Боль прошлого. Понимание и исцеление психологической травмы

The Unexpected Gift of Trauma: The Path to Posttraumatic Growth

by Edith Shiro

Copyright © 2023 by Edith Shiro

Published by arrangement with Harvest, an imprint of HarperCollins Publishers.

© Иванова А.В., перевод на русский язык, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Введение

Мир может быть пугающим местом

Травма всегда была частью человеческого опыта.

Не нужно далеко ходить, чтобы увидеть страдания в мировом масштабе: достаточно включить новости, где вам покажут геноцид, преступления на почве ненависти, террористические атаки, войны и стихийные бедствия. Согласно статистике, болезненный опыт живет в наших собственных домах: каждый пятый ребенок подвергается растлению; каждый четвертый – растет с родителем-алкоголиком; каждая четвертая женщина подвергалась физическому насилию со стороны романтического партнера.

Заголовки газет пестрят новостями о микроагрессии, связанной с расовым неравенством, религиозной нетерпимостью и полом. Страх и беспорядки на улицах создают раскол внутри общин, а возросшая жестокость со стороны полиции, рост числа самоубийств и случаев домашнего насилия только подливают масла в огонь. И как будто нам этого мало, чтобы поставить под сомнение безопасность мира, в котором мы живем, – пришел вирус COVID-19, всемирная пандемия, перевернувшая все с ног на голову и оставившая людей с чувством страха и одиночества.

И неудивительно. Многие потеряли работу, в то время как работа других подвергала их риску заболеть или умереть. Распорядок дня перестал иметь какое-либо значение, люди задались вопросом, вернется ли все когда-нибудь в нормальное русло. Миллионы людей на некоторое время были изолированы от семьи и друзей, что лишь усугубляло их страдания. Пандемия затронула глубоко укоренившиеся коллективные раны одиночества. А коллективная травма – это наша тихая, непризнанная эпидемия.

Все вышеперечисленное является травмой. Как бы нам ни хотелось, чтобы было иначе, но травма неизбежна, благодаря ей мы чувствуем себя живыми, это часть жизни. Это чувство, возникающее в результате некоего события, ощущение, будто мир рухнул и теперь представляет собой опасное, непредсказуемое место, а в конце пресловутого туннеля нет никакого света. Все, что мы считали правдой, больше не имеет смысла, и мы остаемся с изнуряющим чувством безнадежности и растерянности, и часто мы обзаводимся проблемами физического и психического здоровья, которые остаются с нами до конца жизни. Неудивительно, что люди хотят знать, как избежать травмы или, по крайней мере, быстро оправиться от боли. Они хотят знать, как развить в себе жизнестойкость, чтобы как можно быстрее вернуться к жизни, которая у них была до трагедии; им хочется понять, как оградить себя и тех, кого они любят, от будущих страданий. Позже в книге я расскажу о том, почему жизнестойкость может стать препятствием на пути посттравматического роста.

Если травма действительно разрушает наши глубочайшие представления о мире и нашем месте в нем, можно ли вообще вырасти на такой почве? Действительно ли травма может стать катализатором положительных изменений? И как так выходит, что некоторые люди могут пережить ужасный опыт и годами страдать от боли, едва ли способные функционировать, в то время как другие, пережившие то же самое травмирующее событие, не только преодолеют его, но и даже сделают свою жизнь лучше – не вопреки своему опыту, а благодаря ему? В этом парадокс травмы: она обладает как способностью разрушать, так и способностью трансформировать.

Этот парадокс и подпитал мое желание работать клиническим психологом, которым я являюсь уже больше 20 лет. Кому-то может показаться неуважительным или даже неверным настаивать на том, что рост и трансформация могут возникнуть из ужасающей трагедии. И все же это возможно. Я вновь и вновь становлюсь свидетелем подобного опыта, работая с людьми, которые пострадали от неудачной любви и потери близких, домашнего насилия и катастрофических заболеваний; я наблюдала этот эффект в сообществах, переживших худший опыт: пытки, разрушительные последствия войн, глобальные пандемии, безжалостный расизм, насилие и серьезные разрушения в результате стихийных бедствий. И я знала, что травма так работает, задолго до того, как стала клиническим психологом.

Личная заинтересованность: мой интерес к травме длиною в жизнь

Мое увлечение вопросами травмы началось еще в детстве и носит глубоко личный характер. Каждое поколение моей семьи с обеих сторон сильно пострадало от травм. Мои бабушка с дедушкой пережили холокост и были единственными членами своих семей, выбравшимися живыми из нацистских лагерей смерти. Я также внучка сирийских беженцев, которые покинули родную страну и прошли пешком от Алеппо до Израиля с шестью маленькими детьми. Моя бабушка тогда была беременна и родила в горах при Блудане, у нее не было другого выбора, кроме как продолжать путь дальше. Я дочь еврейских иммигрантов, которые бежали от политических, религиозных и социальных преследований и добрались до Южной Америки. Я стала одной из немногих евреек в Венесуэле, а позже иммигранткой из латиноамериканского меньшинства, приехавшей на учебу и работу в Соединенные Штаты. Я на собственном опыте испытала влияние миграции и многонациональных условий. Я знаю, каково это – подвергаться дискриминации в своем собственном районе и городе. Это тоже травмирует.

Опыт моих бабушки и дедушки по материнской линии, которых я с детства ласково называла Наной и Лалу, сыграл особую роль в моем интересе к сложностям травмы и в конечном счете дал дорогу моим исследованиям и клинической практике. Нана и Лалу родились в Трансильвании (сейчас – Румыния). Нана была единственным ребенком в бедной семье и жила в городе Орадя. Ее отец был игроком, а мать пыталась свести концы с концами, занимаясь шитьем и перебиваясь случайными заработками. Нана чувствовала себя ужасно одинокой и находила утешение в чтении книг, музыке и рисовании. Во время войны Нану и ее родителей перевезли в Освенцим, где быстро разлучили. Больше она их не видела.

Нана сильно страдала в концентрационных лагерях, подвергаясь ужасающим издевательствам со стороны надзирателей. В конце концов ей удалось сбежать, и она пешком добралась до общины, в которой обосновалось несколько выживших. Там она познакомилась с моим дедушкой и родила мою мать.

Лалу вырос в деревне Красна. Его семья была более финансово стабильной: отец был лидером еврейской общины в деревне, и Лалу запомнил детство как относительно счастливое и беззаботное время, наполненное множеством приключений и хорошими друзьями. Конечно, все изменилось, когда пришли солдаты и забрали их в концентрационные лагеря. Лалу – единственный из своей семьи, кто пережил ту бойню.

Коммунизм и непрекращающиеся преследования евреев вынудили Нану и Лалу бежать из Румынии вместе со своими двумя дочерьми и в конце концов перебраться в Венесуэлу, где они присоединились к одному из своих членов семьи. Семья моего отца тем временем покинула Израиль и также иммигрировала в Венесуэлу. Именно там встретились мои мать и отец, там же родилась я, второе поколение в семье, пережившей холокост, и дочь сирийского беженца.

Проведя все детство среди иммигрантов в Венесуэле, я знала людей, которые, казалось, застряли в собственной травме. Некоторые так и остались оцепеневшими, отключенными от реальности, едва способными функционировать. Другие держались молодцом внешне, но внутри себя боролись с глубокой депрессией, которая изматывала их. Среди последних оказалась моя бабушка.

Внешне Нана была красива. Статная, владеющая собой женщина с блестящим, творческим умом, она говорила на нескольких языках, проводила бо́льшую часть своего времени за работой, писательством и чтением и любила готовить вкусные блюда для всей семьи. Однако внутри себя она страдала. Нана часто рассказывала о войне, о боли и страхе, которые она испытала, об ужасе от того, что стала свидетелем расстрела членов семьи, о том, как ей невероятно повезло оказаться на верном пути и спастись, и все это я слушала, прихлебывая суп с шариками из мацы, который она с такой любовью готовила. Несмотря на то что я всегда чувствовала ее любовь ко мне – она была удивительной бабушкой, – я также часто чувствовала и ее печаль, не всегда понимая, откуда она берется. Болезненные напоминания о ее прошлом, которые Нана переживала в своем сознании и рассказанных ею историях, мешали ей по-настоящему наслаждаться жизнью. К сожалению, она умерла в довольно молодом возрасте.

В нашей общине были и другие люди, полные решимости двигаться дальше и не зацикливаться на прошлом, они хотели добиться успеха, несмотря на все, через что им пришлось пройти. Чем больше я слушала их истории, тем больше их травматические реакции обретали для меня смысл: одни с трудом пережили зверства войны, в то время как другие изо всех сил пытались приспособиться после вынужденного отъезда.

Однако была еще одна группа людей, которая очаровывала меня: те, кто наслаждался счастьем и благополучием, хотя эти чувства, казалось бы, противоречили их ужасному прошлому. Мой дедушка был одним из таких людей. Честно говоря, для меня он олицетворял то, что впоследствии я назвала посттравматическим ростом.

Мне нравилось бывать рядом с Лалу. Всем нравилось его общество. Его радость была заразительной. Он всегда был готов изучать новые места и идеи. Он любил путешествовать и часто рассказывал нам истории о своих приключениях. Лалу глубоко ценил свою семью и сообщество, и ему доставляло огромное удовольствие заботиться о других людях, которые испытывали трудности. Он научил нас быть благодарными за те мелочи, которые у нас есть, и никогда ничего не принимать как должное.

Впрочем, Лалу не всегда был таким радостным. Мама рассказывала мне, что после войны ему пришлось довольно трудно. Как и другие, он многое потерял и безмерно страдал от этого. На пару лет он впал в глубокую депрессию, но после в нем что-то переключилось.

Он сделал запись об этом в дневниках, которые вел:

«Как и миллионы других людей, я узнал, что жизнь и смерть идут рука об руку. Есть старая песня, в которой рассказывается о крестьянине, повстречавшем таинственного человека верхом на лошади, который отдал ему приказ: „Ты должен добиться своего“. Всю свою жизнь я слышал внутренний голос, который диктовал мне, что „я должен добиться своего“. В моей жизни и в жизни тех, кто пережил ужасную Вторую мировую войну, нам множество раз приходилось повторять этот внутренний приказ, часто через силу. На протяжении всей моей жизни таинственный человек верхом на лошади был моим жизненным инстинктом и импульсом, который заставлял меня чувствовать, куда идти дальше. Я слышал, как его голос шепчет мне на ухо: „Борись и иди дальше“. Даже в самые трудные моменты, когда я был голоден, замерзал, был болен и подвергался преследованиям, я все равно слышал, как он говорит мне: „Ты должен бороться, ты должен добиться своего…“»

Конечно, у Лалу случались моменты грусти, он вспоминал о том, через что он и его семья прошли во время холокоста. Он никогда не забывал об этом и не преуменьшал страданий других людей. Но в какой-то момент Лалу принял решение оставить прошлое в прошлом и двигаться вперед, зная, что он «должен бороться», должен «добиться своего», если не ради себя, то ради своей семьи и своего сообщества. В какой-то момент он спросил себя: «Добился ли я своего?» В своем дневнике Лалу написал следующее: «Ответ не стоит того, чтобы над ним долго размышлять и философствовать». Он дописал: «Сейчас я смотрю на свою семью: жену, дочерей, их мужей, на внуков, – и ответ очевиден: борьба того стоила… Да, я действительно добился своего».

Он мог говорить о своих чувствах и о прошлом – часто с философской или культурной точки зрения, – не позволяя при этом случившемуся вторгаться в настоящее. Лалу решил полностью принять настоящее, с любопытством и благодарностью: он и правда был благодарен за все, что у него было, за то, что он жив, за то, что ему дали второй шанс.

Для меня Лалу стал источником вдохновения, всегда поощряя нас держать открытыми глаза и сердца в ожидании новых приключений, идей и полноты жизни. Лалу был не только свободен от страданий своего прошлого, он сделал шаг за его пределы.

В нашей общине было много таких же, как Лалу, которые верили, что их опыт придает их жизни больше смысла и цели и помогает им стать мудрее и добрее к другим членам общества. Были те, кто просто радовался жизни и был полон решимости добиться успеха, несмотря на то, через что им пришлось пройти. Было много и таких, как Нана, которые остались привязаны к своей боли и прошлому опыту. Все это завораживало меня.

Я хотела узнать, что удерживало одних в плену их травм, почему других едва затронуло, а третьи не только исцелились, но и преобразились.

Мое любопытство к человеческому опыту в конечном счете привело меня к получению докторской степени по клинической психологии с акцентом на травму и в особенности посттравматический рост. Хотя мне посчастливилось учиться у блестящих умов, чьи исследования в области посттравматического роста (ПТР) послужили основой для моих собственных изысканий. Большинство психологических исследований в этой области всегда были сосредоточены почти исключительно на негативных последствиях травмы, упуская из виду ее положительное влияние на нашу жизнь. Некоторые исследователи полагают, что рост, о котором люди сообщают после травмы, – это лишь их субъективное восприятие, что это не более, чем иллюзия или временное ощущение.

Я с этим не согласна. Мои исследования и клиническая работа подтверждают наблюдения из детства: возможность роста – не иллюзия, она реальна и поддается количественной оценке. Я помогла сотням людей, семей и сообществ излечиться от травм и преодолеть их, некоторые из моих пациентов столкнулись с невообразимыми трудностями. Сама идея роста может показаться чем-то за гранью возможного – и все же это происходит повсеместно. Я не хочу преуменьшать физические, умственные и эмоциональные затраты, необходимые для подобной работы над собой, и в то же время я знаю, что это возможно, если люди полностью отдадутся этому процессу.

Как мы реагируем на травму

Не каждый достигает посттравматического роста, и не каждый желает его достичь. За годы работы в этой области я пришла к пониманию того, что мало людей знает о существовании ПТР и даже о возможности роста после травмы – это один из примеров ложного представления о травме, которое я бы хотела изменить при помощи этой книги.

На протяжении всей книги я буду делиться вдохновляющими историями из жизни своих пациентов, а также известных общественных деятелей, чтобы проиллюстрировать путь от страданий к исцелению. Однако, чтобы защитить их частную жизнь, я изменила имена своих пациентов и некоторые характеристики в их историях.

Большинство людей, получивших травму, обычно реагируют одним из трех способов: они либо застревают в травме, либо приходят в норму (состояние до травмы), либо преодолевают ее.

Застревание в травме

Некоторые люди испытывают сильные страдания еще долго после самого травматического переживания. Они замирают из-за боли и потерь, не могут восстановиться и даже вернуться к какому-то подобию жизни, которую вели до травмы. Они парализованы тем, что потеряли, и болью, которую продолжают испытывать, а также могут чувствовать себя подавленно и не иметь ресурсов, чтобы восстановиться.

В клиническом опыте мы называем это ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство), и оно может длиться много лет. Это может случиться в результате любого травмирующего события и в качестве реакции на него, ПТСР затрагивает все социально-экономические уровни, этнические группы и культуры. За последние десятилетия наша культурная осведомленность о ПТСР резко возросла, и часто это первое, что приходит на ум, когда люди слышат о травме.

Приведу в пример Марию: она выросла в Доминиканской Республике, и, когда ей было всего девять лет, отец, будучи в пьяном виде, отдал ее насильнику. Чудовищное обращение с девочкой прикрывалось тем, что этот человек считался «колдуном». Вред, который она получила от рук этого мужчины, чуть не убил ее. Каким-то образом Марии удалось сбежать, но ее парализовал страх. Она не могла ходить в школу, не могла общаться со своими родителями и доверять им и не раз думала о самоубийстве.

В течение многих лет Мария оставалась в состоянии посттравматического стрессового расстройства, не могла вступать в любовные физические отношения, а уж тем более получать от них удовольствие. В книге я подробнее расскажу о том пути, который прошла Мария.

Возвращение к норме

Некоторые люди более жизнестойкие, в их распоряжении гораздо больше ресурсов, например поддержка семьи, способность регулировать свои эмоции, духовность, а также определенные личностные черты – все это позволяет им вернуться к своей прежней жизни или, по крайней мере, приспособиться к теперешней, сделав ее похожей на ту, которая у них была до травмы. Да, она никогда уже не будет прежней, но их жизнь становится достаточно хорошей, и такие люди чувствуют себя довольно комфортно. Бо́льшая часть современных исследований, посвященных травмам, сосредоточена именно на этой группе, демонстрируя на ней процессы исцеления и восстановления. И в некотором смысле они правы.

Жизнестойкость позволяет людям пережить шторм и остаться невредимыми. Они прошли через войну, пережили жестокое обращение, чувствовали, что жизнь разрушена до основания, они пережили развод или смерть любимого человека – любое травмирующее событие – и все же нашли в себе мужество, силу и гибкость, чтобы жить дальше, несмотря на то, через что им пришлось пройти. Жизнестойкие люди часто являются весьма успешными членами общества, которые стремятся проявить себя. Они могут страдать от начальной стадии депрессии, тревоги, испытывать эмоциональные откаты, их могут посещать травмирующие воспоминания, но они все равно преуспевают в жизни.

Моя пациентка Миранда – само воплощение жизнестойкости. Несмотря на то что она так и не смогла оправиться от сильного горя, которое испытала после смерти любимой матери, она не позволила ему преградить ей путь к жизни, которую она себе создала. Уверенно и сосредоточенно Миранда бралась за все, что попадалось ей на пути. Она стала уважаемым врачом, оставаясь при этом женой и матерью четверых детей. Сильная, выносливая и легко приспосабливающаяся, она смогла прийти в себя и двигаться вперед. И, как большинство жизнестойких людей, она довольна созданной ею жизнью и не видит причин ее разрушать.

Некоторые психологи полагают, что любой, у кого не развилось ПТСР или не проявились классические признаки стресса, просто отрицает свою боль, используя определенные защитные механизмы, чтобы вытеснить ее из своего сознания.

Иногда такое и правда происходит, но возможно, что такие люди, как Миранда, понимают, как справляться с чрезвычайно сложными задачами, не застывая от изнуряющей боли.

Преодоление травмы

Эти люди завораживают меня больше других, такие, как мой дедушка, которые стремятся выйти за рамки того, чем жили раньше, преодолеть свою травму и перейти к посттравматическому росту. Они рассматривают травмы и невзгоды как возможности для трансформации, мудрости и роста. Они осмысливают то, что с ними произошло, и приходят в себя после этого, и их жизнь обогащается благодаря этому опыту. Эти люди не просто выживают: каждый из них выходит с новым пониманием жизни, более глубокой связью с сообществом и бо́льшим осознанием своего божественного предназначения. Такое перерождение часто порождает новое стремление стать полезным обществу и делиться своей мудростью с другими.

В новостях полно «героев повседневной жизни», которые пережили жестокое обращение в детстве, крайнюю нищету или насилие в семье. Такие люди, как Опра Уинфри, Фрида Кало, Леди Гага, дирижер оркестра Густаво Дудамель, Нельсон Мандела и активистка Малала Юсуфзай решились назвать, залечить свое травмирующее прошлое и интегрировать его в текущую реальность, а также использовать свою известность, чтобы облегчить чужие страдания.

Я могу привести бесчисленное множество примеров своих пациентов, которые смогли перейти от изнуряющего ПТСР к свободе посттравматического роста. В Алехандро, подростка, чью историю я расскажу на страницах этой книги, несколько раз стреляли – в средней школе, где он учился, мальчик открыл стрельбу. Вы можете себе представить, что, выжив в перестрелке, Алехандро перенес ужасные эмоциональные и физические страдания. С годами он стал понимать, что его опыт – каким бы ужасным он ни был – дал ему цель в жизни, а также силу и чувство сострадания. Он все время говорит мне, что знает, что выжил не просто так, что у Бога на него есть свои планы. Алехандро начал рассказывать другим подросткам о том, через что ему пришлось пройти, делиться тем, чему научился, и поклялся приносить обществу пользу.

Я не утверждаю, что каждый, кто пережил травму, четко вписывается в какой-то из этих трех вариантов.

Я также не утверждаю, что посттравматический рост является чем-то само собой разумеющимся, дает быстрый результат и работает строго линейно.

Травма – сложная штука.

Путь к посттравматическому росту не прост. Он требует ежедневного осознанного намерения выйти за рамки травмирующего события или ситуации, не отвергая и не преуменьшая те трудности, с которыми мы сталкиваемся.

Три возможных исхода

Однако, чтобы ступить на путь ПТР, необходимо знать, что трансформация возможна, что ее нельзя торопить и есть способ ее достичь.

Исследования давно показали, что посттравматический рост возможен, но до сих пор никто не показывал точную дорогу к нему.

Я написала эту книгу не только для того, чтобы рассказать о посттравматическом росте, но также для того, чтобы предложить вам пятиэтапную модель, в рамках которой я обрисовала четкий путь ПТР – эта модель успешно показала себя на личностном, культурном и системном уровнях.