Buch lesen: «Белая воробейка»
Пролог
"Некрасивость – одна из семи смертных добродетелей" —Оскар Уальд «Портрет Дориана Грея»
Я увидела её на Кэмп-стрит в яркий солнечный день, который бывает в Новом Орлеане лишь после сезона дождей.
Новый Орлеан в те далекие годы представлял из себя весьма злачное место, как, пожалуй, почти вся Америка начала двадцатого века. Множество иммигрантов – в поисках лучшей жизни – выбирали штат Луизиана. Впрочем, винить их не приходилось. Никто из местных не мог с уверенностью утверждать, что поток иностранцев ухудшил их жизнь, но признать обратное казалось задачей явно сложнее.
– Бог свидетель, – любил повторять отец с особенно важным видом на званых ужинах. Немногочисленные гости сидели рядом, внимая каждому его слову, словно сам Господь сошел на грешную землю с одиннадцатой заповедью за пазухой. – Работа – это благо, и кризис в Италии вызван не безработицей, а ленью их людей.
И Бернанд Брукс никогда не забывал добавить, что он, в отличие от других, всего в жизни добился сам, и жаловаться ему было некогда.
Он был из числа тех, кого привезли сюда мальчишкой вследствие народных волнений в Германии сороковых годов. Так что было бы неверно сказать, что это была его воля, как и воля моей матери. Будучи немкой, она родилась в городе Портленд, штат Мэн, и всегда считала себя истинной американской леди, с гордостью принимая все преимущества, которые давал этот статус.
Луиза Брукс оставалась того же мнения, что и её муж:
– Жалуются лишь бездельники и безбожники, не принимающие плана Божьего, ведь каждому уготован особенный путь, и всякий получит то, что заслуживает.
Как истинная христианка, она проявляла терпение ко всему, что не соответствовало её представлениям о правильности, хотя сочетать это с чрезмерно традиционными взглядами в эпоху резких перемен было нелегко. Она наставляла меня в молитвах, даже в мыслях не предполагая, что я всегда замечала пусть и незначительную, но каплю лицемерия в её просьбах о помощи для всех нуждающихся в благодати Господа нашего Иисуса Христа.
Стоял жаркий июльский день 1906-го. Миссис Брукс, облаченная в длинное темно-зеленое французское платье, которое выгодно подчеркивало ее янтарные глаза и мягкие светлые локоны, с ловкостью и грацией кошки продвигалась по пыльной дороге рынка Милнебурга, ныне известного как район Лейк-Оукс.
Я плелась позади, опустив взгляд на землю, и вспоминала детский стишок:
«Эта свинка на рынок спешит,
Эта свинка дома сидит,
У этой свинки много всего,
У этой свинки нет ничего».
Как же повезло второй свинке. Хотелось бы мне оказаться на её месте.
Солнце нещадно жгло спину, и капли пота одна за другой неприятно скользили по моей коже под тяжелым платьем с длинными рукавами и высоким воротником. Глаза, не приспособленные к яркому свету, непрерывно слезились. Я чувствовала себя слепым котёнком, послушно следующим за мамой-кошкой. Однако это не было большой проблемой. Для понимания того, что происходит вокруг, мне и сейчас не нужны глаза. Из-за слабости зрения человек с раннего детства может научиться ориентироваться в пространстве, полагаясь на запахи и звуки.
Вот мы прошли мимо очередной рыбной лавки, а справа от неё разнесся насыщенный запах горького табака.
– Сколько за форель?
– Шестьдесят центов за фунт. Если возьмёте два фунта, вторую рыбину отдам за полцены, – на мгновение тонкие пальцы переплетаются с моими. Редкое событие. – Леди, посмотрите, какая рыба! Все самое свежее!
Миссис Брукс не удостоила торговца ответом и резко потянула меня в сторону, в один из рыночных рядов. На этот раз воздух наполнился свежим ароматом цитрусовых.
Когда доктор Клаурс был занят в госпитале, нам приходилось добираться до него пешком, и это, пожалуй, не нравилось никому, кроме меня. При зажиточности нашей семьи иной раз даже отпрыскам Брукс приходилось сталкиваться с некоторыми неудобствами. Прямого пути к госпиталю с Френчмен-стрит, где мы жили в начале этого века, не существовало. По крайней мере, не по главной дороге – она была предназначена для торговцев из Новой Англии и Западной Европы. Самый короткий путь к доктору Клаурсу пролегал через узкий рынок, по которому не ездили кареты.
Мать не бывала здесь без крайней нужды: это место всегда вызывало у неё неприязнь из-за толп людей и резкого запаха морепродуктов, неизменно витавшего в воздухе. Поэтому через рынок меня водила нянька, добродушная негритянка Эсси. По сравнению с матерью она никогда не торопилась и позволяла изголодавшейся по свежему воздуху девочке вдоволь разглядеть всё вокруг. Конечно, если погода позволяла ненадолго остановиться. Так должно было быть и в тот раз, но вечером перед Днем Благодарения бедняжка неудачно упала с лестницы и сломала лодыжку. До сих пор у меня возникают мысли, что в этом деле ей помогла моя временами довольно вспыльчивая мать. Уж я-то знаю. Мне самой часто доводилось попадать под её горячую руку.
До госпиталя оставалось около пяти минут ходьбы, что можно было понять по доносившемуся ржанию лошадей и стуку колёс. Мои мысли были где-то далеко, когда рядом со мной послышался глумливый голос:
– Господь милосердный, что это за чудовище?
Резкие слова подействовали на меня как удар хлыстом, и за короткое мгновение я ощутила, как кровь прилила к щекам. Обрывки других, коротких и злых фраз доносились до моего сознания.
Они смотрят на меня. Они говорят обо мне. Отвернитесь! Прекратите!
Их взгляды, как мне всегда казалось в детстве, вновь были устремлены на моё прозрачное худое лицо и белоснежные локоны, ниспадающие на хрупкие плечи.
В тот момент я не осознавала нелогичности своих мыслей: моё лицо скрывалось за широкой шляпкой и зонтиком, и никто, даже при сильном желании, не мог его увидеть. Теперь об этом легко рассуждать, но тогда меня охватила настоящая паника – хотелось вырваться из хватки матери и бежать, пока силы не покинут меня. Лишь бы не слышать.
– Адель, – раздался тихий голос рядом, – успокойся. Не дрожи.
Собравшись с силами, я осторожно наклонила зонтик в своей руке вбок, когда мать, словно находясь в трансе, неспешно сделала ещё пару шагов вперед и остановилась.
Я заставила себя взглянуть на толпу.
Никто из прохожих не смотрел в мою сторону.
Все внимание было приковано к ней, смуглой женщине у пирса, где заканчивался рынок и начиналась дорога в город. Она щурилась и морщилась, не привыкшая к яркому дневному свету после долгого плавания. Её тело скрывал лишь накинутый на плечи грязно-серый плащ, которым она не пыталась прикрыть груди или ноги. Конечности выглядели как раздутые бочонки с вином, они дрожали и еле двигались. Видно, последствия болезни.
Женщина протерла глаза тыльной стороной ладони, как-то неуклюже зевнула и повернула голову к толпе. Лицо сразу показалось мне неправильным: черты губ, носа и подбородка выглядели так, будто были слеплены из глины неопытным скульптором. Он очень старался, но на полпути бросил это дело, оставив всё как есть, полностью разочарованный в своих способностях.
Когда я подняла взгляд выше, то чуть ли не вскрикнула: на меня смотрел мертвец.
Глаза цветом выжженной травы – в них не было ни эмоций, ни чувств, лишь вязкая пустота и равнодушие, пронизывающие меня насквозь.
Обреченность.
Со всхлипом я зажмурилась и уткнулась в шероховатую ткань материной юбки. Наверное, впервые в жизни ко мне пришел настоящий страх, граничащий с первобытным ужасом. Слёзы предательски подступили к глазам, но я старалась сдержаться, зная, что мать уже и так не одобряет моего поведения.
Что с ней случилось?
Её привезли в госпиталь?
В ту секунду я искренне ожидала, что кто-то закричит: «Позовите врача!», но никто не торопился оказывать ей помощь. Женщину продолжали бессовестно разглядывать. Леди и джентльмены, моряки и простые торговцы – это казалось безумным: совершенно разные люди нашли общий интерес в этом уничижительном зрелище.
Мы провели в толпе зевак менее минуты, когда с губ матери сорвался тихий вздох, как если бы она очнулась от наваждения. Просто плохой сон. Нужно поскорее забыть его и не портить свой день глупым воспоминанием. Она потянула меня за собой дальше, к главной дороге.
Может, мать и смогла так легко отмахнуться от увиденного и вернуться к прежней жизни, но у меня это не получилось. Мертвый взгляд индианки – он ещё долго преследовал меня в кошмарных снах, и он жив в моей памяти спустя годы.
Сорок лет назад… мне было всего семь. И в тот безоблачный день я впервые увидела уродца.
