Buch lesen: "Живые мертвецы. Рассвет"

Schriftart:

Джорджу, которого я так и не отблагодарил.
ДК

Ах! Ястреб заклевал голубку; волк растерзал барана; лев пожрал остророгого буйвола; человек убил льва стрелою, мечом, порохом; но Орля сделает с человеком то, что мы сделали с лошадью и быком: он превратит его в свою вещь, в своего слугу, в свою пищу – единственно силой своей воли. Горе нам!
Ги де Мопассан, «Орля»

Ночной час – час смерти. Да продлится день как можно дольше!
«Сказки Гофмана»

Это художественное произведение. Все персонажи, организации и события в этом романе являются вымыслом, любые совпадения с действительностью случайны.

The Living Dead

AI Generator / Shutterstock / Fotodom.ru

* * *

«”Живые мертвецы” – масштабная, своевременная, страшная эпопея, которая не только сохраняет верность канонам жанра, но и развивается в совершенно новом, непредсказуемом направлении».
Пол Тремблей

«Если “Ночь живых мертвецов” была первым словом в хрониках оживших мертвецов, то “Живые мертвецы” – последнее слово. Грандиозное произведение».
Адам Нэвилл

«Утраченная классика Ромеро, которая еще очень долго не покинет ваши мысли после того, как вы закончите чтение».
Клайв Баркер

«Гениальная, кровожадная работа, отмеченная присущими Ромеро остроумием, человечностью и беспощадными социальными наблюдениями. Как же нам повезло, что у нас есть этот заключительный акт “Гран-Гиньоля” от человека, который когда-то заставил мертвецов ожить».
Джо Хилл

«Любой фильм о зомби существует в тени Джорджа Ромеро, но сам он никогда не получал таких бюджетов, которые позволили бы работать с подобающим ему размахом. К счастью, Дэниел Краус сумел завершить эпический труд, начатый Ромеро. Его тень стала немного больше».
Грейди Хендрикс

Акт первый
Рождение смерти
Протяженность: две недели

Джон Доу

1. Отпусти мне грхи, еслии сомжешь

В самые первые месяцы XXI века, еще до печально известного 11 сентября, все больницы, дома престарелых и полицейские участки США (кроме провинциальных, не оснащенных нужным компьютерным оборудованием) обязали влиться в общую информационную Сеть по сбору демографической статистики (ССДС), где аккумулировались данные о естественном движении населения. Эта цифровая система мгновенно передавала всю введенную информацию в отдел Бюро переписи населения, известный как Республиканское демографически-депопуляционное управление (РДДУ). Те, кто мог тогда позволить себе злые чернушные шутки, часто называли его «Родился? Дал дуба? Учтем». Каждое рождение и каждая смерть регистрировались кем-то из врачей, медсестер или секретарей, после чего человек нажимал на ссылку и данные выгружались в ССДС.

Запись о смерти Джона Доу под номером 129-46-9875 была дважды зарегистрирована системой в ночь на 23 октября. Первое сообщение из больницы святого Архангела Михаила, что в Сан-Диего, штат Калифорния, было ничем не примечательно. Вторая запись, благодаря которой этот случай вошел в историю, была внесена в систему три с половиной часа спустя из отдела судебно-медицинской экспертизы по округу Сан-Диего. Сообщение поступило на центральные компьютеры ССДС в 22:36 по тихоокеанскому времени, но оставалось незамеченным еще сорок восемь часов, пока тихая, неприметная служащая РДДУ по имени Этта Гофман не обнаружила его при проверке последних файлов на предмет аномалий.

Гофман распечатала эту запись на бумаге. Уже тогда у нее было дурное предчувствие насчет того, что люди зависят от систем.

ССДС не обращала внимания ни на программу, в которой создавался файл, ни на гарнитуру, ни на размер шрифта. В целях стандартизации все записи выводились с настройками по умолчанию. Запись о Джоне Доу была напечатана в РДДУ шрифтом под названием Simplified Arabic. Через многие годы после запуска ССДС в Сенате разгорелся жаркий спор о том, может ли правительство использовать «арабский» шрифт. Обойдя республиканцев, которые голосовали за Franklin Gothic, демократы в тот день принялись со значением подмигивать и хлопать друг друга по спине.

Но те, кто пережил Джона Доу хотя бы на несколько недель, уже не помнили о такой пустячной победе. Это противоречие было мелочью на фоне миллионов таких же, разрывающих страну на части в течение нескольких поколений. Но если бы некоторые бывшие члены Конгресса задумались, если бы прислушались получше, если бы услышали, как трещат суставы и сухожилия Америки, подобно лопающейся струне рояля, то, может, и смогли бы что-то сделать, как-то залечить раны, чтобы не допустить гибели политической системы на фоне грядущих мрачных дней.

В течение трех суток после смерти Джона Доу в систему поступали тысячи файлов, похожих на 129-46-9875. Этта Гофман обнаружила его случай, пытаясь определить, откуда все началось.

Разработчики ССДС не предполагали, что нужна будет сортировка по дате и времени, поэтому такой функции в программе не было. Гофман и ее коллегам пришлось перебирать множество записей вручную, и только потом, поместив найденное в отдельную папку Origin и сравнивая файлы, они увидели, что файл Джона Доу был первым. Стопроцентной уверенности не было, и даже Гофман в какой-то момент опустила руки. Насущных дел и без того хватало.

Вечером третьего дня после смерти Джона Доу в вашингтонском офисе РДДУ остались четверо: двое мужчин и две женщины. Они сдвинули стоящие рядом столы – и щелкали, строчили, подбивали документы, совсем не глядя на время. Но даже в ту ночь не было сотрудника более неутомимого и невозмутимого, чем Этта Гофман. Впрочем, она всегда была в РДДУ белой вороной. Любой, кому доводилось с ней работать, думал, что в личной жизни она такая же – вся напряженная и вечно смотрит куда-то невидящим взглядом.

Трое остальных задержались по вполне понятным причинам. Джон Кэмпбелл за последние годы много чего пережил: смерть ребенка, нежеланный развод… Ему попросту не к кому было возвращаться. Терри Макалистер пришел на госслужбу, окрыленный идеей помочь, спасти положение, разгрузить всех – он задержался намеренно. Элизабет О’Тул боялась мужа, особенно если он психовал, и ночная работа была для нее единственной надеждой на спасение.

К тому же Терри Макалистер и Элизабет О’Тул любили друг друга. Этта Гофман выяснила это незадолго до кризиса, но категорически не могла понять. Они оба состояли в браке, и вот это Гофман понимала очень хорошо. Брак – это документы, соглашения, совместное владение собственностью и совместные налоговые декларации. Но вот любовь и страсть – увольте. Не поймешь, что у этих страдальцев в голове. Гофман немного настороженно относилась к Макалистеру и О’Тул, стараясь держаться от них подальше.

Они могли только догадываться, почему Этта Гофман осталась на ночь. Некоторых в РДДУ бесило, что она не показывает эмоций, и эти люди называли ее придурочной. Те, кто знал, как ударно она трудится, приписывали ей аутизм, а кто-то звал просто сучкой.

Один временный работник, основной специальностью которого были английский язык и литература, однажды назвал бледную и вечно серьезную Этту Гофман «Поэтесса». Увидев, как она сосредоточенно смотрит в экран, он вспомнил затворницу Эмили Дикинсон, взирающую на мир, и подумал, что Гофман, должно быть, такая же загадочная и тоже может найти в повседневной рутине что-то великое, проведя в ней полжизни.

Это прозвище стало для Гофман своего рода щитом – оправданием сдержанности и невозмутимости. Поэтессе дозволено, ведь она себе на уме! Над этим шутило все РДДУ. Так вокруг коллеги в трениках, без тени эмоций вводящей данные в систему, попивающей теплую воду и поедающей самые банальные сэндвичи – наверняка самые безвкусные в округе, – сложился определенный романтический ореол.

В течение трех дней после смерти Джона Доу Поэтесса проявляла себя лучше всех. Там, где другие позволяли себе слабость, она сохраняла каменное лицо. Там, где у других закрывались глаза и дрожали руки, там, где другие были уже не в силах печатать, она сохраняла остроту внимания и ловкость рук. Гофман, неспособная никого вдохновить в принципе, в ту ночь вдохновила трех оставшихся сотрудников. Они вылили себе на головы по стакану холодной воды и отхлестали себя по щекам. Заряженные дешевым кофе и адреналином, они упорно регистрировали все происходящее, чтобы у потомков остались свидетельства существования того грандиозного, сложного, ущербного, но все же порой прекрасного мира, что существовал до падения.

Сорок восемь часов спустя, через пять дней после регистрации смерти Джона Доу под номером 129-46-9875, Джон Кэмпбелл, Терри Макалистер и Элизабет О’Тул сошлись на том, что ничего сделать они уже не могут. Хотя благодаря аварийному электроснабжению их офис работал нормально, крах настал в самой ССДС. Поступающие сообщения были все равно что глас вопиющего в пустыне.

Джон Кэмпбелл выключил компьютер, посмотрел в черный монитор, вспомнив о потерянных жене и ребенке, пошел домой и выстрелил себе в голову. Элизабет О’Тул начала как сумасшедшая отжиматься и приседать, готовясь непонятно к чему. Терри Макалистер, у которого вдруг отключился синдром спасателя, сделал последнюю запись в рабочей документации. Если бы кто-нибудь когда-нибудь ее нашел, то увидел бы вместо обычных фактов и цифр надпись «Счастливого Хеллоуина» – черный юмор, как у приговоренного к смерти.

Это было за три дня до самого жуткого праздника, за три недели до Дня благодарения, за два месяца до Рождества. Миллионы конфет вместо подарков детям ушли в стратегический запас: некоторые слишком боялись покидать дома. Те, кто заранее купил индейку на День благодарения, оставили ее себе, вместо того чтобы пригласить близких и поделиться. Тысячи авиабилетов, купленных к Рождеству, чтобы навестить родных, тлели в почтовых ящиках.

Терри Макалистер и Элизабет О’Тул не выключали свои компьютеры, как это сделал Джон Кэмпбелл; гул греющихся машин напоминал им дыхание – пусть и натужное, как у тяжелобольных в хосписе. Собираясь к Терри в Джорджтаун, Элизабет предложила Этте Гофман поехать с ними. Терри сказал, чтобы она не беспокоилась, но Элизабет не хотела оставлять женщину одну.

Однако Терри был прав: Гофман уставилась на Элизабет О’Тул так, словно та вдруг заговорила по-вьетнамски. Ее слова вызвали у Поэтессы не больше эмоций, чем кусочек торта на корпоративной вечеринке по случаю дня рождения.

Уходя, Терри Макалистер и Элизабет О’Тул слышали глухой, равномерный треск клавиатуры Этты Гофман. Она работала в своей обычной манере: упорно и без тени эмоций. Без тени… жизни. Элизабет вспомнила отчеты о нападениях таких же упертых и неживых и решила, что Гофман, так похожая на Них – уже тогда Их предпочитали называть именно так, – возможно, та самая, кто все поймет, обработает и ответит на Их угрозу.

На седьмой день, находясь в квартире Терри Макалистера, Элизабет О’Тул взяла телефон, который еле ловил сигнал, и стала писать своему кузену, священнику из Индианаполиса, решив исповедаться хотя бы так. Она сказала, что они с любовником (не с мужем) хотят попробовать уехать из Вашингтона. Поскольку и времени, и зарядки было мало, текст изобиловал орфографическими ошибками. Элизабет О’Тул не видела, когда отключился телефон, поэтому никогда не узнает, дошла ли исповедь или стала еще одним гласом вопиющего в пустыне. Когда они с Терри вышли из залитого кровью подъезда на улицу, опаленную выстрелами, не имея никакого плана, кроме как «довериться интуиции и направиться на север», Элизабет О’Тул везде видела свое последнее послание, буквы, похожие на птиц-стервятников, пронзающих ноябрьское небо.

Нравнеое, я болише ни увижу тбя, так что Отпусти мне грхи, еслии сомжешь, где бы ни находился, если можно8, таккак я пыаюсь исповдаться и ппросиль прощеия, но немогу, ен помню слво, оразве не старшно, что яинечего не могу сказать, Гичего не могу вспомнить, как убдоь вся наа жизен бьла сном?

2. Чужая душа – потемки

Луис Акоцелла выискивал в своем супе по-галийски белую фасоль, когда фасадное окно Испанского дворца «Фаби» разлетелось вдребезги. Луис трудился в Сан-Диего помощником судмедэксперта и знал все о ранах и порезах, которые оставляет стекло. О том, как осколки лобового стекла врезаются в щеки и оставляют рваные раны, пропахивая путь сквозь мясо. О лебединой красоте порезов на запястьях, которые самоубийцы наносили себе осколками разбитого зеркала. И наконец, о том, как фасадное окно «Фаби» вот-вот превратится в рой мелких осколков, на миг отразив дешевый хрусталь люстр, и полетит к нему, словно стеклянные шершни.

Принимай Луис пищу в другом месте или закажи другое блюдо – и сейчас он бы был отчасти не в этом мире. Скроллил бы социальные сети. Но в этот раз он убрал телефон: слишком уж легко было испачкаться супом по-галийски.

Поначалу отсутствие телефона вызвало некоторую тревогу – взгляд то и дело дергался туда, где должен был лежать гаджет, а пальцы сгибались в жесте, словно скроллят ленту. Но уже через пять минут Луис успокоился и обнаружил, что в отсутствии гаджета что-то есть. А когда затихла музыка, которую почему-то забыли поставить заново, он услышал звуки жизни вокруг: шарканье ног, вздохи, смех и даже дыхание людей.

Если Луис ел в одиночестве, он садился рядом с кухней, поскольку предпочитал скроллить, лайкать, комментировать и размещать посты под успокаивающие звуки готовки. А уж когда он начинал говорить по-испански, персонал словно подменяли. Официантка расслаблялась, а повара на кухне смотрели так, что Луис думал: «Вот здесь мне точно хорошо приготовят». Это согревало его не меньше, чем миска супа по-галийски. Язык – вот что объединяло людей. В такие моменты Луис задавался вопросом, не вреден ли телефон как таковой.

Так что Луис был достаточно далеко от окна и не мог пострадать от осколков. Но все равно закрыл лицо руками и вскочил со стула. Чутье его не подвело: раздался оглушительный треск, разлетелось вдребезги стекло, и прогремел выстрел.

На календаре был четверг, на часах – 17:54; для постоянных посетителей «Фаби» было еще рано, а немногих присутствующих защитили высокие спинки. Луис со своим опытом работы помощника судмедэксперта сразу это понял – как и то, что за выстрелом почти всегда следует еще несколько.

Он на корточках забрался под стол и обратился в слух. Взгляд его упал на пакетики с сахаром, которые подпирали самую шаткую ножку. Почти сразу действительно раздались выстрелы, а за ними – мужской крик. После небольшой заминки полиция открыла ответный огонь, и их выстрелы, звук которых напоминал щелканье лопающейся пузырчатой пленки, слились – их уже невозможно было сосчитать. Следом раздался смачный металлический хруст, словно одна машина врезалась в другую и протаранила ее. И наступила тишина.

Какое-то время – он точно не знал, сколько прошло – Луис так и сидел под столом. Ощущение опасности меняло восприятие времени: секунды впивались в кожу маленькими ножами, оставляя невидимые порезы.

Наконец он встал и бросился к двери. Стекло хрустело под каблуками. Луис вынырнул в фиолетовое марево прохладных калифорнийских сумерек, где все слышалось уже совсем иначе, отпер машину и достал аптечку. Ведь мужчина, который кричал, мог быть все еще жив. Луис побежал вдоль ряда припаркованных машин, и на Мишн-Бэй-драйв увидел типичную картину после перестрелки: остатки сгоревшей резины на асфальте, выхлопные газы, светящиеся красным и синим, как мигалки полицейских, и внезапный затор перед светофором. Люди в пробке вели себя так, словно ничего не произошло.

Возможно, дело было в том, что Луис отвлекся от телефона, но далее он обратил внимание на кое-что еще. Пешеходам было плевать. Всего несколько минут назад тут стреляли, протаранили минимум одну машину, а люди снова уткнулись в гаджеты и теперь поглощали информацию, которую могли фильтровать с помощью больших пальцев. Кто-то фотографировал скопление полицейских машин, кто-то делал селфи, и все это мгновенно выкладывалось в соцсети. Так совсем недавно делал и сам Луис – хроника его жизни в квадратиках с текстом.

Добежав до места, Луис увидел машину преступника – старый грузовичок с мексиканскими номерами, переднее крыло которого было вжато в борт универсала. Пассажирская дверь грузовика была распахнута, а на краешке сиденья примостился мужчина. Луис узнал мертвеца с первого взгляда. Тот прижимал приклад ржавого «Узи» к груди, запекшаяся кровь отливала черным, но мертвец вцепился в магазин, словно не желая отступить и после смерти.

Пешеходы вцепились в гаджеты, стрелок – в свой «Узи». Луис поразился неожиданному сходству, которое обрели вдруг гаджеты и оружие.

В кабине кто-то шевелился, но грузовик был заблокирован черно-белыми машинами, а стоящие за ними копы держали двери под прицелом. Отбросив мысли о стычке, Луис перевел взгляд на одну, потом на другую сторону улицы. Он искал кого-то, кто не залип в очередной гаджет. Сирены скорой помощи завыли громче, и Луис наконец нашел, что искал. Он забежал в тень эстакады, где среди топкой грязи и кучи пакетов и разбитых бутылок корчился мужчина лет шестидесяти.

Одежда его промокла, от него пахло кислятиной, и Луис подумал, что это бомж. Хотя явно на улице недолго: прямая осанка и широкие плечи нехарактерны для бездомных. Выпавших зубов не было: челюсть была ровной, и губы не норовили пропасть между деснами. Волосы по-прежнему были аккуратно расчесаны. Но больше всего говорила о владельце одежда: потрепанный, но явно сшитый на заказ костюм, кожаные ботинки и парадная рубашка с единственной уцелевшей запонкой. «Когда-то он был богат, – подумал Луис. – Когда-то у него было все, что могла предложить Америка».

Спокойной методичной работой, как в офисе, здесь и не пахло. Луис отложил аптечку, взял мужчину за запястья и стал рассматривать тело. Он заметил четыре пулевых отверстия, все в правой половине: одно на бедре, другое на животе, третье на плече, а четвертое на шее. Отодвинул ворот рубашки и провел пальцами по скользкой от крови коже, чтобы проверить пульс. И по одной только температуре тела понял, что опоздал. Взглянул на часы: 18:07. Судя по температуре тела, смерть, скорее всего, наступила в течение последних двух минут. Заполняй Луис сейчас стандартные документы, он указал бы 18:05 как примерное время смерти.

Черт, он слишком промедлил, скрываясь там, под столом.

Рядом уже стоял детектив. Он бесцеремонным тоном представился как детектив Уокер. У него были прямые светло-русые волосы, как у сказочных принцев, и ему, похоже, так же не терпелось убраться отсюда, как и прочим зевакам. Он рявкнул подчиненному, чтобы тот натянул оградительную ленту, а затем, узнав имя и квалификацию Луиса, вырвал листок из блокнота и попытался всучить ему.

– Констатируйте смерть, – потребовал Уокер. – Он погиб на месте преступления.

Луис уставился на бланк, чувствуя, как внутри закипает гнев. Через несколько часов в новостях объявят о смерти этого человека – всего лишь одной строчкой. И люди прочтут ее без малейших эмоций.

– Я не готов констатировать. – Он показал окровавленные руки.

– Видите тот перекресток? – Детектив Уокер указал пальцем. – Три машины скорой помощи пытаются пробраться через толпу. К тому времени, как они прибудут, этот парень уже окоченеет. Если вы отвезете его в больницу, у меня всю ночь будет болеть голова, амиго. Оставьте его здесь, где он сможет принести хоть какую-то пользу, ладно?

– Не факт, что раны смертельные, – сказал Луис. – Мы доставим этого человека в больницу, и, возможно, его удастся реанимир…

– Вы по-английски понимаете? Я же сказал, мы практически в блокаде. Все эти люди – в каждой машине, насколько хватает глаз – спешат домой, чтобы жить своей жизнью дальше. Помогите мне, будьте человеком. Я надеюсь, вам не все равно. Именно такие, как вы, убили этого парня.

Луис развернулся на месте, и кровь хлюпнула под каблуком.

– Такие, как я?

Детектив Уокер оказался бесцеремонным не только в работе, но и в предрассудках.

– Мать вашу, Хосе, – прорычал он, – этого человека убили мексиканские бандиты. Мы рассчитываем, что вы это подтвердите. Так что ототрите руки от вишневого пирога и заполните эту гребаную форму.

– Рассчитываете на меня? Как это понимать? – Гнев в душе Луиса нарастал.

Детектив навис над ним. Его профиль был очерчен так же четко, как отпечаток большого пальца в тесте. Накрахмаленный воротничок глубоко врезался в дряблую шею, угрожая разрезать ее. По уголкам рта побежала пена.

– Мы предъявим этим сраным преступникам обвинение в убийстве, а это стопроцентное закрытие дела.

– То есть вам нужна смерть этого человека? Потому что это поможет вам?

– Я этого не говорил. – Детектив Уокер пожал плечами. – Я ничего не говорил. Я ничего не говорил о каком-то клятом бомже, о котором никто никогда не вспомнит.

Нехитрые инструменты из аптечки Луиса не могли спасти человека, изрешеченного пулями, но Луис подумал, что покалечить этого дебила они вполне смогут. Жгут из аптечки хорошо смотрелся бы на шее детектива. А ножницы, вонзенные в яремную вену, добавили бы стиля. Луис подавил гнев: за свою долгую карьеру он привык выносить и не такое дерьмо. Он посмотрел налево и увидел огни фар машины скорой помощи.

Начальник Луиса, судмедэксперт по округу Сан-Диего Джефферсон Тэлбот, был на конференции в Лас-Вегасе. Никто, кроме него, не мог принять решение. Луису пришлось взять ответственность на себя, а это означало, что он или сделает все правильно, или огребет от Джея Ти похуже, чем от детектива Уокера. Луис встал и помахал машине скорой помощи, стоявшей в конце квартала, аптечкой, надеясь, что врач увидит и прибежит. Он повернулся к Уокеру, не скрывая ни отвращения, ни надежды.

– Я верю, что этого человека еще можно спасти, если мы поторопимся, – сказал Луис. – Я сделаю это и без вас, но будет легче, если вы поможете. Давайте, хватайте его за ноги и несите в скорую. Вместе со мной. Прямо сейчас. Что скажете?

Чужая душа – потемки. Луис усвоил этот неприятный урок на работе. Гонористые дурачки спасали положение, потому что знали, как делать искусственное дыхание. Отвратительные политики вытаскивали детей из автокатастроф. Бывшие заключенные, севшие за изготовление детского порно, спасали людей из горящих зданий. Детектив Уокер был таким же, как и все они, – и, если разобраться, таким же, как Луис Акоцелла. Он выдал трехэтажную матерную тираду, отбросил в сторону свой блокнот и схватил бомжа за грязные лодыжки. Вместе они понесли не то мертвого, не то умирающего мужчину по тротуару, пока не передали его двум работникам скорой, которые как раз разбирались с носилками.

После этого Луис исчез из квартала. Подъезжала скорая за скорой, а его работа на этом заканчивалась. Но это не значило, что делать больше нечего. Если судмедэксперты в больнице Архангела Михаила установят, что мужчина мертв, а такое вполне может быть, Луис будет обязан провести судебно-медицинскую экспертизу. Но будь он проклят, если из-за этого не сможет поехать на выходные к семье в Ла-Пас. Он проведет вскрытие сегодня вечером и покончит с этим.

Луис достал телефон и написал Розе сообщение, кратко пересказав случившееся. Оставалось лишь вернуться в морг и ждать звонка. Одному или с Шарлин, если она согласится.

Просто очередной труп, которому надо провести вскрытие. Очередной файл данных, который нужно передать в ССДС. Очередной Джон Доу.

Die kostenlose Leseprobe ist beendet.