Buch lesen: «Академия читателя. Опыт осмысления теории и методологии литературно-читательского процесса»
Предисловие.
Появление этой книги связано с увлечением автора. Он библиофил. За пятьдесят лет ему удалось собрать одиннадцатитысячную домашнюю библиотеку1 русской и переводной художественной литературы. Несмотря на ее непрерывное пополнение лучшими современными изданиями и букинистикой, эта библиотека имеет свою индивидуальную систематику и отражает читательские интересы владельца. Устойчивые читательские предпочтения не ограничивают автора в обращении к книгам, которые вызывают в нем отрицательные эмоции: от неприятия до отвращения. Год за годом, иногда «насилуя свои чувства», автор продолжает знакомиться с удивительным многообразием мира литературы. Помогает ему в этом еще одно увлечение – ютубовский просветительский книжный проект, столь свойственный нашим современникам – представителям старшего и среднего поколения. Особый характер этого проекта заключается в алфавитном порядке его построения. Автор рассказывает о писателях и их книгах в определенной последовательности: во-первых, это первая буква фамилии автора; во-вторых – его принадлежность к определенной национальной литературе или литературе определенной языковой группы, например, к испаноязычной литературе. Кроме того, автор объединяет персоналии по принадлежности к прозе или поэзии, а также выстраивает рассказ в исторической последовательности их появления в мировом литературном процессе. Как можно понять – это довольно хаотичное чтение с совершенно невероятными переходами. Подобное чтение, его осмысление и превращение в просветительскую 20-30-минутную (а порою и в трехчасовую) видеолекцию позволяет автору сформировать особый взгляд на мировой литературный процесс, который все отчетливее становится обобщенным и научно обоснованным. Автор имеет прямое отношение к науке, занимаясь ею профессионально. При этом область его научных интересов весьма широка в силу специфики профессиональной деятельности. Занимаясь вопросами пространственного развития, автор использует в своей повседневной работе широчайший арсенал общественных, естественных и технических наук. Увлечение философией, гуманитарными знаниями и художественной литературой очень помогает ему в этой работе, когда решаются вопросы удовлетворения насущных и повседневных потребностей человека. Таким образом, появление этой книги (а также и ее весьма своеобразное содержание) во многом обязано соединению увлечений автора с его профессиональной деятельностью.
Литература обладает, несмотря на многообразие проявлений, собственным лицом. Тем, что обособляет ее во множестве других, связанных с литературой, культурных феноменов. Каждый читатель, обращаясь к литературному источнику, осознает свое приобщение к этому феномену, которое конкретизировано в этом источнике. Каждое произведение уникально и иногда становится открытием новой стороны общественной жизни, ранее не знакомой читателю. Это порождает неограниченный интерес читающей публики.
Количество литературных произведений возрастает, вероятно, по экспоненте, чему способствует появление цифрового формата. Множится число жанров и литературных направлений, появляются их новые синтетические формы.
Вместе с тем по-прежнему актуален вопрос о внутренней природе явления литературы, вопрос о наиболее общих ее свойствах и признаках. Каждому читателю хочется понять, что связывает разные литературные произведения друг с другом, какие системные свойства присущи явлению литературы в целом. Это важно для читателя, прежде всего, потому что понимание общего дает возможность быстрее и лучше понять каждое произведение, не обращаясь к чужой точке зрения.
Прагматичное отношение к получению такого знания не исключает и чисто научного интереса. Научное знание формируется в виде теоретических представлений и методологии литературного процесса как методологии писательской деятельности и методологии чтения.
Любое исследование, как чисто научное, так и научно-публицистическое, начинается с изучения источников научного знания, которые представляют предшествующий опыт научного поиска со всеми откровениями и заблуждениями. Первые серьезные научно-философские воззрения на природу литературного текста можно отождествить с трудами Аристотеля, и прежде всего с его «Поэтикой». Перешагнув через тысячелетия, от античности к современности, мы обозреваем гигантский пласт научных и околонаучных исследований феномена литературы. Этими проблемами занимались не только профессиональные филологи и лингвисты, но и сами писатели и критики, и конечно, многие философские школы. В XXI веке мы наблюдаем тенденцию к общему увеличению объемов научных исследований, включая исследования в интересующей нас области знаний. За пределами вопросов текстологических, которые плотно соприкасаются с филологией, исследователей волнуют две проблемы: проблема фундаментального содержания литературных произведений, определяющая роль литературы в общественной жизни, и проблема многообразия форм литературного творчества, переходящая в литературную систематику и историю литературы. Тенденцией последнего времени является появление синтетических научных направлений, среди которых есть немало новых филологических подсистем знаний. В частности, представляют интерес исследования на стыке филологии и психологии, которые занимаются изучением проблем психологии писательского творчества и восприятия литературного текста читателями. Все это позволяет по-новому взглянуть на наши теоретические представления о литературном процессе.
Задача нашего исследования заключается в установлении наиболее общего подхода к пониманию природы любой литературы, а также в построении методологии рационального читательства. При этом автор акцентирует внимание на процессе литературного чтения, подразумевая, что этот процесс симметричен писательской деятельности.
Предметом нашего изучения становится, в первую очередь, проблема центрального ядра литературно-читательского процесса, то есть проблема его фундаментального содержания и смыслов. После этого мы обращаемся к проблемам литературно-читательской систематики и определению факторов, отвечающих за восприятие читателем многообразия проявлений литературной формы. Далее мы обсуждаем методологические вопросы литературно-читательского процесса в их непосредственной связи с нашими представлениями о личности и общественных отношениях.
Предлагаемый автором подход абсолютно не отрицает всего накопленного объема знаний в этой области, хотя и претендует на некоторую всеобщность. Более того, он позволяет распространить некоторые научные воззрения и на другие идеальные культурные феномены и области искусства. Автор не ставит перед собой задачу построения общих культурологических систем знаний, в этой книге его интересует только область литературного чтения.
Автор надеется на то, что массовый читатель, познакомившийся с этой работой, будет вооружен исключительным инструментом для освоения искусства чтения. Он станет читать совершенно по-новому. Более того, наш читатель приобретет новые навыки для «рационального чтения», с ускоренным и однозначным пониманием любого литературного текста. Если при этом проделанная работа окажется полезной для литераторов и критиков, то автор будет этому бесконечно рад.
Глава 1. Литературный процесс и его триединство. Антропоцентричность литературы. Центральное ядро литературно-читательского процесса в системе всеобщих человеческих ценностей (о чем пишут писатели и читают читатели). Чтение как самопознание и самосовершенствование.
1.3 Литературно-читательский процесс и литературный антропоцентризм.
Центральное ядро литературно-читательского процесса как аксиологическая парадигма литературы. Что придумал Лао-цзы. Литературные вселенные.
Начнем мы с представления интереснейшего феномена, который историки и теоретики литературы называют ЛИТЕРАТУРНЫМ ПРОЦЕССОМ. Это понятие, на наш взгляд, оказалось совершенно неуязвимым для пытливого взгляда ученых, так и не определившихся в его однозначном понимании. Обсуждение этих вопросов, которые, кстати, были поставлены во второй половине XX века, а научное оформление получили только в его конце, не входит в область наших интересов. Да и слишком много уже написано на эту тему. Читатель при желании может ознакомиться с многочисленными научными трудами и учебной литературой.
Мы же выразим принципиальное несогласие с распространенными представлениями о литературном процессе. С чем это связано? Во-первых, нас не устраивает суженное понимание литературного процесса как процесса развития художественной литературы. Мы полагаем, что художественная литература не развивается обособленно от целостного культурного процесса. Литература вбирает в себя другие его стороны: все виды искусств, науку, журналистику и публицистику. Литература все это перерабатывает и воплощает в неограниченном видовом разнообразии. Одни области литературы, несомненно, оказывают влияние на другие ее области. Так же и у читателя, целостное восприятие мира литературы, как части его мировоззрения, возникает при обращении к различным ее видам, которые могут, и это часто встречается, содержать противоречивые представления о природных и общественных явлениях. Влияют все виды литературы и на процессы писательства, нам известны многочисленные примеры обращения писателей в процессе творчества к различным видам литературных источников прошлого и настоящего.
Во-вторых, мы уверенно полагаем, что литературный процесс – это не совокупность произведений, возникающая в их исторической последовательности, то есть это не результат, а триединый и непрерывный процесс написания, издания и чтения этих произведений. Действительно, можно ли говорить о процессе безотносительно к его носителю и движущей силе, которыми и являются писатели, издатели и читатели2. Изымите что-то из этой последовательности, и литературный процесс умрет. В связи с этим нам уместно говорить о трех взаимосвязанных и взаимообусловленных составляющих литературного процесса: литературно-писательском, литературно-издательском и литературно-читательском. При этом каждый из этих процессов обладает уникальными, неповторимыми свойствами, о которых мы поговорим позднее.
Есть и третье возражение. Литературный процесс часто представляется как что-то периодически изменчивое, вместе с тем исторически обусловленное и закономерно трансформирующееся. Мы же обращаем внимание на его фундаментальное свойство – непрерывную хаотичность. Ведь в своих второй и третьей составляющих литературный процесс оказывается вовсе не привязанным к истории литературы (да и вообще к истории). Это вневременные процессы. Читатель вполне может сначала познакомиться с произведением своего современника, а затем обратиться к античной литературе. То же делает и издатель. При этом самое удивительное, что исторический писатель воспроизводит в своем произведении реальность (а часто и литературную форму) предшествующих эпох, перемещаясь по оси времени. Таким образом он вклинивается в литературный процесс предшествующих эпох и приглашает нас в путешествие на «литературной машине времени».
В-четвертых, глобальный (мировой) литературный процесс приобретает системный характер, объединяя в каждый момент времени многочисленные, непосредственно не связанные акты написания, издания и чтения произведений. В этом смысле мы имеем дело с открытой саморазвивающейся системой «движущихся литературных мыслеобразов» и их материальных (а теперь и идеальных информационных) носителей. Есть ли у этого, определенно статистического многообразия, статистические же закономерности, отражающие развитие либо деградацию литературного процесса, может показать только глубокое научно-теоретическое исследование.
Философское осмысление проблемы литературного процесса наверняка может предоставить нам и иные аргументы в пользу расширительного подхода к определению природы этой уникальной формы индивидуального и общественного сознания, которой является литература.
Однако оставим в стороне процессы писательства. Пусть их исследуют далее литературоведы. Пусть процессы книгоиздательства исследуют социологи, философы, психологи и маркетологи. Нам же, как читателям, более всего интересен литературно-читательский процесс. На его исследовании мы и сосредоточимся.
Не сомневаемся, что человек-читатель согласится с утверждением о том, что в центре любого повествования находится человек-персонаж3. Эти два человека связаны с внешним миром (реальным и описываемым) своими особенными восприятиями окружающей их действительности. Осознавая это, мы приходим к утверждению о том, что описываемый мир выглядит для человека-читателя не вполне так, как он устроен для человека-персонажа (то есть писателем), что этот мир – индивидуальная проекция мира писателя в сознании читателя. Второе утверждение, которое неизбежно возникает у каждого человека-читателя, – это то, что все персонажи нечеловеческой природы воспринимаются им как антропоморфные, если не физически, то поведенчески4. Третье утверждение заключается в том, что прагматизм по отношению к природе – исключительно человеческое качество, постоянно присутствующее в литературе. В этом смысле писатель, а следом и читатель не рассматривают природу вне человеческих потребностей. Эти утверждения в конечном итоге приводят нас к умозаключению об антропоцентричности литературы.
Известно, что антропоцентризм с античных времен – одно из философских воззрений, определяющих человека как меру всего. Он противопоставлен теоцентризму и космоцентризму – воззрениям, отводящим те же роли Богу или природе (космосу). Литературный антропоцентризм можно определить как содержательную парадигму (образ) литературного произведения, основанную на признании центральной (мировой) роли человека-персонажа. Иными словами, важнее человека и его проблем в литературе нет ничего. Антитезы5 имеют право на существование, однако их роль в подавляющем числе произведений литературы, как правило, принижена. Человек либо противостоит Богу и природе, либо выступает с ними в некотором единстве. Даже религиозные первоисточники не обходятся без того, чтобы определить Бога без человеческого контекста (начиная с акта сотворения человека – антропогонии).
Литературный антропоцентризм выступает как основополагающий принцип теоретической конструкции, образующей центральное ядро литературно-читательского процесса, без которого чтение утрачивает смысл. Согласно этому принципу произведение литературы создается для человека-читателя, чтобы:
а) возвеличить либо низвергнуть человека-персонажа;
б) указать на важность или мелочность его проблем и поступков;
в) показать богатство или ничтожность его внутреннего мира во всех его проявлениях;
г) расположить человека-персонажа внутри системы ценностей;
д) рассмотреть его внутри антитезы «добро и зло».
Это почти исчерпывающий список содержательных особенностей образа человека-персонажа, в конечном итоге образующего содержательную основу литературного произведения6.
Для того чтобы сформировать центральное ядро литературно-читательского процесса, мы в дальнейшем исследуем весь список, но для начала обратимся к аксиологии литературного антропоцентризма, то есть поговорим о системе ценностей человека-персонажа. Человек (и человек-персонаж) в системе ценностей, по нашему глубокому убеждению, дуалистичен. Он буквально «раздирает себя» между психофизиологическими и духовными ценностями. Результат этих внутренних борений – распределение людей по трем устойчивым группам образов жизни (психосоциальных типов поведения) с условными названиями: активисты, инерционисты и асоциалы7. Человек-читатель предпочитает литературу, соответствующую его психосоциальному типу поведения и индивидуальной системе ценностей. Человек-читатель даже на подсознательном уровне желает, чтобы понравившийся ему человек-персонаж разделял его систему ценностей. Таким образом, гармония между читателем и литературным произведением возникает из общности ценностей между читателем и писателем. Так возникает «мой писатель». Тогда, чтобы выбрать своего писателя, человеку-читателю полезно иметь представление обо всей совокупности психофизиологических и духовных ценностей, которые входят в систему индивидуальных и общественных ценностей и которые разделяет (или не разделяет) писатель. При этом, конечно, следует иметь в виду, что представление о системе ценностей эволюционирует в историческом процессе вместе с человеческим обществом, то есть непостоянно во времени. Кроме того, система ценностей «изменчива в пространстве» и имеет свои особенности в различных национальных культурах.
Наше представление о всеобщей системе индивидуальных и общественных ценностей далеко от современных распространенных представлений, в том числе формализованных в конвенциальном праве (хотя и созвучно некоторым философским течениям прошлого), поэтому требует отдельного обсуждения.
В предлагаемой нами парадигме во главе психофизиологических ценностей стоит ценность земной человеческой жизни. На самом деле это большой комплекс проблем, связанных с продолжительностью и качеством жизни, здоровьем человека. Очевидно, что этот комплекс непосредственно связан с идеей антропоцентризма, и его научно-философским обобщением является учение о гуманизме (в процессе эволюционного развития этого учения).
Вторым в этом ряду становится представление о ценности человеческих удовольствий. Не претендуя на первенство8, выделим три ее составляющие: ценность питания, ценность секса и ценность омовения (как некоторые обобщения сложных психофизиологических комплексов человека). Несмотря на то, что эти ценности в большей степени связывают человека разумного с миром животных, они также антропоцентричны, поскольку не ограничены исключительно физиологическими потребностями организма. Вокруг этих устремлений формируется огромный мир социальных отношений и психического разнообразия личностных проявлений.
Третьей в ряду мы определяем ценность стремления к покою, с которой связываем представление о комплексной безопасности человека. Не детализируя это представление, акцентируем его антропоцентричность, поскольку беспокойства человека сосредоточены внутри него, хотя и порождаются опасностями, исходящими из внешнего мира.
Психофизиологические ценности рациональны, ибо обусловлены жизненными проявлениями человека, связанными с его биологической природой. Тем не менее они могут приобретать иррациональные формы и даже угрожать жизни и здоровью людей. Тогда такие индивидуальные ценности вступают в противоречие с общественными ценностями.
В ряду духовных ценностей также происходит их разделение на рациональные и иррациональные. Рациональными в философской традиции признаются ценности стремления к творчеству (которые также могут приобретать иррациональные формы).
В историческом процессе человечество непрерывно вырабатывает общественные ценности, которые возникают из несовершенства общественного устройства и призваны гармонизировать общественные отношения. В ряду иррациональных общественных ценностей самыми распространенными являются ложные ценности: стремление к достижению власти и стремление к обретению богатства. Общественные ценности часто противоречат личностным психофизиологическим устремлениям и проявлениям человеческой природы. В результате человечество находится в непрерывном внутреннем конфликте между системой общественных установлений и проявлением свободной воли человека. Конвенциальное и конституционное право, формализующее традиционные моральные нормы, закрепляет системы общественных ценностей и прав человека, которые часто носят декларативный характер и не реализуются в общественной практике. Часть из них, как ценность личной свободы, утратили свою актуальность в связи с исчезновением всех форм рабства (кроме криминального), а часть, как мультикультурализм, вызывают сомнение в применимости как общечеловеческого правила жизни. Следование различным системам общественных ценностей, скорее, способствует разделению человечества, чем его консолидации.
Все духовные ценности антропоцентричны, ибо касаются внутреннего мира человека, его сознания и духовности. Все общественные ценности антропоцентричны, ибо касаются внешнего мира человека, его отношений с другими людьми.
Предложенная нами всеобщая система индивидуальных и общественных ценностей, как мы полагаем, имеет древнейшее литературно-философское обоснование. Мы нашли такое обоснование, в частности, при обращении к древнейшей философии Востока, а именно к учению о Дао9. Позднейшее, в том числе современное, обращение комментаторов к труду легендарного китайского философа Лао-цзы показало, что приведенные в нем умозаключения могут быть интерпретированы в широчайшем диапазоне философских мыслей и целых направлений философии. Известно о тысяче древних и современных комментариев к этому труду в восточном (китайском и японском) даосизме. Однако и европейская философская мысль нашла себе пищу в учении о Дао. Философское переосмысление учения о Дао мы можем найти в трудах Льва Толстого, Владимира Соловьева, Альберта Швейцера, Карла Ясперса, Генри Бореля и многих других мыслителей. Принципиально важным является то обстоятельство, что умозаключения Лао-цзы толкуются в контексте философских воззрений этих мыслителей, и не всегда они согласуются между собой. Это, по нашему мнению, свидетельствует об универсальности учения о Дао как некой методологической основы философского знания (нечто сравнимое по значению с диалектикой и ей не противоречащее в общем случае).
Мы обратили внимание, что учение о Дао в некоторой своей части может служить философским обоснованием предложенной нами всеобщей ценностной парадигме. В основе такого обоснования может лежать умозаключение о триединстве Дао, выраженное в 42 главе «Дао порождает единицу, единица родит двойку, два рождает тройку, три дает жизнь десяти тысячам вещей». Комментаторы соотносят указанную последовательность чисел с умозаключением из главы 25, согласно которому «Дао предшествует Небу, Небо предшествует Земле, Земля предшествует Человеку (царю), которые являются четырьмя великими во Вселенной». То есть в цепочке перерождений Дао есть соотносимые понятия: числительные и стихийные, из которых происходят все вещи мира.
Мы не будем останавливаться на известных философских интерпретациях этих суждений, но лишь интерпретируем их в качестве обоснования всеобщей ценностной парадигмы. Мы склонны увидеть: в единице (небе) – ценность индивидуальной человеческой жизни; в двойке (земле) – ценность человеческих удовольствий; в тройке (человеке) – ценностную парадигму стремления к покою. Лао-цзы и его комментаторы отождествляют единицу и тройку с «нечто», а двойку – с «ничто». При этом в процессе движения нечто превращается в ничто, ничто превращается в нечто, и это нечто превращается во все вещи мира. Тогда приемлемо умозаключение о том, что человек живущий, являющийся нечто (и проявлением Дао), превращается в ничто, когда всецело подчинен только удовольствиям, но вновь возрождается и становится нечто, когда ограничивает себя состоянием покоя (недеяния). Триединство Дао замыкается и содержит в себе ценностный мир (путь) каждого человека, который очевидно индивидуален, непознаваем (безымянен). Выход из этого замкнутого бытия во внешний мир вещей в четверице – квадрате, который при вращении превращается в круг, т.е. идеал. Четверица отождествляется с ценностью творчества, создающего для Дао вещи мира. Все, что не соответствует этому пути (а значит, и всеобщей системе ценностей), противоположно Дао, т.е. самому миру человека. Следует отметить, что построенная нами конструкция ценностного мира человека созвучна с некоторыми комментариями учения о Дао, в том числе и иначе интерпретирующими мир человека. Данная нами интерпретация суждений о триединстве Дао и его превращениях позволяет рассматривать «Даодэцзин» как один из самых древних источников литературного антропоцентризма.
Литературный антропоцентризм описывает мир человека в представленной нами выше аксиологической парадигме. Причем, как нам удалось выяснить, он описывает его многократно. Сначала в аксиологической парадигме писателя10, затем в аксиологических парадигмах читателей. При этом все эти аксиологические парадигмы индивидуальны и не всегда совместимы. Иными словами, кто-то из читателей разделяет позицию автора, а кто-то с ней в корне не согласен. Таким образом, вокруг каждого произведения литературы создается поляризованный идеальный мир его восприятия. Совокупности множества произведений литературы создают множество таких идеальных миров, соединяемых в антропоцентричную «литературную вселенную». Эта вселенная одновременно индивидуальна во внутреннем мире каждого человека и является частью общественной «литературной вселенной», и эти вселенные непрерывно взаимодействуют между собой.
