Глава 14
Брелим, самый родной и любимый город для всех гетерских медивов, столица их Родины и самый красивый город гетерской земли. Город был настолько огромен, что его население немногим уступало населению всего остального союза. Он был основан более тысячи лет назад, неким Этимиром Брелимом, национальным героем и великим человеком. Как это часто бывает с такими личностями, знали о нём не много, в основном только легенды, в которых правды было мало, а вот вымысла через край. На центральной, огромной площади, выложенной брусчаткой, стоял огромный постамент, на котором величественно возвышалась каменное изваяние Этимира – широкие плечи, мужественные руки и квадратное лицо, обвитое густой бородой. Был ли властитель древней империи таким, ни кто не мог сказать, но создатели монумента считали, что великий человек не может быть маленьким и тощим, да и как поклонятся щуплому герою? Вот и стояла эта пятидесяти метровая статуя уже более сотни лет, смотря своими каменными глазами, на кипящую кругом жизнь. Она видела и нищие кварталы, бараки рабочих и вонючие узкие улочки, помнила и рассвет Гетерского союза, помнила и его спад, войну с Дарлией и мир, объединение с бывшим врагом, десяток лет рассвета и процветания. Застал каменный богатырь и истеричные митинги фанатиков антимуринцев, уличные столкновения и ликующих горожан, предчувствующих скорую победу над восточным деспотом – Маутом. Вот и теперь Этимир, взирал сквозь серый камень на шагающие колоны солдат, что двигались на восток, на встречу злобному врагу, видел он и косяки летящих бомбардировщиков муринцев, что нещадно ровняли квартал за кварталом с землёй, не щадя тысячелетнею историю древнего города. Порой казалось, что вот-вот из каменных глаз польются самые настоящие слёзы великого правителя, ибо нынешние привели страну к возможному краху и сгинули в застенках фавийских тюрем, обвинённые, то в предательстве, то в халатности.
Теперь в некогда мирном городе отовсюду веяло войной и страхом, среди спальных районов в тихих парках дежурили зенитчики у своих орудий, на трассах встали блокпосты, а стены домов были расклеены патриотическими плакатами. Среди весенней грязи валялись листовки с призывами встать щитом пред котивской заразой. Война, что начиналась, как борьба с тираном Маутом постепенно перетекала в националистическое русло, и вот уже в каждом котиве виднелся враг, злой, кровожадный и беспощадный, которого полагалось встретить пулей либо штыком.
Сам же тиран Маут, возлагал на эту битву самые великие надежды. Он жаждал переломить хребет гетерской армии, сломить её, унизить и окончательно растоптать сапогами своих верных солдат. К тому же, будучи правителем Дарлии, Мурзан уже повергал гетерцев к бегству и теперь искренне верил, на успех, его душу так же грела надежда на восстание в Дарлии, которое во всю набирало обороты.
По другую сторону мирового противостояния, на своём царском и незыблемом троне, сидел Пихте Залес, великий и могущественный царь Фавийской империи. Он негласно был покровителем всех медивов планеты и лидером медивской унии, в которую входили более десяти стран, связанных союзническим долгом и чьи властители за многие сотни лет породнились и приходились друг другу братьями, дядями и племянниками. Расстрелянный фавийской разведкой Лесо был ни кем иным как двоюродным братом Пихте. Но родство не спасло слабохарактерного правителя от гнева родни, более того, медивские династии были рады и искренне верили в большую войну с Маутом, ради того, чтобы наконец-то решить, раз и навсегда, кто будет править этим миром. Но к несчастью для Залеса, первый этап войны был с треском провален, гетерцы оказались слабыми воинами, а их правители не справились с первыми же трудностями и от страха готовы были идти на мир с Муринией, чем и подписали себе смертный приговор. Теперь же, по тающему снегу, по бескрайним полям Гетерской земли, тянулись первые вереницы хорошо обученных и мотивированных фавийских бойцов.
Была ранняя весна, первый её месяц. В эти дни зима с весной яростно боролись за право владеть погодой. Бывало, что утром шёл сильный снег, а под ногами хрустел лёд, но к обеду его уже сменял проливной дождь, солнце топило лёд и снег, и ручьи, журча, бежали вдоль дорог. Но тут же вечером мороз вновь сковывал играющие на солнце лужицы и на свежий лёд, вновь ложились тихие хлопья снега. Так было и в эти весенние дни. Погода шалила, играла и смеялась, наблюдая за людьми, что прилагали все силы, чтобы убивать себе подобных.
По пустующей улочке, между длинными домами, что раньше были заводскими общежитиями, шла рота фавийских пехотинцев, в тёплой зимней форме серо-зелёного цвета, каким и был окружающий их мир. Они шли не спеша и бодро, пели песни, смуглые лица фавийцев ёжились от холодного ветра, что разносил по городу мерзкий аромат пожаров, которыми был объят разбомблённый город. Во главе роты шагал молодой бледный парень с длинным, худым лицом, выпуклыми глазами и узким подбородком. Он был высокого роста, около метра и восьмидесяти сантиметров, худого, но не худощавого сложения, бодрым и со звонким мальчишеским голосом, хотя ему было без малого двадцать пять лет. Это был капитан Хва Лагер. Он был ярким представителем офицерства фавийской армии: подтянутый и гладко выбритый. Подбадривал уставших солдат, начинал запевать звонким голосом ритмичные военные песни, в которых были разные сюжеты, но один темп, порой казалось, что этот воин сошёл с патриотического плаката и пошёл громить кровавого тирана своим острым штыком. Лагер не был медивом, он был из немногочисленного народа лагунов, что жили в южных, заболоченных провинциях Фавии. Эти люди мало чем отличались от прочих народов, единственное, что их выдавало, так это цвет их кожи, бледно-жёлтый с зеленоватым оттенком. Лагуны не просили от власти, ни независимости, ни автономии, они были мирным народом рыбаков. Хотя неоднократно подвергались дискриминации от медивов, которые считали их людьми недостаточно развитыми и оттого не достойными высоких постов и тем более офицерских погон. В основном их уделом был рядовой состав. Но Хва по-настоящему заслужил свой чин, он прошёл нелёгкий путь от солдата, что самоотверженно ходил в атаки на коварных врагов, до капитана, командира роты пехотинцев, в которой служили в основном медивы. Его бойцы не сразу приняли лагуна-офицера, прошёл год боёв с Пролистами (мятежниками захватившими остров на юге Фавии) и проявив свой недюжинный талант руководить и бескорыстную заботу о каждом, он заслужил безграничную любовь своих солдат, которые отныне искренне любили своего капитана.
Капитан Легер, шёл по чужому городу, ему не было дела до этой страны и до этого народа. Но родина сказала ему, что он нужен ей именно здесь, и он пошёл на войну. В этот раз не на колониальную, а на мировую. Хва оставил дома семью, и своего любимого сына, которым очень дорожил.
А кругом шумел прифронтовой город, мрачный и недружелюбный. Лица горожан были хмуры и не веселы. Вопреки ожиданиям Лагера их вовсе не встречали, как спасителей и освободителей, никто не подошёл к нему, все проходили мимо, щуря глаза. Но он не торопился обижаться. Хотя и испытывал стойкую неприязнь к гетерцам. Брелимские ополченцы произвели куда более удручающее впечатления, все были в гражданской одежде, измятой и грязной, на ком-то была каска, на ком-то военный жилет, вооружён был кто, чем смог, от старых автоматов до охотничьих ружей и штыков. Хва думал, что вот-вот и на улицах появятся ополченцы в латах и с копьями. Также по пути им встретилась бригада принудительно мобилизованных горожан, что копали окопы и рвы на подступах к городу. Те были и вовсе полуживыми от ежедневной, непосильной работы. Самое же тяжёлое впечатление на Лагера и его солдат произвела ужасающая картина в жилом микрорайоне окраины города. Между типовыми десятиэтажками, выгоревшими дотла, лежали обломки огромного муринского бомбардировщика, от него осталась только носовая часть, хвостовая валялась в сотне метров от носа, облокотившись на ещё один сгоревший дом. Всюду были сотни осколков, руины полуразрушенных домов и разбросанные, словно после урагана, вещи бывших жильцов, большая часть которых погибла здесь же, при падении подбитой, стальной птицы. Это очень поразило капитана, до него только сейчас начало доходить, что за враг мчится на Брелим, маленькое зёрнышко страха упало прямо в душу и тут же начало прорастать, дыхание участилось, и Хва закурил, что и предложил сделать остальным.
К Лагеру подошёл молодой солдат с пухлым, розовым лицом, голос его был взволнован и пухлощёкий спросил:
– Господин капитан, как вы думаете, хватит ли у нас сил надрать задницы котивам? А то смотрю, у гетерцев это не слишком получается.
– У нас нет другого выбора, солдат, котивы прут, их нужно остановить. Если же мы с тобой проявим слабость и трусость, то через месяц мы будим смотреть с тобой как муринские бомбы, рассекая воздух, летят на наши родные города. Враг силён, он не сошёл к нам из наших глупых карикатур, где голодранец Маут ведёт своих бандитов на запад, нет, они врут, там, за холмами, на нас идёт злой и подготовленный враг, в руках которого оружие, а в сердцах злость. Не жди от этой войны стремительных побед, будет тяжело. Но мы справимся, я буду стрелять врага, пока не кончатся патроны, а кончаться, буду грызть зубами. Ясно?
– Ясно, мы их уничтожим! – чуть бодрее сказал пухлощёкий.
– Вот такой настрой нам и нужен, вот видишь эти руины, так пусть хоть весь город превратиться в них, но котивы должны повернуть вспять, эта наша с тобою цель.
Они шли от вокзала, на который прибыли с военным эшелоном из Фавии, путь был не близкий, им предстояло дойти до места на окраине города, где в одном из цехов завода расположился штаб фавийского корпуса. В лицо бил холодный ветер, весеннее солнце ещё практически не грело, и Хва застегнул свой комбинезон защитного цвета, съёжился и пошёл дальше.
Проходя по одной из улочек, Лагер обратил внимание на странное, для столь мрачного города, оживление. Было довольно много народу, около десятка гетерских солдат и более сотни простых горожан, все галдели и кричали, смеялись и ругались, в общем, творилось нечто странное. Лагер приказал роте перекурить, а сам пошёл в гущу событий, протискиваясь сквозь людскую массу. На него не обращали внимания, порой толкали и что-то кричали, прям под ухом. Хва не любил такие столпотворения, чувствуя себя среди них неуютно. Подойдя ближе, ему всё-таки удалось разглядеть дюжину избитых и оборванных людей, трёх девушек и девять мужчин, самого разного возраста от подростков до стариков. По их окровавленным лицам и изодранным одёжам было ясно, что гетерцы настроены к ним враждебно. Все они были котивами, но местными, брелимскими.
Народ ликовал, кричал в адрес измученных котивов оскорбления и угрозы. В них летели камни и всё, что попадалось под руки. Позади них солдаты копали траншею. Хва не мог опустить взор от происходящего, ему было жутко смотреть на происходящее, особенно на избитых, молодых девушек, чьи лица были изуродованы побоями.
– Что здесь происходит? – обратился Лагер к одному из гражданских, молодому худощавому, парню, видимо привлечённому к оборонительным работам.
– Поймали этих выродков! Сейчас расстреливать будут! – с радостью и восторгом говорил парень, сжимая в руках лопату.
– Их? За что? – переспросил Лагер.
– Как за что? Вы тупые вопросы задаёте господин офицер, это же муринские шпионы и наводчики. Они, сволочи, передавали врагу координаты наших войск и госучреждений, а потом эти козлы прилетали и бомбили их. Эти котивские сволочи мечтают, чтобы их сраный вождь правил гетерской землёй и усердно помогают ему. Подлые предатели. Но им это с рук не сойдёт расстреляем сволочей! – парень был явно настроен на казнь, он был переполнен гордостью и счастьем, даже не задумываясь, действительно ли они виновны.
– А откуда решение-то в их виновности? С чего вы взяли-то, что они виновны?
– А что тут думать? Их поймали где-то с аппаратурой какой-то! Говорят прям за передачей очередных координат, мол давали наводку на администрацию города, вот, что говорят. Стрелять их сволочей надо!
– Насколько я знаю, администрация города напротив памятника Этимиру стоит?
– Она самая, там вся наша власть сидит.
– Ваша власть, парень, давно уже бежала из города, а администрацию сможет найти любой дурак, тем более что ваш Этимир самый главный ориентир в городе, по нему все самолёты и ориентируются.
– А на той ли вы стороне? Капитан? Они виноваты в гибели наших горожан! Они мою страну в руины превратили! А вы за этих выродков заступаетесь! Идите отсюдова, пока я не сообщил кому следует, что вы за врага заступаетесь!
Лагер не стал спорить с глупым, промытым ежедневной пропагандой, парнем. Вдохнув побольше воздуху в лёгкие, он яростно расталкивая зевак, начал пробираться к бойцам ополчения и полиции, что готовились к казни, и вскоре наткнулся на какого-то офицера гетерской полиции. Худого и крайне неприятного на внешность мужчину в тускло-сером мундире и противными тоненькими усиками вдоль верхней губы.
– Кто командует расстрелом? – тут же спросил его Лагер, пронзая полицейского колким взором.
– Майор Гесг, а вам какое дело, фавиец? – прошипел тот в ответ.
– Я хотел бы узнать, по какому обвинению расстреливают этих людей? Попахивает здесь нечистым! – ещё более зло спросил Хва, не спуская своего едкого взора с противного ему офицера.
– Вы кто такой, капитан? – послышался хриплый бас за спиной.
Хва обернулся и увидел пред собой двухметрового мужчину с довольно толстым и косым шрамом от правого уха к уголку рта. Он смотрел на фавийца сверху вниз и явно не испытывал радости от его появления.
– Я, капитан армии Фавии Хва Лагер! Я требую объяснений по поводу происходящего!
– А мне плевать капитан на твои требования, затолкай их к себе в сраку! Единственное, что могу предложить тебе, это встать рядом с ними, раз уж тебе их так жалко! Иди к ним! Иди, расцелуй их грязные рожи! Обними их вонючие тела! Или исчезни с моих глаз, интеллигент фавийский! – голос его был злым и кряхтящим.
– Майор, вы совершаете военное преступление, устав ведения войны распространяется и на ваши подразделения. Я вынужден буду доложить.
Генерал молча достал из кобуры пистолет, массивный и сияющий на весеннем солнце своей завораживающей смертельной красотой, вставил в него обойму и с косой улыбкой, на изуродованном лице, подошёл к пленникам. Ни одна эмоция не осенила майора, он был словно механический робот, что внушал страх своей безразличной физиономией. Этот робот спокойно одёрнул затвор и начал стрелять в головы пленникам. После каждого выстрела он приговаривал, мерзко притворствуя «Простите меня, я нечаянно». С задором в глазах и под радостное улюлюканье толпы он застрелил троих и, обернувшись к Лагеру сказал.
– Капитанишка? Вставай к ним, я и тебе пулю в лоб всажу, давай. А трибуналу скажу, что рикошетом прилетело от пустой котивской башки!
Отвлёкшись, майор приспустил ствол и случайно попал в шею молодому котиву, и тот, истекая кровью, сполз на траву, что-то хрипя. Гесг хотел было его добить, но пистолет не стрельнул, а лишь щёлкнул, майор молча вынул обойму, осмотрел её, грубо выругался и передёрнул затвор из которого выскочил патрон, давший осечку, после чего вставил обойму обратно и довершил начатое выстрелом парню в голову. Лагер понял, спорить не было смысла, полиции всё сходило с рук, а народ был готов растерзать любого, кого местная полицейская власть объявила шпионом.
– У вас капитан есть ещё вопросы? Или возразить мне хотите? Я тут решаю кто нам враг, а кто друг, они муринские шпионы! Почему? Да потому, что они котивы и ведут себя подозрительно, по их сучим глазам вижу, что твари они, ждут, когда их сраный спаситель придёт. И вообще кто-нибудь уберите эти вонючие трупы в яму и пристрелите уже наконец-то остальных! С чего я должен тратить свои патроны? А? Засранцы?
– Вы, майор, я так понимаю редкое дерьмо! – крикнул ему Лагер и, развернувшись к нему спиной, пошёл прочь от происходящего. В груди его разрывала злоба, руки сводила ярость, хотелось пристрелить этого гетерца, почувствовавшего свою безграничную власть, дарованную ему обезумевшей толпой.
– Что же вы уходите? – крикнул ему вслед Геск и громко рассмеялся. – Разве не хотите посмотреть, как мы остальных расстреляем? Разве не хотите отдать этим грязным животным честь? Бегите, бегите отсюда интеллигент проклятый, тебя через пару дней один из их товарищей отправит в такую же траншейку, где тебя черви сожрут! А мы-то думали, фавийцы нам идут помогать, воевать за нас будут! А вы ублюдки пришли котивов спасать! – все полицейские и зеваки дружно засмеялись и кричали вслед уходящему Лагеру оскорбления. А через пару мгновений раздался залп и глухой звук падающих на землю мёртвых тел, следом пару одиночных выстрелов и снова громкий гул хохота и радости. Все были счастливы, что шпионы, пусть может и не настоящие, были мертвы, кто-то пинал их тела, кто-то бил лопатой. Вскоре котивов присыпали землей, и галдящая толпа разошлась по своим делам.
Солдаты Лагера уже ждали его, построившись в колонну, хоть и не всё, но они слышали как кричал генерал ему вслед.
– Товарищ капитан, – обратился к нему один из солдат, с сигаретой в зубах, – не обращайте на него внимания, это просто гетерский придурок, что привык воевать с безоружными и ссыться выйти на поле боя. Трус, сосунок и тому подобное, не берите в голову.
– Они женщин невинных расстреляли, просто взяли и пристрелили, без доказательств вины. Так нельзя, это не правильно.
– У войны свои правила Хва, она все спишет и забудет, – сказал его заместитель, командир первого взвода, молодой медивский офицер с широким, квадратным лицом. – Народ напуган, где-то там недалеко от них страшный враг, он не виден им, но регулярно убивает их, сыплет бомбы на головы. Этим несчастным озлобленным людям не нужны доказательства, они хотят лишь утешить себя местью, выплеснуть ту сидящею в них злобу и страх. Они просто бояться, хотя может и догадываются, что стреляют невинных, но зло и страх немного выплеснулись из их душ, им стало легче. Такое происходит нередко, я подобное уже видел.
– Гетерцы, мерзкие идиоты, если бы не Маут, то плевал бы я на них с высокой колокольни. Грязные трусы.
Лагер не впервые видел расстрел, однажды даже участвовал в нём, когда при подавлении восстания на Медовских островах (полунезависимое государство к юго-западу от Фавии, расположенное на трёх крупных островах) командовал казнью мятежного генерала, захватившего власть, и его сподвижников. В тот день он лично пристрелил двух связанных предателей, что стояли на коленях с мешками на головах, и тогда его вовсе не мучила совесть, Хва спокойно после расстрела пошёл в столовую ужинать. Но в этот день он чувствовал в душе мерзость, липкой заразой она бурлила в его душе, будто причастен ко всему сам.
Как ему позже стало известно, от разных людей, что видели и слышали многое, в городе начались настоящие чистки котивского населения. Обезумевший от страха народ писал доносы и домыслы в комендатуру города, докладывая о подозрительных котивах, что не выключали свет во время налётов, вели себя странно и встречались по ночам с подозрительными людьми. Полиция, идя на поводу у горожан, проводила публичные казни выдуманных врагов. Они пытались успокоить население, которое и без ведома власти устраивало погромы и самосуды над котивами, что казались им странными. В большей части это были простые разборки с целью убить обидчика или с целью завладеть его имуществом, котивы старались сидеть по домам, ибо убийство подозрительного перестало быть преступлением.
***
Когда между Муринией и Гетерским союзом произошёл конфликт за Канильскую область, царь Лесо задумал обезопасить столицу с востока, распорядившись на удалении от края города на 100 километров обустроить линию обороны. Она включала в себя пять мощных бункеров, каждый из которых прикрывал собой важное направление и был рядом с посёлком или городком. Между бункерами располагались дзоты и пулемётные гнезда, соединённые рвами и траншеями. Предполагалось, что при должной обороне, такая линия сдержит врага, даже превосходящего вдвое. Однако случилось так, что линия пустовала, траншеи заросли и осыпались, бункера и дзоты никто не обслуживал, о линии Скипры (так звали главного инженера, спроектировавшего её) забыли и должным образом вспомнили когда муринцы вошли на территорию союза. Пихте не доверял гетерцам и на рубеж выдвинулись его войска.
Лагер занял со своей ротой один из полузаброшенных бункеров, что мирно затерялся на склоне холма у городка Бром. Он был наполовину спрятан в холме, несколько потайных путей вели в два дзота, что расположились в сотне метров по бокам от главного укрытия. Такой укрепрайон мог жить автономно более месяца, тут был, и склад боеприпасов, и продовольствие, и медпункт. Вместе с ротой капитана Хва, здесь обстроился пулемётный взвод, отделение санитаров с врачом-хирургом, связисты, артиллеристы в числе десяти человек и даже обслуживающий персонал бункера из числа гетерских солдат, что были негодны к строевой. Бункер был маленьким городом.
Прошла уже неделя со времени, как рота Хва Лагера обосновалась в бункере. Все эти дни шла вполне размеренная солдатская жизнь, солдаты ходили в наряды, спали, обедали и готовились к встрече с врагом, а в минуты, когда командир ничего не требовал, можно было и отдохнуть, почитать книги, написать письма или же просто поспать на час другой побольше. Их жизнь была бы неотличимой от простой казарменной жизни солдат фавийской армии, если бы не постоянные донесения с фронта об очередных поражениях гетерской армии, которая после возращения Маунда Маута в армию врага, начала терпеть сокрушительные поражения.
Капитан Лагер, который теперь был ещё и командиром бункера (в честь этого бойцы дали ему прозвище «комбун»), читал очередные сводки с фронта, которые ему распечатал связист. На белоснежных листках бумаги, что пахли свежей краской из печатного прибора, аккуратными столбцами чёрных букв, пугающе расположились последние новости. «Комбун» читал их со злобой и озабоченностью, часто грубо матерясь себе под нос.
«Одиннадцатый день весны, 410 года. Последние донесения с фронта от гетерской информационной службы ВС ГС. Муринская армия продолжает вести планомерное наступление. За прошедший день союзная армия потеряла города: Вильян, Белкис, Боор и Вивр. Командование предполагает, что основной удар войска генерала Маута нанесут в районе города Мальт. Идут бои местного значения в районе города Хорс и Полнор. За прошедший день потерянно 24567 солдат убитыми и ранеными, 2344 пленными, более 100 единиц бронетехники, 27 самолётов и 3 корабля. Брелим подвергся 3 раза авианалёту, разрушено более 300 домов и строений».
– М-да, – подумал Лагер, читая сводку и смотря на смазано распечатанный кусок карты, на котором был изображена восточная часть брелимской области. – Это какая-то грустная сводка, отступают и дохнут как мухи, да мы во всей Жирской операции потеряли вполовину меньше солдат, а она длилась год. Плохие вояки с этих гетерцев, Маут уже второй раз им надирает задницы, сраный котив. – Лагер достал из кармана пачку душистых сигарет, потряс её, убедившись, что она не пуста вставил одну папиросу в рот и, прикурив, сладко затянулся. Табак обжёг его горло, комнату объял синеватый табачный дымок. «Комбун» продолжил размышлять, водя пальцем по карте. – Наш бункер здесь, у Брома, у этой проклятой пригородной помойки, где нет ничего путного, кроме водочной фабрики, Мауту стало быть нечего штурмовать его, да и смысл ему идти напрямик, а вот Мальт это фланг, да, грёбаный фланг, там и бункеров меньше и флот их поддержит. Сраный Маунд, а наши союзники толпятся у Хорса. М-да, не скоро до нас дойдёт очередь побряцать оружием. Что-то от всей этой мути у меня заурчал живот. Пора, наверное, навестить старину Ревчу.
Ревча был местным поваром, готовил еду из полуфабрикатов, что хранились на складе. Он был тощим, пожилым гетерцем, который всю жизнь готовил детские обеды в школьной столовой, но был принудительно мобилизован в армию. Ревча был замкнутым и неразговорчивым, не любил он всех одинаково, его взгляд был тусклым, руки испещрены морщинами и выступающими венами. Большой нос занимал половину его худого и продолговатого лица. Но Хва, не смотря на свою неприязнь к гетерцам, нашёл со стариком общий язык. Иногда, когда Лагеру не спалось, а не спалось ему часто, они беседовали на кухне, либо на крыше бункера, выкуривая за разговором с десяток сигарет каждый. Повар оказался на редкость интересным человеком с интересной и порой необычной жизнью. Ревча был солдатом долгие пятьдесят лет назад и, как он говорил во времена, когда Гетерский союз был не союзом, а республикой говорунов, в войнах участвовать ему не доводилось, чему тот был несказанно рад. Ревча не любил армию и войну, считая, что всё нужно решать мирно, не верил ни в какие правительства и презирал различия между народами. За свою долгую жизнь он объездил весь мир, ни разу не женился и не любил детей. Но на старость лет ему всё же пришлось вернуться в родной Брелим и найти спокойную работу, которой оказалась школьная столовая и мирно доживать свой век. Он жил в частном домике на краю города, любил копаться в земле, выращивал табак и овощи, по вечерам пил пиво на заднем дворе и курил сигареты, которые сам же и скручивал. Так и казалось ему пройдёт остаток его богатой на впечатления жизни, но он ошибся. Дом его разнесла муринская бомба, а власть посчитала, что худой старик ещё пригодиться и послужит родине, чему тот вовсе не был рад.
– Господин Лагер, – встретил капитана низкий, прокуренный голос. – Смотрю, вы снова не спите?
– Да вот, уважаемый, не могу сомкнуть глаз.
– Да это из-за котивов, они уже несколько часов поливают Хорс огнём, такое чувство, что там бойня идёт.
– Пишут, что просто бои.
– Пойдёмте наверх, я вот час назад выходил туда на перекур, весь горизонт в заревах.
Они поднялись на крышу и Лагер сам был удивлён увиденному, там, за густым лесом в темноте ночной равнины шёл бой. Он вглядывался в бинокль, но видел лишь языки пламени, что плясали на руинах городка, да кружащие над Хорсом бомбардировщики. По всей видимости, там и вправду шли серьёзные бои.
– Не сладко там ребятам наверно, – прохрипел старик, после чего достал старый портсигар с самокрутками. – Угощайся, давно берёг эти цигарки, на особый случай думал сохраню.
– А, что в данном случае особого? Чего достал? – удивился Хва, не спуская взора с пылающего горизонта.
– Да ничего особого, но если нас сегодня пришлёпнут, господа муринцы, то смысла их беречь уже не будет. Так, что прикуривай, господин «Комбун». Тебя так солдаты окрестили, если ты вдруг не знал.
– Да слышал, умники, ну «комбун» так «комбун». Давай свою цигарку. – Лагер закурил и, выпустив облако едкого дымка, продолжил разговор. – Какой бы там не был бой, наше дело сидеть в этом бункере и если потребуется отразить все атаки врага и помереть героями.
– Ты герой, ты и помирай геройской смертью. А я ещё молод помирать, – криво улыбаясь сухими губами, промолвил Ревча и засмеялся.
– Да ты старше моих родителей, тебе лет семьдесят, если не восемьдесят.
– Сто двадцать!
– Если кому из нас помирать, то тебе! – сквозь смех говорил Хва.
– Я умру сидя на мягком кресле, в одной моей руке будет кружка холодного пива, в другой тлеющая цигарка. Будет прохладный летний вечер. Вот тогда я и помру, а здесь, среди тухлого, серого бетона, грязи, вони и прочего дерьма, помирай ка ты сам. Я не хочу, чтоб обо мне слагали легенды, писали стихи и тому подобное, я просто мирно покину этот глупый и скучный мир.
– А я тебе назло напишу стих, про старого ворчуна Ревчу и придумаю какую-нибудь легенду. Чтоб ты в том умном и весёлом миру ворчал и вспоминал меня.
– Прилетит сейчас какая-нибудь бомба на наши головы и разметает нас по этому сраному бункеру. Пойдём ко мне на кухню, там мне будет поуютней.
Лагер уходя, бросил взор на пылающий горизонт и подумал, что всё-таки побряцать оружием ему придётся.
Хва потягивал напиток, из каких-то здешних трав, который за последние дни успел полюбить за приятный природный вкус. Армейские порошковые чаи он не переносил из-за ярко выраженного химического вкуса, тем более от растворимых напитков у него вечно болел живот. Ревча дал Лагеру большой запас этого травяного чая, который сам презрительно называл зелёной бурдой. Поболтав с одним караульным о каких то пустяках, он прошёл дальше и остановился возле медпункта, где спокойным сном спали две молоденьких санитарки, хоть одна из них и должна была дежурить, Хва не стал её будить. Посидев недолго на лавочке, капитан вновь встал и побрёл по пыльному, холодному коридору бункера, вдыхая ароматы сырого бетона.
Утро сменило ночь и над осыпанным ночным снегом бункером взошло тёплое солнце, оно любя раздавало покрытой льдом и белой пеленой земле, свои нежные лучи. Уже спустя пару часов, с крыши закапала капель, а по земле, журча и резвясь, побежали первые ручейки. И всё было, как и в прошлые дни, подъём, разминка, завтрак. Развод нарядов, солдаты ушли в разведку, те, кто ночь провели на посту, удалились в комнату отдыха и крепко спали. Хва также вёл размеренную, прифронтовую жизнь, отдавал приказы, проверял солдат, докладывался своим командирам о ситуации в бункере, пил зелёную бурду и курил. Всю ночь и весь день горизонт пылал и громыхал, в далёком небе, словно хищники кружили вражеские самолёты, лишь иногда фавийские истребители разгоняли стаю стальных птиц. Но ненадолго.
Вечер был холодным, на брелимские окрестности налетел снег и ветер. Зима не хотела уступать своих позиций, но в этой глупой борьбе шансов у неё не было, природа неминуемо следует своим простым и в то же время сложным законам. Хва представлял, что муринцы это силы зимы, холода и темноты, а фавийцы это весна, несущая людям тепло и надежду. И больше всего в его мечтаниях Лагеру нравилась неминуемая победа весны. Хотя если следовать вечным законам природы, то возращение зимы оно неминуемо, но этим «комбун» голову себе не забивал. Для него важно было лишь победить злобного врага, а любой способ настроить себя на нужный лад был ему лишь на пользу.
Каждый день по вечерам, он читал сводки с фронтов и за пару дней научился читать между строк, когда гетерцы писали, что бои идут за такой-то посёлок, это означало посёлок уже сдан. Если же писали о множественных потерях врага, то это означало, что они и вовсе не в курсе, сколько и кого потерял противник, тем более что, отступая это сложно подсчитать. Но в этот вечер сводку можно было читать без догадок.