Buch lesen: «Хозяйство света»

Schriftart:

Jeanette Winterson

LIGHTHOUSEKEEPING

Деборе Уорнер

Большое спасибо Кэролайн Мичел, Марселле Эдвардс и всем в «Харпер Пресс». Искренняя благодарность Филиппе Брюстер, Генри Ллевелину Дэвису, Рэйчел Холмс и Зое Сильвер.

Помни – ты должен умереть.
Мюриэл Спарк

Помни – ты должен жить.
Эли Смит

Две Атлантики

Мама звала меня Сильвер. Я родилась благородным металлом с пиратской примесью

Отца у меня нет. В этом нет ничего необычного – даже дети, у которых есть отцы, порой удивляются, лицезря их во плоти. Мой отец появился из моря и исчез там же. Он работал на рыбацком судне, которое нашло приют в нашей гавани однажды ночью, когда волны темным стеклом разбивались о берег. Расколовшаяся посудина выбросила его на мель, и он успел только зацепиться якорем за мою маму.

Косяки мальков боролись за жизнь.

Победила я.

Я жила в доме, врезанном в береговой откос. Ножки стульев пришлось намертво прибить к полу, а о спагетти на обед не могло быть и речи. Ели то, что прилипало к тарелке – «пастушью запеканку», гуляш, ризотто, омлет. Попробовали было горошек – сущее бедствие: до сих пор находим горошины, пыльные и зеленые, в углах комнаты.

Одни люди выросли на холмах, другие – в долине. Нас в основном воспитали на плоскости. Я же бросилась на жизнь под углом, и вот так жила с тех самых пор.

На ночь мама устраивала меня в гамаке, крест-накрест натянутом под сводом. Покачиваясь в мягкой власти ночи, я грезила о таком месте, где не нужно бороться с силой притяжения тяжестью собственного тела. Даже до входной двери нам с мамой приходилось добираться в связке, как паре альпинистов. Поскользнешься – и окажешься на рельсах вместе с кроликами.

– Ты домоседка, – говорила мне мама, хотя причиной скорее всего было то, что даже выход за порог оборачивался битвой. Когда другие дети слышали обычное напутствие: «Перчатки не забыл?» – мне доставалось: «Ты как следует застегнула ремни на страховке?»

Почему мы не сменили жилье?

Мама растила меня одна и зачала меня вне брака. В ту ночь, когда у нее ошвартовался мой отец, замка у нее на двери не оказалось. Так что ее прогнали в горы, прочь из города, но вот забавно – теперь она могла смотреть на него сверху вниз.

Сольт. Мой родной городок. Выплюнутая морем, изгрызенная скалами, отделанная песком скорлупка. Да, и конечно – маяк.

Говорят, что если посмотреть на тело, можно что-то понять о жизни человека. С моей собакой все так и есть. Его задние лапы короче передних, потому что он постоянно зарывается с одного конца и загребает с другого. На ровной поверхности он ходит, слегка подпрыгивая, что придает ему веселости. Мой пес не подозревает, что у других собак все лапы одинаковые, с какого конца ни глянь. Если он вообще думает, то наверняка уверен: все собаки похожи на него, – а поэтому не страдает от мрачного самоедства человеческой расы, которая на любое отклонение от нормы взирает со страхом или осуждением.

– Ты не такая, как остальные дети, – говорила мне мама. – И если не можешь выжить в этом мире, лучше создай себе свой.

Эксцентричность, которую она приписывала мне, на самом деле была ее свойством. Это она терпеть не могла выходить из дому. Это она не умела жить в мире, дарованном ей. Она так хотела, чтобы я стала свободной, и делала все для того, чтобы этого никогда не случилось.

Мы жили в одной связке, нравилось нам это или нет. Мы были партнерами по восхождению.

А потом она сорвалась.

Вот что произошло.

Ветер дул так, что мог бы снести с рыбы плавники. Настал последний день Масленицы, и мы вышли купить муку и яйца для блинов. Одно время мы держали собственных кур, но яйца укатывались прочь, а курам – единственным на свете – приходилось висеть на своих клювах, чтобы снести яйцо.

В тот день я радовалась, потому что подбрасывать блины у нас дома было просто здорово – из-за крутого уклона под нашим очагом этот ритуал становился настоящим джазом. Когда мама готовила, она всегда пританцовывала – говорила, что это помогает сохранять равновесие.

Стало быть, мама ушла наверх с покупками, а я тащилась за ней запоздалой догадкой. Затем, должно быть, какая-то новая мысль затуманила ей рассудок, потому что она вдруг остановилась и полуобернулась, и в этот миг ветер пронзительно взвизгнул, а ее вскрик растаял, когда она оступилась.

Через мгновение она пронеслась мимо, а я повисла на одном из наших колючих кустов – наверное, на эскаллонии, просоленном кустике, способном противостоять морю и ветру. Я чувствовала, как его корни медленно приподнимаются, будто открывается могила. Я вонзила носки ботинок в песчаный откос, но почва не подалась. Мы обе сорвемся, рухнем с обрыва в затемненный мир.

Держаться больше не было сил. Из пальцев сочилась кровь. И вот, когда я уже закрыла глаза, готовая падать все ниже и ниже, груз у меня за спиной, казалось, стал подниматься. Куст перестал шевелиться. Уцепившись за него, я подтянулась и вскарабкалась за него.

И посмотрела вниз.

Мама исчезла. Веревка бесполезно болталась вдоль скалы. Я наматывала ее на руку, крича:

– Мама! Мамочка!

Веревка струилась все быстрее и быстрее, обжигая мне запястье, кольцами ложась рядом. Вот и двойная пряжка. Вот и страховочная сбруя. Мама расстегнула ремни, чтобы спасти меня.

За десять лет до этого я выпала из пространства, отыскав канал ее тела и высадившись на землю. Теперь она выпала сквозь собственное пространство, а я пойти за нею не могла.

Она исчезла.

У Сольта свои обычаи. Когда открылось, что моя мама умерла и я осталась одна, пошли разговоры, что со мной делать. У меня не было ни родственников, ни отца. Мне не оставили ни денег, ни того, что я могла бы назвать своим, кроме скособоченного дома и разноногой собаки.

Проголосовали и постановили, что мною займется школьная учительница мисс Скред. Она привыкла иметь дело с детьми.

В первый мой неприкаянный день мисс Скред пошла со мной забрать мои вещи из дома. Их было немного – главным образом собачьи миски, собачьи галеты и географический атлас Коллинза. Мне хотелось взять и что-нибудь из маминых вещей, но мисс Скред сочла, что это неразумно, хоть и не пояснила, отчего именно это неразумно или почему быть разумным вообще чем-то лучше. Потом она заперла дверь и бросила ключи в свой саквояж, похожий на гроб.

– Их вернут, когда тебе исполнится двадцать один, – сказала мисс Скред. Она всегда выражалась, как страховой полис.

– А где я буду жить до этого?

– Я наведу справки, – ответила она. – Сегодня можешь переночевать у меня на Леерном проезде.

Леерный проезд был вереницей домов, тесно прижавшихся друг к другу чуть поодаль от дороги. Они вставали на дыбы – чернокирпичные, испятнанные солью, их краска облезла, а медь позеленела. Когда-то в них жили процветающие купцы, но уже много лет в Сольте никто не процветал, и теперь все дома были заколочены.

Дом мисс Скред тоже был заколочен, чтобы, по ее словам, не привлекать воров.

Она с трудом оттащила разбухший от дождя лист корабельной фанеры, подвешенный на петлях перед входом, а затем отперла тройные замки, охранявшие дверь. Мы оказались в мрачной прихожей, и мисс Скред задвинула щеколды и заперла дверь снова.

Затем мы прошли на кухню, и, не спрашивая, хочу ли я есть, она поставила передо мной тарелку маринованной селедки, а себе поджарила яичницу. Ели мы в полном молчании.

– Ляжешь тут, – сказала мисс Скред, когда мы закончили ужин. Она составила вместе две кухонные табуретки, на одной сиденье было мягким. Из комода извлекла пуховое одеяло – одно из тех, где перьев больше снаружи, чем внутри; одно из тех, что набиты перьями всего одной утки. Только это, похоже, набили уткой целиком, подумала я, судя по комьям.

Стало быть, я лежала под утиными перьями и утиными лапами, утиным клювом и остекленевшими утиными глазами, под плоским утиным хвостом, и ждала рассвета.

Нам везет – даже худшим из нас, – потому что рассвет приходит.

Тут можно только дать объявление.

Мисс Скред выписала все мои данные на большой лист бумаги и повесила его на приходскую доску объявлений. Всякий, чью кандидатуру одобрит приходской совет, мог получить меня в пользование совершенно бесплатно.

Я пошла читать объявление. Шел дождь, и вокруг никого не было. В объявлении не говорилось ни слова о моей собаке, поэтому я сама составила описание и приколола его внизу:

ОДНА СОБАКА.
БЕЛО-КОРИЧНЕВЫЙ КОСМАТЫЙ ТЕРЬЕР.
ПЕРЕДНИЕ ЛАПЫ ДЛИНОЙ 8 ДЮЙМОВ.
ЗАДНИЕ ДЛИНОЙ 6 ДЮЙМОВ. НЕРАЗЛУЧНЫ.

Тут я забеспокоилась: вдруг кто-нибудь по ошибке решит, что это собачьи лапы неразлучны, а не я и мой пес?

– Нечего навязывать свою собаку, – произнесла мисс Скред у меня за спиной. Ее длинное тело было сложено, словно зонтик.

– Это моя собака.

– Да, но ты сама-то чья? Этого мы не знаем, да и не все любят собак.

Мисс Скред была прямым потомком преподобного Мрака. Мраков было двое: один жил здесь – это и был его преподобие, – а второй, который предпочел бы умереть, чем жить здесь, был его отцом. Позвольте познакомить вас с первым, а второй появится через минуту.

Преподобный Мрак был самым известным выходцем из Сольта. В 1859 году, за сто лет до моего рождения, Чарльз Дарвин опубликовал «Происхож-дение видов» и приехал в Сольт навестить Мрака. Это длинная история, и, как большинство историй на земле, – неоконченная. То есть финал, конечно, был – он есть всегда, – но история продолжалась и после финала – так тоже всегда бывает.

Наверное, эта история начинается в 1814 году, когда Северный комитет по строительству маяков парламентским актом был уполномочен «возводить и содержать дополнительные маяки на тех участках побережья и островах Шотландии, где в них будет необходимость».

На северо-западной оконечности Шотландии есть дикая пустынная местность, которая на гэлльском называется Ам Парве – Поворотная Точка. Что и куда поворачивается здесь, не ясно, но, быть может, многое, включая человеческую судьбу.

Здесь пролив Пентленд-Ферт встречается с проливом Минч, на западе виднеется остров Льюис, на востоке – Оркнейские острова, а к северу остается только Атлантический океан. Я говорю «только», но что это значит? Многое, включая человеческую судьбу.

Итак, история начинается сейчас – или, быть может, началась она в 1802 году, когда страшное кораблекрушение выбило людей, словно воланы, в открытое море. Некоторое время они сновали по волнам, словно пробковые поплавки, их головы едва можно было разглядеть над водой, а вскоре набухшей пробкой пошли ко дну, богатый груз их стал так же бесполезен, как и молитвы.

На следующий день солнце взошло и осветило обломки.

Англия была морской державой, и мощные деловые интересы Лондона, Ливерпуля и Бристоля требовали построить здесь маяк. Стоимость и масштаб задуманного были невероятны, но для защиты Поворотной Точки на мысе Гнева следовало строить маяк.

Мыс Гнева. Расположение на морской карте: 58° 37.5 ′ с. ш., 5° з. д.

Только взгляните – утес высотой 368 футов, дикий, величественный, невообразимый. Пристанище чаек и грез.

Жил-был Иосая Мрак – вот он перед вами – бристольский купец, денежный и славный. Мрак был невысок, энергичен и вспыльчив, в Сольте ни разу не бывал, а когда посетил этот городок – поклялся никогда сюда не возвращаться. Он предпочитал кофейни и беседы непринужденного и зажиточного Бристоля. Однако именно Сольт должен был давать пищу и тепло смотрителю маяка и его семье, и Сольт же предоставлял рабочую силу для строительства.

Поэтому с огромным неудовольствием и бесконечным ворчанием Мрак обосновался на неделю в единственном здесь постоялом дворе «Гагарка».

Заведение не было уютным; ветер визгливо бился в окна, гамак обходился в половину стоимости кровати, а кровать – в два раза дороже сносного ночлега. Из еды было мясо горного барана со вкусом забора или жесткий, как ковер, цыпленок, что с пронзительным писком влетал на кухню за спиной у повара, и тот, изловчившись, сворачивал ему шею.

Каждое утро Иосая выпивал кружку пива, потому что кофе в этих диких местах не водилось, потуже закутывался, словно тайна, и отправлялся на мыс Гнева.

Моевки, кайры, глупыши и тупики покрывали весь мыс и утесы Кло-Мор за ним. Иосая думал о своем корабле – гордом судне, уходящем в темные воды, – и снова вспоминал, что у него нет наследника. Они с женой не произвели потомства, и врачи сожалели, что этого не произойдет уже никогда. Но Мрак отчаянно мечтал о сыне, как в свое время мечтал разбогатеть. Почему деньги стоят все на свете, когда их нет, и не стоят ничего, когда их слишком много?

Стало быть, история начинается в 1802 году – или же на самом деле в 1789-м, когда молодой человек, столь же отчаянный, сколь невидный, тайно переправлял мушкеты через Бристольский залив на остров Ланди, где их могли бы забрать сторонники Французской революции?

Тогда он верил во все это; отчасти верил и теперь, однако идеализм обогатил его, хотя совсем не к тому он стремился. Он собирался сбежать во Францию с любовницей и жить в новой свободной республике. Там они и станут богачами, потому что во Франции разбогатеют все.

А когда началась резня, ему стало тошно. Он не страшился войны, но пламенные речи и горячие сердца звали не к тому – не в это клокочущее море крови.

Чтобы спастись от своих чувств, он сел на корабль, отплывающий в Вест-Индию, и вернулся домой с десятью процентами от стоимости груза. С тех пор что бы он ни делал – все приносило прибыль.

Теперь у него были лучший в Бристоле дом и любимая жена, а детей не было.

Он стоял неподвижно, словно каменный столб, когда огромная черная чайка опустилась на его плечо и лапами крепко стиснула шерстяное пальто. Мрак не смел пошевельнуться. В панике он было подумал, что птица сейчас унесет его прочь, как в легенде об орле и ребенке. Вдруг птица расправила свои огромные крылья и полетела прямо за море, а ее лапы указывали назад.

Мрак вернулся на постоялый двор, и сидел за ужином так тихо, что жена хозяина принялась его расспрашивать. Он рассказал ей про птицу, и женщина произнесла:

– Эта птица – предзнаменование. Вы должны построить здесь маяк, как другие построили бы церковь.

Однако сперва нужно было дождаться постановления Парламента, затем умерла его жена, после чего на два года он поднял паруса, чтобы залатать свое сердце, потом он встретил девушку и полюбил ее, так что прошло столько времени, что камни уложили и обтесали только через двадцать шесть лет.

Маяк достроили в 1828-м, и в том же году вторая жена Иосаи Мрака родила их первенца.

Сказать по правде, случилось это в один день.

Белая башня из отесанного вручную камня и гранита на мысе Гнева высотой была 66 футов, и на 523 фута возвышалась над морем. Она обошлась в 14 000 фунтов стерлингов.

– В честь моего сына! – произнес Иосая Мрак, когда свет зажегся в первый раз, и в тот же миг в Бристоле у миссис Мрак отошли воды и наружу вынырнул синий младенец с черными, как чайка, глазами. Его назвали Вавилоном – в честь самой первой башни на свете, хотя некоторые полагали, что это странное имя для ребенка.

* * *

В роду Пью все были смотрителями маяков на мысе Гнева с самого рождения. Работа передавалась от поколения к поколению, хотя нынешний мистер Пью выглядит так, словно был здесь всегда. Он стар, как единорог, и люди боятся его, потому что он не похож на них. «Хорош» и «похож» идут рука об руку. Похожесть хороша, что бы там ни говорили о противоположностях.

Однако некоторые люди отличаются, и все тут.

Я похожа на моего пса. У меня острый нос и курчавые волосы. Мои передние лапы – то есть руки – короче задних – то есть ног, что симметрично моему псу, у которого все то же самое, только наоборот.

Его зовут ПесДжим.

Я пристроила его фотографию рядом со своей на доске объявлений и спряталась в кусты, а тем временем собрался народ – читать наши описания. Им всем было очень жаль, но они качали головами и говорили:

– Но что нам с ней делать?

Похоже, никто не представлял, на что я могу сгодиться, и когда я вернулась к объявлению дописать что-нибудь воодушевляющее, то обнаружила, что не могу придумать себе применения.

Совершенно убитая, я взяла пса и отправилась бродить, бродить, бродить по скалистому мысу, все ближе к маяку.

Мисс Скред была сильна в географии, хотя ни разу в жизни не выезжала из Сольта. Мир она описывала так, что все равно пропадала всякая охота его смотреть. Я твердила про себя ее урок об Атлантическом океане…

Атлантика – опасная и непредсказуемая стихия. Это второй по величине океан в мире, он тянется в форме буквы S от Арктики до Антарктики, омывая Северную и Южную Америку на западе и Европу и Африку на востоке.
Северная Атлантика отделяется от Южной экваториальным течением. На острове Ньюфаундленд, у берегов Великой мели густые туманы формируются там, где теплый Гольфстрим встречается с холодным Лабрадорским теченем. В северо-западной части океана с мая по декабрь мореплавателям угрожают айсберги.

Опасный. Непредсказуемый. Угрожающий.

Мир по мисс Скред.

Однако на скалистых берегах этого коварного океана, на триста лет протянулась гирлянда огней.

Взгляните вот на этот. Высеченный из гранита, прочный и неизменный, как море, изменчивое и текучее. Море всегда в движении, маяк же – никогда. И нет на него ни власти, ни качки, ни перемещенья судов, ни кипения океана.

Пью глазел в избитое дождем стекло; безмолвная угрюмая глыба, а не человек.

Несколько дней спустя, когда мы завтракали на Леерном проезде – я ела гренок без масла, а мисс Скред копченую селедку и чай, – она приказала мне быстро умыться, одеться и быть готовой со всеми вещами.

– Я пойду домой?

– Конечно, нет – у тебя нет дома.

– Но и здесь я не останусь?

– Нет. Мой дом не годится для детей.

Мисс Скред надо отдать должное – она никогда не лгала.

– Но что же тогда со мной будет?

– На объявление отозвался мистер Пью. Он будет учить тебя по маячной части.

– А что мне придется делать?

– Не представляю.

– А если не понравится, я смогу вернуться?

– Нет.

– Можно мне взять с собой ПсаДжима?

– Да.

Мисс Скред терпеть не могла слово «да». Она была из тех, для кого «да» – всегда признание вины или поражения. А «нет» – это власть.

Через несколько часов я стояла на пристани, продуваемой всеми ветрами, и ждала, когда Пью заберет меня в свою залатанную и просмоленную рыбацкую лодку. Раньше я никогда не бывала на маяке и только раз видела Пью – он тащился по тропе забрать припасы. Городок не имел теперь с маяком ничего общего. Сольт больше не был морским портом, корабли сюда не заходили и матросы не грелись у огня в веселой компании. Городок стал полым, из него выскоблили жизнь. Остались ритуалы, обычаи и прошлое, но ничего больше в нем не жило. Много лет назад Чарльз Дарвин назвал Сольт Окаменелым Городком, только по иной причине. Он, однако, и был окаменелостью – море насквозь просолило его, сохранив и при этом разрушив.

Лодка Пью приблизилась к берегу. Бесформенная шляпа нахлобучена по самые брови. Вместо рта – зубастая щель. Руки голые и багровые. Ничего больше рассмотреть не удалось. Грубый набросок человека.

ПесДжим зарычал. Пью стиснул его загривок и швырнул пса в лодку, потом жестами велел мне бросить туда же сумку и прыгать самой.

Маленький подвесной мотор вприпрыжку потащил нас по зеленым волнам. Позади, все меньше и меньше, оставался мой покосившийся дом, который вышвырнул нас вон, меня и маму, – возможно, потому, что там нам никогда не были рады. Я не могла вернуться. Теперь только вперед, на север, в море. На маяк.

Мы с Пью медленно карабкались по винтовой лестнице к нашему обиталищу прямо под Светом. Со дня постройки в маяке ничего не изменилось. В каждой комнате были подсвечники и Библии, которые положил туда еще Иосая Мрак. Мне досталась крошечная комната с крошечным окном и кровать размером с выдвижной ящик. Но ростом я вышла не длиннее собственных носков, так что это не имело значения. ПсуДжиму придется спать где придется.

Прямо надо мной была кухня, где Пью жарил сосиски на открытой чугунной печи. А над кухней помещался сам свет – огромный стеклянный глаз со взором Циклопа.

Нашим делом был свет, но жили мы в темноте. Луч маяка не должен погаснуть, а освещать остальное нужды нет. Темнота прилагалась ко всему вокруг. Это неизменно. Темнота оторачивала мою одежду. Когда я надевала зюйдвестку, поля оставляли на моем лице темную тень. Намыливаясь в оцинкованном загончике, который соорудил для меня Пью, я стояла в темноте. Сунешь руку в ящик стола – и вместо ложки нащупаешь тьму. Пойдешь к буфету достать цыбик «Самсона Крепкого» – и тебе навстречу откроется дыра чернее чая.

Чтобы сесть, темноту нужно было сначала смести или раздвинуть. Темнота скрючивалась в креслах и висела пологом над лестницей. Иногда принимала облик нужных нам вещей: кастрюли, кровати, книги. Иногда я видела, как мама, темная и безмолвная, падает ко мне.

Темнота была ощутимой. Я научилась видеть ее, я научилась смотреть сквозь нее, я научилась видеть темноту в себе.

Пью не разговаривал. Я не знала, добрый он или нет, не знала, что он собирается со мной делать. Всю жизнь он был один.

В тот первый вечер Пью жарил сосиски в темноте. Нет, Пью жарил сосиски с темнотой. Этот сорт темноты можно было попробовать. Вот что мы ели: сосиски с темнотой.

Я замерзла, устала, моя шея болела. Мне хотелось спать, спать и никогда не просыпаться. То немногое, что я знала, было утрачено, а здесь все принадлежало кому-то другому. Будь то, что у меня внутри, моим, наверное, было бы легче; но здесь негде бросить якорь.

Две Атлантики; одна за стенами маяка, другая – внутри меня.

Ту, что внутри, не освещает гирлянда путеводных огней.

Der kostenlose Auszug ist beendet.