Buch lesen: «Восстание Персеполиса»

Доктору Шэнку

С нами всегда было непросто

James S. A. Corey

Persepolis Rising

* * *

© Перевод с английского, Галина Соловьёва

© ИП Воробьёв В. А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

Пролог
Кортасар

Без малого три десятка лет миновало с тех пор, как Паоло Кортасар с флотом беглецов прошел врата Лаконии. Хватило времени построить небольшую цивилизацию, город, культуру. Хватило времени убедиться, что инженеры чужаков предназначали протомолекулу в мостостроители. Они забросили ее в пространство как семя – пусть прорастает на любой подвернувшейся органике и создает врата-кольца, маленькую вселенную, ступицу колеса миров. До их гибели медленная зона с ее кольцами была сердцем империи, превосходящей человеческое воображение. И станет ею снова. Маленький механизм для постройки мостов вывел человечество на простор, изменил все.

Не то чтобы Паоло интересовало человечество в целом. Ему все заслонила протомолекула и открытые ею технологии. Протомолекула изменила не только окружающую вселенную, но и самого Кортасара, его профессию. Десятки лет им владела одна мания. Последний его любовник в ссоре, которая привела к разрыву отношений, кричал, что Паоло влюблен в протомолекулу.

Спорить не приходилось. Паоло так давно не испытывал ничего похожего на любовь к человеческому существу, что забыл, каково это. Все его время занимала протомолекула и мириады выросших из нее научных прозрений.

Целой жизни не хватит разобраться, как она взаимодействует с другими артефактами и технологиями чужаков. Паоло не оправдывался за свою страсть. Знание, выраставшее из этого крохотного и прекрасного семечка, было подобно вечно расцветающему розовому бутону. Ничего прекраснее никогда не существовало и не могло существовать. Любовник не сумел такого принять, а значит, их разрыв был неизбежен – задним числом это очевидно. Паоло по нему скучал – довольно абстрактно. Как скучают по паре сношенных ботинок.

Но в его жизни нашлось так много других чудес.

На экране разрасталось углеродное кружево, разворачивалось в сложные затейливые узоры. При подходящих условиях и среде роста протомолекула по умолчанию начинала строить такие кружева. Получившийся материал оказывался легче карбонного волокна и прочнее графена. Отдел технологии при военсовете Лаконии просил изучить возможности его применения для пехотной брони. С инженерной точки зрения склонность пленки вступать в устойчивую связь с кожей человека вызывала затруднения, но как это было красиво!

Паоло подправил чувствительность электронного потока и плечами подался к монитору, наблюдая, как протомолекула подхватывает свободные атомы углерода и аккуратно, как увлеченный игрой ребенок, вплетает их в сеть.

– Доктор Кортасар…

Паоло в ответ только хмыкнул, отмахнувшись – на любом языке этот жест говорил: «Подите прочь, я занят».

– Доктор Кортасар! – Второй раз это прозвучало настойчивей.

Паоло оторвался от экрана, оглянулся. Бледнокожая личность неопределенного пола в лабораторном халате, с большим ручным терминалом в руках. Кажется, Катон? Или Кантон? Кантор? Что-то в этом роде. Один из армии лаборантов. Помнится, компетентный. Но за то, что сейчас оторвал от работы, ему достанется. Судя по нервозности Катона-Кантора-Кантона, тот это прекрасно понимал.

Лаборант, не дав ему слова сказать, заспешил:

– Директор просил вам напомнить, что у вас встреча. С… – он понизил голос почти до шепота, – с ним. С Ним.

Речь шла не о директоре. «Он» с большой буквы мог означать только одного человека.

Паоло выключил дисплей и, убедившись, что мониторинг записывается, встал.

– Да, конечно, – сказал он. И, в порядке работы над собой, добавил: – Спасибо. Кантор?

– Катон, – с облегчением отозвался лаборант.

– Конечно. Передайте директору, что уже иду.

– Мне велено вас проводить, доктор. – Катон постукивал по сенсорам терминала, словно искал этот пункт в списке.

– Конечно. – Паоло стянул пиджак с вешалки у двери и вышел.

Лаборатория биоинженерии и наноинформатики при Лаконском университете была крупнейшей на планете. А возможно, и в пределах всего человечества. Университетский кампус раскинулся на добрых сорок гектаров столичной земли. И четверть его площади занимала лаборатория. Все на Лаконии строилось на вырост, больше, чем нужно из расчета нынешнего населения. Для будущих поколений.

Паоло торопливо шагал по гравийной дорожке, поглядывая на ходу в нарукавный монитор. Катон поспешал за ним вприпрыжку.

– Доктор, – позвал лаборант, указывая в обратную сторону, – я подогнал вам карт. На парковку С.

– Перегоните к боксу, у меня там еще одно дело.

Катон помедлил, разрываясь между прямым приказом и ответственностью чичероне.

– Да, доктор, – и он убежал за машиной.

Паоло, не замедляя шага, пролистал список дел на день, убедился, что ничего не забыл, и, одернув рукав, поднял глаза к небу. День был хорош. Лаконская небесная лазурь с редкими ватками облаков. Явственно просматривались массивные структуры орбитальной строительной платформы, длинные выросты штанг и пустоты между ними напоминали огромную схему олигонуклеотида.

Тихий ветерок донес запах горелого пластика: местный аналог грибов разбросал то, что у него сходило за споры. Тот же ветерок перекинул через тропинку длинные плети дудки. Хрустики – занимавшие здесь ту же экологическую нишу, что и земные сверчки, и даже морфологически на них похожие – зашипели на проходящего мимо человека. Паоло понятия не имел, отчего растение назвали «дудкой». Если на то пошло, оно больше напоминало вербу. А обзывать хрустиками подобие четырехногих сверчков – еще глупее. В наименования местной флоры и фауны ученые не вмешивались. Имена раздавались наугад, пока не достигался консенсус. Паоло это раздражало.

Бокс выделялся среди зданий лаборатории. Его стены составляли сплошные пластины ударопрочной брони, сваренные под прямым углом в темный металлический куб со стороной двадцать пять метров. У единственного входа стояли по стойке смирно четверо солдат в легком снаряжении и с винтовками.

– Доктор Кортасар, – поздоровался один, протягивая руку универсальным жестом: «Стой!»

Паоло вытащил из-под рубашки подвешенное на шнурке удостоверение и протянул охраннику, чтобы тот вставил его в ридер. Затем солдат приложил ридер к запястью Паоло.

– Хороший денек, – любезно заметил он, пока машинка сравнивала удостоверение с метриками организма и составом белков.

– Хороший, – согласился Паоло.

Машинка звякнула, подтверждая, что он и вправду Паоло Кортасар, президент Лаконского университета и глава кафедры экзобиологии. Солдат знал ученого в лицо, но для соблюдения ритуала имелось множество оснований. Дверь поехала в сторону, четверо охранников отступили с дороги.

– Всего хорошего, доктор.

– Вам также, – бросил Паоло, входя в шлюз.

Стена зашипела, обдавая его воздухом из сопел. Сенсоры на противоположной стене улавливали молекулы взрывчатых веществ, инфекции, а может, и дурные намерения.

Очень скоро шипение прекратилось, внутренняя дверь отошла в сторону. И только тогда Паоло услышал стоны.

Бокс – так все называли этот куб, хотя официального имени у него не было – не зря уступал в уровне безопасности лишь одному зданию на Лаконии. Паоло держал здесь свое молочное стадо.

Название закрепилось после давней ссоры с отставным любовником. Тот хотел его оскорбить, но сравнение получилось точным. В боксе доживали остаток жизни люди и животные, преднамеренно зараженные протомолекулой. Как только инопланетная нанотехнология присваивала их клетки и начинала воспроизводиться, Паоло получал возможность выкачивать жидкости из зараженных тел и отфильтровывать из тканей матрицы все необходимое. Использованные тела можно было кремировать, не теряя ничего существенного. Здесь имелось двадцать четыре отсека, но в данный момент заняты были всего семнадцать. Когда популяция возрастет, больше станет и материала.

Великие замыслы Лаконии опирались на технологии, оставленные после себя чужаками. Хотя протомолекула не задумывалась как универсальный контролирующий интерфейс, некоторые модификации позволяли использовать ее в таком качестве. В обязанности Паоло входила поставка активных образцов. В числе прочего.

По дороге к расположенному в глубине здания кабинету он задержался на мостках через один из отсеков. Внизу вдоль помятых металлических стен бродило полдюжины человек на ранних стадиях инфекции. Эти еще пребывали в фазе псевдогеморрагической лихорадки – лаборанты звали таких «блевунами». Они только и могли, что шаркать по отсеку, периодически заливая его рвотой. Так протомолекула обеспечивала себе быстрое распространение. Освободив отсек от тел, стены и полы продезинфицируют пламенем горелки.

В истории лаборатории значился лишь один случай непреднамеренного заражения, и Паоло не собирался допускать новых.

Глава бокса, заместитель Паоло, доктор Очида, завидев его издалека, бросился навстречу.

– Паоло! – Очида дружески хлопнул начальника по плечу. – Очень вовремя. Мы час как закончили извлечение стволовых культур, инъекции почти готовы.

– Этот мне знаком? – заметил Паоло, кивнув на волосатого, мускулистого мужчину в отсеке.

– М-м? А, этот… кажется, он из охраны. В сопроводительных документах значилось: «служебная халатность».

Может, заснул на посту?

– Ты их проверил? – спросил Паоло.

Волосач в клетке его не особо интересовал, ответ Очиды вполне удовлетворил любопытство.

Очида не сразу сообразил, что вопрос возвращает их к прежней теме.

– О, да. Образцы я проверил трижды. Лично.

– Я отсюда прямо в государственный совет. – Паоло обернулся, чтобы заглянуть Очиде в глаза.

Ассистент отлично знал, о чем речь.

– Понимаю. Инъекции полностью соответствуют заданной вами спецификации.

Оба хорошо понимали: случись что, они сами окажутся в боксе. Они ценные сотрудники, но ответственность их не обойдет. Она не обходит никого. Это Лакония.

– Отлично. – Паоло улыбнулся с дружелюбием, которого в себе не находил. – Я их сейчас и заберу.

Очида махнул кому-то в угловой комнате – подбежала лаборантка с серебристым металлическим чемоданчиком.

Передав его Паоло, она сразу ушла.

– Что-нибудь еще? – спросил Очида.

– Прорастают поразительно быстро. – Паоло указал на костяной шип, торчащий из позвоночника волосатого мужчины.

– Да, – согласился Очида, – почти созрели.

* * *

Издавна работая с Уинстоном Дуарте, Паоло находил в нем много достойных восхищения черт. Верховный консул был умен, поразительно быстро схватывал суть сложнейших вопросов и при этом сохранял взвешенность и продуманность решений. Дуарте ценил чужие советы, но, собрав всю информацию, проявлял решительность и твердость. Он обладал теплой харизмой, и никто не ловил его на фальши или неискренности.

Но больше всего Паоло ценил в нем простоту. Человек меньшего масштаба, попав на пост абсолютного военного диктатора целой планеты, окружил бы себя помпезным блеском. А Дуарте построил здание государственного совета Лаконии. Тяжеловесное каменное строение возвышалось над столицей, но умудрялось выглядеть скорее уютным, нежели устрашающим. Его надежность и простор наводили на мысль, что там идет важная работа, решаются серьезные проблемы. И никто в нем не возвеличивает самое себя.

Катон подвез Паоло к парадным дверям. Их маленький карт был единственным на широкой улице. Дорога упиралась в высокую каменную стену, в узкие ворота с постом охраны. Выбравшись из карта, Паоло прихватил блестящий чемоданчик.

– Ждать меня не надо, – обронил он.

Лаборант, с тех пор как подобрал его у бокса, не заговаривал и обрадовался разрешению удалиться.

– Да, доктор. Звоните, если…

Но Паоло уже отошел. За спиной взвизгнул электромотор отъезжающего карта.

Узкие ворота открылись, и двое солдат с поста молча пристроились к Паоло по бокам. Они не походили на легко вооруженную охрану бокса. На этих была силовая броня из композитных пластин и разнообразное оружие. Синий цвет их снаряжения соответствовал цвету лаконского флага, и украшала его та же пара стилизованных крыльев. Феникса, как считал Паоло, хотя они могли принадлежать и любой хищной птице. Смертоносная военная машинерия плохо вязалась с этим приятным для глаз цветом. Единственными звуками, сопровождавшими всех троих на пути к дверям здания, были их шаги по мостовой двора и тихое гудение силовой брони.

У дверей охранники оставили Паоло и разошлись по сторонам. Паоло почудился щелчок рентгеновского аппарата – миллиметровые волны ощупали его с головы до пят. После долгой паузы один из солдат подал голос:

– Верховный консул ждет вас в медицинском крыле, – после чего охранники развернулись и ушли к воротам.

* * *

– Строго говоря, да, сновидения прекратились, – рассказывал Дуарте, пока Паоло подключал катетер к его локтевой вене и вставлял трубку. Он привык к тому, что Дуарте старается отвлечься, чтобы не смотреть на входящую в тело иглу. Как трогательно: самый могущественный человек во вселенной побаивается уколов!

– В самом деле? – Это был не праздный вопрос. Необходимо отслеживать побочные действия небывалого эксперимента. – Давно?

Дуарте вздохнул и прикрыл глаза. То ли уже подействовала релаксирующая микстура в крови, то ли вспоминал точную дату, то ли то и другое вместе.

– Последний раз я видел сон одиннадцать дней назад.

– Уверены?

– Да, – не открывая глаз, улыбнулся Дуарте. – Уверен. Я в последний раз спал одиннадцать дней назад.

Паоло чуть не выронил трубку капельницы.

– Вы не спали одиннадцать суток?

Дуарте наконец открыл глаза.

– Я совсем не чувствую себя усталым. Наоборот. С каждым днем ощущаю себя здоровее и энергичнее. Это, конечно, побочный эффект.

Паоло кивнул, хотя такого он не предвидел. В животе заворочалось беспокойство. Если возникают сюрпризы подобного масштаба, что еще может произойти? Он уговаривал Дуарте дождаться уточненных данных, но разве этого человека остановишь, когда он рвется вперед?

– Вижу, как вы смотрите, дружище, – еще шире улыбнулся Дуарте. – Не стоит волноваться. Я сам веду наблюдения. Будь что-то не в порядке, позвонил бы вам еще на прошлой неделе. Но самочувствие фантастическое, никакой интоксикации утомления, и анализы крови показывают отсутствие психотизации. А у меня теперь остаются лишние восемь часов в сутки на работу. Я счастлив как никогда.

– Конечно, – промычал Паоло. Он уже подключил к системе состав с культурой человеческих стволовых клеток, модифицированных протомолекулой. Дуарте тихонько ахнул, когда охлажденная жидкость потекла в вену. – Но прошу вас не забывать: такие подробности нужно сообщать сразу, даже если они вас не беспокоят. Опыты на животных никогда не дают полной картины, а из людей вы первый испытываете состав на себе. Отслеживание его воздействия чрезвычайно важно для…

– Буду сообщать, – перебил Дуарте. – Я нисколько не сомневаюсь, что ваша лаборатория все проделала как положено. Но скажу личному врачу, чтобы он пересылал вам ежедневные наблюдения.

– Благодарю вас, верховный консул, – отозвался Паоло. – Я возьму у вас кровь, дам своим людям на проверку. На всякий случай.

– Делайте все, что считаете нужным, – разрешил Дуарте, – только наедине, пожалуйста, не зовите меня «верховным консулом». Хватит и «Уинстона». – Говорил он не совсем внятно, седативные начали действовать. – Я хочу, чтобы все мы трудились сообща.

– Мы и трудимся сообща. Но телу нужен мозг. Лидер, да? – Когда мешок капельницы опустел, Паоло из той же иглы набрал немного крови и спрятал образец в металлический чемоданчик, после чего перешел к полному сканированию тела. Организм Дуарте уже начал отращивать новые органы, разработанные передовыми физиологами планеты на основе уроков, извлеченных из вечного цветения протомолекулы. Но слишком многое могло пойти не так, поэтому главной работой Паоло был контроль изменений в теле Дуарте. При всей его теплоте и искреннем дружелюбии, случись что с правителем Лаконии, Паоло проживет недолго. Связав безопасность Кортасара с собственной безопасностью, верховный консул обеспечил неподдельное усердие ученых. Оба это понимали, без обид. Казнь Паоло не была бы даже наказанием. Просто напрашивающейся мерой по предотвращению смерти пациента.

Пожалуй, более честных отношений в жизни Паоло не случалось.

– Знаете, Уинстон, процесс ведь будет долгим. Мелкие нарушения равновесия могут сказаться только через годы.

Или десятилетия.

– Или века, – кивнув, подхватил Дуарте. – Совершенство недостижимо, я понимаю. Но мы делаем что можем. И нет, дружище, простите, но я не передумал.

Паоло задался вопросом, не входит ли в число побочных эффектов способность к чтению мыслей. Если так… это было бы любопытно.

– Я не намекаю, что…

– Что вам тоже следует испытать средство на себе? – опять перебил его Дуарте. – Конечно, намекаете. Вы и должны так думать. Доказывать всеми силами. Сомневаюсь, что вам удастся меня переубедить, хотя мне бы очень этого хотелось.

Паоло потупился, избегая взгляда Дуарте. Ему было бы легче принять вызов. Тоска в голосе правителя тревожила его, потому что не поддавалась объяснению.

– Какая ирония! – продолжал Дуарте. – Я всегда отвергал идею великой личности. Веру, что историю человечества определяют не общественные силы, а отдельные индивиды. Звучит романтично, однако… – Он вяло помахал рукой, словно разгоняя туман. – Демографические тренды, экономические циклы, технический прогресс… Все это значит много больше, чем отдельная личность. И вот я… Поймите, я бы взял вас с собой, если бы можно было. Тут решаю не я. Это выбор истории.

– Истории следовало бы передумать, – сказал Паоло.

Дуарте хихикнул.

– Между нулем и единицей разница в чудо. Но она чудом и останется. А доведите ее до двух, трех, сотни – возникнет очередная олигархия. Вечный двигатель неравенства породит войны, с которыми мы стремимся покончить.

Паоло издал невнятный звук, который можно было по ошибке принять за согласие.

– Лучшими правителями в истории бывали короли и императоры, – вел свое Дуарте. – И худшими тоже. Король-философ за время жизни способен совершить великие дела. А его внук может пустить все на ветер.

Дуарте крякнул, почувствовав, как игла катетера выходит из вены. Паоло не стал прикрывать ранку – отверстие затянулось сразу, не выпустив ни капли крови. Даже следа не осталось.

– Если хочешь создать долговечное, стабильное общество, – заключил Дуарте, – в нем может быть только один бессмертный на веки веков.

Глава 1
Драммер

Жилое кольцо перевалочной станции Лагранж-5 в три раза превосходило диаметром то, в котором полжизни назад Драммер жила на Тихо. Размером ПСЛ-5 тянула на маленький городок, а в остальном те же стены под мрамор в мягком освещении полного спектра, те же койки-амортизаторы и душевые с водоснабжением. Воздух вечно попахивал терпенами: не станция, а самая огромная на свете хризантема. Центральный купол располагал причалами на сотни кораблей, а чтобы заполнить склады, пришлось бы выжать Землю, как питьевую грушу. Все причалы и склады сейчас простаивали, но только до завтра. Завтра ПСЛ-5 приступала к работе, и Драммер, вопреки усталости и досаде на необходимость тащиться через всю систему, чтобы перерезать ленточку, ждала открытия не без волнения. Мать-Земля после трех десятилетий борьбы за выживание снова в деле.

Планета мерцала на стенном экране в завитушках высотных облаков и проблесках все еще зеленоватого океана. Подползал терминатор, натягивал за собой одеяло темноты с огоньками городов. Вокруг плавали корабли коалиции Земля – Марс – темные точки, разбросанные над воздушным океаном. Драммер не особо любила бывать внизу, а теперь, после подписания договора от лица Союза, и не побывает. Оно и к лучшему. И без того колени порой дают о себе знать. Но как художественный объект Терра была практически вне конкуренции. Человечество всеми средствами норовило покончить с яйцом, из которого проклюнулось. Перенаселение, безжалостная эксплуатация, загрязнение океана и атмосферы, а под занавес военный удар – три метеоритные атаки, из которых любой хватило бы покончить с динозаврами. Но Земля выстояла – как солдат. Вся в шрамах, разбитая, но восстановила репутацию, отстроилась, ожила.

Считается, что время лечит любые раны. Драммер понимала это так, что, если подольше подождать, все, что казалось ей важным, сотрется. Во всяком случае, станет не так важно.

Время, и опыт незавершенного терраформирования Марса, и беспощадное управление политическим сектором Земли, и огромный рынок – тысяча триста миров, нуждающихся в биосубстратах, чтобы растить на них съедобную для человека пищу – все это мало-помалу вытянуло, оживило Землю.

Система тренькнула – деликатно, тихонько, словно переломили бамбуковую палочку. За звонком прозвучал голос ее секретаря – как глоток виски:

– Мадам президент?

– Минутку, Воган, – попросила она.

– Да, мэм. Но генеральный секретарь Ли хотел бы поговорить с вами до церемонии.

– Коалиция Земля – Марс потерпит до распития коктейлей. Я не для того открываю станцию, чтобы подскакивать на каждый чих КЗМ. Нечего приучать.

– Учел. Я все улажу.

Система снова глухо звякнула, сообщая, что ее оставили в покое. Драммер откинулась на спинку стула, рассматривая картинки, вделанные в стену позади стола. Все президенты Союза перевозчиков подряд: Мичо Па, за ней Тьон, Вокер, Санджрани и, наконец, ее худое суровое лицо. Она терпеть не могла этого снимка. Выглядела на нем, словно наелась кислятины. Но предыдущий вариант походил на фото с форума одиноких сердец. Здесь хоть какое-то достоинство просматривается.

Большинство членов Союза перевозчиков только по этому фото ее и знали. Тринадцать сотен миров, и через десяток лет чуть не на каждом появятся такие станции. Свободные зоны, отмечающие пузырек пространства, где кончается юрисдикция планеты и начинается власть Союза. Все, что требуется колониям от родины человечества и друг от друга, поднимают из гравитационных колодцев. Вот в чем была беда внутряков. Перевозками из системы в систему распоряжались астеры. Устаревшие термины: внутряки, астеры. Держатся, потому что язык меняется медленнее, чем реальность.

Коалиция Земля – Марс была когда-то ядром человечества – внутряками из внутряков. Теперь она – важная спица в колесе, но ступицей стала станция Медина. Сфера чужаков посреди вне-пространства, связывающего кольца-врата. Там Драммер, когда не посещает космические города, держит свой штаб. Там ждет Саба, если не летит вместе с ней. Станция Медина – ее дом.

И все-таки даже для нее черно-голубой диск Земли на экране – тоже дом. Возможно, так было не всегда. Уже доросли до возраста голосования дети, не знающие, как это: иметь одно-единственное солнце. Ей не представить, что для них означают слова Земля, Марс, Сол. Может быть, атавистическая грусть, живущая у нее за грудиной, вымрет вместе с ее поколением.

А может, она просто устала, вот и чудит, и надо всего лишь выспаться.

Снова щелкнула бамбучина.

– Мэм?

– Иду.

– Да, мэм. Но у нас срочное сообщение от диспетчера Медины.

Драммер подалась вперед, остудила ладони прохладной столешницей. Дерьмо! Дерьмо-дерьмо-дерьмо.

– Опять пропажа?

– Нет, мэм. Корабли не пропадали.

Ужас чуть отпустил ее. Но не совсем.

– Тогда что?

– Сообщают о внеплановом переходе. Грузовик без транспондера.

– Серьезно? – удивилась она. – Они что, думали, мы не заметим?

– Ничего не могу сказать, – ответил Воган.

Драммер вывела на экран административные данные по Медине. Ей и здесь были доступны все сведения по ее владениям: контроль движения, состояние среды, выход энергии, данные сенсоров по всем участкам электромагнитного спектра. Только вот все это из-за светового лага устаревало на четыре с лишним часа. Любой отданный ею приказ будет принят через восемь – восемь с половиной часов после запроса. Великий инопланетный разум, сконструировавший врата-кольца и оставивший величественные руины в системах за вратами, совладал с пространством, а вот скорость света осталась скоростью света, и, похоже, это навсегда.

Пролистав журнал, Драммер нашла нужную запись, включила воспроизведение.

«Говорит Медина. Прошу подтверждения» – обычный спокойный голос диспетчерской.

В ответ примешались помехи. Наводка от врат. «На подходе легкий грузовик „Дикая посадка“ с Кастилии, Медина. Передаем статус».

Выскочило новое окно. Статус легкого грузовика. Марсианский проект. Старый, но не устаревший. Диспетчерская отозвалась через несколько секунд.

«Визе бьен¹, „Дикая посадка“. Переход разрешаю. Код… черт! Отказ, „Дикая посадка“! Переход запрещен!»

Внезапный всплеск на кривой безопасности и красный сигнал тревоги. На табло управления Медины загорелся новый двигатель, конус в беззвездной темноте медленной зоны.

Все уже кончилось. Все произошло несколько часов назад, но у Драммер все равно частило сердце. Диспетчерская требовала от нового корабля назваться, ожили рельсовые пушки. Если бы они дали залп, на неопознанном корабле не осталось бы живых.

Всплеск на кривой выравнивался, отклонение, вызванное массой и энергией проходящего сквозь Кольцо корабля, сглаживалось, выходя на пороговое значение. Самозванец разворачивался, брал мощный разгон и нырял в другие врата, снова поднимая кривую следом своего бегства.

Диспетчерская бранилась на разных языках, рассылала приказы ждать трем находившимся на подходе кораблям. «Дикая посадка» молчала, но их система сообщала о жестком торможении, прерывающем переход через врата Кастилии.

Драммер отмотала назад, пустила аварийную ситуацию в обратном направлении. Безмозглый негодяй заходил с Фригольда к Оберону. Ушли, конечно. Всплеск излучения от Оберона доказывал, что корабль проскочил. На волосок от критической точки, но все же не попал в летучие голландцы. А вот пройди «Дикая посадка» по расписанию, один из кораблей, а то и оба канули бы туда, куда попадают корабли при неудачном переходе.

Короче говоря, «Дикую посадку» теперь придется как-то втискивать в график. Опоздания пойдут пачками. Десяткам кораблей придется вносить поправки в ускорение, подстраиваясь к новому расписанию. Не то чтобы угроза, но заноза в заднице. И нехороший прецедент.

– Мне отвечать? – спросил Воган. – Или вы лично этим займетесь, мэм?

Отличный вопрос. Политика – храповик без обратного хода. Прикажи сейчас Драммер превратить следующего нарушителя в осколки металла и раскаяния, назад не отмотаешь. Когда-то человек, разбиравшийся в этих делах куда лучше нее, советовал с большой осторожностью решаться на поступки, которых она не намерена повторять отныне и впредь.

Но, боже мой, какое искушение…

– Сообщите Медине, чтобы внесли переход в список, выставили полную стоимость Фригольду и Оберону, а также штрафы за задержки в расписании.

– Да, мэм, – отозвался Воган. – Что-то еще?

«Да, – подумала она, – только я пока не знаю что».

* * *

Конференц-зал возводился специально для этой минуты. Сводчатый потолок торжественный, как в соборе. Ли – генеральный секретарь Земли – стоял на кафедре, обращая серьезный, но довольный лик к камерам – к десяткам камер тщательно отобранных новостных каналов.

Драммер, как умела, повторяла его движения.

– Президент Драммер! – окликнул один из репортеров, поднимая руку движением, не изменившимся с римских форумов. Экран ее кафедры подсказал, что это Карлайс Хайям из церерской конторы Мунхва Илбо. Дюжина других тоже требовали ее внимания.

– Хайям, – улыбнулась Драммер, и остальные притихли. По правде сказать, эта роль ей, пожалуй, нравилась. Взывала к давно забытым мечтам об актерской карьере, к тому же здесь она – редкий случай – в самом деле владела ситуацией. Большей частью ее деятельность напоминала попытки запихнуть воздух обратно в пробитый баллон.

– Что вы думаете относительно опасений Мартина Каржчека по поводу перевалочных станций?

– Я их еще не слышала, – ответила Драммер. – В сутках у меня часов не больше, чем у вас.

Репортер хихикнул, до Драммер донеслись довольные смешки. Да, они открывают первую станцию свободной зоны. Да, оправившаяся от многолетнего кризиса Земля готова восстановить активную торговлю с колониями. И единственное, чего всем не хватает, – это маленькой перепалки между политиканами.

Это хорошо. Пока они отвлекаются на мелочи, она может спокойно заниматься серьезными делами.

Генеральный секретарь Ли, круглолицый мужчина с пышными усами и рабочими, мозолистым руками, прочистил горло.

– С вашего позволения, – заговорил он. – Всегда находятся люди, опасающиеся перемен. И это хорошо. Перемены необходимо отслеживать, умерять, подвергать сомнению. Но консерваторы не в состоянии обуздать прогресс и остановить развитие. Земля – первый, самый надежный дом человечества. Почва, на которой все мы выросли, в какой бы системе ни обитали теперь. Земля всегда, всегда будет центром любого проекта космического человечества.

С присвистом через кладбище! Земля отмечает большую веху в своей истории, и в программе Драммер это, пожалуй, третье по значимости событие. Но как скажешь целой планете, что прошло ее время? Лучше уж кивать и улыбаться, радоваться сегодняшнему дню и наслаждаться шампанским. А потом вернуться к работе.

Пока задавались ожидаемые вопросы: будет ли тарифное соглашение пересмотрено Драммер или экс-президентом Санджрани, сохранит ли Союз перевозчиков нейтралитет в жаркой предвыборной борьбе на Новой Каталонии, состоятся ли переговоры по статусу Ганимеда на Луне или на Медине… Кто-то даже спросил о мертвых системах – Хароне, Ардо и Нараке: за их кольцами-вратами обнаружились вещи куда удивительнее пригодных для обитания планетных систем. Этот вопрос принял на себя Ли – к радости Драммер, у которой от мертвых систем мурашки шли по коже.

Покончив с игрой в вопрос-ответ, Драммер попозировала для фотографий с генеральным секретарем, с высокопоставленными администраторами КЗМ, со знаменитостями разных планет: темнокожей женщиной в ярком голубом сари, бледным мужчиной в строгом костюме, с парой до смешного одинаковых близнецов в одинаковых золотых сюртуках.

Эта часть церемонии ей тоже нравилась. Драммер подозревала, что удовольствие при виде землян, теснящихся, чтобы заполучить открытку на память о встрече с главой астеров, не красит ее в духовном смысле. Она выросла в мире, где люди вроде нее были расходным материалом, и дожила до времени, когда колесо фортуны вознесло ее выше земных небес. Теперь все хотели дружить с астерами – теперь, когда это слово означало не просто горстку мусора в пространстве между Землей и Марсом. Для родившихся сегодня детей Пояс – это то, что связывает человечество воедино. Семантический сдвиг и политические перемены. Если худшее, к чему они приведут, – легкое злорадство с ее стороны, Драммер это как-нибудь переживет.