приехать к ним и разобрать оставшуюся часть библиотеки: за двадцать шесть лет жизни я притащила домой огромное количество книг с современной поэзией, прозой, тринадцать томов с творческим наследием Марины Цветаевой и письмами Ариадны Эфрон. Поэтому первым делом, зайдя в родительский дом, я направилась на балкон перебирать коробки. Первая же книга оказалась тем самым подарком Сергею, на развороте аккуратным женским почерком было написано: «Сергею! В день рождения! Научись смелости и находчивости с героями рассказа, желаем интересного чтения!»

Это была книга серии «Черный котенок» от «Эксмо» Антона Андросова «Похищение поющего автобуса» 1999 года: по сюжету мальчишки и девчонки из школьного хора едут на конкурс песни, но становятся заложниками террористов.

Большинство книг, что Люда дарила Сергею и сыновьям, были посвящены героям или героическим поступкам обычных пацанов. Мальчик становился мальчиком не с появлением усов и бороды, припрятанной коллекции порно и эротики, тайных желаний и влюбленности, а с хорошо заныканной идеи об обязательном героическом поступке. Будь это точный гол в футбольные ворота, застреленный в компьютерной игре киллер или метко поставленный под глаз одноклассника фингал.

Моей первой книгой стала «Современная энциклопедия для девочек», которую мне подарила мама. Это был огромный том, где в каждой главе рассказывалось об обязательных для девочек областях знания: как ухаживать за кошкой и собакой, как приготовить сырники, как сервировать праздничный стол, как вести себя в обществе, как уменьшить объем бедер и укрепить мышцы живота, как лучше одеваться. Каждая из глав, по сути, была инструкцией по контролю, что стоит и не стоит делать девочке, в ней не было ни одной героини, а фотографии женщин были случайными – красивые худые женщины держали младенцев, готовили торт, гладили котят, улыбались будущему мужу: все они, женщины-с-фотографии, были очень похожи. Стройные, конвенционально красивые, ухоженные, улыбающиеся, приятные и совсем не похожие на реальных женщин, которые меня окружали.

Я так и не смогла понять, какого героического поступка жаждал мой брат, каким героем хотел вырасти. Серега не любил читать – ему больше нравились кино и стрелялки. В тот момент практически все пацаны играли в две игры: GTA San Andreas и Hitman, мы тоже играли вместе с Серегой, все поочередно сменяли друг друга за первым стационарным компьютером.

Вместе с главным героем мы бродили по вымышленным улочкам Лос-Сантоса, присутствовали на похоронах матери, участвовали в перестрелках уличных банд и группировок, крали машины случайных людей, давили прохожих и проституток на тачках. Раз в неделю из уличного бандита мы превращались в агента 47, лысого мужчину в деловом костюме, белой рубашке и красном галстуке, с пистолетами, распиханными по карманам штанов. Хотел ли он стать бандитом? Идеализировал ли уличных пацанов с большими острыми кулаками, мечтал ли стать главой какой-нибудь местной группировки и важно плеваться скорлупой от семечек? Этого я никогда не узнаю, но для меня он был героем – мальчиком, способным помочь с математикой, забить гол и взять нас на руки без труда.