Buch lesen: «План питания «Без завтрака» и лечение голоданием»
Эдвард Хукер Дьюи (21 мая 1837–21 декабря 1904) американский врач. Он был пионером проведения лечебного голодания и изобретателем плана питания «Без завтрака».
Эдвард Дьюи окончил Медицинский и хирургический колледж Мичиганского университета в 1864 году, получив медицинское образование, и стал помощником хирурга в армии Соединенных Штатов. С 1866 года он начал работать в Мидвилле, штат Пенсильвания.
Книга Эдварда Дьюи «Истинная наука жизни» (1895) была переиздана по крайней мере четыре раза к 1908 году. Его продолжение «План без завтрака и лечение голоданием» (1900) имело большой успех у публики. К 1921 году книга выдержала три издания и была переведена на французский и немецкий языки. Эдвард Дьюи выступал за то, чтобы люди полностью воздерживались от завтрака и потребляли только два приема пищи в день. Он приписывал все болезни и физиологические проблемы чрезмерному потреблению пищи. Он выступал за проведение длительных голоданий и считал, что воздержание от пищи может вылечить большое количество болезней, даже безумие и психические расстройства. Эдвард Дьюи был протестантом и утверждал гармонию своего плана питания «Без завтрака» с христианским Евангелием. Евангелист Джордж Фредерик Пентекост написал введение к книге «Истинная наука жизни». Эдвард Дьюи оказал влияние на таких врачей и авторов книг по питанию, как Херевард Каррингтон («Жизнеспособность, голодание и питание», «Естественная пища человека»), Уоллес Уоттлз («Наука быть здоровым»), Линда Хаззард («Наука голодания»).
Другие книги Эдварда Хукера Дьюи:
1. Истинная наука жить или новое евангелие здоровья.
«Логика доктора Дьюи кажется неопровержимой» – Александр Хейг, магистр медицины, доктор медицины Оксона, F. R. C.P., Лондон, Англия, автор книг «Мочевая кислота, как фактор, вызывающий болезни», «Диета и пища».
«Я рад, что в целом разделяю взгляды доктора Дьюи» – А. Рабаглиати, магистр медицины, Эдинбург, Шотландия, автор книги «Воздух, пища и физические упражнения».
«Доктор Дьюи написал эпохальную книгу» – Эммет Денсмор, доктор медицины, Нью-Йорк.
«Истинная наука жить, адаптированная к нуждам человечества, по моей оценке, стоит в одном ряду с трудами египетского принца, еврейского законоучителя, вдохновенного Моисея» – Амос Р. Коллинз, доктор медицины, Вестерли, штат Айленд.
«Если бы вы жили в соответствии с учением любой из этих книг, то вскоре создали бы новую расу» – Дж. В. Дилл, доктор медицины, доктор философии.
Я только что закончил знакомиться с книгой «Истинная наука жить» и рекомендую каждому человеку прочитать ее и следовать ее указаниям" – Д. М. Шиди, доктор медицины.
«Книга, написанная человеком с горячим убеждением и снабженная предисловием выдающегося проповедника, который испытал на себе рекомендованное в ней лечение и нашел в нем огромное укрепление интеллектуальной и духовной силы, которую он приписывает непосредственно следованию его учениям, несомненно, содержит больше, чем ядро истины, и, написанная в живом, разговорном стиле, не будет «тяжелой» или скучной для тех, кто ее прочитает» – The Independent, New York.
«Книга изложена в форме простых лекций. Она вызывает интерес с первой главы, а ее логические рассуждения не могут быть опровергнуты» – Шатокуан.
«Книга состоит из двадцати семи лекций, написанных в едином стиле, одновременно интересном, практичном, логичном, убедительном» – Philadelphia Educational News.
2. Новая эра для женщин.
«Последняя строка книги «Новой эры для женщин» прочитана, и я всем сердцем и душой желаю, чтобы каждая женщина в мире читала слова доктора Дьюи с той горячей убежденностью, которая присуща мне», – Элис Макклеллан Бирни, президент Женского конгресса.
«В целом «Новая эра для женщин» займет достойное место в каждом доме и должна быть прочитана каждой женщиной в мире» – Chester County Times.
«Простой, здравый смысл, лишенный головоломных технических терминов. Каждая женщина, заботящаяся об идеальном здоровье, должна приобрести эту книгу и помочь открыть «новую эру» для своего пола» – The Search Light.
3. Хронический алкоголизм.
План питания «без завтрака»
Предисловие
Этот том – история, или рассказ, об эволюции профессионального ухода за больными. Она начинается в неопытности и в дымке медицинских суеверий, а заканчивается верой в то, что Природа – это все и вся в лечении болезней. Излагаемая техника питания одновременно оригинальна и революционна: ее практичность огромна, а физиология не подлежит никакому сомнению. Читатель заранее уверен, что каждая строчка этой книги написана с убежденностью в том, что принудительная питание человека, находящегося в болезненном состоянии и принятие лекарств, разъедающих его организм – это профессиональное варварство, недостойное времени, в котором мы живем.
Эдвард Хукер ДьюиМидвилл, штат Пенсильвания, США,Ноябрь 1900 года.
Глава I
План питания «Без завтрака», который претендует на новизну, величайшую практичность и, безусловно, является революционным в своем применении, должен, по-видимому, рассказать о своем происхождении и развитии, чтобы вызвать интерес у разумного читателя.
Методов в культуре здоровья примерно столько же, сколько людей, которые находят тот или иной метод необходимым для здоровья: что-то принимать, что-то делать для здоровья – это бремя жизни почти бесчисленного количества людей. Только очень немногие люди настолько хорошо себя чувствуют, что не желают какого-то улучшения. Литература о том, что есть и чего не есть, что делать и чего не делать, о лекарствах, превращающих желудок человека в аптеку, просто безгранична. Если верить всему, что мы читаем, мы должны учитывать место, в котором находимся, прежде чем сможем спокойно вдохнуть жизнь.
Мы не должны охлаждать наши пересохшие глотки без справки из микроскопа.
Мы не должны есть, не проанализировав каждый пункт счета в ресторане, как мы бы проанализировали свои запасы продуктов дома, прежде чем заказать свежий товар. И это без того, чтобы знать, сколько извести нам нужно для костей, железа для крови, фосфора для мозга или азота для мышц. Короче говоря, в воздухе, которым мы дышим, в пище, которую мы едим, в воде, которую мы пьем, есть смерть, пока, воистину, мы, кажется, не проходим свой жизненный путь в самой долине и тени смерти, постоянно подвергаясь нападению хобгоблинов болезней. (примечание переводчика: хобгоблин, англ. hobgoblin – в английском фольклоре мелкий дух, нечто вроде домового, лешего или бабая).
Сколько жизней кануло бы в лету, если бы не чудеса исцеления, обещанные в открытой печати, даже в наших лучших журналах и ежемесячниках, мы не можем знать. Именно надежда на лучшее поддерживает нашу жизнь. Самоубийство не случается до тех пор, пока не исчезнет всякая надежда. Даже наши медицинские журналы пестрят страницами о новых лекарственных средствах, применение которых предполагает самое удивительное легковерие. Может быть, это и хорошо, что в отсутствие здорового физиологического питания – больных и страдающих людей подбадривают свежими печатными обещаниями. Возможно, это также хорошо для врача, чтобы он мог входить в палаты больных, вдохновленный рекламными страницами своих любимых медицинских журналов.
Не являются ли они новыми звездами надежды, как для врачей, так и для больных людей? Почему мы не должны надеяться, когда новые средства лечения множатся в таком бесконечном избытке по сравнению с вновь открытыми болезнями? Действительно новыми болезнями? Что принципиальное новое, что можно лечить средствами, в покрытых налетом языках, кашле, высокой температуре и учащенном пульсе, боли, дискомфорте и остром отвращении к еде, которые можно встретить в палатах больных? Действительно ли существуют специфические средства для лечения этих болезненных состояний?
Метод питания, о котором пойдет речь на страницах этой книги, является настолько новым, настолько революционным, что его первое впечатление не преминуло вызвать все известные языку формы оппозиции. И все же его практичность настолько велика, что редко подвергается сомнению теми, кто честно проверяет его на практике. Не было обнаружено ни одного недостатка в его физиологии и он работал везде, где нашел пристанище.
Зарождение и развитие этого нового направления в культуре здоровья, похоже, требует профессиональной автобиографии, чтобы стало ясно, что это дело эволюции, а не случайности. Это не причуда, всего лишь на час.
Получив медицинское образование в Мичиганском университете и прослужив некоторое время врачом в госпитале морской пехоты США в Детройте, штат Мичиган, я перешел в один из крупных армейских госпиталей в Чаттануге, штат Теннесси, в начале кампании Шермана в Джорджии. Здесь я обнаружил палаты из восьмидесяти больных и раненых солдат, только что прибывших после битвы при Ресаке. (примечание переводчика: сражение при Ресаке, англ. The Battle of Resaca – одно из сражений американской гражданской войны). Моя профессиональная пригодность для выполнения столь серьезных и масштабных обязанностей была весьма сомнительной, и я ничуть не переоценивал ее.
Еще до того, как я начал изучать медицину, от меня не ускользнуло, что независимо от формы лечения, будь то лечение болезни дозами лекарств, слишком малыми для математической оценки, или лечение ранений от твердой дроби, или взрывов снарядов, процент выздоровления был примерно одинаковым.
Я вырос в большой семье в сельском доме, в нескольких километрах от врача, где все болезни, кроме самых тяжелых, лечились травяными чаями и это было характерно для всех других сельских домов. Учитывая все это, я начал изучать медицину с гораздо меньшей, чем в среднем, верой в полезность приема лекарств, и она не была увеличена моим профессором фармакологии (materia medica).
Я приступил к выполнению своих обязанностей серьезным образом, как это делал наш добрый, редкий, старый преподаватель Буньян на своей кафедре, с гнетущим чувством, что я «наименьший из всех святых». Вся моя фармакология – лежала в жилетном кармане, моя маленькая библиотека – в голове, и ее содержимое было в очень туманном состоянии. При слабой памяти на детали и заметной неспособности овладеть истиной иначе, как путем медленного процесса переваривания и усвоения, мой мозг был скорее машинным цехом, чем кладовой. Отсюда и способность к розничной торговле была самой незначительной. В то время я ничуть не сознавал, что большая кладовая, в которой хранится много информации благодаря памяти, не является самым необходимым оборудованием для всех практических дел жизни. Я всегда находил необходимым уклоняться от некоторых воспоминаний, когда не хватало времени, чтобы выдержать целый град деталей.
То, что я не стал опасен для незадачливых больных и раненых лишь в меньшей степени, чем их болезни и раны, объяснялось исключительно моей небольшой медицинской базой, полным отсутствием гордости за знания, которые не стали со мной силой, и тем возвышенным стремлением к профессиональному успеху, которое заставляло меня хвататься за помощь, где бы и у кого бы она ни была, как утопающий за соломинку.
Мне очень повезло, что медицинский персонал этого госпиталя, насчитывавшего более тысячи коек, отличался высокими способностями и опытом, и что я поступил в него в начале военной кампании, в которой на протяжении более трех месяцев каждый день раздавался грохот артиллерии и ружей. В связи с этим наблюдался постоянный приток раненых на койки, освободившиеся в результате смертей или выздоровления.
Во всех отношениях это была лучшая больница для получения профессионального опыта из всех, о которых я знал. Здесь существовало одно жесткое правило, которое, как мне кажется, не соблюдалось ни в одной другой больнице. То есть, вскрытие трупов производилось во всех случаях смерти пациентов, ежедневно от одного до дюжины и всегда с такой тщательностью, какой я никогда не видел в частной практике.
Больше всего меня впечатлили особенности моей работы в больнице: посмертные открытия и различные методы лечения одного и того же заболевания. Вскоре я обнаружил, что, независимо от заболевания, каждый хирург сам назначал больному определенные лекарства: их качество, количество и время приема. При этом смертность в палатах была примерно одинаковой. При вскрытии часто обнаруживались хронические заболевания, о существовании которых нельзя было догадаться при жизни больного, но которые делали смерть неизбежной.
Еще одним преимуществом армейской госпитальной практики была стабильность положения и отсутствие изнурительного беспокойства друзей и родственников больных и раненых, что давало максимальные возможности для суждений и разумного подхода к лечению. А также – были высокие социальные отношения, существовавшие между офицерами-медиками, благодаря отсутствию всяких поводов для ревности: ни должность, ни жалованье не зависели от выдающихся способностей или профессиональных успехов.
Я понимал, что, несмотря на отсутствие опыта и мучительное чувство общей недостаточности знаний, больные и раненые в моих руках были в такой же безопасности от профессионального вреда, как и пациенты самого опытного врача в госпитале.
У меня были высокие профессиональные идеалы, но не умея пользоваться смутными представлениями и идеями, не гордясь знаниями, которые не стали моими собственными, я сразу же начал подкреплять себя опытом и мудростью своих собратьев-офицеров, чьи консультативные услуги всегда оказывались с готовностью и доброжелательностью.
С самого начала и на протяжении всей моей военной службы мои тяжелобольные имели преимущество перед всеми заимствованными навыками и опытом, которыми я мог распоряжаться. Что касается хирургических операций, то все они проводились в присутствии большинства медицинского персонала, некоторые из которых обладали большим опытом.
Хирургия армейских госпиталей 1864 года отличалась высочайшим мастерством и вниманием ко всем деталям, а смертельные исходы, как правило, объяснялись тяжестью ран, требующих операций, и недостатком жизненных сил для восстановления организма, а не присутствием микроба-убийцы. В то время микробы не были фактором, определяющим вероятность исхода жизни или смерти. Во всем остальном уход за ранами вряд ли можно было превзойти.
Что касается медикаментозного лечения моих больных, то оно было неудовлетворительным от первого до последнего пункта. По прошествии многих лет я не могу поверить, что, за исключением облегчения боли, хоть одному пациенту стало лучше от моих лекарств. И во всех случаях летального исхода вскрытие показало, что даже самое сильнодействующее лекарство оказалась бы бесполезным.
Но в изучении истории болезни по симптомам мой больничный опыт оказался бесценным. С тех пор я убедился, что наибольшую услугу у постели больного я могу оказать как толкователь симптомов, а не как продавец лекарств. Друзья больных, как правило, с удивительной остротой воспринимают признаки хорошего или плохого в течение болезни. И я редко ошибался в своей способности определять состояние пациентов по лицам их друзей, еще до того, как входил в палаты больных.
По мере расширения моего врачебного опыта росла и моя вера в Природу, а поскольку не было никакого сходства в качестве, размерах и времени приема лекарств при одинаковых заболеваниях, моя вера в простые средства лечения болезней постепенно ослабевала.
После полутора лет больших возможностей для изучения болезней мужчин в раннем расцвете сил, в заботах о простом хирургическом лечении ранений от выстрелов и снарядов, я покинул армию с таким знакомством с тяжелыми болезнями и смертью в различных формах, которое позволило мне в дальнейшем сохранять полное самообладание в присутствии умирающих в частной практике.
Я начал заниматься общей врачебной практикой в городе Мидвилл осенью 1866 года. Среди многочисленных врачей, работавших в городе в то время, были люди способные и с большим опытом. Были среди них и те, кто с глубокой уверенностью в своей правоте назначал лекарственные препараты, в слишком малых дозировках для математической оценки. Но я также узнал о врачах, которые с такой же верой вводили болюсы (примечание переводчика: бо́люс лат. bolus, от греч. βώλος – ком, кусок – кусок частично пережёванной пищи, разжиженная фармацевтическая или иная субстанция, жидкость в объёме одного глотка во рту, а также в процессе прохождения до желудка через глотку, верхний пищеводный сфинктер и пищевод) до способности горла к деглютинации (склеивания). Были среди врачей и те, кто полностью верил в то, что виски – это питание, а молоко – жидкая пища и кто с огромной верой и сильными руками вводил в организм больного человека и то и другое, пока желудки людей не превращались в неработающие органы и смерть не наступала от голода, усугубленного болезнью.
Большинство случаев заболеваний, которые попадают под внимание врача, являются банальными, быстро проходящими. И даже при самых разрушительных болезнях Природа действительно одерживает победы, а врач получает все почести.
Это настолько верно, что можно утверждать, что, за исключением области хирургии, профессиональный успех в общем смысле зависит от личных качеств и характера врача, а не от достижений медицинской науки.
Люди уверены в том, что медицина способна излечить болезнь, едва ли меньше, чем сумрачный воин в индейской лечебнице в западной глуши, и эта уверенность примерно так же лишена разума.
Врач входит в палаты к больным с жесточайшей ответственностью в вопросах применения лекарственных средств. И чем больше его собственная вера в лекарства, тем сложнее его задача лечения. И, если врач принадлежит к моей, так называемой «старой школе», или аллопатии (примечание переводчика: аллопатия – это система, в которой врачи лечат симптомы и заболевания с помощью лекарств, радиации или хирургии), тем опаснее он для исцеляющих усилий самой Природы.
Для людей болезнь – это просто приступ, а не совокупность результатов нарушенных законов Природы, действующих, возможно, с самого рождения. Для людей симптомы болезни – это всего лишь свидетельства разрушения организма, а не видимые усилия по восстановлению нормального его состояния. Поэтому неудачи в облегчении состояния больных всегда вызывают у их друзей болезненное беспокойство, больше или меньше сомнений в способности врача выполнять свои прямые обязанности.
Эта неразумная, необоснованная «слепая вера» в лечебные средства так же сильна как в самых умных, так и в самых невежественных головах и она всегда доставляла мне больше хлопот, чем уход за больными. Еще одно серьезное осложнение в больничной палате возникает из-за близких друзей больных, которые уверены, что их собственные врачи гораздо лучше подходят для серьезной работы по назначению лекарств больным.
Помимо серьезной работы по устранению симптомов болезни, как многочисленных врагов жизни, есть еще и забота о том, какая запрещенная пища попадет в неработающие желудки, чтобы поддержать организм больного, пока его жизнь, кажется, находится в руках ее главного врага.
Всеобщее представление о болезни как о враге жизни – а не как о рациональном процессе лечения, безграничная вера в лекарства – как в средства противостояния болезни, проявляющейся в симптомах, делает профессиональный уход за больными самым серьезным из всех человеческих занятий и самым тяжелым, как для головы, так и для сердца самого врача.
С учетом всех этих тягостных условий я открыл офис в сфере, которая, казалось, была уже более чем занята людьми с большим опытом лечения людей в этом городе.
При всем моем армейском опыте я все еще имел смутное представление о том, как действует Природа при возникновении болезни у человека. То, что жизненные силы нуждаются в поддержке всей пищей, которую может переварить желудок больного, не вызывало у меня ни малейших сомнений. То, что медицина в какой-то мере помогает лечению болезней, я не мог подвергнуть сомнению.
Теперь мне предстояло заняться деятельностью, в которой, начиная с ухода за младенцем в его первых вздохах и заканчивая старостью в ее последних проявлениях, все ресурсы медицинской науки, разума, рассудка и самой души врача должны были быть задействованы в каждом тяжелом случае болезни и я должен был нести ответственность, измеряемую абсурдной верой в лекарства.
Я приступил к своим обязанностям с решимостью добиться профессионального успеха, уделяя самое пристальное внимание всем деталям лечения больных и работы с их друзьями, и почти полностью ограничил свои усилия только острыми случаями возникающих заболеваний. Никто из моих коллег не снискал лавров в лечении хронических заболеваний и, не веря в лекарства от них, я с опаской относился к гонорарам за неудачи, которые казались неизбежными.
И все же при самой кропотливой работе фортуна порой играла со мной самым бессердечным образом. В одно время четверо моих взрослых пациентов ожидали погребения в радиусе 800 метров. Поскольку все они были физически неполноценны и умерли после непродолжительной болезни, не могло возникнуть никаких сомнений в справедливости моего лечения, но смертельный исход был засчитан мне как врачебная неудача. Такие случаи была бы уничтожающими для моей карьеры, если бы не смертельные случаи, неизбежные для всех практикующих врачей.
Целых десять лет я посещал больных и давал им лекарства согласно книгам, но с гораздо меньшей силой рук и веры, чем любой из моих коллег, и всем моим больным было предписано принимать пищу, чтобы сохранить силы для борьбы с болезнью.
В лечении своих больных я применял только несколько видов лекарственных средств и они назначались с расчетом на получение благоприятных результатов, которые трудно было превзойти, но всегда приводили к разочарованию.
Я был достаточно невинен, чтобы верить, что свою большую лечебную практику можно создать только путем самых кропотливых и настойчивых усилий с моей стороны. Позже я обнаружил, что большая практика мало зависит от мастерства и образованности, проявленных в больничной палате. Один врач мог сразу заручиться большим количеством больных, потому что был женщиной, другой – потому что принадлежал к той или иной национальности, или же что-то в его личном, а не в профессиональном подходе, внушало большие надежды больным.
Во всех моих случаях острой болезни всегда наблюдалось истощение организма больных, сколько бы их ни кормили. И наоборот, при нормальном желании поесть, как бы мало их ни кормили, наблюдался подъем их общих жизненных сил. Я видел это только путем внешнего осмотра больных, то есть с помощью своих глаз. Но я видел и с помощью своей проницательности, что большую практику могли вести врачи, слишком невежественные, чтобы знать, что в медицинской науке, то есть в лечении больных, действуют определенные законы Природы.
Тогда я еще не осознавал всей глубины невежества людей в отношении того, что лечит болезни, не знал, что вера в лекарства так велика, так по-детски непосредственна даже у самых культурных, как и у невежественных людей. Я не так хорошо понимал, как позже, что сам врач должен обладать такой энергией веры в лекарственные препараты (materia medica), чтобы проявлять ее в каждой черте своего лица, во всем своем поведении – находясь в палатах больных.
С годами моя вера в лекарственные средства не усиливалась, но мне все же приходилось их применять, чтобы удовлетворить суеверные потребности людей. Моя лечебная практика, хотя и не достигала того, чего, казалось бы, заслуживала в результате затраченных на нее усилий, была достаточно велика, чтобы удовлетворить все потребности в прибыльном исследовании, если бы я был в состоянии думать и размышлять. Меня не утешало, что есть врачи, которые имеют гораздо большую практику, просто применяя лекарства, поскольку использование большого количества лекарств было прямым результатом гораздо большей посещаемости.
Теперь я понимаю, как не видел тогда, что победы Природы часто одерживаются вопреки отчаянным попыткам лечения, которое является просто варварским. И все же Природа настолько сильна, настолько настойчива в попытках исправить все свои ошибки, что она одерживает победу в подавляющем большинстве случаев, независимо от того, насколько сурово ее облагают средствами, которые мешают процессу естественного лечения больного. Подавляющее большинство тяжелобольных сто лет назад выздоравливали, несмотря на кровавые ланцеты (скальпели) и процедуры, которые сегодня являются варварством.
