Так что ужи, не имевшие никаких взысканий по службе, никак не могли ни слышать, ни видеть своих матерей. Ни живыми, ни мертвыми – никакими! Значит, все эти видения – простой колдовской морок. А колдун, насколько было известно Полозу, в этом краю только один (жрецы Единого, как известно, гнушаются подобными трюками), и этот непотребный злодей, это отродье рода человеческого и был его бывший соратник, а ныне проклятый Ведун.
Серый сразу успокоился. Щемящее чувство наконец-то покинуло его вконец истерзанную душу, и он вдруг ясно и отчетливо осознал, для чего Великий Полоз послал его на Черный утес. Лютик здесь, конечно же, был ни при чем. Скорее всего все, случившееся с ним служило лишь поводом, необходимым, чтобы свести его, Серого Полоза, и проклятого Ведуна в одном месте. А это, в свою очередь, означает, что очистить мир от зловредного чародея, каким, без всякого сомнения, сейчас и является хозяин урочища, было не просто его, Полоза, прихотью – в этом и состояла его основная миссия! Именно так – миссия!
«Я исполню твою волю, Учитель, – мысленно поклялся Серый. – Этот деревенский малефик больше не будет отравлять своим зловонным дыханием столь благословенный край!»
С этими мыслями Серый Полоз, ученик Великого Полоза и глава половины освоенных земель Восточного Приболотья, принялся собираться на великую брань с силами зла, скрывающими свой злобный оскал под личиной простого деревенского знахаря.
Но перед тем как вступить в эту великую битву, змеиному воеводе нужно было сначала разобраться с земными делами. Он тяжело посмотрел на стоящих перед ним следопытов и, роняя слова, как камни в воду, спросил:
– Вы ведь не первый год служите? Оба ветераны, командиры звеньев? Так скажите мне, пожалуйста, отцы-командиры, что, по «Походному уставу», полагается за добровольное оставление своего поста? Ну, давай хотя бы ты, Рябой.
Воин со следами оспы на лице вздрогнул и непроизвольно сглотнул слюну. По орденскому уставу весь личный состав должен был обращаться друг к другу только по номерам: «один-три» или «пять-восемь», – где первая цифра означала десяток, а вторая – место воина в строю. Но воевода обратился к нему по прозвищу – так, как было принято при личном, дружеском общении среди ветеранов.
– Самовольное оставление поста на длительное время признается воинским преступлением и приравнивается к дезертирству, а посему наказывается смертной казнью, – не дрогнув, ровным голосом отчеканил ветеран. – С последующим лишением всех выслуг и привилегий по службе.
– Отлично! А теперь ты, Молчун. Скажи-ка мне, как, согласно орденским законам, поступают в таких случаях с семьями этих самых дезертиров?
Второй воин так же четко, как и первый, без какой-либо дрожи в голосе отвечал:
– Все члены семей дезертиров также лишаются всех своих прав и привилегий. Они объявляются вне закона, изгоняются со службы и должны покинуть земли, находящиеся под протекцией Ордена Змея. Имущество дезертиров и их семей поступает в казну ордена в счет погашения текущих долгов, а также всех выплат, полученных ими ранее, на протяжении службы.
– Только это не было добровольное оставление, мой господин, – вступил в разговор Рябой. – Это было колдовство, морок! Нас принудили…
– Перестань! – прервал его отчаянную тираду Полоз. – Или я спрошу тебя о действиях и противодействиях при наведении колдовских чар, и уж тогда вы будете отвечать по двум статьям «Походного устава». А пока этого не произошло, то вы, как ветераны, еще можете обратиться к «Священному воинскому праву». И если признаете свою вину, то получите возможность искупить ее кровью. Вы все поняли? Ступайте к своим людям! Сейчас будет объявлено построение.
– Благодарим, господин! – с видимым облегчением в унисон выдохнули воины. – Мы твои слуги! Прикажи, и мы умрем за тебя!
Едва за ушедшими задернулся полог шатра, как почти тотчас же боевая труба пропела «построение», и Серый решительным шагом вышел на площадку в центре лагеря, где уже застыл в ожидании стальной строй его дружины. Дружно лязгнуло оружие о броню – воины приветствовали своего командира.
– Змеи! Соратники! Я собрал вас для того, чтобы с прискорбием сообщить о грубом попрании воинского долга. Прискорбно мне оттого, что этот проступок был совершен нашими доблестными ветеранами. Второй-первый и третий-первый, выйти из строя!
Десятники дружно вышли вперед на три шага, и не успел еще смолкнуть звон металла на их доспехах, как воины единым голосом твердо отчеканили:
– Признаем себя виновными в нарушении «Походного устава». Желаем кровью искупить свою вину! Учитывая наше положение в Братстве Змея», орденские выслуги и отличия, мы обращаемся к священному воинскому праву на поединок с любым бойцом из числа членов Братства Змея.
– Хорошо, – прищурился Серый Полоз. – Хотите поединка? Будет вам поединок! Поскольку решение по вашему вопросу еще не было вынесено, то ответчиком со стороны Ордена Великого Змея перед вторым десятником будет третий, а перед третьим – второй! Бой по правилам судебного поединка. Испытание поединком приказываю провести немедленно!
Рябой и Молчун молча и без суеты разделись донага, передали свою одежду и оружие подошедшим товарищам, а затем легли спиной на песок и плотно закрыли глаза. Их вчерашние соратники насыпали им прямо на смеженные веки полные пригоршни мелкого речного песка и плотно завязали тряпицей. Затем они взяли своих вчерашних командиров под руки и отвели на небольшую, всего с десяток шагов в поперечнике, и совершенно голую песчаную отмель, отделенную от островка лишь небольшой протокой. Здесь поединщиков развели по разным сторонам и бросили каждому под ноги малый меч в полруки – обычное уставное оружие нагов для ближнего боя. Затем все, кроме поединщиков, вернулись на остров. На протяжении всего действия не было сказано ни слова. Ни порицания, ни ободрения – ничего! Все происходило в торжественном молчании. Воинское право не терпит словесной шелухи. Честная сталь разрешит любые сомнения, выявит правого и покарает виновного.
Коротко рявкнула труба, подавая сигнал к началу тяжбища. Рябой медленно лег на живот, нащупал свой клинок, крепко зажал его зубами и всем телом мягко растекся по теплому песку. Теперь боец уже не только слышал все, что происходит вокруг, но и чувствовал малейшую дрожь, исходящую от земли. К тому же, он хорошо помнил, что когда его и Молчуна разводили, то речной ветерок холодил ему затылок. Поединщик облизал губы и, почувствовав холодок встречного потока, бесшумно, ящером заскользил на брюхе навстречу ветру.
Молчун широко расставил ноги и, присев на корточки, подобрал свой меч правой рукой. Ладонь левой руки он осторожно положил на песок перед собой и, ощупывая пространство пальцами ноги, аккуратно перенес правую сторону своего тела вперед – туда, откуда ему явственно слышался шорох и скрип трущихся между собой песчинок.
Тела обоих воинов были покрыты шрамами и цветными рисунками, изображающими, по большей части, змей. Змеи обвивали лодыжки и голени, перетекали на поясницу, а оттуда текли на торс, спину, свивались в замысловатые узлы на плечах, предплечьях и запястьях обнаженных воинов. И когда во время плавного движения гибких тел упругие жгуты мускулов перекатывались под загорелой кожей, то со стороны казалось, что это движутся не людские тела, а клубки ядовитых и очень опасных рептилий. Глаз профана разбегался, цепенел и терялся в этих хитросплетениях, но знающий человек, глядя на эти жутковатые телодвижения, мог с легкостью рассказать всю историю жизни бойцов, перечислить все сражения, в которых они побывали, все их ранения и боевые заслуги.
Никто не назвал бы этих поединщиков незрячими. Движения воинов были точны и уверенны (ну, разве что несколько замедленны) и вели каждого из них точно к намеченной цели. Когда расстояние между бойцами сократилось до дистанции удара, они на миг замерли и почти синхронно перехватили свое оружие, выведя его в атакующую позицию острием вперед. Всем наблюдателям было очевидно, что при проведении фронтальной атаки из такого положения оба воина просто проткнут друг друга насквозь: «насадят на вертел». И тогда это будет уже не ордалия, не высший суд, а простое обоюдное убийство, никак не разрешающее вопрос о воинской чести и провинности.
Внезапно, как всегда, последовала стремительная обоюдная атака. Но никто из воинов не бросился, подобно разъяренному быку, бездумно вперед. Их тела свернулись вокруг становой жилы и выметнули руки с оружием в сторону супротивника. Обнаженные клинки, блестя отточенной сталью, молниями метнулись вперед, расчищая своим хозяевам пространство для движения, и… Схлестнулись в полете, так и не успев коснуться плоти противника. Мечи схлестнулись и залипли клинками, словно они были сделаны не из честной стали, а из воска или смолы.
Бойцы подтянулись к завязшему оружию и взялись за него уже оберуч. Теперь их движения превратились в беспрерывное кружение вокруг залипших клинков, как будто бы два змеиных клубка ищут себе проход сквозь узкую сверкающую щель. Или как дети, что играют в «ладошки»: кто пропустит намерение противника, тот сразу же и получит удар. Ладошкой с клинком. Малейшая ошибка, неточность в движении или простое усиление давления на клинок могли стать фатальными для поединщика, потерявшего бдительность, ведь вслед за бдительностью он неминуемо утратил бы и свою жизнь.
Наконец, обоим бойцам надоело это бесконечное кружение в поисках ошибки супротивника, и они отхлынули друг от друга, перехватив свои мечи одесную. Но теперь их оружие было изготовлено уже для секущего удара. Лезвие клинка Рябого нацелилось сверху вниз, намереваясь раскроить грудь противника или отделить его голову от плеч. Клинок же Молчуна был готов располосовать своему супротивнику брюхо от паха до грудины.
Все замерли в ожидании финального удара. Опять сверкнула стальная молния. Меч Рябого прошел аккурат через то место, где мгновение назад еще была голова Молчуна, но все же успел самым кончиком зацепить левое ухо бойца и начисто отсечь его верхнюю часть. Молчун начал свое движение одновременно с противником, но, почувствовав холод стали возле своей головы, перевел движение своего клинка вверх. И вовремя! Меч Рябого еще не успел, завершая движение, опуститься на плечо соперника, как тот неожиданно лишился своей хватки: оружие Молчуна, двигаясь ему навстречу, на излете отрубило мизинец атакующего и выбило оружие из обрезанной ладони бойца.
Кровь пролилась. Взревела труба. Поединщики сразу же разжали ладони и уронили оружие на землю. Высший суд явил свою волю: оба воина были оправданы. Ни их честь, ни честь Ордена Великого Змея не понесла урона. А плоть… Плоть заживет.
Серый Полоз удовлетворенно улыбнулся. «Молодцы, ветераны, – подумал он про себя. – Все верно поняли и исполнили отлично. Как все-таки приятно иметь дело с теми, кто понимает тебя с полуслова, кто умеет слышать даже невысказанное! И волки сыты, и овцы целы. Жаль только, что Мастера ужей нет рядом: уж он бы наверняка сумел оценить всю красоту игры». Вслух же как бы вскользь, невзначай, проговорился:
– Ну вот, теперь у нас в дружине появились новые бойцы: Карнаухий и Беспалый. Встречайте братьев!
Шутку услышали, радостно подхватили и понесли к поединщикам, застывшим на окровавленном песке безымянной отмели в ожидании своей участи.
А Полоз пошел к своему шатру – готовиться к миссии. Серый решил, что на этот раз он не станет брать с собой боевой меч: рассудил, что навряд ли ничего не подозревающий колдун вдруг решит облачиться в боевой доспех или прихватить на встречу щит. С чего бы это ему понадобилось? Скорее всего, он встретит Серого в том же самом, в чем был и вчера. Ну, разве что только еще и с драгоценным копьем в руке. Ведь не упустит же, подлая его душонка, возможности унизить его, Серого Полоза, в глазах ученика! «Ну, ничего-ничего, будет и на нашей улице праздник! Отведаешь ты у нас, злодей, острой стали!» Поэтому вместо верного меча воевода змеев решил взять на встречу парные укороченные мечи-близнецы в три пяди, которые прекрасно подходили для ближнего боя с бездоспешным противником.
Надо сказать, что во владении этим оружием Серый не имел себе равных, и это была не пустая похвальба. Он не раз доказывал свое мастерство, сражаясь как в бойцовских ямах, так и на поле брани – в бесчисленных схватках с ордами нежити и зверолюдов. Колдун, конечно же, прибегнет к своей зловредной магии, но, как известно, никакие чары не действуют ни на железо, ни через железо, так что простая кольчуга сведет на нет все его нечестивые заклинания. Да и времени для того, чтобы творить волшбу, у него не будет. Полоз ему такой возможности просто не даст!
Значит, решено: он наденет вороненую кольчугу до колен – обычную, простую и надежную защиту всех путешественников. Это не должно вызвать ненужных подозрений и вопросов. Да и, в случае чего, всегда можно сказать: «Давайте поскорее завершим все наши дела, рассчитаемся честь по чести, да и разойдемся подобру-поздорову, а то видите – мы уже и в путь-дорогу собрались-изготовились».
Облачившись и вооружившись подобным образом, Серый Полоз взошел на снеккар с доброй половиной своей команды. Вторую же часть дружины он оставил в лагере, строго-настрого запретив своим людям всяческие сношения с местным населением до его, Полоза, возвращения. «Солнце припекает макушку, да и тени уже почти совсем пропали. А значит, настало время вершить славные дела, ибо что же еще может более прославить имя воина, как не его победа над силами зла?» – не без гордости подумал воевода змеев и отправился навстречу своей злосчастной судьбе.
На этой скользкой, как хвост ящера, дороге его ожидала еще одна нечаянная встреча. На подходе к Черной скале, почти у самой пристани, он приметил небольшую, богато разукрашенную ладью, плывущую туда же, куда и его снеккар. На носу, прямо возле резной головы коня, стоял высокий седобородый старец в длинном белом плаще с капюшоном и с резным посохом в руке. Судя по всему, какой-то местный волхв. Корабли почти одновременно подошли к причальной стенке, и жрец с воеводой, чуть ли не нога в ногу, ступили на гранит причала. Только старик перешагнул через борт своего судна бесшумно, а Полоз и ящеры – бряцая железом своих доспехов. Жрец обернулся на лязг, неодобрительно прищурился на вооруженную до зубов змеиную троицу и, откинув со своего лица глубокий капюшон, назидательным голосом произнес:
– Приветствую вас, люди добрые! Я Белояр – Верховный Волхв Семиградья. А ты, должно быть, Серый Полоз – змеиный воевода. А остальные – видимо, твои товарищи. Не знаю, что привело Орден Змея в наши дремучие края, но только позвольте вам, господа, заметить, что живут здесь люди мирные, непривычные к виду воинов в полном боевом вооружении. Как бы наши мужики чего не напутали, а то ведь, не ровен час, примут вас за находников да и схватятся за топоры… Быть тогда беде неминучей.
Полоз хотел было сказать старому дураку, что ему о сем тревожиться не стоит, и уж если случится, что дело дойдет до топоров, то два боевых ящера еще до захода солнца сотрут в пыль и пустят на дым всю здешнюю округу. Очистят ее на много поприщ от всех мужиков и баб, стариков и детей, а также собак и коров, свиней и волхвов, одним словом – от всех-всех-всех. И при этом даже не вспотеют. Так что лучше бы он, трухлявый пенек, шел своей дорогой и не совал свой длинный нос туда, куда его совать не следует. Но справедливо рассудив, что в преддверии обратного пути ему никак не с руки ссориться с местным жречеством, Серый умерил свой пыл и так же церемонно, как и волхв, откинул с головы кольчужное наголовье. Опустив очи долу, он покаянным голосом провинившегося ученика ответствовал:
– И тебе всех благ, о Верховный Волхв! Благодарю тебя, Белояр, за душевную заботу о нашем благополучии! Я вижу, что наша слава идет впереди нас. Но осмелюсь, благородный господин, обратить твое внимание на то, что сами мы не местные, в этих краях впервые, проездом. Обычаев ваших не ведаем, к тому же, надеемся поскорее завершить одно наше небольшое дело с местным знахарем, да и отбыть, не мешкая, восвояси. Вот мы, как ты и сам совершенно верно заметил, уже и в путь-дорогу изготовились да супротив лихих людей одоспешились.
Старый законник не нашелся, что ответить на эти слова. Он невнятно пожевал тонкими губами что-то вроде «ходят тут всякие» и, демонстративно повернувшись к змеям белоснежной спиной, начал отдавать какие-то распоряжения своим корабельщикам. Серого вполне устраивало такое окончание разговора. Он сделал ящерам знак и начал неторопливый подъем по замшелым ступеням древней лестницы.
На каменной смотровой площадке его внимание привлекла совершенно неуместная и нелепая куча какой-то трухи вперемешку с человеческими костями. В другое время и в другом месте он бы просто обошел эту кучу стороной, но только не сегодня: сегодня он ожидал знака или, если угодно, знамения для своей миссии, и поэтому Полоз остановился и потревожил эти непонятные останки носком своего сапога. Труха беззвучно рассыпалась в коричнево-серую пыль, и к ногам оторопевшего воеводы выкатилась серебряная гривна, выполненная искусным мастером в виде свернувшейся в кольцо змеи, кусающей себя за хвост, а также небольшой, немного поржавевший вороненый стальной лук.
Он сразу же опознал и гривну, и уникальное оружие, сработанное на заказ в подземных мастерских ордена, и тотчас же понял, почему Мастер ужей так и не подал ему никакой вести о себе. Сердце Серого Полоза сжалось в комок. Вся его плоть задрожала от внезапно возникшего напряжения, завязавшего узлом все его члены. Он вытянулся и замер, вибрируя подобно натянутой струне, и в тщетной попытке снять, хотя бы немного, чудовищную перегрузку, зажавшую в щепоть его душу, задышал часто-часто – по-собачьи. Все вдруг вокруг почему-то затуманилось, потеряло привычную резкость очертаний. Полоз провел рукой по внезапно ослепшим глазам, и ладонь его стала мокрой. Он не знал, что такое слезы: в его мире этого не знал никто. Не знал и он – не ведал, что это такое, до тех пор, пока не испытал горечь невосполнимой утраты, горечь потери родни. Родни не по плоти и крови, а по духу и воле. И это знание сразу же изменило его, сделало одиноким в самой сути его естества. О, одинокие в себе, навеки будете вы одинокими среди себе подобных!
Серый Полоз в молчании опустился на колени перед останками того, кто был поистине великим воином, и, взяв обеими руками из кучи серого тления голый череп, бережно отер его рукавом своей рубахи от мертвенного праха, а затем, бестрепетно заглянув в пустые глазницы, спокойно произнес:
– Ну, здравствуй, мой старый друг!
– Что, змеиный воевода, никак знакомого встретил? – послышался позади голос Белояра. – Что же это, интересно мне знать, он здесь делал?
– Старого боевого друга, отче, нашел, – не оборачиваясь, ровным голосом ответил Полоз. – Почти что брата. Но мнится мне, Верховный Волхв Семиградья, что не о том нам с тобой нужно теперь печалиться. Что нам смерть? Смерть для нас не страшна: с ней встречались с тобой мы не раз. Сдается мне, отче, что некромант у вас в Белогорье объявился. Я ведь уже видал такую смерть без посмертия, сталкивался с подобным еще в те стародавние времена, когда бок о бок со слугами Единого сражался с магами Черных пирамид и их приспешниками. Это ведь последствие очень древнего заклятия чернокнижников, известного как Дыхание Смерти. Некромантия, жрец, в чистом виде некромантия…
– Дыхание Смерти, говоришь? – как-то уж чересчур спокойно, даже буднично отреагировал на известие о малефике волхв. – Ну что же, может быть, ты и прав, и это заклятие некроманта. Но ведь может и такое статься, что кто-то, шатаясь между мирами, неплотно за собой калитку прикрыл – вот сквознячок с того света и пробрал твоего друга, что называется, до самых костей заморозил. А может, и еще что иное случилось. Поди узнай!
В другое время Серого очень удивил и даже насторожил бы столь беспечный ответ, но в своей новой реальности он просто отметил некоторую необычность в поведении жреца Единого, по-прежнему бестолково топтавшегося у входа на площадку и почему-то не спешившего продолжить свой путь. «Наверное, свои белые одежды боится замарать», – заключил воевода и, поднявшись с колен, подал своим воинам на пристани призывный сигнал: общий сбор.
И снова, уже в который раз за этот день, прямо у него на глазах случилось нечто невообразимое: воины на снеккаре заметили призывный жест командира и сразу же бросились выполнять полученное приказание, но подняться к своему воеводе они так и не смогли – просто не сумели найти лестницу. Они бегали взад и вперед по всей пристани и, суетливо мельтеша, ощупывали каждый замшелый камень старинной кладки, заглядывали во все щели, но почему-то при этом в упор не замечали самой лестницы, равнодушно проходя мимо ее ступеней. «Опять колдовство! – холодно отметил Серый Полоз. – Совсем этот Ведун потерял всякую меру, глаза отводит, морочит честным людям голову. Стережется, малефик! Но здесь он уже явно переборщил, и этот его выпад сыграет нам только на руку. Забыл, видимо, хозяин урочища о том, что закрытие прохода равносильно открытому объявлению войны, так что он, сам того не ведая, очень облегчил мне задачу, и теперь уже ничего выдумывать не придется, ведь оскорбление было налицо. “Хочешь верь, хочешь – нет, но недоверием не обижайˮ – так ведь, кажется, говорят в здешних краях?»
Полоз снял с себя плащ, расстелил его на каменных блоках площадки, аккуратно собрал на полотно останки Мастера ужей и, завязав концы узлом, поставил куль в сторонку, освобождая проход наверх. Белый жрец почему-то опять медлил: может быть, на этот раз опасаясь пройти первым через место недавней нечистой смерти, чтобы, чего доброго, не зацепить ненароком заклятия или чтобы неупокоенный мертвец не привязался, а может быть, и по другим каким-то причинам – это было, в общем-то, не так уж важно. «Ящер забери всех этих варваров вместе с их суевериями!» – подытожил Серый Полоз свои раздумья и решительно зашагал по лестнице, ведущей в логово колдуна.
Глава восьмая
Лютик проснулся спокойно и разом, как всегда просыпаются звери, охотники и воины. Но, выйдя из объятий малой смерти, он не стал открывать глаза и вообще никак не проявил своего пробуждения внешне, оставаясь по-прежнему неподвижным и даже мирно посапывающим. Сторонний наблюдатель даже не заподозрил бы, что под прикрытием ровного дыхания и сомкнутых глаз все остальные чувства там, в глубине его естества, обострились донельзя. Обоняние, слух, осязание сразу же после пробуждения объединились и, заменив ему зрение, начали по мелким разрозненным деталям собирать единую картину происходящего. Телом он все так же спокойно продолжал лежать да посапывать на жесткой лавке, молча и неподвижно, как мышь под веником, осторожно принюхиваясь, вслушиваясь и осязая пространство вокруг.
Эти навыки он приобрел еще малолетним питомцем, блуждая в полутемных переходах Змеиного садка, где на собственном нелегком опыте уяснил одну простую вещь: для вживания в незнакомое пространство не так уж и необходимо зрение, а посему и не стоит попусту таращить глаза в темноту. Гораздо больше в такой ситуации смогут помочь – если, конечно, будут действовать совместно, – осязание, обоняние и слух. Эту нехитрую истину Лютику и другим питонам преподали в ордене в первый же год обучения. Накрепко привили будущим воинам очень просто, но твердо, доходчиво и надежно.
На том уровне змеиной горы, где в вечном сером сумраке находился лабиринт питомника, не было ни окон, ни бойниц, ни еще каких-либо отдушин. Не только луч солнца или порыв ветра, но даже никакой звук извне не проникал в каменные коридоры лабиринта. Не было ничего из того, что позволило бы юным змеям получить хоть какую-то информацию об окружающем их пространстве-времени, кроме той, которую они смогли бы собрать сами или услышать от своих наставников. И новобранцы жили в таких условиях месяцами, не только не видя белого света, но даже не представляя себе, солнце или луна светят за толстыми стенами Дома-в-горе.
Инженерами ордена был изготовлен особый механизм, производящий через определенные, равные промежутки времени удар в бронзовый гонг, звук которого разносился, гулко отражаясь от каменных стен, по всем коридорам и был прекрасно слышен в любом уголке лабиринта-питомника, или Змеиного садка, как его еще называли между собой обитатели Дома-в-горе. Весь распорядок дня – от утренней побудки до отхода ко сну – строился обитателями питомника только на отслеживании и подсчете ударов в гонг. Так, если объявлялось, что обед будет подан на десятом ударе после подъема, то те, кто приходил в трапезную раньше или позже установленного срока, получали не еду, а наряд вне очереди. Если же питон постоянно путался в подсчете звуков или терялся в паутине мрачных переходов и из-за этих оплошностей не вылезал из нарядов, то он, конечно же, не мог успешно сдавать ежемесячные зачеты по учебным дисциплинам. Таких неуспевающих просто исключали из числа боевых змеев за непригодность к строевой службе и переводили в хозяйственную обслугу, и тогда они до скончания дней своих убирались на скотных дворах либо чистили отхожие места. Вот так – изо дня в день, из года в год, на протяжении всех семи лет начального курса обучения – в молодых змеях формировали не только чувство времени, но и умение внимательно слушать и слышать окружающее пространство, дабы они, став его частью, могли моментально откликаться на любые возникающие перемены.
Вот и сейчас, еще не успев разомкнуть глаз, Лютик сразу же осознал, что он нагой, но покрытый одеялом из мягких овчин лежит в небольшом бревенчатом доме, скорее всего – судя по запаху – деревенской баньке, на лавке, застеленной свежей соломой. Он незаметно потянулся, пустил волну «напряжение-расслабление» через все тело, и остался доволен полученным результатом: все у него было как будто на месте и цело, нигде ничего не болело, не ныло и не тянуло. Правда, присутствовала некоторая общая слабость, как бывает после тяжелого ранения или перенесенной болезни…
Стоп! Он вдруг вспомнил все. Воспоминания обрушились на него, как ушат ледяной воды. Лютик как будто воочию увидал свой тайный разговор с Великим Полозом, и человека без лица в лохмотьях нищего, и долгий переход с вонючим мешком на голове по городским подземельям. Вспомнил он и снеккар, и встречу со своим первым наставником, нападение зверолюдов, свое нелепое ранение и болезнь, неподвижные воды Безымянной реки и липкий влажный серо-коричневый туман. Он ясно увидал седого воина с огненным мечом, хрупкую девушку с тонкими чертами лица и огромными зелеными глазами, вспомнил поцелуй…
Последнее воспоминание яркой вспышкой затмило и стерло из памяти все, что случилось с ним до чудесного видения зеленых глаз и прикосновения губ. От избытка нахлынувших чувств у Лютика вдруг пересохло в горле и закружилась голова, но, несмотря на внезапно охватившую его слабость, он резво вскочил на ноги, и… упал обратно на свое жесткое, покрытое желтой соломой, ложе.
Голова стала кружиться еще сильнее, а язык вдруг распух настолько, что уже не мог ворочаться во рту, сухом и шершавом, словно бы набитом речным песком. Очень хотелось пить и спать, но это все обождет – обождет до тех пор, пока он вновь не заглянет в глаза чудесной зеленоглазой незнакомке! Придя к такому заключению, Лютик, теперь уже осторожно, сел на своем ложе и, стараясь не делать резких движений, медленно сполз на земляной пол, покрытый все той же золотистой соломой. Затем он так же медленно встал на четвереньки и, опираясь на дрожащие от натуги руки, не спеша, «ящером», пополз вперед по шелестящей колючей подстилке к слепящей полосе света, льющегося из щели приоткрытой двери.
– А, вот и наш новорожденный! Очнулся, значит, – услышал он над собой приветливый мужской голос. – Ну, хватит, хватит валяться у меня в ногах! Давай-ка, малец, вставай! Солнце уже высоко.
Лютик и сам не понял, как ему это удалось, но после этих слов он сразу же, одним движением, встал на ноги; правда, лишь для того, чтобы тут же присесть на лавку у стены баньки. К нему приблизился седой осанистый старик в одежде из беленого льна и, протянув запотевшую глиняную кринку, участливо спросил:
– Ну, как ты себя чувствуешь, болезный? Небось, жажда мучит? Еще бы! Трое суток пролежать на одном дыхании, не евши да не пивши. Без пищи-то оно еще куда ни шло, а вот без питья никак нельзя – сгоришь! Спалит тебе нутро внутренний огонь, иссушит плоть. Так что на-ка вот, горемыка, попей сыворотки молочной. Да осторожнее, осторожнее пей, не торопись! Вишь как-руки-то трясутся! Да, и еще: отхожее место – сразу за этим углом.
После первых же глотков удивительно вкусной сыворотки к Лютику вернулись силы. Вернулись настолько, что он даже смог удивиться последним словам старика и, на мгновение оторвавшись от запотевшей с боков кринки, собрался было озадачить его вопросом: «Да ты что, старче? Сам же говоришь, что у меня трое суток во рту маковой росинки не было! Так какое же тут, к лешему, отхожее место, когда в кишках пусто, как у медведя после зимней спячки?»
Но конец своей фразы он додумывал уже на бегу, радуясь, что бежать было недалече. Пока он в смущении справлялся со своими естественными надобностями, старик успел куда-то отлучиться и обернуться назад, неся в руках горшок какого-то пахучего варева.
– На вот, болезный, похлебай отвару! Сразу же полегчает, – присев рядом на лавку он протянул Лютику теплый горшок. – Не журись, новорожденный, ничего страшного не случилось! Просто желудок твой еще не привык к людской пище. А дерьма в людях и без еды предостаточно. Иных так и вовсе, кажется, Господь как будто и не из глины, а из дерьма лепил.
Он встал, поставил на лавку пахучий горшок, рядом положил краюху хлеба, головку чеснока и стопку чистой одежды.
– Давай налегай да наедайся досыта. Там, в бане, кадушка воды с самого вечера полная стоит, так что поспешай: умывайся, одевайся, приводи себя поскорее в божеский вид, а я за тобой скоро приду.
– Постой, отче! – взмолился Лютик. – Не знаю, кто ты и как тебя звать-величать, но будь добр, разъясни мне! Скажи, пожалуйста, где я нахожусь и что со мной такое происходит!
– Находишься ты, милок, на Черной скале, что стоит на реке Белой, – медленно, с расстановкой, как какому-нибудь несмышленышу втолковывал ему Ведун. – В урочище, которое в стародавние времена называлось Соколиным гнездом. Я хозяин этих мест, местный целитель, зелейник, бортник, ну и так… много еще чего всякого-разного. Зови меня просто, как и все местные зовут: Ведун. Ты, малец, вроде бы как трое суточек тому назад умер да нынешней ночью заново родился. Вернулся, значит, к нам с самой Кромки, из Серых земель. Ясно? Ну вот. А теперь давай, собирайся, хватит тут рассиживаться! Скоро за тобой твой наставник Серый Полоз придет, а ты еще не готов.