Стратегия. Логика войны и мира

Неудача успеха

Гораздо более распространена чрезмерность успешной защиты в военных действиях на суше. Аванпост, укрепленный район или город с гарнизоном, сознательно оставляемые впереди главных оборонительных линий или же отрезанные в ходе отступления, вполне могут служить защитой, обеспечивая раннее предупреждение, блокируя подъездные пути и отвлекая на себя непропорционально большое внимание врага. Атакующий может ослабеть на театре войны в целом, когда он с немалыми потерями пытается завладеть теми точками, которые можно было бы обойти стороной, правильно определив с самого начала силу их сопротивления.

Впрочем, обыкновенно именно оборона страдает от последствий чрезмерно успешного сопротивления. Если отрезанные силы быстро терпят поражение, они все-такие приносят некоторую пользу обороне в целом. Но если их упорное сопротивление героически продолжается, привлекая к себе общественное внимание, то местность, которая когда-то была известна большинству только по названию на карте, начинает превращаться в полновесный символ, с которым неразрывно связана репутация военных и политических лидеров. Если к осажденным невозможно направить помощь, то оборону будут продолжать, чтобы получить преимущество, моральное и материальное, – до тех пор, пока не иссякнут силы сопротивления. Но если имеются способы посылать осажденным подкрепления по опасным дорогам, подверженным атакам, посредством еще более опасной инфильтрации или же воздушным транспортом, тогда успешная продолжительная оборона может стать гибельной в отдаленной перспективе.

В истории XX века лучше всего продемонстрировала вышесказанное битва при Вердене, когда провал неожиданной атаки немцев в феврале 1916 года обеспечил французам крайне необходимый им успех в обороне – и одновременно «связал» их армию с этой победой, которая стоила изнурительных десяти месяцев обороны верденских фортов (это едва ли не самое длительное сражение в истории). Чтобы поддерживать сопротивление, день за днем огромный поток людей отправляли в атаку под непрерывным артобстрелом, и очень многие гибли, не добравшись до фортов. По официальным оценкам (значительно заниженным) за десять месяцев битвы французская армия потеряла убитыми и пропавшими без вести 162 308 человек, а еще 214 932 человека были ранены. Немцы определенно получили преимущество от успеха французов в защите фортов, поскольку немецкая артиллерия без особых затруднений могла обстреливать пути подхода противника, а французская артиллерия обстреливала вражеские тылы куда менее результативно. Потери немцев, также заниженные, составили всего лишь около 100 000 убитых и пропавших без вести. (Для сравнения: общее число американцев, погибших в боях обеих мировых войн, на всех фронтах и во всех родах войск, составило 344 959 человек. Более надежные современные выводы оценивают число погибших в 420 000 человек, причем две трети из них французы^[47].)

Бойня еще не успела толком развернуться, когда стало ясно, что лучше оставить верденские форты, чем их защищать: образуя выступ на территории, удерживаемой немцами, эти форты вовсе не укрепляли французский фронт как целое, а, скорее, его ослабляли. Впрочем, к тому времени подобное решение уже запоздало: форты успели превратиться в символ важнее стратегических расчетов, и чем больше французов гибло при их обороне (тем самым убедительно доказывая бесполезность фортов), тем невозможнее становилось признать бессмысленность понесенных потерь и предпринять выгодное отступление. В таких случаях успешная оборона достигается столь высокой ценой, что в будущем она может обернуться поражением. Действительно, после Вердена французская армия оказалась настолько ослабленной, что следующее большое наступление в 1917 году привело к многочисленным бунтам. Остаточный «эффект Вердена» ощущался и два десятилетия спустя – в роковом «съеживании» французской армии, столкнувшейся с силами Гитлера.

То же самое повторилось и под Сталинградом, когда немцы подорвали боеспособность люфтваффе в тщетных попытках организовать снабжение окруженной 6-й армии фон Паулюса, которая сопротивлялась восемь недель и сдалась 2 февраля 1943 года. В отсутствие снабжения по воздуху, прекратись сопротивление на раннем этапе, люфтваффе сохранило бы силы для выполнения более полезных задач, а многие немецкие солдаты могли бы прорваться через линию окружения (поначалу совсем тонкую), чтобы вскоре снова вступить в бой. Такие окружения и прорывы были почти рутиной в ходе всей кампании, но название «Сталинград», приложенное к квадратным милям руин, стало символом, от которого Гитлер не желал отказываться; в итоге решение было вырвано из его рук капитуляцией генералов, непосредственно участвовавших в сражении.

Даже послевоенные годы подарили нам драматический случай обороны, перешедшей кульминационную точку успеха: это история французов при Дьенбьенфу в первой Индокитайской войне. Высадившись с воздуха в ноябре 1953 года на спорную территорию на северо-западе Вьетнама, опытные французские солдаты отразили первые атаки бойцов Вьетминя^[48] столь успешно, что экзотическое название «Дьенбьенфу» немедленно обрело героическое звучание (единственный раз за всю беспорядочную, запутанную и непопулярную войну). Пока Вьетминь накапливал многочисленные силы, французский гарнизон держался 112 дней, до 7 мая 1954 года, требуя постоянных подкреплений лучшими солдатами, которых доставляли на самолетах под непрерывным зенитным огнем. Предполагавшаяся вначале как ограниченная, сугубо практическая операция, скромной целью которой было противостоять проникновению Вьетминя в Лаос, оборона Дьенбьенфу потребовала разрушительно непропорциональных усилий, отказаться от которых было нельзя, поскольку это место приобрело символическую ценность в глазах французской общественности. Когда осажденный гарнизон наконец-то капитулировал, вся французская кампания во Вьетнаме подверглась осуждению общественности и политиков. Французам не пришлось бы покидать Вьетнам столь поспешно, не добейся парашютисты, высадившиеся 20–21 ноября 1953 года, таких успехов в сражениях в первые дни^[49].

В динамическом парадоксе стратегии оборона, как и нападение, может оказаться слишком успешной. Она может обернуться еще более крупным поражением при обороне аванпостов, при защите флота, который стал уязвимым из-за появления технических новинок, или при попытках сохранить какие-то иные военные инструменты под влиянием эмоций и институциональных интересов, превращающих эти инструменты из слуги в хозяина.

Глава 4
Совпадение противоположностей

Мы наблюдали действие динамического парадокса стратегии и подтверждающие его примеры взаимообращения на техническом и тактическом уровнях; теперь нам предстоит рассмотреть средние уровни стратегии, но прежде полезно будет подняться ненадолго на уровень большой стратегии, где каждая отдельно взятая сторона взаимодействует с конфликтом во всей его целостности.

Враждебные отношения национальных лидеров и правительств друг с другом подчиняются точно такой же логике стратегии, как и взаимодействие сражающихся вооруженных сил. Но национальным лидерам несравненно труднее выявить и понять эту логику за всеми хитросплетениями многообразных уровней войны в целом. Кроме того, национальные лидеры в редких случаях способны применять свою стратегическую проницательность. Чтобы сохранить власть и авторитет в собственных обществах, демократические лидеры должны следовать линейной логике общей политики. Это означает, например, что они не могут действовать парадоксально, чтобы застать врасплох внешних врагов: им требуется осведомить граждан и подготовить общественное мнение, прежде чем приступать к действиям. Также они не состоянии нарушать условности места и времени, не жертвуя авторитетом. В любом случае осознанное понимание феноменов стратегии – большая редкость среди политических лидеров, чей талант заключается именно в постижении общественного мнения и руководстве этим мнением, а последнее привязано к обычной логике здравого смысла, принципиально отличной от парадоксальной логики стратегии. Конечно, лидеры могут выигрывать войны, но лишь ценой мобилизации немалых ресурсов, и обречены на поражение всякий раз, когда им недостает материального превосходства. Впрочем, бывают исключения. Уинстон Черчилль – самый яркий тому современный пример: этот политик довольно посредственно справлялся с делами в мирное время, но проявил себя отменным стратегом в годы войны (о его способности вдохновлять мы сейчас не говорим). Вдобавок его незаурядные стратегические таланты подтверждаются документально.

Выше, когда речь шла о соперничестве британских бомбардировщиков и немецкой ПВО, мы обсуждали только технические и тактические стороны этого противостояния. Однако, разумеется, схватка как таковая велась в рамках большой стратегии. Британские бомбардировки Германии, вначале нацеленные лишь на тщательно подобранные военные и промышленные мишени вдали от городов, были обусловлены исходными успехами немецких войск в мае 1940 года – быстрым вторжением в Голландию и Бельгию. То есть в числе парадоксальных первых плодов наступления, еще не достигшего кульминационной точки успеха, Германия получила воздушные налеты на свою территорию. Когда вермахт совершенно неожиданно покорил Францию, вытеснив британскую армию с континента в июне 1940 года, британцы лишились всех способов вести войну, кроме атак с воздуха. А поскольку немецкая ПВО наносила изрядный урон британским самолетам, которые пытались бомбить специфические военные и промышленные цели днем, бомбардировщики вынужденно перешли к ночным налетам и стали выбирать цели, не позволявшие промахнуться, то есть довольно крупные города. Так парадоксальная награда, полученная немцами за победу их армии и эффективность истребителей и зенитной артиллерии в дневном перехвате, послужила причиной разрушения немецких городов.

Восходящая кривая британского успеха в этой самой длительной из всех кампаний Второй мировой войны началась с нижней точки национального поражения. В августе 1940 года Королевский флот укрылся в отдаленной гавани Скапа-Флоу, опасаясь воздушных налетов противника; британские сухопутные силы уповали только на оборону побережья, а британские ВВС так пострадали от люфтваффе, бомбивших их аэродромы, что фактически обрадовались бомбардировке Лондона 24 августа 1940 года (во многом это произошло случайно)^[50]. Уже следующей ночью британские бомбардировщики устроили первый налет на Берлин, пусть лишь к июлю 1941 года прием ночных бомбардировок (прямо предполагавший бомбежки городов) превратился в осознанную тактику. Промышленная и военная мобилизация в Великобритании набирала обороты, поставляя все больше бомбардировщиков и обученных экипажей, готовых подняться в воздух для новых рейдов, и кривая успеха попозла вверх благодаря слабой реакции немцев, допустимому количеству потерь и отсутствию кульминационной точки в поле зрения. Чарльз Портал, маршал и начальник штаба Королевских ВВС, предложил план линейного движения к победе за счет одних бомбардировок: были намечены 43 крупных и малых немецких города с населением приблизительно 15 миллионов человек, где была сосредоточена большая часть немецкой военной промышленности. Предстояло нанести шесть последовательных массированных ударов с воздуха и «лишить немцев всякой надежды на восстановление».

Докладывая премьер-министру Уинстону Черчиллю 25 сентября 1941 года, Портал заявил, что с помощью 4000 бомбардировщиков первой линии сопротивление Германии удастся «сломать» за полгода^[51].

Показательно, что этот план опирался на подробные расчеты – в духе инженеров, проектирующих мост через безропотную реку, – но в нем совершенно не учитывалась возможная реакция противника. К примеру, объем разрушений, требуемый для уничтожения 43 городов, не устанавливался произвольно, а тщательно высчитывался на основе «индекса активности», который сам учитывал статистические данные, собранные по итогам бомбардировок немцами британских промышленных городов. После каждого налета промышленное производство должно было страдать из-за перебоев с подачей газа, воды и электричества; рабочие должны были отказываться от работы из-за страха, усталости или недоедания, перебоев с общественным транспортом и общего распада городской жизни. Заданный тоннаж бомб на количество населения должен был снизить «индекс активности» до определенного остаточного процента: например, в случае Ковентри этот индекс упал на 63 процента после массированной немецкой бомбардировки 14 ноября 1940 года, когда на город сбросили по тонне бомб на каждые 800 человек населения. Предполагалось, что далее начнется постепенное восстановление, но продолжение налетов означало, что индекс всякий раз начнет расти со все более низкой отметки. В конце концов, после четвертого, пятого или шестого рейда индекс окажется на нулевой отметке, а военное производство прекратится.

Этот план, стоит отметить, был восхитительно консервативен во всех своих исходных посылках. На каждый из 43 больших и малых городов предполагалось совершить не менее шести налетов, сбрасывая по тонне бомб на каждые 800 жителей. Для ошибок в навигации, технических сбоев и перехватов делалось щедрое допущение: ожидалось, что всего 25 процентов самолетов достигнут цели, и предполагалось, что каждая эскадрилья из 16 самолетов совершит всего сто вылетов в месяц (значительно меньше фактических показателей), причем бомбовую нагрузку определили в скромные три тонны на один самолет. Потребовались бы 250 эскадрилий в течение шести месяцев кампании, что давало в общей сумме 4000 бомбардировщиков.

В классическом духе линейного логического мышления этот план предусматривал по умолчанию, что немцы не станут ни резко усиливать свою довольно слабую ПВО, ни рассредоточивать военную промышленность, которая подвергается систематическому уничтожению. Маршал Портал и его подчиненные не были глупцами, и не приходится сомневаться в том, что, размышляй каждый из них поодиночке, они отвергли бы любую концепцию войны, полностью игнорирующую творческую энергию врага и его волю к сопротивлению. Но нужно вспомнить обстоятельства и эмоциональную окраску сентября 1941 года, когда план был представлен Черчиллю: немцы сметали все на своем пути через Россию, неделю за неделей сокрушая оборонительные линии и целые армии, сотнями тысяч беря в плен окруженных красноармейцев. Лишь судьба Наполеона противостояла суровым фактам, наводившим на мысль о скором крахе Советов. Не было никаких признаков внятного вооруженного сопротивления немецким оккупантам нигде в Европе. В США шло медленное перевооружение, но общественное мнение в основном противилось вступлению в войну, и это продолжалось до тех пор, пока японцы не навязали Америке иную точку зрения, напав на Перл-Харбор.

Что касается самой Великобритании, было совершенно нереалистично надеться на то, что британская армия сумеет высадиться на Европейском континенте силами, достаточными для того, чтобы избежать немедленного поражения, а схватки с Роммелем в Северной Африке показали, что лишь существенное материальное превосходство позволит справиться с немецким боевым духом, отменными боевыми навыками и талантливыми офицерами. Одержи Гитлер верх над Россией, как уже случилось в Польше, Дании, Норвегии, Бельгии, Нидерландах, Франции, Югославии и Греции, лишь Королевские ВВС встали бы у него на пути, когда он вернется с востока, чтобы покончить с Великобританией (предварительно усилив люфтваффе за счет ресурсов, обеспеченных завоеваниям и демобилизацией вооруженных сил). Годом ранее Королевские ВВС сумели победить в «битве за Британию», но победа далась немалыми усилиями, а побежденными оказались немецкие истребители и бомбардировщики, только-только воевавшие во Франции и совсем не подготовленные к совершенно иным условиям «битвы за Британию». На подобную удачу никак не стоило рассчитывать в ходе второй битвы за Британию, к которой немцы подготовились бы должным образом после разгрома России. При реорганизации люфтваффе для выполнения данной задачи Королевские ВВС постепенно уничтожили бы в тщетных попытках предотвратить бомбардировки британских городов, от которых остались бы одни руины, после чего состоялось бы неотвратимое вторжение – и новый порядок, с гестапо, СС и концентрационными лагерями. Даже уцелей Советский Союз (что казалось тогда в высшей степени невероятным) и начнись затяжная война, спасавшая Великобританию от вторжения, только Королевские ВВС могли послужить реальным военным инструментом, способным довести войну до некоего приемлемого завершения. Поэтому сэр Чарльз Портал и его коллеги из ВВС, до недавнего времени во многом второстепенного рода войск, очутились в неожиданно важном положении – возможно, вдохновляющем, но налагавшем огромную ответственность, внушавшем страх и трепет. В этом вихре эмоций, гордости, надежд и предельной тревоги было вполне естественно попытаться отыскать дорогу через темный лес, следуя некоему систематическому плану, механика которого полностью поглощала, а арифметическая точность которого сулила спасение от грозной непредсказуемости.

Уинстон Черчилль находился точно в таких же обстоятельствах и, будучи человеком сильных и неудержимых чувств, он, видимо, угодил в тот же эмоциональный вихрь, да еще под гнетом куда более значительной личной ответственности. Ведь именно его отказ принять мирные предложения Гитлера в июне 1940 года привел к гибели 93 000 британских мирных граждан – мужчин, женщин и детей – в последовавших бомбардировках. Именно его политика оставила Великобританию в зловещей изоляции, перед лицом почти неотвратимого вторжения сразу после того, как Германия завершит разгром России. Отставка с поста премьер-министра по настоянию парламента, замена Черчилля на более разумного человека, который сумел бы договориться с Гитлером и обеспечить Великобритании место в обществе «нового европейского порядка», изгнание или арест Черчилля и смерть в безвестности – сегодня все это кажется мрачными фантазиями, но в сентябре 1941 года подобное было вполне вероятно, как доказывают современные исследования^[52].

Словом, и для Черчилля успешная бомбардировочная кампания представлялась единственно возможным орудием спасения – национального, политического и даже личного. Но все-таки стратегическая проницательность взяла верх над вихрями эмоций и над техническими проблемами. Отвечая маршалу Порталу, Черчилль, во‑первых, решительно отверг предположение о том, что войну можно выиграть одними лишь бомбардировками («все, чему мы научились с начала войны, показывает, что их эффект, физический и моральный, сильно преувеличен»); во‑вторых, он предугадал защитную реакцию немцев на скромные масштабы текущих бомбардировок, предсказал, в частности, эффектное появление ночных истребителей для противодействия ночным бомбардировкам; в‑третьих, он сказал, что нынешняя кампания бомбардировок потерпит неудачу, когда Германия отреагирует («кажется весьма вероятным, что наземная защита и ночные истребители превзойдут атаку с воздуха»), как и произошло в действительности во второй половине 1942 года; в‑четвертых, он заявил, что если британские ковровые бомбардировки окажутся успешными, то немцы, скорее, рассредоточат и децентрализуют военную промышленность, нежели станут пассивно дожидаться ее полного разрушения («все и всегда находится в одновременном движении [источник динамического парадокса], и совсем не исключено, что в 1943 году военная машина нацистов так широко рассредоточится по Европе, что в значительной мере станет независимой от заводов у себя на родине»); в‑пятых, он предостерег насчет вероломства точных цифр в подсчетах, которые вряд ли учитывают величайшую и неизвестную переменную реакции врага («Я решительно возражаю… против того, чтобы выражать уверенность [в этом плане] через арифметические выкладки»). Свою речь Черчилль закончил такими словами: «Каждый должен делать все, что в его силах, но неразумен тот, кто думает, будто есть некий верный способ выиграть эту войну или любую другую войну между равными по силе. Единственный план – упорно продолжать действовать»^[53].

Бомбардировочная авиация была единственным наступательным инструментом Великобритании, и ей отдавался наивысший приоритет в распределении немногочисленной квалифицированной живой силы и промышленной продукции. Но состав ВВС так и не достиг желаемой цифры в 4000 бомбардировщиков на линии фронта: на пике, в апреле 1945 года, ВВС располагали всего 1609 бомбардировщиками^[54], поскольку предложение Портала о сокращении численности сухопутных войск и флота было решительно отвергнуто. Любопытно отметить, что после вступления в войну США и прибытия на театр военных действий американской Восьмой воздушной армии план систематических бомбардировок был осуществлен в 1943 году. Более того, этот план не просто нарушал логику стратегии, игнорируя защитную реакцию врага, но и стремился к высокой эффективности за счет бомбардировки исключительно промышленного сектора, то есть опять-таки игнорируя ожидаемую реакцию противника в промышленной сфере.

Поскольку американские бомбардировщики B-17 были основательно вооружены и несли на борту 11 пулеметов каждый, командиры Восьмой воздушной армии были убеждены в том, что эти машины смогут самостоятельно защищаться от немецких истребителей, формируя взаимно защищающие друг друга построения и не нуждаясь ни в сопровождении истребителей, ни в ночных вылетах. Атаковать решили днем, чтобы поражать конкретные промышленные цели, в противоположность беспорядочным бомбежкам немецких городов британцами. Кроме того, считалось, что рейды B-17 принесут лучшие результаты в сравнении с обычными бомбардировками, если бомбить специфические «узкие места» немецкой военной промышленности. Британское министерство военной экономики уже давно ратовало за подобную тактику и предлагало в качестве идеальной цели заводы в Швайнфурте, где, по данным разведки, производилось две трети всех германских шарикоподшипников. Поскольку любому танку или грузовику, любому двигателю для самолетов, судов или подводных лодок, практически всем машинам, где есть движущиеся части, шарикоподшипники необходимы, министерство давно утверждало, что разрушение заводов в Швайнфурте нанесет колоссальный ущерб боеспособности немцев в целом^[55]. Британский маршал авиации Артур Харрис, глава Бомбардировочного командования^[56], высмеял эти расчеты, язвительно отозвавшись о «панацее»: мол, планировщики «окончательно свихнулись» на шарикоподшипниках^[57]. Некий остряк, согласный с Харрисом, заметил, что надо разбомбить заодно заводы по производству шнурков – это точно заставит немцев сдаться, потому что обувь будет слетать с их ног. Впрочем, Восьмая воздушная армия упорно настаивала на прицельных дневных бомбардировках, а поскольку силы она наращивала недостаточно быстро для того, чтобы бомбить различные промышленные объекты, бомбежки «узких мест» выглядели крайне привлекательно для американского командования.

Как следствие, Восьмая воздушная армия совершила первый налет на шарикоподшипниковые заводы в Швайнфурте 1 августа 1943 года, а второй рейд состоялся 14 октября того же года. Идея дневных налетов самостоятельными группами бомбардировщиков без сопровождения истребителей была проверена на практике и потерпела решительный крах. Несмотря на 11 пулеметов на борту, бомбардировщики настолько уступали немецким истребителям, что их потери превзошли всякий приемлемый уровень: 60 из 376 американских самолетов были сбиты в первой атаке, 77 из 291 машины – во второй^[58].

Что касается причиненного ущерба, он был довольно значителен, однако его воздействие на боеспособность немцев оказалось минимальным. Запасы шарикоподшипников на складах наряду с некоторыми поставками из Швеции и Швейцарии вполне покрывали насущные потребности, а производство вскоре удалось восстановить в полном объеме; кроме того, уже внедрялись подшипники скольжения, что позволило без труда преодолеть «узкое место»^[59]. То есть узкоспециализированная атака на Швайнфурт вызвала широкую организационную реакцию, которая помешала налетам достичь своей цели – точно так же, как крупные военные корабли прошлого нейтрализовали угрозу от торпедных катеров, а современные бронетанковые войска научились справляться с противотанковой ракетой.

Отчасти ответом на прицельные бомбардировки стала децентрализация промышленности и замена одних изделий другими, более масштабная реакция немцев на усиление бомбардировок состояла в том, чтобы реструктурировать всю экономику ради увеличения военного производства, на языке нацистов, – создать «экономику тотальной войны». Такого ответа американцы и британцы, по-видимому, не могли предугадать в 1942 году из-за всеобщей уверенности в том, что немецкая экономика уже полностью перестроена для войны, причем еще до ее начала в 1939 году. Поскольку в Англии всеобщие принудительные работы ввели с 1940 года, а все несущественные профессии и службы были отменены или строго ограничены задолго до этого, невозможно было даже вообразить, что до середины 1943 года большинство немок оставались дома, что в стране насчитывалось более миллиона человек домашней прислуги и что такие «мелочные» занятия, как переплетное дело, продолжали процветать.

Вполне сознательно развязав войну, Гитлер не мог требовать от немецкого народа чрезмерных жертв – и состояние немецкой военной экономики отражало эту основополагающую политическую реальность. Полная мобилизация экономики началась только с февраля 1943 года, вследствие поражения под Сталинградом и катастрофических потерь. Когда немецкий дух «обуздали», производство военного оборудования и запасных частей резко возросло – и продолжало расти, так что увеличение общего тоннажа бомб, сброшенных на Германию в 1944 году, совпало с неуклонным ростом немецкой военной промышленности.

Но это не было простым совпадением: в некотором смысле сами бомбардировки содействовали развитию военной промышленности, разрушая социальную модель праздных мирных дней^[60]. Единственной альтернативой ресторанам, уничтоженным бомбежками, стали куда более практичные столовые. Когда разбомбили дома, а их жителей эвакуировали, домашней прислуге пришлось отправиться на военное производство, заодно с лавочниками, ремесленниками и церковными служками. Это обстоятельство тоже позволило немецкой военной экономике обойти «узкие места» бомбардировок.

Эта история хорошо известна и пересказывалась неоднократно^[61]. Налицо классический пример того, как мнимо определенное и систематически сосредоточенное линейное действие не только наталкивается на препятствия, но и, в силу природы стратегии, отчасти губит само себя. Черчилль был, конечно, исключением в своем интуитивном понимании парадоксальной логики стратегии с ее извращением любого логического действия и неизменным взаимообращением противоположностей. (Соответствующий том его воспоминаний о войне называется «Триумф и трагедия», но он мог бы называться «Победа и поражение».)

Для существования большой стратегии не нужны никакие Черчилли. Законы физики правили Вселенной задолго до появления физиков, способных их изучать, и точно так люди, правящие народами во время войны, подчиняются логике стратегии, даже если они ничего не знают о стратегии. Принимают ли они решения, руководствуясь мудростью или глупостью, преступными амбициями или искренними благими намерениями, восхваляют их потом или хулят, – последствия их свершений или неспособности что-либо сделать определяются парадоксальной логикой, опровергающей всякие ожидания прямой последовательности событий, всякие надежды на линейную прогрессию.