Чтобы не скатиться в дикий пиетет и череду восторгов в честь одного из самых шикарных русскоязычных романов этого года, приму таблетку отрезвина и попытаюсь препарировать его по-взрослому, как в морге. Сюжет его, ясное дело, сможет пересказать любой попугай, да и не в сюжете дело: он тут второстепенен и мало играет роли. Нужно понять, как автор организует структуру текста и сюжетных ходов, в результате чего мы получаем одновременно неизбывно русский, но в то же время и европейский роман. Я вижу несколько литературных источников, которыми ВОЗМОЖНО пользовался Дмитрий Петровский при создании «Дорогая, я дома», но вовсе не настаиваю, что так и было дело. С ними мне проще структурно разложить роман - поставить его в один ряд с:
- конечно же «Коллекционером» Почти архетипическая история, банальная и старая как весь ХХ век, которую сам Фаулз не очень-то жаловал. У Петровского она обрастает мощной сюжетной составляющей (пардон май френч, но это так), уводящей далеко за рамки «коллекционерского» душного подвала;
- Эллис как-то незаметно для всех создал в конце ХХ века свой собственный жанр имени себя, и здесь даже не в «Американском психопате» дело (это самый скучный его роман), а в «Правилах секса», «Информаторах» - в них Эллис перетряс само понятие организации художественного текста и информации, которую он должен донести до читателя. Что-то подобное проделывает и Петровский, наверное, можно это назвать калейдоскопическим повествованием, не знаю. Ближе всего это к рубрике «Их нравы» из хорошей такой предобеденной советской газеты. Владимир Сорокин назвал «Гламораму» Эллиса мощным метафизическми романом (чуете? как у Мамлеева). Сорокина же безмерно порадовал и следующий герой нашей галереи;
- Его «Благоволительницы» весьма неплохо трахнули всю европейскую поствоенную литературу. Один из главных героев «Дорогая, я дома» хорошо вписывается на роль, скажем, сына героя «Благоволительниц» Макса Ауэ, и в эпизодах с ним почему-то постоянно звучит в голове литтеловское «Люди-братья, позвольте рассказать вам, как все было»;
- «Время смеется последним» - роман, по структуре текста наиболее похожий на «Дорогая, я дома». У Иган, и в некоторых романах Эллиса, и у Петровского каждая глава ведётся от лица нового персонажа, что (удивительно!) не только не запутывает читателя, но делает мир романа по-настоящему объёмным и детализированным. Интересно то, что Петровский наиболее детализует погибшее прошлое героев, эпизоды в России и виртуальную реальность. А вот загнивающая Европа у него пустынна и населена бродячими призраками.
Итак, я читал роман Петровского через призму двух европейских и двух американских авторов, которые, в принципе, во многом и создали для меня то, что я называю «современной» литературой - органичное соединение жанров, высоких и низких, без явных перегибов, которые выдавали бы ангажированность авторов в заявке на становление библиотечным классиком для младшего школьного возраста, либо скандалистом для альтернативно одарённых слоёв читателей. Здесь стоит сделать важную оговорку. Может быть, вы, конечно, и не заметили, но в литературе ХХI века постмодернизм уже умер. И труп его давно разложился и уже даже не пахнет. Для меня он умер примерно в 1980-х, после выхода «Имени розы», когда Эко, хитро пользуясь формальными методами постмодерна, вернул литературе далеко не постмодерновые смыслы, классичность (не уверен в значении слова). Дальше - хуже: уже в 1980-х противопоставил абсурду и цинизму постмодерна так называемую «новую искренность», а в 90-х (нет, ещё не вышла) и всё его поколение писателей сознательно вбили последние гвозди в крышку гроба пстмдрнзма и возвели новую искренность в жанр. Так вот, «Дорогая, я дома» это, упаси боже, не игра никакая и не издевательство над читателем. Это честный современный роман, который формулирует настоящие проблемы и ставит вопросы, как бы избито это сейчас не звучало. Петровский сейчас делает это лучше всех остальных немного заигравшихся «молодых» русскоязычных писателей.
Совсем недавно на примере Дмитрия Львовича мы убедились, что рандомно взятый «"автор"», покромсавший идеи и сюжеты книг, прочитанных, скажем, за прошедшие два года, и слепивший из них своё собственное романище, не создаст ничего, кроме парализованного гомункула, который уже на двухсотой странице будет жалобно хрипеть «убейте меня». Понимаю, это может быть для некоторых шоком, но в нормальной современной литературе принцип оливье не работает. У Дмитрия Петровского идеи и сюжеты свои, он живёт в Берлине, о котором написал первую книгу «Роман с автоматом». «Дорогая, я дома» написан вообще в путешествиях по Малайзии, Тайланду, Вьетнаму и Северной Африке, но написан про судьбы Европы, даже с некоторым забегом в будущее (это, кстати, отдельная интересная тема - помогает ли автору трезвее и лучше написать о предмете оторванность от этого самого предмета, либо его недосягаемость, и как в этом мешает/помогает мерзкая ностальгия русского человека по берёзке и сугробчику). Оперирует Дмитрий Петровский именно с механикой построения текста - со схемами Иган и Эллиса, с хирургией Литтелла, с бытовой мифологией Фаулза, а не изобретает собственный велосипед. Воспринимать эти схемы - и есть самое интересное в его романе.
Велик соблазн обратить всё действие «Дорогой» в одну большую общеевропейскую метафору всего, что там в Европе сейчас происходит (и Дмитрий слегка подталкивает к этому в эпизодах с виртуальной «матрицей»), как, допустим, сюжет «Лолиты» можно истолковать как отношения дряхлой Европы-Гумберта, трахающей молодую невинную Америку-Долорес. Но Петровский даже не попадается на извечный крючок обслюнявливания русской ментальности и противопоставления её европейской, и там и там люди уже все одинаковые - эгоистичные одиночки с минимумом навыков выживания. Он противопоставляет их другой биомассе, гораздо более живучей. Действие отрезвина заканчивается. Пора закругляться. «Дорогая, я дома» - шикарный сложновыстроенный и детально продуманный роман. О судьбах сонной обеспеченной Европы, которую, кажется, в один день просто смоет дождём. О том, как время трансформирует желания в патологии. О тайных подвалах, что есть у каждого, и о том, что в этих подвалах таится. Не прозевайте.
- Я ехала в Мюнхен к родственникам, по дороге меня обокрали, я осталась без билетов, без денег, у меня в Мюнхене больная мама, - завела цыганка свою пластинку. - Старый богатый человек хотел спать со мной, но я отказалась - помогите чем сможете, двадцать центов, тридцать центов... - Почему? - спросила я, и цыганка сбилась, не готовая к вопросу, и замолчала. - Почему ты не хотела спать с ним? - спросила я.
Bewertungen
4