Таким образом, этот центр объединял следующие силы:
троцкистов,
зиновьевцев,
правых,
группу военных,
группу НКВД,
группу Енукидзе,
использование связей с эсерами и меньшевиками.»
Бухарин рассказывал о своих разногласиях с троцкистами, их лидер Троцкий хотел идти на любые уступки капиталистическим державам, вплоть до отторжения территорий СССР. Бухарин был готов идти лишь на экономический уступки, не более, тем более фашистской Германии. Он добавлял отрывок из своего диалога с Радеком: «Вообще, − говорил я, − все дело может загубить авантюризм Троцкого, который воображает, что он центр земли, вокруг которого вращается все, что он никогда не понимал и сейчас не понимает, что связано с проблемами массового движения, и что так же, как в 1918 г. он не понимал, что все дело – в лозунге мира, так теперь он не понимает гигантски возросшего массового патриотизма народов СССР».
Бухарин, конечно же, рассказывал далеко не все. Не назвал он десятки и сотни фамилий еще не разоблаченных правых, троцкистов в ЦК ВКП (б), в региональных отделениях партии, в армии и НКВД. Его признание, хотя и было столь ожидаемо, на деле не давало ничего нового.91
Военный совет
Сразу после раскрытия заговора военных был собран военный совет при наркоме обороны СССР, крупнейший совещательный орган в армии. Как и пленум ЦК ВКП (б) он в основном состоял из правых и троцкистов, шпионов враждебных стран. С 1934-1937 гг. в его состав входило 94 человека, впоследствии 86 отсидело в тюрьме, было осуждено за госизмену и (или) измену родине. 92В мае 1937 г. в военном совете было 81 член, из которых 70 были право-троцкистами, шпионами. Лоялистами были 11, один из них был арестован, но оправдан по суду.93 Когда Сталин пришел на заседание Военного совета вечером 1 июня, он еще не знал о том, что 70 из 81 члена совета сами заговорщики. Кроме того, приглашены были еще 116 лиц, не входивших в состав совета, среди них тоже было много заговорщиков, но и немало честных людей.
Заседание открыл Ворошилов, он рассказывал о вскрытом заговоре, зачитывал вскрытые факты и отрывки из признательных показаний арестованных военных деятелей. Это было лишь начало, главным вопросом становились личные связи осужденных. Это прямо не говорилось, но дружба с врагом народа становилась компрометирующим факторов и чтобы не думали, это на самом деле так. Все по очень мудрой поговорке «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Время показало, что почти все друзья репрессированных военных сами были заговорщиками.
На этом совете заговорщики поняв, что их могут разоблачить принялись дистанцироваться от своих вчерашних начальников и друзей. Но первым это стал делать Ворошилов, но не удачно, сразу стали всплывать подозрительные факты: «Вы теперь можете себе представить положение, когда у меня один и другой зам. – враги народа, когда у нас в армии один, другой, третий, четвертый – без конца, их очень трудно даже сосчитать: командующие, помощники командующих, – враги, враги народа……
Люди так замаскировались, что я должен здесь по-честному признаться, что я не только ничего не видел контрреволюционного в действиях этих людей, но просто мне никогда в голову не приходило. Я Тухачевского, вы это отлично знаете, не особенно жаловал, не особенно любил. У меня с ним были натянутые отношения. Я Тухачевского не высоко ценил как работника, я знал, что Тухачевский больше болтает, треплет.
Голос. А Якира выдвигали.
Сталин. Выдвигали, выдвигали, факт.
Ворошилов. Вы знаете, Якир на Украине. Вот здесь сидит начальник штаба, пусть скажет, масса людей знают, пусть они скажут: выдвигал? Сказал о Якире кто-нибудь? Никогда ничего не говорили.
Голос. В 1930 г. говорили вам и т. Сталину о Якире и Тухачевском. Точным именем называл и Якира, и Уборевича, и Тухачевского».94
Ворошилов признавал свои ошибки: «Ворошилов. Нет, в прошлом году, 8 месяцев тому назад. Это было после 1 мая, примерно, в июле-августе месяце. В мае месяце у меня на квартире Тухачевский в присутствии большого количества людей бросил обвинение мне и Буденному в присутствии тт. Сталина, Молотова и других, бросил мне и другим обвинение в том, что я группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику, неправильно эту политику веду и т.д. Потом, на второй день, он отказался, сказал, что был пьян и т.д. Тов. Сталин сказал, что вы здесь перестаньте препираться, давайте устроим заседание и на заседании вы расскажете, в чем дело. И вот там мы разбирали эти вопросы и опять-таки пришли к такому выводу. Там был я, Егоров.
Сталин. Они отказались.
Ворошилов. Да, отказались, хотя группа Якира, Уборевича, она вела себя в отношении меня довольно агрессивно. Уборевич еще молчал, а Гамарник и Якир вели себя в отношении меня очень скверно. Но все это было в рамках обычной склоки и неприятных столкновений людей, которые долго друг с другом работали, могли надоесть. Никто из нас не допускал, что такая вещь есть.
Я, конечно, не могу с себя снимать ответственность. Я знаю, Вячеслав Михайлович, ты все время мне говорил: смотри. Я смотрел, глаза таращил, приходил, видел, что человек работает честно, также возмущается неполадками, как и я, также работает, чтобы эти неполадки ликвидировать, также предпринимает шаги и меры, чтобы это изжить, и думал, что это так и нужно делать. Тут, конечно, нужно было, чтобы кто-то сигнализировал.»
Ворошилов прямо заявлял, что невысоко ценил Тухачевского , тот часто проваливался, но считал его полезным советником, все же он неплохо знал военное дело, а затем указал на вину тех, кто работал с осужденными: «Мы все, я в первую голову, проморгали, прошляпили, оказались малоспособными видеть врага, если он по-настоящему, по-вражески замаскировался. Но, с другой стороны, я должен прямо еще раз заявить, что от вас, от сидящих здесь, я ни разу не слышал ни одного сигнала. Склоки, недоразумения, недовольства – это я разбирал, улаживал. Но никто из вас не подсказал, а между тем огромное количество людей, которые вместе с ними работали, не только работали, но и были в близких отношениях». И чуть далее выразил идею на будущее: «Нужно вычистить армию буквально до самых последних щелочек, армия должна быть чистая, армия должна быть здоровая. Это будет урон количественно большой, но качественно будет великое оздоровление. Молодые подойдут, пойдут новые поросли и в ближайший год мы, безусловно, выйдем оздоровленными.»
Ворошилов осудил практику того, что военнослужащие, политработники слепо подчиняются командиру, в результате чего была потеряна бдительность, сделав выводы: «Товарищи, я делаю выводы из того, что у нас произошло в Рабоче-крестьянской Красной армии. В нашей Рабоче-крестьянской Красной армии были обнаружены на самых высоких и ответственных постах многочисленные и злостные враги народа. На протяжении ряда лет в центре и на местах они маскировались под честных коммунистов и беспартийных большевиков, скрывались под масками партийцев и большевиков, прикрываясь высокими чинами и званиями, они орудовали безнаказанно долгое время, будучи шпионами, предателями, фашистами. Эта продажная шайка преступников подготовляла убийство руководителей партии и правительства, насаждала шпионаж и вредительство во всей оборонной работе, организовывала заговоры, чтобы в момент нападения внешнего врага путем чудовищной измены нанести удар в спину нашей страны, в спину Рабоче-крестьянской Красной армии.» Он в конце призвал к бдительности, служению отечеству и передал слово Павлу Дыбенко, командующему войсками Сибирского военного округа, правому заговорщику.
Дыбенко вспомнил, как Тухачевский в 1923 г. отказывался подписать коллективное письмо против Троцкого (с которым у него тоже был конфликт), что он формировал свою группу еще с 1925 г., он поручился за командиров Федько и Улицкого (неслучайно, оба были правые из егоровской группы) и попытался противопоставить себя и своих друзей арестованных лицам: «Вот причины, которые дали мне возможность в 1931 г. у вас, т. Сталин, назвать Тухачевского мерзавцем, подлецом. У меня было много данных. Я думаю, что сейчас командный состав знает, какую кличку мне присвоили. Почему у нас как будто хуже дело шло, а у Якира и у Уборевича лучше? Потому что здесь, в центре, сидели враги и выставляли в красочном свете работу Уборевича и Якира. А Белова как называли? Ворошиловский фельдфебель. Какое название было Каширину? Это, говорят, ворошиловский унтер-офицер. А Левандовского как называли? Ворошиловский унтер-офицер. Дыбенко как называли? Ворошиловский унтер-офицер. Я думаю, что достаточно данных о том, какую клевету на нас возводили. Заявляли, что мы безграмотные. Я заявляю Политбюро, что мы грамотнее их в военном деле, но нам не верили, нам заявляли, что вы дураки, идиоты.
Весь командный состав Белорусского округа в прошлом году проводил военную игру. Я доказывал о недопустимости методов в военной игре, которые проводил Уборевич. Что Уборевич сказал? Он сказал: «Дыбенко – солдафон, Дыбенко ничего не понимает». Уборевич ставил вопрос: «Ты дружишь с Беловым, ты знаешь, кто такой Белов? Белов – это идиот». Он старался политически его опорочить, говорил, что у Белова неизвестно какая физиономия. Я сказал: «Я был с Беловым 5 лет в Средней Азии и я знаю, кто такой Белов». Вот такие клички давали нам.»
Дыбенко рассказывал, как они своими действиями ослабляли обороноспособность неправильными установками, вредительской тактикой рассеянной стрельбы, отсутствием должной медицинской помощи в частях. Дыбенко заявлял, что сигнализировал об этих странных действиях военных, эти заявления осели где-то у Егорова. После него выступал Иван Кожанов, глава сил Черноморского флота, также заговорщик. Его выступление касалось разоблачению Ромуальда Муклевича, который ранее был начальником ВМС РККА, а затем в совнаркоме отвечал за отрасль судостроения. Он был арестован 28 мая. Кожанов рассказало разногласиях в деле морского строительства, что не раз был против Муклевича, а затем неожиданно сказал, что действующий нарком флота Орлов якобы не поддерживал их в этом намерении. А, затем Кожанов заявил, что сам Ворошилов препятствовал снятию Муклевича. Затем он сказал о кораблестроении: «Навредили очень много, в частности по кораблестроению, по приемке кораблей. В самом деле, построили такие, как сторожевики – корабли ни то ни се. Затем тральщики построили и принимают сейчас, когда они совершенно не являются тральщиками. Затем заставляют корабли принимать сейчас, когда Муклевича нет, заставляют принимать корабли небоеспособные.» Сталин спросил, кто вредил и Кожанов ответил, что кто-то из московского управления, он еще говорил о вредительстве, шпионаже, а затем ему намекнули, что он не чист:
«Голос. З. и. Р., который находится в НКВД, когда был поставлен вопрос, почему он себя не разоблачает, он сказал: «Не только я не разоблачаю; а Кожанов был в Японии и был связан с Путна, вместе с ним работал и себя не разоблачает». Меня интересует этот вопрос.
Кожанов. Я был в Японии с 1927 по 1930 г., был там в течение 3 лет секретарем парторганизации беспрерывно, несменяемым. Был там и Путна, очень непродолжительное время, Берзин знает, около года. Причем я боролся с Путна, а тут говорят, что я имел связь с Путна. Путна здесь есть, он может сказать; кроме того, в 1931 г. был в Лондоне, я был вместе с Левичевым. Я никакой связи с Путна не имел, наоборот, вел борьбу с ним в Японии». Кожанов лгал, находясь на ДВК в 1923 г. он был за троцкистов, потом после поражения легальной оппозиции перешел в нелегальную троцкистскую организацию, но об этом руководство страны еще не знало.
Далее выступал комдив Елисей Горячев, командир 6-го кавалерийского корпуса Белорусского военного округа, человек близкий к Уборевичу. До сих пор нельзя точно сказать был ли он заговорщиком, но судя по всему, да. Сначала он рассказывал о том, что приукрашивались успехи военной подготовки, навязывалась ошибочная тактика боя и наконец он сказал об отношении к Уборевичу: «Горячев. Вот этот же самый Смирнов, тот же самый Уборевич в Белорусском округе, они не только не пользовались никаким авторитетом, но, т. Сталин, я заявляю и вам, товарищ народный комиссар, что командный состав органически не мог выносить Уборевича, он его просто ненавидел. Поэтому, очевидно, ему было тяжело иногда работать.
Сталин. Все ли его ненавидели?
Горячев. Только единицы могли ему сочувствовать.
Голоса. Это не так. В рот ему смотрели.
Горячев. Мы же между собой обменивались; и я со всей ответственностью говорю, что в этом отношении ему было тяжело, он чувствовал себя не совсем ладно. Начальники Политуправления Булин и Бубнов могут подтвердить, что сочувствовали ему только единицы.
Голос. Это не так.»
Горячеву дважды указали, что он говорит неправду, но он будто этого не слышал и продолжал противопоставлять себя Уборевичу, рассказывал о нем негативные факты: отрыв от партийно-политической работы, презирал кавалерию, разбазаривал деньги выделенные на нужды армии, причем давал деньги тем, кто держал свои соединения в плохом состоянии (материально поощрялась плохая служба), назначались плохие командиры. Горячев объяснял почему эти безобразия оставались безнаказанными и неизвестными в центре: «Теперь ясно, почему сигналы не доходили туда, куда нужно. Потому что был замкнутый круг. Напишешь в НКВД – попадает врагам; напишешь Уборевичу – то же самое. Вот почему, товарищ народный комиссар, до вас ничего не доходило. Куда ни пишешь – нигде не пробьешься. Попадает к Гамарнику, Уборевичу, Левичеву; как видите, замкнутый круг.» С этим трудно не согласится, только сам Горячев вероятно входил в этот замкнутый круг.
Следом настала очередь комиссара 1-го ранга Петра Смирнова, члена Военного совета, начальника политуправления Ленинградского военного округа и правого заговорщика. Он заявлял, что были допущены ошибки, а политработников оттирали от важных вопросов: «Гамарника мы не знали, что он враг народа, ему говорили, круг замыкался, не догадывался, видно, народ. Я прямо скажу, что нас – политработников – к большим вопросам не допускали». Он утверждал, что пытался выступать против Тухачевского и Уборевича, но тщетно. Говорил о необходимости усиления политической работы и воспитания командиров-большевиков.
После него выступал Иван Лудри, заместитель начальника Морских сил РККА. Заговорщик и ближайший сообщник Ивана Кожанова, выступавшего ранее. Через несколько месяцев Лудри изобличит Кожанова как своего сообщника, но на момент проведения военного совета они оба еще пользовались доверием власти. Он решил добавить кое-что новое в обсуждение, подняв тему вредительства в научно-исследовательской работе, о конструкторском бюро. Лудри говорил, что Тухачевский присвоив себе почти монопольный контроль над новыми разработками военной техники и оружия, через Особое техбюро, посадил туда всяких авантюристов. Если были толковые наработки, то их выпуск затягивался, Лудри говорил: «На вооружении ничего нет. Даем план на 30 млн. План 1932 г., план 1933 г., план 1936 г. фактически один и тот же план. План остается планом. Работа ведется? Очевидно, нет. Следующий более серьезный вопрос – особой техники.» Речь шла о минах, торпедах, боевых катерах и т.д. На теме кадров он закончил и передал слово Исааку Гринбергу, члену военсовета 1-й авиационной армии резерва главного командования и заговорщику.
Гринберг осудил бездействие командиров и политработников, много знали и не сигнализировали и он добавил интересное о Гамарнике: «Я прямо скажу другой факт: не то, что Гамарник – враг, но я узнал совершенно случайно из беседы с т. Ильиным, который сидит здесь, о том, что Гамарник в 1923 г. не боролся за генеральную линию партии, а так, вроде болтался, а при возможности выступал за троцкистов.» Он также набросился на ряд военноначальников, за их пренебрежение политработой: « Вот т. Седякин, он здесь сидит, выступал он на пленуме Совета. Что он наговорил? Стенограммы, к сожалению, у меня нет. Но, грубо цитируя, он сказал, что политическая работа снижает технический уровень. Вот Яков Янович Алкснис, надо и его покритиковать. Он – очень преданный человек, много работает, но вот он выступал на совещании начальствующего состава МОНИ. Он говорил: «Устав германской армии говорит, что в бою военная воля должна быть значительно важнее рассудка». Он с этой теорией солидаризируется и эту теорию начинает произносить с данной ему трибуны. Как бы это сделать, чтобы больших людей поправлять?»
Далее говорил Михаил Левандовский, командующий Закавказским военным округом и троцкистский заговорщик. Он рассказал как «боролся» и «вытуривал» врагов из своего округа. По его словам, когда выпирали одних, прибывали другие, которые опирались на поддержку Фельдмана и Гамарника. Он нашел причину широкого проникновения врагов на важные должности: «Я хотел сказать о причинах, почему враги нашей партии, враги народа, предатели и изменники Рабочей-крестьянской Красной армии довольно продолжительное время находились в наших рядах. Здесь было сказано относительно ослабления роли политического аппарата в наших частях, в частности и в Закавказском военном округе». Затем у него состоялся диалог со Сталиным, который просил не спешить с выводами, насчет фамилий врагов: «Левандовский. В тех материалах, которые были розданы, там фигурируют фамилии некоторых товарищей, которых называли враги, – это Векличев, Тодорский. Мне кажется, надо потребовать, чтобы они рассказали, почему в устах врагов народа фигурируют их фамилии, почему враг называет их имена, почему он делает на них ставку.
Сталин. Мы как решаем вопрос об аресте? Бывают случаи, что называют фамилии, но могут назвать случайно. Мы проверяем. На пример, Ефимов назвал Кулика. Мы спросили: правильно он назвал? Он сказал, что он ошибся. «Почему?» – «Мне казалось, что его можно было бы завербовать». Вы говорите о Векличеве. Как он его назвал? Как человека, которого можно было бы завербовать.
Левандовский. Тодорский.
Сталин. Правильно. Они в ряду преступников могут назвать и наших людей. Многие из них, сидя, продолжают с нами борьбу, не всех выдают. Вы знаете, что Тухачевский часть выдал, потом стал больше выдавать. Фельдман часть выдал, потом стал больше называть. Корк не сразу назвал. Поэтому мы чувствуем большой долг ответственности, как бы не ошибиться. И мы вовсе не думаем, что каждая строчка показаний преступника для нас закон. Мы это проверяем перекрестно, всячески, потом совещаемся и после этого решаем вопрос.
Левандовский. Тов. Сталин, я не говорю об аресте сейчас же, я говорю, поскольку враги называют их фамилии, надо, чтобы они в своем выступлении облегчили положение и партии, и Красной армии и сами сказали. Какое может быть доверие к этим людям?! Я думаю то, что я сказал, переживает большинство из нас.
Сталин. Я вам скажу больше, если некоторые товарищи разовое заявление сделают, то это для нас не закон. Мы все проверяем перекрестно.»
Сталин указывал на то, что враги могут оговаривать честных людей и надо все тщательно проверять. Эту часть не цитируют в своих работах такие авторитетные историки, как Черушев, Сувениров, Печенкин и другие рьяные «обличители» Сталина. Не вписываются в их картину истребления «безвинных» военных. Еще одна деталь, это то, что арестованный Ефимов назвал главу ГАУ Кулика заговорщиком, но ему не поверили и эта была ошибка. Кулик на самом деле был предателем. Левандовский завершил первое заседание военного совета.
Военный совет 2 июня
Утреннее заседание открыл Леонид Петровский, он до мая 1937 г. командовал 1-й пролетарской стрелковой дивизией в Москве и на момент выступления на совете занимал должность командира 5-го стрелкового корпуса, лоялист, один из немногих честных военных, которые выступили там. Его выступление несколько отличалось от речей говоривших ранее военных, он сослался на Ивана Тюленева (также лоялиста), заместителя инспектора кавалерии РККА: «Я приведу некоторые случаи. Вот здесь сидит Тюленев. Мы с ним долгое время тому назад говорили о том, что у нас что-то неладное, что дело упирается не только в кучку каких-то людей, но идет дальше, что оно упирается в Якира и даже в Гамарника. Мы находили смелость обсуждать эти вопросы между собой, но не ставили их дальше. С Иваном Панфиловичем Беловым мы тоже откровенно говорили о том, что вопрос упирается, очевидно, не только в Туровского, но идет значительно дальше, потому что мы наблюдали жизнь этих людей, видели, кто с кем связан. Иван Панфилович даже говорил, что он прямо ненавидит, не может равнодушно смотреть на Уборевича, а я ему говорил, что вопрос на Украине затрагивает и Якира. Но дальше этого дела мы не повели. Не хватило большевистской смелости пойти и поставить вопрос, где следует». Он признал, что знал об ошибочных, как ему казалось тактических установках Якира, когда еще служил в КОВО, а затем перебрался в Москву. Он говорил, что была полная запущенность политической работы, после еще много говорил о запущенности тактической работы в войсках.
Далее выступал Иван Неронов, бывший глава политупра Северо-Кавказского военного округа, с конца 1936 г. помощник начальника политчасти Военной академии имени М. В. Фрунзе и заговорщик. Он с ходу назвал более десяти фамилий троцкистов в академии разоболаченных недавно, но пока не всех арестованных, которые подрывали обучение: «Тимошков – бывший троцкист; Кадышев – бывший троцкист, раньше писал учебник по истории партии, возглавляя троцкистскую группу, а теперь писал историю Гражданской войны, иначе говоря – огромнейший кусок истории нашей большевистской партии. Федосеев – бывший троцкист. Ефимов – активнейший троцкист, выступал в 1927 г. против генеральной линии партии, исключался из партии, а после этого его посылают в Академию Фрунзе. Кузьмин – бывший троцкист, активный участник борьбы против генеральной линии партии в 1923 г.
Голос с места. А вы его пропустили в бюро.
Неронов. Сейчас поставлен вопрос об исключении его из партии и увольнении из рядов РККА. Крымов – бывший троцкист – исключался из партии, отец его расстрелян. Активные троцкисты – Зиберов, Кононенко. Торощанский – бывший троцкист, выгнан из Химической академии, переводится в Академию Фрунзе для того, чтобы учить наши молодые кадры. Панов выгоняется из Разведывательного управления РККА как разоблаченный троцкист, после чего его посылают на специальный факультет разведчиков в нашу Академию. Шафранюк, Админ, полковник Новиков работал долгое время с Путна на Дальнем Востоке.
Голос с места. Это постоянный состав Академии?
Неронов. Это кадры, которые обучают и воспитывают наших людей. Цалкович, исключавшийся из партии, выгнанный из Инженерной академии, попадает в Академию Фрунзе. Павлов – известный приближенный Тухачевского. Ермолин – бывший начальник штаба Тухачевского по Западному фронту. Никонов, – троцкист со стажем 4-летнего пребывания в тюрьме по делу Промпартии, – также попал в Академию Фрунзе. Гормыченко, жена которого некоторое время тому назад как шпионка посажена в тюрьму органами Наркомвнудела».
Один из названных Александр Павлов помощник начальника Военной академии имени М. В. Фрунзе по заочному обучению, ранее он 3 года преподавал тактику и руководил особым факфультетом. Сколько же он мог навредить за все это время? Неронов еще рассказал об интригах предателей, забыв сказать, что он сам один из них. Он так много говорил о предателях, что получил логичный вопрос: «Буденный. А где вы были?
Неронов. В отношении ряда людей я думаю, что и в Академии это имеет место.
Буденный. Вы ни за что не отвечаете, вы только разговариваете, вы же этих людей подписывали, представляли.
Неронов. Семен Михайлович, наверно, что представление такого порядка тоже было и из Белорусского, и из Киевского, и из других округов.»
Это тот случай, когда змея все сильнее кусала себя за хвост. Оставшиеся на свободе предатели отчаянно топили своих провалившихся подельников. Следом выступал Александр Жильцов, начальник Управления продовольственного снабжения РККА и заговорщик. Он имел самое прямое отношение к Уборевичу, работал с ним 5 лет, два года как начальник политупра и три года в качестве ответственного за материальное обеспечение сил Белорусского военного округа. Он сразу заявил, что это не только его вина, но многих, кто работал с ними, но его попросили рассказать про то, чем он занимался. Жильцов ответил и получил неприятный диалог: «Жильцов. Я, товарищи, работал честно, выполнял все то, что было связано с укреплением этого округа.
Голос. И помогал развивать подхалимаж в округе по материальной части, делал совершенно незаконные вещи.
Жильцов. Я подчеркиваю, что я работал честно и добросовестно».
Если он работал честно и добросовестно, то кто-то работал совсем иначе. Эти кто-то были Уборевич и Якир, а он, товарищ Жильцов якобы ни о чем не знал. Они делали, что хотели и когда хотели. Стремление Жильцова себя полностью обелить выглядело довольно глупо и он получил еще один неприятный вопрос, касающийся Бориса Иппо, который еще числился в составе РККА, но был дискредитирован: «Дыбенко. Скажи, как ты сигнализировал, когда ты работал в Средней Азии в отношении Иппо.
Жильцов. Я работал в качества заместителя Иппо, и у него ничего не было такого, о чем я должен был сигнализировать.
Дыбенко. Разве? А почему же его Булин снимал за разложение частей?
Жильцов. Дальше, товарищи, я хочу остановиться на вопросе о материальном обеспечении по линии продовольствия.»
Жильцов просто ушел от ответа, вместо того, чтобы признать хоть часть своей ответственности. В конце он заявил о преступной связи Уборевича с всем высшим руководством БССР: «Я считаю, что многие вопросы, которые били скрыты и невидны всем, они должны быть известны и Румянцеву, и Голодеду, и Гикало, который в качестве секретаря ЦК Белоруссии сталкивался и встречался с Уборевичем.» Жильцов откровенно сдавал всю головку право-троцкистской организации в Белоруссии. После него выступал Август Мезис, бывший глава политупра ОКДВА и Приволжского военного округа, в июне 1937 г. он занимал пост начальника политуправления Белорусского военного округа. Тоже заговорщик.
Мезис с ходу заявил, что политуправление армии управлялось врагами во главе с Гамарником, который за все время ни разу не собрал совещание политических руководителей. Гамарник скрывал положение дел, не информировал их об арестах врагов, развивал подхалимаж. Выступление Мезиса все больше походило на стремление свалить на покойного Гамарника разложение службы, а он и некоторые другие политуправлящие были как бы, не причем. Затем он принялся критиковать ранее выступавший Горячева и Жильцова: «Мезис. Так было дело. Посмотрите практику, которая была: как он вас, т. Горячев, подкупал материально – на 1 мая выдал вам 700 руб. для выпивки.
Сталин. Откуда эти деньги? Полагается?
Мезис. Здесь выступал Жильцов, прикидывался очень наивным, но Жильцов неправильно выступал. Жильцов – это тот, который помогал Уборевичу незаконно расходовать средства и скрывать эти незаконные расходы от партийной организации, от Политуправления. Он имел N-ную сумму денег, которой он распоряжался, которую он выдавал людям, которые ему нужны».
Сталин сделал замечание, что Мезис к ЦК не обращался с проблемами, тот быстро с этим согласился. Он снова набросился на Жильцова: «И вот тут тоже выступал т. Жильцов и говорил об орге. Вот интересно, как т. Жильцов практически осуществлял работу в этом направлении? Правильно ли, что так дело обстоит с оргом? Взять, например, 11-ю дивизию, можно было бы провести это в 1936 г., а не то чтобы она стояла зиму 1936 г. Из этого видно, что не справились с тем, чтобы эту дивизию поставить. Дивизия была неработоспособна как боевая единица. Во главе строительства стоял Козловский, троцкист. Все были против награждения Козловского, а как-то провели так, что он был награжден, а сейчас арестован. Тов. Жильцов хорошо его знал, при вас работал он, несомненно, сигналы о нем были, но не могли добиться снятия».
После этого он призвал к чистке и передал слово Сталину. Руководитель партии и фактический для государства разгласил всем известный факт, о разоблачении крупного заговора, состоящего с одной стороны из политических работников (Бухарин, Рыков) и военных, которые недавно были взяты под арест. Сказал, что они вступили в сговор с германскими фашистами. Следом он призвал не смотреть на социальное происхождение предателей, дав понять, что это не главное. Дворяне могут честно служить, как и бывшие рабочие. Он призвал не ставить крест на людей с троцкистским прошлым, что некоторые бывшие троцкисты ныне активно стоят за генеральный курс партии.
Далее Сталин сказал, что есть вопросы по роли Гамарника, но Уборевич, Якир, Тухачевский точно передавали информацию немцам. Про Тухачевского он сказал: «Он оперативный план наш, оперативный план – наше святая-святых, передал немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион. Для благовидности на Западе этих жуликов из западно-европейских цивилизованных стран называют информаторами, а мы-то по-русски знаем, что это просто шпион».
Сталин говорил это с полной уверенностью, потому что, скорее всего он получил этот план от немцев в том самом досье Бенеша. Далее он говорил о шпионской сети: «Якир – систематически – информировал немецкий штаб. Он выдумал себе эту болезнь печени. Может быть, он выдумал себе эту болезнь, а может быть, она у него действительно была. Он ездил туда лечиться. Уборевич – не только с друзьями, с товарищами, но он отдельно сам лично информировал. Карахан – немецкий шпион. Эйдеман – немецкий шпион. Карахан – информировал немецкий штаб, начиная с того времени, когда он был у них военным атташе в Германии. Рудзутак. Я уже говорил о том, что он не признает, что он шпион, но у нас есть все данные. Знаем, кому он передавал сведения. Есть одна разведчица опытная в Германии, в Берлине. Вот когда вам, может быть, придется побывать в Берлине, Жозефина Гензи, может быть, кто-нибудь из вас знает. Она красивая женщина. Разведчица старая. Она завербовала Карахана. Завербовала на базе бабской части. Она завербовала Енукидзе. Она помогла завербовать Тухачевского. Она же держит в руках Рудзутака. Это очень опытная разведчица – Жозефина Гензи. Будто бы она сама датчанка на службе у германского рейхсвера. Красивая, очень охотно на всякие предложения мужчин идет, а потом гробит.»
Современные историки хотят подвергнуть сомнению сам факт существования Жозефины Гензи, но исследователь темы заговора военных Валентин Лесков привел краткую биографию Жозефины Гензи. Она предположительно была внучкой датского политика Адама Мольтке, потом ее завербовал абвер. По другой версии ее настоящая фамилия была Йенсен, Сталин сказал Гензи по ошибке. Сталин далее провел мини анализ патологии предательства: «Могут спросить, естественно, такой вопрос – как это так, эти люди, вчера еще коммунисты, вдруг стали сами оголтелым орудием в руках германского шпионажа? А так, что они завербованы. Сегодня от них требуют – дай информацию. Не дашь, у нас есть уже твоя расписка, что ты завербован, опубликуем. Под страхом разоблачения они дают информацию. Завтра требуют: нет, этого мало, давай больше и получи деньги, дай расписку. После этого требуют – начинайте заговор, вредительство. Сначала вредительство, диверсии, покажите, что вы действуете на нашу сторону. Не покажете – разоблачим, завтра же передаем агентам советской власти и у вас головы летят. Начинают они диверсии. После этого говорят – нет, вы как-нибудь в Кремле попытайтесь что-нибудь устроить или в Московском гарнизоне и вообще займите командные посты. И эти начинают стараться, как только могут. Дальше и этого мало. Дайте реальные факты, чего-нибудь стоющие. И они убивают Кирова. Вот, получайте, говорят. А им говорят: идите дальше, нельзя ли все правительство снять?»