Buch lesen: «Олимпийские сонеты. Стихотворения»

Олимпийские сонеты

<Посвящение>

 
Когда Феб в четвертый раз направлял Лошадей на пиры в Двор —
цы Солнца и Диана опять расцветала, вечно-мгновенная, —
в Гекатомбейон, —
Месяц Жертвоприношений, —
в акмэ Мощи, Искусства и Красоты, —
в Гекатомбейон
стекалась Эллада к золотым берегам Алфея, —
и там, в радостной долине, никогда не угаснет, казалось,
не умрет Союз Прекрасного.
Аларих —
землетрясения —
христианство, —
Угасала Мощь —
умирало Искусство —
уснула Красота, —
через тысячу лет Курциус снял с Олимпии пласт почвы
в двадцать пять футов.
Мгновенна Мощь —
мгновенно Искусство —
вечно-мгновенна Красота, —
уснет, как Диана, и проснется опять, как Диана, как
смена Лун золотых.
 

<Вступительный >

 
Смотреть вперед, отвергнув упованья,
Не знать часов, не верить в смену дней.
Закрой глаза и в сне окаменей,
Когда таков твой круг существованья.
 
 
В таком кругу прошедшее ясней.
Но разлюби свои воспоминанья:
Беги услад, беги очарованья
Изжитых лиц, событий и огней.
 
 
Ты помнишь миг: они пришли впервые.
Как сладко боль зажглась в твоей крови!
То, чуя тлень, шли черви гробовые.
 
 
Окаменей, их пир останови:
Как статуи, в недвижности живые,
В недвижном сне таинственно живи.
 

Прекраснопалубный

 
С безгласьем стен слиянно каменею,
В недвижном сне таинственно живу…
Я снам камней отдался наяву.
О, тишь камней. Я вечно в ней и с нею.
 
 
И вас, живых, к себе уж не зову.
Спят хоры Ор. Я в тихом свете рею.
Мой Эвсельмос плывет по эмпирею,
Опарусив туманную главу.
 
 
Мой Эвсельмос, мой пленник и вожатый,
Пусть резвый Эвр твой парус напряжет:
Лететь туда, где Солнце страстно жжет —
 
 
Напрасно жжет – тела усопших статуй.
А ты лелей скитальческий мой сон,
Гроза пловцов, ненастный Орион!
 

В Пути

Балаклава. Здесь был Улисс

 
Намокший снег живую ткань плетет
В летучей мгле под влажным небосклоном.
Кричит баклан, и зыбь с протяжным звоном —
Удар в удар – в брандвахту глухо бьет.
 
 
Здесь был Улисс. Вотще, под Илионом
Свершив свой долг, он вспять направил флот.
Кто в мирную Итаку отплывет,
Того судьба загонит к Листригонам.
 
 
Один, во тьме, он часто здесь блуждал
И небеса с надеждой вопрошал,
В овечий плащ закутавшись от снега.
 
 
Вотще. Молчал ненастный горизонт,
Кричал баклан, и с тяжкого разбега
В отвес скалы угрюмый бился Понт.
 

Хиос. Вечер в Турецком квартале

 
Я шел к своим и верил в неуспех:
О, сколько их, свершений несвершенных…
Вдруг черный луч из чьих-то глаз бессонных
Впился в меня сквозь сеть мушарабьех.
 
 
О стольких снах, для воли схороненных,
О стольких снах шептал мой скорбный смех,
И дрогнул я от муки взоров тех,
В мой вольный бег завистливо влюбленных.
 
 
Быть может, мы друг в друге тех нашли,
Кому уделы наши для земли
Готовил Рок: тебе – мои доспехи,
 
 
Моих друзей и недругов моих,
А мне – твой мир, твои мушарабьехи
И сны в тени киосков кружевных.
 

Шторм в Архипелаге. Сон

 
И снилось мне: с взволнованных высот,
Где вился смерч подоблачной колонной,
Спускалась зыбь к прозрачности придонной,
Спускалась зыбь разбить хрустальный грот.
 
 
На дне морском, в тиши хрустально-сонной,
Ни рыб, ни трав, ни чудищ не живет:
Кто не доплыл до порта, только тот
Лежит в песках и спит, завороженный.
 
 
Бежали две, дитя и мать, по дну.
Все ниже зыбь спускалась в глубину,
Смотрела мать безумно и устало.
 
 
Но не могло дитя ее понять:
Склонялось к дну, задерживало мать
И камушки цветные собирало.
 

У скал Атики. Тень Лукреция

«Suavi mari magno turbantibus aequora ventis…»

De rer. nat., II

 
С высоких скал отеческой земли
В ненастный час, когда бушуют воды,
Люблю смотреть, как страждут мореходы,
Как рвется снасть и тонут корабли.
 
 
И в дни войны на битвы и походы
Люблю смотреть, от всех тревог вдали.
Я рад не злу: я рад, что обошли
Меня, меня суровые невзгоды.
 
 
Но лучше нет, – подняться в светлый храм,
Воздвигнутый в надзвездьи мудрецами,
И радость пить блаженными устами,
 
 
Сопричастясь к нетленным их дарам,
И видеть свет: и изредка оттуда
Смотреть на мрак мятущегося люда.
 

Станция Олимпия

 
Я попирал ногами прах Элиды.
За мною вслед две чьи-то тени шли.
– «Hotel d’Lympie, Бордо, Клико, Шабли,
Табль д’от, билльярд, оркестр, фут-болл и виды».
 
 
– О Зевс, о страж священной сей земли,
Прими меня под сень своей эгиды! —
Я протянул им пару драхм, и гиды
Ушли в тенях темнеющей дали.
 
 
Как тихо здесь. Смятенным, спешным шагом,
В пустынной тьме, в забвеньи, без пути,
Иду, один, над страшным саркофагом.
 
 
Как страшно здесь, как нужно здесь идти:
Здесь подо мной, века не увядая,
Бессмертно спит невеста молодая.
 

Кронейон. Над раскопками

 
Здесь холм во тьме. А там, из-за барьера,
С Аркадских гор подъемлется луна
И плещет в дол, ярка и зелена,
Переклонясь, как полная патэра.
 
 
И все внизу, – как будто все из сна,
Которому в явленьях нет примера,
Все – как смарагд, все странно, как Химера,
И призрачно, как глубь морского дна.
 
 
Сквозь зыбкий свет зеленого потопа,
Как с острова, гляжу с холма туда,
И в том, что там, не видно мне труда
 
 
Ряженного за драхму землекопа:
О, счастлив тот, кто в тихий час луны
Глядит во тьме на мраморные сны.
 

Герайон. Гермес и Вакх Праксителя

Гермес. Omma hygron

 
Когда в камнях неясным силуэтом
Свою мечту ваятель прозревал,
Быть может, день был тих и нежно ал,
И облачка сменялись над Гиметом.
 
 
И под резцом холодный матерьял
Делил восторг с пылающим поэтом,
Рождая лик, омытый тихим светом,
И юных черт божественный овал.
 
 
На зов мечты, прекрасной и далекой,
Задумчиво улыбку затаив,
Грустят глаза под влажной поволокой.
 
 
О чем их грусть? Откуда к ним призыв?
Так на заре, над морем, тихо тая,
Промчится тенью тучка золотая.
 

Вакх

 
Он был лозой на грядках винодела,
Он бил ключом из кубков круговых,
Он ткал узор видений бредовых,
Им речь волхва в экстазе пламенела.
 
 
Им вольный крик слагался в песнь и стих.
Он был, как Дух. Но смутен дух без Тела,
И родила Диониса Семела.
О, Эрмий, он теперь в руках твоих.
 
 
Преемник сил стихии вечно страстной,
Божественный, невинный и прекрасный,
Взирает он на мир с твоих колен.
 
 
Но нет, еще не миру эти взгляды:
Им чужд еще насмешливый Силен
И резвый хмель и шумные Менады.
 

Храм Зевса

Восточный фронтон

Битва Лапифов и Кентавров Пеония

 
Кипит чертог. Над юною четой
Шумит обряд веселого Гимена.
Славнейшую из славного колена
Ввел в отчий дом сегодня Пиритой.
 
 
И вдруг удар. Смятенье. Крики плена.
Забила кровь под конскою пятой.
Оторван муж от чаши золотой,
И празднует нежданная измена.
 
 
Над клубом тел коней, детей и жен
Простер свою десницу Аполлон.
И с той поры они доныне живы:
 
 
Не слышно слез, оружья и копыт,
Но дышат мышц дрожащие извивы,
Но дышит бой и – каменный – кипит.
 

Метопы

Подвиги Геракла

 
Цветы в венке дорических колонн,
Обходят храм несчетные метопы
Под скатом плат из мраморов Родопы,
Где тяжкий фриз на звенья разделен.
 
 
Текучих строф размеренные стопы,
Немая песнь эпических времен,
Их строй звучит, как будто лирный звон
Окаменел на струнах Каллиопы.
 
 
Меж тем, как Феб свершает свой полет
И факел дня по статуям плывет,
Полна борьбы их рдеющая лента.
 
 
И каждый день без отдыха по ней
Стезей побед, бессмертья и огней
Идет Геракл в кольце антаблемента.