Buch lesen: «Выход 493»
Мы здесь одни, среди тысяч заплаканных глаз.
Это они смотрят в прицел на нас.
Слышишь, все ближе мертвых собак лай.
Целься чуть ниже… Стреляй!
Дельфин. Нечестно
Глава 1
Стахов как раз подкладывал в костер сухие поленья в надежде отогреть захолодевшие руки, когда привычную тишину заставы нарушил сначала едва различимый на фоне душевного потрескивания костерка, но постепенно нарастающий шум. Это возвращался с ночного рейда вояжерский грузовик, один из немногих, оставшихся в Укрытии на ходу. Узнать по звуку, чей именно экипаж возвращается, для Стахова не составляло никакого труда. Даже сквозь два металлических заслона, ограничивающих тридцатиметровый промежуточный шлюз, он определил, что это возвращался с рейда «Монстр» – когда вояжеры выжимают из двигателя все силы, спутать этот рев с каким-то другим мог либо новичок, либо совсем уж невнимательный вояка.
Поэтому, еще до того как «Монстр» успел подкатить свои шесть колес к наружному заслону шлюза и подать сигнал о прибытии, комбат нехотя поднялся от костра, похрустел шеей и, подойдя к откинувшемуся на мешки новичку, опустил свою тяжелую руку ему на плечо.
– Просыпайся, боец, – сказал Илья Никитич, с трудом подавив в себе желание схватить его за шиворот и как следует встряхнуть.
Парень, имени которого Стахов так и не запомнил, встрепенулся, будто получил пощечину, и вскочил на ноги, по привычке вцепившись обеими руками в автомат.
Мысль, что его подняли не по боевой тревоге, пришла не сразу. А вслед за ней в опьяненный сладким, необычайно цветастым сном мозг ворвалась и другая, от которой у него вмиг все сжалось внутри, похолодело, а кадык запрыгал как заводная игрушка: он заснул на посту! Нет, нет, только не это!
– Простите, Илья Никитич… товарищ командир, вторые сутки на ногах, – виновато вскинув глаза на Стахова, оправдывался юноша. – На минутку присел, и… – Он развел руками, не в силах добавить что-то еще.
Лицо командира на мгновение просветлело, как-то по-отцовски тепло блеснули глаза, даже подумалось, что он сейчас искренне улыбнется и скажет что-то успокаивающее вроде: «Да все нормально, малый, с кем не бывает». Но колючие брови тут же обратно поползли к переносице, глаза заблестели бесчувственной сталью, а лицо приняло прежний бесстрастный, хладнокровный вид.
– Сто раз, – тихим, изможденным, но властным голосом сказал он, глядя куда-то поверх белобрысой макушки. – На кулаках. А в следующий раз получишь еще один наряд. Понял?
Парень, пятнадцати лет от роду, браво вздернул подбородок и удовлетворенно улыбнулся, будто ему приказали не отжиматься на бетонном полу, а дрыхнуть дальше. Тут же, отложив оружие в сторону, он упал на кулаки и с ритмичным «уф-уф» принялся отрабатывать наложенную епитимью.
На самом деле Андрей в душе был рад, что именно такое наказание выбрал ему начальник заставы. И не без оснований – о стаховских методах расправы с нарушителями уставных инструкций ходили разные слухи. Совсем не грело быть выброшенным в промежуточный шлюз и оставаться там, в полнейшей темноте, по колено в грязной воде, из которой то и дело показывались толстые, скользкие червеобразные существа. Десяти минут этого удовольствия вполне хватало для того, чтобы обдумать свой проступок и сделать надлежащие выводы. Поэтому сотня отжиманий на кулаках новичку была не страшнее штопанья старых портянок. Трудно, разумеется, особенно когда заходит где-то за восемьдесят, но зато цел и в тепле.
Илья Никитич извлек из костра тлеющую головешку, подкурил самокрутку и посмотрел в противоположный конец заставы. Там, на горе из мешков, выложенных почти до потолка, размещался второй пулеметный расчет.
– Эй, на точке! – выкрикнул он, выпустив изо рта плотное облако сизого дыма. – Вы что там, тоже заснули на хрен?!
Из-за наваленных мешков тут же вынырнули две фигуры: одна повыше и покрупнее, а другая тощая, с копной неухоженных волос. Их лиц не было видно, свет от разложенного внизу костра туда не доставал, но даже неопытному новичку было понятно, что эти двое «на точке» тоже спали.
– Никак нет, товарищ командир батальона, – как можно бодрее ответил звонкий юношеский голос, принадлежавший тощей фигуре.
– Чай хлебаем, Илья Никитич, – дополнил второй, принадлежащий человеку постарше. – Не желаешь? Из термоса только, горячий еще.
– Из термоса? – голос Стахова заметно подобрел. – Можно и похлебать, если из термоса. Вояжеров только впустим сначала. – И, выдержав короткую паузу, добавил: – Каран, ты там за новичком следил бы лучше, а то дрыхнете небось оба.
– Не, не дрыхнем, – заверил его Каран. – А что, уже пришел вояж?
– Я ж говорю, блин! Чай они хлебают. – Стахов выпустил изо рта струю густого сизого дыма. – Хаким, обещаю – по тоннелям бегать будете, в полной выкладке и в противогазах!
Эхо его хрипловатого, прокуренного голоса отразилось от голых бетонных стен, и тут же, будто в ответ на вопрос Карана, снаружи донесся мощный звуковой сигнал: два коротких гудка, один длинный. Машина подошла к первому, верхнему заслону.
– Давай подымайся на точку, – скомандовал Илья Никитич Андрею, прищурившись то ли от дымящей в зубах самокрутки, то ли чтобы внимательнее рассмотреть прыщавое лицо подчиненного. Затем причмокнул, недовольно качнул головой и сплюнул – резвость молодого бойца, по его мнению, оставляла желать лучшего.
Парнишка, на ходу растирая закоченевшие кулаки, вскочил по выставленным в виде ступеней мешкам наверх и оказался в укрепленном гнезде, где его уже ждали разложенные на специальных подставках ящики с боеприпасами и неизменный компаньон – станковый пулемет Калашникова, задравший черное дуло в холодную серую твердь потолка. Там было темно и зябко, костер с недавно подкинутыми в него дровишками остался внизу, и новичку его теперь чертовски недоставало…
При слове «застава» воображение рисовало могучий, неподступный передовой пост, вставший на рубеже между жизнью и смертью. На самом деле северная застава представляла собой всего лишь ржавые двустворчатые ворота да пару пулеметных гнезд, прикрытых стеной из наполненных песком мешков. Застава держалась на честном слове, штопаные мешки то и дело рвались, просыпая на землю ценный песок, ворота слетали с петель, пулеметы клинило в самый неподходящий момент, а разное тварье с поверхности почему-то именно ее избирало для самых своих яростных, неистовых нападений. Почему-то твари с куда меньшим рвением и частотой атаковали южную или юго-восточную заставы, а все перли на северную. Может, чувствовали, гады, что хлипка северная застава, а может, и в другом было дело – кто ж разберет?
Покуда не поднят заслон – металлическая плита с непонятной обычным солдатам аббревиатурой N. P. S., отделяющая заставу от промежуточного шлюза, – могло казаться, что так тихо тут будет всегда. Что ничего страшного в несении службы на северной нет и волноваться не о чем. Что стена мешков выдержит натиск и сотни озлобленных валебрисов… Но стоит заслону приподняться хоть немного, и былое затишье превращалось в беспощадный шторм.
Потому и неудивительно, что желающих попасть в наряд на северную и днем с огнем не сыщешь и шли они туда, как на войну, прощаясь с родными и близкими. Исключение составляли лишь юнцы, желавшие доказать всем, и себе в первую очередь, что они «тоже могут», ну и непосредственно начальник заставы – командир батальона охраны Стахов Илья Никитич да еще его заместитель – Хаким Каранов. Этим двоим против воли приходилось заглядывать смерти в глаза в десять раз чаще остальных.
Стахов закрыл за собой скрипящие старыми, несмазанными петлями ворота, задвинул их на два засова и поднялся к новичку.
Сигнал снаружи повторился. Ох уж этот длинный… Это значило, что «Монстр» притянул за собой «хвост». Явление, конечно, отнюдь не редкое, особенно в последние дни, когда вояжеры делают по два-три выезда за ночь, но Стахов был почему-то уверен, что чаще всего эта махина тащит на себе всякую нечисть именно в понедельник и четверг, будь они неладны, в дни его дежурства. И сейчас, услышав этот длинный финальный сигнал, он ничуть не удивился. Странно было бы услышать только два коротких, такого подарка от судьбы ждать бесполезно. Особенно под утро.
– Тьма бы их поглотила, – зло прошептал Илья Никитич, доставая из ящика пулеметную ленту. – Каждый раз волокут за собой какое-то дерьмо, соплежуи хреновы! Патроны они берегут!
Новичок по имени Андрей украдкой взглянул на начальника заставы и пришел к выводу, что к концу смены тот уже смотрится не ахти. И хотя сегодняшнее дежурство выдалось даже чересчур тихим, Стахов выглядел так, будто единолично отбил наступление орды зомби. Сказывались то ли изнурение от последних дней, то ли еще что, но комбат сейчас казался ему совсем не тем человеком, с которым он заступил на дежурство двадцать часов назад. Тогда он величаво прохаживался по заставе широкими шагами, не давая уснуть ни ему самому, ни тем двоим, что боролись со сном на другой точке. Подбородок приподнят, плечи расправлены, спина прямая как гладильная доска, а глаза – лишь узенькие щелочки, следящие за каждым движением, за каждой тенью, возникшей в пределах заставы. Теперь же его лысая голова припала пылью, как у того бюста вождя из прошлого, которого однажды ради шутки прихватили с поверхности вояжеры, изуродованное шрамами лицо перекошено в ядовитой ухмылке, навевающей страха больше, чем приоткрытый заслон шлюза, а во взгляде вместо привычных требовательности и бдительности читались усталость и плохо скрываемая тоска.
«Ему бы отдохнуть, – подумал Андрей, подсчитав в уме, сколько же суток Илья Никитич ходит в наряды. – Вчера на восточной, позавчера на юго-западной… Дня три точно, может, даже и все четыре, хотя должен был лишь дважды за неделю».
Смысл этого самоистязания Андрею не был ясен, понял он лишь одно – долго тот так не протянет. А Стахов, будто услышав, о чем думает его малолетний подчиненный, приложил последние усилия, чтобы согнать с себя явные симптомы усталости. Провел ладонью по лицу, закрыв глаза, встряхнул головой, потом быстро заложил ленту в пулемет и, клацнув затвором, повернулся к салаге с прежним строгим видом.
– Стрелять из этой штуковины умеешь? – указал он на пулемет.
– А то как же, Илья Никитич, – обиженным голосом ответил новичок. – Не первый раз в наряде.
– Во как? Это куда же ты в наряды ходил-то? – насмешливо прищурился Стахов.
Андрей посмотрел на висящую за спиной комбата карту Укрытия, наклеенную поверх никому не нужной живописи в деревянной раме, и на мгновенье призадумался. Там была схема Укрытия, издали напоминающая нарисованное двухлетним ребенком солнце – неровный круг и отходящие от него шесть лучей. Это были тоннели с промежуточными шлюзами, из которых три жирных луча – это транспортные: северный, восточный и юго-западный, и три тонких – узкие штольни: северо-западный, западный и юго-восточный. Последние раньше служили вентиляционными шахтами, но когда фильтры убрали за ненадобностью, их стали использовать как дополнительные выходы наружу.
– Да только на «юзу» уже раз десять с начала лета в наряд ходил, – как можно бойче ответил Андрей, предполагая, что дежурство в юго-западном кордоне послужит для Стахова отличной рекомендацией. – А на восточный и «юву» раз двадцать, наверное.
– И что? Хорошо на «юзе» спится? – ужалил его ветеран. – Ты только мне не рассказывай, почем в Одессе рубероид, ладно? Знаю я эти ваши дежурства на «юго-западке»: две машины в сутки впустите-выпустите, а потом Тромбон спит и вы все спите. Дозвониться к вам все равно что на тот свет. – Стахов махнул рукой. – Сколько раз стрелял по живым целям-то?
– Ну если на заставе, то раз сто, наверное, – удвоил свои истинные показатели Андрей.
– Сто, говоришь? – задумчиво повторил комбат. – Значит, вот что. На пулемет тебя пока не поставлю, подстрахуешь если что со своей пшикалки, – кивнул он на Андреев укороченный АКС. – А придет «Резвый» где-то часа через два, тогда, может, и постреляешь. Понял?
Андрей нахмурился, отложил свой автомат в сторону и облокотился на мешок, давая понять, что ожидал-то он от первого своего наряда на «северке» немного больше, чем просто «подстраховать со своей пшикалки». Сделать это он мог и на любой другой заставе. Конечно, сказать об этом вслух не посмел. Тем более не стоило наглеть после того, как проштрафился, уснув на посту. Кто его знает, какие мысли бродят в голове начальства? Передумает Стахов, и все. Потом лишь отпишется в рапорте: мол, боец уснул на посту, был наказан, выдворен с целью отбывания наказания за заслон и там… Кто же думал, что так получится – пропал!
А ведь что самое главное, Стахову-то ничего не будет, его даже судить не станут – таких не судят, а его, Андрея, сожрут те черви, что пожирают трупы расстрелянной на заставе нечисти – их же просто в шлюз выбрасывают, трупы эти, а через час от них уже ничего не остается… И, представив себе, что, подняв заслон, его могут не найти, Андрей весь скукожился и громко засопел, всячески пытаясь отогнать от себя дурацкие мысли.
Илье Никитичу было уже за сорок. Он, конечно же, был строгим, а иногда и излишне жестким в отношении воспитания новобранцев, но большинство из тех страшных слухов, что о нем ходили, были всего лишь выдумками, сочиненными как раз для таких случаев. Выбрасывал бойцов он в промежуточный шлюз всего лишь несколько раз, и было это уже так давно, что и сам он толком не помнил, кого и за что наказывал. В основном мог врезать по шее или схватить новичка за шиворот и швырнуть куда подальше. И как бы там это ни называлось, но оно действовало. В следующий раз они сто раз подумают, утверждал Стахов, прежде чем присесть у костра и начать мечтать черт знает о чем. На кордонах для них нет ящика с мечтами, только с патронами, дровами и продпайком.
Большую часть своей жизни Илья Никитич провел на заставах Укрытия. Так уж тут заведено, в этой подземной империи выживших, что перед каждым трудоспособным мужчиной стоял выбор: либо военное ремесло, либо «научка» (если есть задатки для изучения точных наук и дальнейшей работы в лабораториях), либо «гражданка». Но последнее, несмотря на свое мирное название, вовсе не работа в теплом офисе или вращение баранки. Это обработка земли, это тщательный уход за едва продирающимися из грунта чахлыми, бледными растениями, это рутинная работа на фермах и в металлургических цехах. Другого здесь не дано. Стахову как потомку военачальников в третьем колене даже в страшном кошмаре не могло привидеться, что он вспахивает землю, ухаживает за скотом или работает на фабрике, изготовляющей топливо для машин. И дело не в том, что он боялся труда, презирал хозяйственную работу или чурался провонять коровьим дерьмом, нет. И даже родословная, о которой он, по сути, так мало знал, здесь была ни при чем. Призвание свое он почувствовал, когда впервые взял в руки оружие. Вот оно – его орало и его молот, его хлеб и его суть.
Нет, он не видел себя славным воином, завоевывающим мир, не мечтал стать притчей во языцех, не грезил о подвигах и геройстве, не думал, боже упаси, об условиях жизни лучших, чем заслуживает обычный работяга. Илья Никитич считал себя лишь маленькой боевой единицей, ставшей препоной на пути нежити к миру, в котором еще теплится жизнь. Видел себя эдакой спичкой, воткнутой в желоб, по которому стекаются в их жилище всяческие нечистоты. Вот он, а вот его дружина – такие же спички, десятки, сотни спичек, которые стоят в ряд, плечом к плечу, готовые грудью принять все те напасти, что ниспошлет им немилосердная судьба. Готовые сломаться, лишь бы не пошатнуться, не быть снесенными тем потоком грязи, что несется из сточных труб отравленного мира в их дома, к их больным детям, изможденным тяжкой работой старикам и женам, в чьих глазах больше не находилось места для надежды, любви, огня. В которых уже много лет лишь потухшие поленья и пепел.
Его удел был предопределен еще с того самого дня, когда его, десятилетнего, родители, находясь уже здесь, в Укрытии, передали пожилой паре и попросили присмотреть, пока у них не закончится совещание… Но совещание тогда закончилось стрельбой. Из администрации в тот день под простынями с бурыми пятнами вынесли множество трупов, среди которых были и его родители.
А спустя шесть лет Стахов получил свой первый, самый глубокий шрам, тянущийся от левой брови через все лицо и до мочки правого уха. Это было его первое дежурство на северной заставе.
– Поднимай первый заслон, – будничным тоном скомандовал Стахов, и юноша с многозначительным видом ткнул пальцем в большую прямоугольную кнопку с цифрой 1 на контрольном блоке, прикрепленном к стене за их спинами.
– Едет! – радостно доложил Андрей, чувствуя, как его пробирает мелкая дрожь.
Он ждал этой минуты целые сутки. Как назло, сегодня в северном направлении не выезжала ни одна машина, а две приехавшие перед «Монстром» ничего занятного не привезли. Каран и Стахов о лучшем и не мечтали, а вот Андрею и Рыжему, тоже впервые попавшему в наряд на северную, становилось скучновато.
Андрей был наслышан о творившихся здесь ужасах, однако застава влекла его к себе неудержимо, как тянет к спрятанному на чердаке сундуку, в котором находится то нечто, о чем и спрашивать-то запрещено, не говоря о том, чтобы посмотреть. В детстве разные страшилки об этой заставе ему рассказывала бабушка, дабы он, играя, не приближался к тоннелю, обозначенному магической буквой С. Но это, конечно же, не действовало, и к тоннелю он все же подходил, дабы хоть вполуха послушать те таинственные звуки, которые из него долетали. Иногда там стрекотал пулемет, иногда кто-то протяжно скулил, иногда ревел голодным медведем, иногда кричал от боли, а иногда даже тишина была такой осязаемой, такой натянутой, такой липкой, что больше не нужно было никаких звуков, чтобы почувствовать дыхание смерти.
Позже бабушкины страшилки стали больше походить на правду, особенно когда рассказчиком был его школьный друг Олег, отец которого сам заступал в наряды. А повзрослев, Андрей понял, что это и не выдумки вовсе. На северную заставу постоянно нападали всевозможные твари: и хорошо знакомые, и совсем неизвестные, отдельные особи и целые стаи. Иногда после таких атак приходилось собирать изуродованные, нередко начисто лишившиеся конечностей тела, а то и вовсе сгребать в целлофановые мешки кровавое месиво. Но для юношей лучшего способа самоутвердиться нельзя было и сыскать.
– Закрывай и приготовься поднимать второй. Порядок помнишь? – Глаза Стахова холодно сверкнули, лоб рассекла глубокая морщина. – Повтори.
– Когда раздастся сигнал, приподнять заслон на четверть, посчитать до трех и включить сначала передний прожектор, затем боковые. После чего занять боевую позицию и действовать по обстоятельствам, – ответил Андрей давно заученными фразами.
– Считать быстро, – напомнил ему Стахов.
«Монстр» был уже близко, о чем свидетельствовали плеск разбрызгиваемой воды и усиленное бетонными стенами резонансное клокотание мотора. Наконец двигатель заглох, и раздался короткий одиночный сигнал.
– Эй, на точке! – выкрикнул Стахов. – Полная готовность!
– Есть полная готовность! – ответил тот же юношеский голос.
– Стрелять только по движущимся целям! Патроны попусту не тратить! Увижу лишнюю дыру в стене, проделаю в ваших головах точно такую же! – Потом повернул голову к Андрею и сказал почти шепотом: – Ну, с Богом. Открывай.
Андрей нажал на кнопку с цифрой 2. Отпустил. Нажал еще раз. Заслон, как и положено, поднялся на полметра.
В свете угасающего костра ворвавшиеся в тоннель твари чем-то отдаленно напомнили ему тех, что были нарисованы на плакатах в учебке. На самом деле они оказались совсем не такими миролюбивыми и забавными, как выглядели на бумаге. Это были собаки.
Сосчитав до трех гораздо быстрее, чем это нужно было, Андрей толкнул пальцем тумблер, и над его головой щелкнуло реле огромного прожектора. Свет яркой внезапной вспышкой накрыл плац вплоть до приподнятого заслона, застав четырех тварей, несущихся по направлению ко второму пулеметному расчету, на полпути. Но на них включенный яркий свет не повлиял никоим образом – они продолжили свой четко скоординированный бег навстречу пулемету.
Лишенные кожного покрова, с раздвоенными, будто от удара топором, мордами, гниющим обрубком хвоста и с дырами на месте глаз, из которых постоянно сочилась беловатая слизь, эти твари были самыми уязвимыми из всех, кого можно было встретить на поверхности. Даже несильный пинок причинял им столько боли, что на какое-то время скулящее, агонизирующее существо становилось поистине жаль. Но вместе с тем любой сталкер с уверенностью скажет, что собаки – это самые коварные и самые хищные создания, которых только могла породить зараженная неизлечимым вирусом, больная природа, создания со странным видением красоты и даже со своеобразным чувством юмора.
И немудрено – псы обладали развитыми телепатическими способностями, прекрасным, гораздо более чутким, нежели у их предков, обонянием, а также очень хорошо умели действовать сообща. Они всегда ходили стаей. И если речь шла о нападении на заставу, первую партию они неизменно направляли, что называется, на убой, заранее зная, как именно поведут себя люди, стоящие за пулеметами в своих хорошо укрепленных гнездах. У них была своя тактика, и каждый раз в ней что-то менялось.
Первый залп, в соответствии с правилами, прозвучал, когда четверка псов уже приготовилась сделать прыжок. Короткая пулеметная очередь, коричневая кровь брызнула на мешки с песком. Ни одного патрона мимо, как и приказывал Стахов.
В проеме под заслоном показалось еще несколько раздвоенных морд. Следующая партия. Эти разделились. Трое бросились на штурм той же точки, под которой уже дергались в предсмертных конвульсиях их собратья, а двое метнулись к Стахову и Андрею. И за мгновение до того, как Стахов успел нажать на курок, в проем из шлюза прошмыгнуло еще около десяти особей. Эти действовали согласно какому-то высшему, понятному только им одним плану: разделились примерно восемь к двум, кинулись сначала в обе стороны, но потом, вновь смешавшись в стаю и заставив стоящего за пулеметом Карана сделать дюжину дырок в бетонном полу, ломанулись на точку Стахова. Пока первые из них получали свою порцию свинца из пулемета (такое впечатление, вполне предвиденную неким Собачьим Разумом), трое самых отважных прижались к земле в готовности сделать прыжок.
Апорт! Стахов, насмотревшийся за свои годы на дрессированных псин, ни капли не удивился, но для Андрея это было что-то из ряда вон выходящее. Псы прыгнули так слаженно, будто в них сработал какой-то единый механизм.
Илья Никитич их сразу же отбросил назад очередью из задыхающегося пулемета, но следующей паре едва не удалось достичь цели – их морды мелькнули в каких-то двадцати сантиметрах от испуганного лица Андрея.
Не растерявшись, он дал по атакующим псам очередь. Потом, подбодренный успехом, еще раз и еще, и не отпускал курок, пока в рожке не стало пусто. Пять секунд на перезарядку и снова в бой!
Но хитрых тварей не убавлялось. Сколов в бетонном полу становилось все больше, а собачьё из темного проема непрестанно прибывало, будто за «Монстром» в шлюз ворвались все столичные выводки. Партия за партией. Некоторые из них, по крайней мере, так показалось Андрею, сознательно отвлекали огонь на себя, давая возможность другим подобраться к возвышениям из мешков поближе.
– Ч-е-е-ерт!!! – завопил Каран, видя, что в безумном темпе подпрыгивавшая у его ног лента становится все короче и короче.
Времени на перезарядку оружия нет. Прекратишь стрельбу хотя бы на минуту, они обязательно допрыгнут. Господи, они же только этого и ждут! Ждут, когда у нас закончатся патроны, чтобы вывести из тени свои основные силы! От этих мыслей Андрею стало не по себе. Он впервые осознал всю опасность и близость смерти. Такой клыкастой, страшной и безглазой.
Инстинктивно в его голове мелькнула мысль: нужно схватить чертову трубку с настенного аппарата и выкрикнуть, что у них код «один-семь»! Нужно запросить подмогу, ведь всего в тридцати метрах дальше по тоннелю размещена вторая северная застава! Один звонок, и помощь прибудет. Обязательно прибудет…
Нет. Отступают. Слава богу, твари иссякают. Их сил не хватило совсем чуть-чуть для того, чтобы осуществить зловещий план.
– Прекратить огонь! – рявкнул Стахов над ухом у Андрея.
Для Карана этой команды и не понадобилось – пустая лента лежала на полу, в груде пустых дымящихся гильз, а в рожке его автомата оставалось не больше пяти патронов.
– Штаны не намочил? – Лицо Стахова искривила скупая улыбка.
– Да они же… чуть не допрыгнули сюда. – Переводя дыхание, Андрей безвольно опустился на мешок. Расстегнув верхние пуговицы на кителе, опустил автомат на пол.
– Они всегда чуть не допрыгивают, – успокаивающе произнес Илья Никитич.
– А если патроны кончатся?
– Если не палить куда попало, то патронов хватает и перезаряжаться успеваешь. Пока заслоны работают, можешь не дрейфить, сынок.
– А если перестанут работать? – не унимался Андрей, сверля глазами деревянный пол.
– Не перестанут, – заверил Стахов, не утруждая себя подробным объяснением почему. Оценивающе посмотрел на корчащиеся тела собак. Потом сплюнул в сторону и недовольно покачал головой: – А дыр-то понаделали. Снайперы, м-мать…
«Монстр» выкатился из шлюза в тоннель, давя еще живые, беспомощно подергивающиеся тела тварей, и остановился перед ржавыми воротами заставы. Заглушил двигатель.
Мало кто уже вспомнит, за что именно этот образец военной автотехники, предназначавшийся для перевозки людей и имевший мирное название «Урал», обрел свое прозвище. Наверное, причина во «внешности», что могла нагнать страху на кого угодно. Достаточно одного взгляда на огромный клин впереди, которым «Монстр», подобно ледоколу, расчищал себе путь, зачастую пробиваясь сквозь стены живых масс, на пулеметы на крыше фургона и на боевой прицеп «База-1», чтобы понять – это вам не гражданский грузовичок.
Укрепленный дополнительными листами металла кузов вместе с забранными решетками стеклами и фарами делал облик машины еще более грозным. Все это превратило обычный «Урал» в железного монстра с выпученными глазищами – ощетинившегося, опасного, злобного, готового смести любую преграду на своем пути. Истинно монстр о шести колесах!
Водительская дверца со скрипом отворилась, и из кабины высунулось расплывшееся в лучезарно сияющей улыбке лицо. На голове от ярко-оранжевой шевелюры водителя остался лишь жесткий гребень. Чудаковатый водитель «Урала», совмещающий должности сталкера и вояжера, был личностью неординарной и даже не совсем, на первый взгляд, нормальной.
О, Андрей был наслышан об этом человеке. И в частности, о его гребне, который тот считал прической и называл замысловатым словом «ирокез». Что сие значило, для многих было загадкой, но подобным персонажам в Укрытии уже никто не удивлялся – десять лет постоянных вылазок не могли не сказаться на психике человека. И хотя, находясь в Укрытии, он появлялся на людях чрезвычайно редко, Андрею все же доводилось несколько раз видеть этого человека на улице. Но детально разглядеть его было невозможно: тот всегда одевался в черный брезентовый плащ и вечно нахлобучивал на голову капюшон, закрывающий как гребень, так и лицо.
Вот никогда не перестаешь удивляться этим людям – сталкерам. Возвращаются с поверхности – светятся от счастья, как получившие подарок дети. А побудут дома дня два – и начинают чахнуть, как вырванные из благодатной почвы растения. Говорят, сталкером стать нельзя. Как нельзя овладеть каким-либо талантом в результате обучения. Можно стать стратегом, опытным командиром, разведчиком, вояжером, метким стрелком, но стать сталкером – никогда. Это как карточный шулер. Есть люди, которые во что бы то ни стало стремятся ими быть: тренируют память, руки, тратят все силы на изучение всевозможных карточных комбинаций и способов смухлевать, учатся понимать психологию и логику игрока, да что там говорить – у некоторых на это уходит полжизни! А есть люди, которые этим даром просто обладают. Заложено это в них, как заложен в человеке музыкальный слух, благодаря которому можно распознать утонченное звучание небесных флейт на фоне урчания десятка экскаваторов.
Но там, на поверхности, недостаточно быть просто одаренным шулером – нужно быть фантастически одаренным шулером, чтобы, поставив на кон свою жизнь, уметь так обманывать собственную судьбу, как этот чудила с гребнем и его друзья. Так мухлевать, чтобы повесить дьяволу шестерки на погоны и, незаметно подложив себе пики в прикуп, оставлять смерти самую шваль. Уметь сохранить свою жизнь и еще сорвать банк!
– Здорово, Илья Никитич! – Весело выкрикнув приветствие, «ирокез» спрыгнул на землю. Андрей заметил, что странная у него не только прическа, но и одежда. Если это можно было назвать одеждой вообще – красные широкие штаны из блестящей атласной ткани со свисающими лоскутами белой бахромы по бокам и широкий черный пояс, несколько раз обмотавший талию. Выше – голый торс, какие-то разноцветные повязки на руках и шее, татуировки с мудреными узорами на груди и правом плече.
Андрея при виде этого полунагого человека передернуло, словно он нюхнул нашатыря. В тоннеле, конечно, было не настолько холодно, чтобы надевать бушлат, но снять с себя китель и майку он отказался бы даже под угрозой расстрела.
– Здоров, Бешеный, – безо всякой радости в голосе ответил Стахов, свесившись своим массивным телом с гнезда. – Ты что за собачье кодло притащил? Патронов, может, пожалел? Или мне решил подарок преподнести?
– Да что вы, Илья Никитич, – развел руками названный Бешеным чудак, – какие подарки? У нас патроны закончились еще часа два назад. Обстреливали этих гадов, пока все запасы не истратили.
– Обстреливали? – скептически сощурив правый глаз, переспросил Стахов. – Зачем? На «Монстра» вашего кидались небось?
– Все вы, Илья Никитич, не верите. Все считаете, что мы за ваш счет отдуться хотим. Думаете, мне в радость пускать эту гадость в шлюз? Да была бы возможность, я своими руками их передушил бы. Всех. Они же, гниды, нам прохода не дают. Вон с Почтовой площади еле ноги унесли. И то, твари, со всех сторон обкладывают! Так хитрят, сучары!
– Ладно, ладно, своими руками он… – отмахнулся Стахов и вытащил из кармана еще одну аккуратно склеенную самокрутку. – Ты лучше скажи, что на Почтовой делал-то, вас ведь вроде как на тот берег отправляли.
С другой стороны машины открылась пассажирская дверь, и над кабиной показалась крупная лысая башка. Лицо у этого типа было отнюдь не таким открытым и дружелюбным, как у Бешеного, а черные, хитро прищуренные глаза свидетельствовали о том, что личность это неординарная, опасная, не терпящая развязности и задушевных бесед, а также не привыкшая отчитываться перед вояками. На его голове не было ирокеза, как у напарника, но и быть ему там, даже при всем желании, негде – шов на шве, шрам на шраме, будто кожу на череп сшили из неровных лоскутов ткани телесного цвета. А жилистая шея и мощная трапеция, выглядывающая из-под расстегнутого защитного костюма, красноречиво намекали, что обращаться с этой одиозной личностью рекомендуется очень деликатно, а лучше вообще не донимать лишними расспросами – чтоб потом себе дороже не оказалось.
