Buch lesen: «Социальное неравенство. Альтернативный взгляд»

Руководитель проекта И. Позина

Дизайнер Д. Агапонов

Корректор Е. Жукова

Компьютерная верстка Б. Руссо

© Некрасов Д., 2021

© Оформление. ООО «Альпина ПРО», 2022

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

Вступление

Большую часть письменной истории человечества неравенство экономических возможностей и политических прав различных людей не просто являлось самоочевидной реальностью жизни, но и воспринималось большинством населения как нечто вполне справедливое и социально одобряемое.

Еще 300 лет назад общественная мораль не просто защищала наследственные привилегии одних перед другими, но и прямо порицала само желание приобрести подобные привилегии не по праву рождения. Пьеса Мольера «Мещанин во дворянстве», высмеивающая попытки богатого представителя третьего сословия вести себя как дворянин, была написана одним из самых прогрессивных авторов того времени, жившем в едва ли не самом передовом городе мира, меньше чем за 100 лет до того, как Руссо с Вольтером заговорили о благотворности равенства.

Религиозные доктрины тысячелетиями обосновывали необходимость подчиняться установленному богом (неравному) социальному порядку, декларировали превосходство представителей одних конфессий над другими, равно как и превосходство мужчин над женщинами.

Отдельные рассуждения античных философов о естественных правах человека или религиозных мыслителей о равенстве всех перед богом, как правило, не рассматривали достижение экономического или политического равенства в реальной жизни не только практически возможным, но и желаемым. Единственным значимым исключением были радикальные религиозные секты и отдельные монашеские ордена, но лишь единицы из них говорили о необходимости распространения своих внутренних социально-экономических практик на все общество в целом.

Осуждаться могло стяжательство, расточительство, жадность или нежелание помочь ближнему. Бедность и благотворительность могли, напротив, восхваляться. Однако неравенство само по себе не считалось чем-то негативным и предосудительным. Никому и в голову не приходило провозгласить злом само неравенство, а не его отдельные последствия.

В эпоху Просвещения ситуация постепенно стала меняться. Сначала заговорили про равные права для состоятельных мужчин перед законом и судом, затем потребовали их участия в управлении государством. За обеспеченными слоями населения последовали и остальные мужчины, а за ними и женщины. Из сегодняшнего дня сложно поверить, что в Великобритании право голоса женщинам (старше 30 лет) дали только в 1918 г., а в благополучной Швейцарии их полностью уравняли в избирательных правах с мужчинами и вовсе в 1971 г.

Однажды провозгласив равенство важной этической ценностью, очень сложно остановиться. Сначала боролись только за равенство белых европейцев. Еще в начале ХХ в. неравенство представителей различных народов казалось всем настолько очевидным и справедливым (ведь считалось, что вся цивилизация создана европейцами), что разговоры о равенстве рас и народов были уделом маргинальных партий и политических течений. Не только массы обывателей, но и большая часть интеллектуального, политического или литературного мейнстрима не видела в практическом неравенстве разных народов ничего неправильного или предосудительного. Достаточно просто Киплинга почитать.

Потом случились Гитлер и Холокост, продемонстрировавшие, к чему могут привести идеи превосходства каких-либо групп, если довести их до крайности. Для превращения идей равенства в безусловную этическую ценность западной цивилизации немецкий фашизм сделал больше, чем вся литература эпохи Просвещения вместе взятая. Затем последовали антиколониальные движения, борьба за гражданские права, гендерное и прочее равноправие. Мир менялся.

В результате данных процессов лет 30 назад культурный и политический мейнстрим некоторых передовых стран Запада начал воспринимать как норму те вещи и воззрения, которые еще 200 лет назад показались бы безумным радикализмом или извращением. Современные книги, статьи или речи политиков строятся на безусловной презумпции того, что равенство – это всегда хорошо, а неравенство – плохо. В настоящее время в экономике сформировалась, по сути, самостоятельная подотрасль: «проблематика борьбы с неравенством», в рамках которой ни у кого не возникает сомнения в целесообразности этой борьбы. Подобная необходимость воспринимается как аксиома.

Однако вся окружающая нас цивилизация была построена при политическом неравенстве, эксплуатации, сегрегации, рабстве и прочих неприятных вещах. Причем часто не вопреки, а благодаря им. Обратной традиции едва ли несколько десятилетий, и очень преждевременно говорить о том, что она доказала свою долгосрочную устойчивость и эффективность.

Аристотель, систематизируя хорошие и плохие формы политического устройства, противопоставлял «хорошую политию», в рамках которой политическими правами наделено далеко не все население, а лишь состоятельные «средние» люди, плохой «демократии», под которой подразумевалась власть «черни» и «толпы», т. е., если вдуматься, – всеобщее равенство политических прав.

Если читать античных или средневековых мыслителей, рассуждавших о политическом устройстве, то даже те из них, кого из современной оптики принято считать защитниками демократии, защищали и восхваляли отнюдь не современную нам политическую систему со всеобщим избирательным правом (ее бы осудили даже самые яростные республиканцы), а некую цензовую модель, где политические права, как правило, либо предоставлялись гражданам среднего и высокого достатка, либо были заведомо не равны между различными группами населения. Однако среди современных книг, посвященных политическим институтам, очень сложно найти автора, сомневающегося в превосходстве модели, основанной на всеобщем избирательном праве над другими известными.

Из причуды немногих радикалов в одну из мейнстримных концепций идея всеобщего избирательного права превращается лишь в середине XIX в., и даже несмотря на это, тогда под словом «всеобщее» подразумевались только мужчины. На рубеже XIX–XX вв. те или иные цензы присутствовали практически во всех существующих в то время избирательных системах (тех самых системах, из которых выросла благополучная современность). Цензовая демократия пусть и подвергалась критике, но была абсолютным мейнстримом еще 100 лет назад. Относительно массово всеобщее право голоса ввели лишь в 1920–30-е гг. И вот спустя меньше одного столетия уже неприлично всерьез обсуждать использование цензов для участия в выборах где угодно, не важно, в Дании или Зимбабве.

А ведь наше знание об обществе сильно отличается от наших знаний о физике, эволюция объяснительных концепций в которой базировалась на множественных экспериментах, доказывающих одни и отвергающих другие теории. При апробации различных вариантов общественного устройства экспериментов слишком мало, ибо они дороги. Многие из подобных вариаций 200- или 2000-летней давности были удивительно похожи на сегодняшние, однако выдающиеся мыслители тех эпох делали из них выводы, прямо противоположные тем, что делаются сегодня. Крайне самонадеянно думать, что в вопросах, где объем экспериментальных данных сильно уступает попыткам их осмысления, люди тысячелетиями ошибались и прозрели лишь в течение последнего полувека.

Цель этой книги – заставить читателя задуматься, такой ли аксиомой является утверждение, что равенство – всегда хорошо, а неравенство – всегда плохо. Нет-нет, я не стремлюсь доказать обратное. Я лишь призываю не считать аксиомой то, что требует подтверждения в каждом конкретном случае.

Данная книга иллюстрирует очень простой и обыденный тезис: все хорошо в меру. Я приведу ситуации, в которых стремление достичь излишнего равенства ведет к уменьшению общего благосостояния, а также предложу нетипичные ракурсы взгляда на некоторые аспекты экономического и политического неравенства.

А также ситуации, когда искренние попытки защитить обездоленных и обличить несправедливость приводили лишь к ухудшению их положения. Один из ключевых тезисов книги состоит в том, что борьба с любыми формами неравенства полезна, когда его уровень сильно отклоняется от оптимальных значений для данного уровня развития общества, и может быть прямо вредна, если текущая степень неравенства и так близка к доступному на этом уровне технического и культурного развития оптимуму.

Данная книга состоит из трех частей. Первая посвящена экономическому неравенству, вторая – некоторым иным проявлениям неравенства в социальной жизни, третья – различиям между фактическим уровнем неравенства и его восприятием.

В первой части своей работы я попытаюсь оценить динамику неравенства в объеме потребляемых разными доходными группами благ (полезностей), включая частично бесплатные, в частности, доступ к медицине и образованию; неравенство во времени, расходуемом на работу; и другие – не самые типичные ракурсы данной проблемы. Один из базовых тезисов повествования состоит в том, что в отличие от неравенства в доходах неравенство в потреблении реальных благ (полезностей) линейно снижается последние столетия. Наблюдаемый рост неравенства в доходах конвертируется в две формы: неравенство в символическом потреблении (бренды, сильно отличающиеся по стоимости, но мало по потребительской полезности), а также в неравенстве в праве на принятие решений.

Далее мы рассмотрим тенденции в изменении неравенства во вкладе в создание благ. Мой тезис заключается в следующем: с развитием технологий доля занятых растет в тех отраслях, в которых разница в производительности отдельных работников (писателей, изобретателей, топ-менеджеров) может быть предельно велика, и соответственно снижается – где разница в производительности фактически не может сильно отличаться (рабочие на конвейере, водители). В связи с этим повышается степень объективного неравенства людей в их вкладе в создание полезностей. Подобное неравенство растет, возможно, быстрее, нежели неравенство в доходах, и усиливается на фоне сокращения неравенства в объеме реально потребляемых полезностей. Таким образом, в мире происходит не столько рост эксплуатации, сколько, наоборот, движение в сторону ситуации, когда относительное меньшинство содержит относительное большинство населения.

В завершение первой части книги подробно разберу масштабы отдельных объективных проявлений негативных последствий экономического неравенства.

Во второй части работы мы рассмотрим влияние нарратива о благотворности всеобщего равенства на образование, науку, политику и интеллектуальные элиты. Я постараюсь продемонстрировать, что благотворность стремления к равенству – это отнюдь не аксиома и может оказывать негативное воздействие на отдельные отрасли и процессы.

Мы также коснемся темы равенства политических прав. Разберем ряд случаев, когда слишком быстрое движение к подобному равенству (или абсолютизация равенства как принципа) приводила к прямо разрушительным последствиям.

Мы с непривычного ракурса посмотрим на вопросы дискриминации отдельных этнических и социальных групп и оценим целесообразность их позитивной дискриминации при определенных обстоятельствах. Мой базовый тезис состоит в том, что если текущее равновесие далеко от оптимума (допустим, неравенство групп ярко выражено, наносит очевидный вред общественному благосостоянию и его относительно легко исправить), то борьба с подобным неравенством, включая пропаганду эгалитаристских идей, может быть оправдана и полезна. Если дискриминация присутствует, однако текущее состояние недалеко от оптимума (текущий уровень неравенства очень трудно устраним по факту, а его негативные последствия не существенны), то любая дальнейшая борьба за равенство и пропаганда эгалитаризма приводят лишь к росту издержек по системе и снижению уровня удовлетворенности жизнью среди самих дискриминированных групп.

В третьей части мы также затронем тему соотношения реального неравенства и его восприятия. На примере результатов ряда исследований можно сделать вывод, что оценка населением уровня экономического неравенства практически никак не зависит от фактического, объективно измеряемого уровня экономического неравенства. Многие фактически сильно неравные общества считают свое устройство равным и справедливым, в то время как многие эгалитарные общества могут считать себя несправедливо устроенными. Большая часть негативных последствий, которые принято называть последствиями неравенства (от уровня удовлетворенности жизнью до политической нестабильности), по факту являются последствиями не неравенства per se, а восприятия неравенства населением. Мы также затронем некоторые аналогичные тенденции восприятия неравенства в социально-политической сфере.

Часть 1
Экономическое неравенство

Глава 1
Другие измерения неравенства

1.1. Соотношение неравенства в денежных доходах и реального потребления благ

Многочисленные экономические исследования свидетельствуют, что в развитых странах в среднем неравенство доходов в денежном выражении снижалось в период 1914–1970-х гг. и росло, начиная с 1980-х гг. и заканчивая настоящим моментом. В разных странах статистические показатели (коэффициент Джини, децильный коэффициент и т. д.) имели несколько различающиеся между собой траектории, однако если смотреть на развитые экономики крупным планом и измерять неравенство исключительно в денежных доходах, то тенденция очевидна: в начале ХХ в. неравенство доходов было высоким, в середине – заметно снизилось, а с последней четверти ХХ в. снова начало расти, тем не менее, не достигнув в большинстве развитых стран показателей столетней давности.

Насколько неравенство денежных доходов отражает неравенство в фактических условиях повседневной жизни жителей развитых стран? На этот вопрос можно ответить, сравнив некоторые сферы жизни в разные временные периоды: в настоящий момент и 50, 100 или 200 лет назад.

Например, такие услуги как образование или здравоохранение совсем недавно были доступны абсолютному меньшинству населения, а сегодня стали всеобщим стандартом.

В США число людей, к 17 годам получивших среднее образование, с менее чем 5 % в 1870 г. выросло до более 70 % сегодня, а число детей, в принципе посещавших хоть какую-то школу, с 50 % в середине XIX в. и 70 % в начале ХХ в.¹ до почти 100 % сегодня.

В наши дни обеспеченные люди могут себе позволить несколько более качественное образование и медобслуживание, но с точки зрения городских низов начала XX в. разница между качеством данных услуг, получаемых современным поколением, в этом отношении была бы вовсе не различима. Да и в принципе есть большая разница между ситуацией, когда половина населения вообще не имеет никакого доступа к любому образованию и медицине, и той ситуацией, когда все население имеет доступ к подобным услугам, пусть и разного качества.

Еще 100 лет назад бедные слои населения нередко сталкивались с голодом или необходимостью ночевать на улице. В настоящее время в развитых странах малообеспеченные люди потребляют несколько менее здоровую и качественную пищу, однако даже эти ее характеристики в большей степени зависят от самодисциплины и желания следить за здоровьем, нежели от дохода. С точки зрения неимущих 100-летней давности (не говоря уже о более ранних эпохах) разница в рационе между современными богатыми и простыми людьми также казалась бы незаметной. Сегодня в мире от болезней, связанных с ожирением, умирают больше, чем от голода. Причем население с низким доходом страдает от ожирения чаще обеспеченных слоев².

В развитых странах существует огромный разрыв между бедными и богатыми во владении недвижимостью. Однако разница в практическом ее использовании значительно меньше. Система аренды, социального жилья и благотворительных приютов делает жизнь на улице скорее сознательным выбором, нежели следствием нужды.

Еще менее значительным выглядит неравенство, если сравнить не благосостояние 1 % богатейших людей в мире и 10 % самых обездоленных, а жизнь так называемого верхнего среднего класса (вслед за Пикетти определим их как 9 % населения, следующих после первого 1 % богатых по доходам сверху; в США, например, к ним относятся домохозяйства со средним доходом от 201 000 до 531 000 долларов в год)³ и нижнего среднего класса (определим их, как 30 % населения, находящегося на уровне между 50 и 80 % по доходам сверху. В США это домохозяйства со средним от 28 000 до 68 000 долларов в год⁴).

С точки зрения практической ценности потребляемых благ, а не ее символически-имиджевой составляющей, разница между этими двумя большими группами населения в развитых странах сегодня практически отсутствует. И те и другие владеют личным автотранспортом. Конечно, верхний средний класс может себе позволить в среднем на семью больше автомобилей более дорогих марок. Однако для потребителя из 1950-х гг. разница между современными «ауди» и «шкодой» и вовсе не заметна. В тот период у семей верхнего среднего класса автомобиль был, а у семей нижнего – в принципе отсутствовал.

Какая ситуация описывает большее неравенство: когда у одной семьи машина есть, а у другой автомобиля нет, или же когда у одной семьи новая «ауди», а у другой – классом ниже, но сделанная тем же концерном, на той же платформе, не отличающаяся практически ничем, кроме цены и шильдика на капоте?

Еще сложнее увидеть разницу между верхним и нижним средним классом в практической ценности потребляемой одежды или мебели. С точки зрения прочности, удобства и долговечности она практически отсутствует. Отличаются только стили и торговые марки. С точки зрения жителя любой предшествующей эпохи развития человечества, жители современных развитых стран обладают совершенно избыточными, выходящими за пределы здравого смысла излишками одежды и бытовых предметов, не важно, относятся ли они к современным богатым или нижнему среднему классу.

Объем доступных услуг для верхнего и нижнего среднего класса и вовсе не различим. И те, и другие ходят в рестораны и парикмахерские, посещают кинотеатры и автомойки, имеют одинаковый доступ к транспорту или услугам связи. Век назад ситуация была обратной – многие услуги были доступны лишь богатым и верхнему среднему классу, в то время как бОльшая часть населения в принципе не имела к ним доступа.

Более того, в XIX в. заметная часть населения, относящаяся к нижним и средним слоям, продолжала выполнять и для себя, и для верхних классов те функции, с которыми в наше время неплохо справляются пылесосы, газовые плиты, стиральные и посудомоечные машины. Таким образом, еще 100 лет назад жизнь богатых и верхнего среднего класса сильно отличалась от существования бедняков, поскольку первые не стирали руками белье в холодной реке, не носили воду из колодца и не кололи дрова. Однако уже сегодня в этих бытовых вопросах жители развитых стран практически не разнятся (по крайней мере, на взгляд домохозяйки XIX в.).

Еще 70 лет назад путешествия в другие страны и континенты ради развлечения были в принципе доступны только самым обеспеченным людям. Сегодня поездки за границу доступны подавляющему большинству населения развитых стран. Несомненно, уровень билетов и количество звезд в отелях между верхним и нижним средним классом различается. Но что является бОльшим неравенством в реальном потреблении: когда одна семья летает к морю чаще и бизнес-классом, а другая реже и экономом, или когда одна часть населения легко может себе позволить путешествия ради досуга, а другая не может их себе позволить ни при каких обстоятельствах? А если перенестись назад на несколько столетий и подумать о том, как бы оценил разницу между бизнес-классом и экономклассом самолета Париж – Тель-Авив паломник из средневековой Франции, что шел в святую землю пешком. Что бы он сказал о том, что пассажиры экономкласса считают дифференциацию классов ужасной несправедливостью и неравенством?

В панельных исследованиях американских домохозяйств⁵ показано, что при наблюдении одних и тех же домохозяйств на протяжении последних 50 лет коэффициент Джини по потреблению колебался в диапазоне 0,22–0,26, коэффициент Джини по доходам между 0,3 и 0,45, а коэффициент Джини по богатству между 0,7 и 0,8. Таким образом, в рассматриваемой выборке при очень сильных колебаниях неравенства в уровне богатства неравенство даже в номинальных расходах на потребление колебалось с в несколько раз меньшей амплитудой. Разбогатевшие увеличивали, а обедневшие снижали траты совершенно непропорционально изменению в их доходах и, тем более, богатстве. А если вычесть из неравенства в номинальных расходах стоимость брендов (статусного потребления), то его колебания были бы и вовсе незначительны.

Когда-то богатые тратили на работу меньше времени, чем бедные. Еще в 1979 г. в США более 50 часов в неделю работало 22 % из нижнего по доходам квинтиля (20 % самых бедных) и 15 % из верхнего квинтиля (20 % самых богатых). К 2006 г. пропорция изменилась на ровно обратную: более 50 часов в неделю работали лишь 13 % представителей нижнего квинтиля и 27 % верхнего. Если проводить это сравнение по уровню образования⁶, то начиная с 1970-х гг. количество часов в году, проведенных на работе американцами с высшим образованием, растет быстрее, чем у американцев, такого образования не имеющих⁷.

Говоря про более длительную историческую перспективу, следует отметить, что в 1870 г. в развитых странах работники в среднем работали от 2800 до 3500 часов в год⁸. При этом максимум отработанных часов концентрировался в нижних доходных группах, представители которых вынуждены были работать на пределе физических сил просто для того, чтобы не умереть с голоду. В то же время верхние доходные группы в среднем работали тем меньше часов в год, чем выше был их доход. Среди верхних слоев населения по доходам в то время были распространены представления о том, что благородным (богатым) людям в принципе не прилично работать.

За прошедшие 150 лет ситуация полностью перевернулась. Среднее отработанное время снизилось в развитых странах в диапазон 1400–2200 часов в год. При этом быстрее всего среднее отработанное время в год снижалось именно в нижних доходных группах. В верхних 20 % оно снизилось менее значительно, а в самых верхних 1–2 % по доходу скорее всего заметно выросло⁹. В 2007 г. в США представители нижних по доходам 20 % населения работали в среднем 1523 часа в год, верхних 20 % – 2006 часов в год¹⁰.

На протяжении всего XX в. в развитых странах способность мужчины позволить своей супруге не работать была важным атрибутом социального статуса. Однако если в 1960 г. в США жены мужчин, не закончивших школу, работали в неделю в среднем в два с лишним раза больше жен мужчин с высшим образованием, то уже в 2005 г. этот разрыв составил лишь 10 %.

В 1950 г. в США в семьях с доходами более 10 000 долларов в год лишь 11 % жен работали, а в семьях с доходами менее 2000 долларов в год работающих жен в то время было 34 %. Вероятность того, что супруга не работала, практически линейно снижалась по мере роста доходов мужа¹¹. В 2017 г. в семьях с детьми и доходами мужа выше 250 000 долларов в год работало 54 % жен, а в семьях с детьми и доходами мужа менее 50 000 долларов в год работало 65 % жен¹². Таким образом, разница по участию в рабочей силе между богатыми и бедными женами сократилась с трех раз до 20 %, при этом в средних доходных стратах зависимость между доходами мужа и вероятностью того, что жена не будет работать, практически исчезла.

Более того, результаты исследований, оценивающих, как люди тратят свое свободное время, свидетельствуют, что представители верхних доходных или более образованных групп помимо того, что больше работают, также тратят больше свободного от работы времени на созидательные и общественно полезные активности. Они больше времени проводят, занимаясь учебой и спортом, больше времени уделяют воспитанию детей, тратят больше времени на гражданские, религиозные или благотворительные активности, нежели группы, характеризующиеся более низкими доходами или образованием. Даже оказавшись без работы, выпускники колледжа в США тратят втрое больше времени на самообразование, почти в четыре раза времени больше на поиск новой работы, нежели люди, не закончившие школу. Более образованные американцы, даже оказавшись без работы, тратят больше времени почти на любую активность, кроме просмотра телевизора, нежели их менее образованные сограждане¹³.

Аналогичные тенденции выявили и исследования нобелевского лауреата Д. Канемана, которые свидетельствуют, что жители США с доходами более 100 000 долларов в год не только работают на четверть больше тех, кто получает менее 20 000 долларов. Помимо этого, они в почти в полтора раза больше времени тратят на активный досуг (спорт, учеба), больше времени на заботу о детях, магазины, уход за домом, но почти в два раза меньше времени на пассивный досуг (просмотр телевизора и прочее подобное)¹⁴.

Таким образом, объективные данные свидетельствуют, что вынесенные из XIX в. представления о бедных «трудягах» и богатых «бездельниках», укорененные в общественном сознании, прямо противоречат действительности. В реальности в современных развитых странах среди богатых гораздо больше «трудяг», а бедные с гораздо большей вероятностью являются «бездельниками». И данное утверждение верно не только в отношении времени, затраченного на работу, но и в плане любых других созидательных активностей – от саморазвития и воспитания детей до благотворительности и работы по дому.

Все большая часть услуг получается гражданами бесплатно. Имеется в виду не только безопасность или образование, обеспечиваемые государством, но и условно бесплатный доступ к огромному количеству интернет-сервисов.

Таким образом, можно говорить о том, что рост неравенства денежных доходов, наблюдающийся в развитых странах с начала 1980-х гг., не только не означал роста неравенства в реальных условиях жизни, но, скорее всего, происходил на фоне дальнейшего снижения такого неравенства.

Так или иначе, не вызывает сомнения следующее утверждение: в течение последних 200 лет в Западной Европе и США неравенство в объемах реально потребляемых благ и в масштабах времени, тратимого на работу разными слоями населения, в целом устойчиво снижалось.