Buch lesen: «Я всемогущий»
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Часть первая
1
И я подумал: «К чёрту!»
Встал и пошёл прочь, не оборачиваясь. Параллельно асфальту, обгоняя меня, летел тополиный пух.
Тихо. Неестественно тихо. Мир окончательно выцвел. Я словно попал в фильм-нуар: все оттенки серого вокруг, зернистое небо и холодное белое солнце. И чёрная, чёрная тень под ногами.
Беззвучный запруженный проспект – и я, лавирующий между машинами. Кажется, что все – и пешеходы, и водители, и даже автомобили – все смотрят на меня. И та, что осталась сзади, на скамейке – тоже смотрит. Или это я сам смотрю на себя её – и их – глазами?
Не думать об этом. Я ускорил шаг, почти побежал. Наткнулся на лакированный капот роскошного авто. Внутри ругался шофёр, разевая рот беззвучно, как рыба в аквариуме. На пассажирском месте застыл манекен, перехваченный ремнём безопасности. Да и сам водитель похож на фанерную куклу: деревянные глаза, челюсть на ниточке. Я ударил по капоту и пробил картон насквозь. На лобовом стекле трепетала пушинка.
Я отвернулся. Не важно. Забыть об этом. Уйти. Убежать.
Хотя куда бежать, если любой выход – это вход в тебя самого? Если все двери открываются внутрь?
Выхода нет вообще. Никакого. Никуда. Я обхватил голову. Упал на колени – прямо на асфальт.
– Нет! Не надо этого! – взмолился я. Мой голос гулко отозвался внутри меня, завибрировал, будто гуляя эхом под сводами огромного собора.
И сразу же под рёбрами толкнулось сердце. И пошли звуки – уличный шум, пробирающийся сквозь вату тишины. Провёл рукой по лбу – он оказался мокрым от пота. Над бровью нащупал тополиную пушинку.
– Я запрещаю себе знать! – крикнул я, сминая пальцами её невесомое тельце. – Я отказываюсь мочь! Я хочу назад, хочу в простую, обычную жизнь! Пусть всё это окажется лишь сном!
И стало так.
Самолёт слегка покачивало. В иллюминаторе висело ярко-голубое небо, драпированное снизу белыми, плотными комьями облаков.
Я зевнул и потянулся. Шея затекла, наверное, потому и приснилась вся эта чушь. Я попытался ухватить в памяти остатки сна, но они медузами ускользали от пальцев сознания. Ну и бог с ними, забыть гадкий сон не страшно, гораздо обиднее, когда поутру развеиваются приятные сновидения. А ты лежишь, блаженный и расслабленный, и глупо улыбаешься, непонятно чему.
Я взглянул на циферблат. Оставалось лететь еще больше часа. В кармане впереди стоящего кресла торчал журнал. Я достал его и посмотрел на название.
«Журнал столицы Ра Сама региона». Бред какой-то.
Глянул ещё раз. Название, испорченное изысками дизайнеров, должно было читаться как «Самара. Журнал столицы региона». Заголовок, набранный золотом, – «Губерния строится под новые политические проекты» – не впечатлил.
Я негромко просвистел весёленький маршик, но сбился на втором куплете. Сейчас бы книжку почитать. Что-нибудь развлекательное, но неглупое. Я ещё раз попенял себе, что собирался в командировку впопыхах, не услышав будильника и вскочив только от звонка приехавшего таксиста. Аккумулятор же моего старенького ноутбука умер уже в первые полчаса полёта.
От нечего делать я принялся строить планы на ближайшие дни. В Самаре мне предстояло встретиться с подрядчиками, и график командировки был сбит достаточно плотно. Но в глубине души теплилась надежда, что часть встреч можно будет сбросить на коллегу, вылетевшего из Питера ещё на прошлой неделе. А самому неспешно, самое главное – неспешно, прогуляться по набережной Волги, жмурясь на летнее солнце и рассматривая симпатичных самарских девушек.
Я невольно улыбнулся. Что ни говори, но в самой прозаичной командировке обычного менеджера среднего звена можно найти свои прелести.
Я зевнул. Спать не хотелось. По проходу две стюардессы везли тележку с бутылками газированной воды и пакетами сока.
Самолёт слегка тряхнуло. Затем ещё раз, уже ощутимее. Раздачу напитков быстро свернули, тележку укатили. На световом табло загорелась надпись: «Пристегните ремни». По салону пронёсся шум возни и защелкивающихся карабинов. Стюардесса, успокаивающе улыбаясь, поплыла по проходу, проверяя ремни.
Я лениво пристегнулся. Сосед судорожно возился с застёжкой. Судя по встревоженному виду, бедняга явно боялся летать.
– Не волнуйтесь, обычная воздушная яма, – успокоил я его. Он кивнул, немного расслабившись.
Самолёт вошёл в вираж, меняя высоту, и у меня заложило уши. Поэтому я не сразу уловил момент, когда пропал шум двигателя и в салоне стало тихо. Тишина длилась всего несколько мгновений – тишина и свист рассекаемого воздуха. Но за этот промежуток я успел увидеть глаза стюардессы, округлившиеся от ужаса. Двигатель вновь заработал, но эта картина – всегда спокойная профессионалка, разом превратившаяся в испуганную девочку, – выбросила в мою кровь такую порцию адреналина, что захотелось немедленно вскочить.
Я скользнул взглядом по посеревшему лицу попутчика и выглянул в иллюминатор. Облака оказались совсем рядом – мы резко снижались. Самолёт терял высоту, а мой разум отказывался верить, что я на самом деле – на самом деле! – угодил в авиапроисшествие. Или катастрофу. И сейчас вместе с десятками других пассажиров обречённо жду удара о землю и ничего не могу сделать.
Я рванул ремень, вылез в проход, оглянулся. Стюардесса, уже совладав с собой, успокаивала кого-то в хвосте. Я прошёл вперёд. За шторкой, отделяющей помещение экипажа от пассажирского салона, находился лишь один человек. Невысокий, темноволосый, со шрамом над левой бровью, одетый в форму бортпроводников авиакомпании «Пулково».
Он выжидающе смотрел на меня.
– Что происходит? – Я едва сдержался, чтобы не крикнуть.
Человек помолчал, как бы размышляя, отвечать или нет.
– Я полагаю, отказал один из двигателей, – сказал он печально. – И, видимо, со вторым тоже не всё в порядке.
– И что с нами будет?
– Снижаемся для экстренной посадки. Но скорее всего…
– Разобьёмся?
Он кивнул.
– И что же нам теперь делать?
Вопрос прозвучал жалко. Бортпроводник ответил со спокойствием, показавшимся мне чуть ли не издёвкой:
– Молиться.
Там, за тонкой шторкой, сидели несколько десятков трупов. Всё ещё живых, думающих, чувствующих, но уже – трупов. И я такой же мертвец, как и они.
Но должен же быть какой-то выход. Я посмотрел на задраенный люк.
– Может быть… ну, хоть какой-нибудь парашют есть? – Голос сорвался, вопрос превратился в мольбу.
Бортпроводник пристально смотрел на меня.
Пауза.
Долгая.
– В стандартных самолётах Ту-134 парашюты не предусмотрены, – медленно проговорил он. Снова посмотрел мне прямо в глаза, как будто пытаясь сказать что-то ещё, но сдерживаясь. Наклонился, открыл дверцу ящика и выволок массивный рюкзак с широкими лямками.
Вид невесть откуда взявшегося парашюта лишил меня дара речи.
– Я… не умею им пользоваться, – наконец выдавил я.
– Всё просто. – Самообладанию бортпроводника можно было аплодировать. – Продеваете руки в лямки, этот ремень затягиваете на поясе, этот – на груди, защёлкиваете карабины. Купол раскроется автоматически.
Самолёт сильно тряхнуло, послышался резкий свист снаружи. Я поспешно ухватился за лямки. В голове шумело. Человек со шрамом продолжал объяснять, как нужно поджимать ноги при приземлении. Заметив, что я не слушаю, он оборвал себя на полуслове, подошёл к люку и глянул в иллюминатор.
– Мы уже совсем низко, – сказал он. – И скорость погасили. Можно прыгать.
В животе стянулся плотный болезненный узел. Не ощущая рук, я надел парашют. Всё происходило как в дурном сне, когда ты чувствуешь, что что-то неправильно, но не можешь уловить, что именно.
Бортпроводник с заметным усилием открыл люк. В лицо ударил холодный ветер, заходили ходуном шторки, отделяющие нас от салона. Воздух ревел так, что уже ничего не было слышно, хотя человек со шрамом продолжал что-то говорить, раскрывая рот. Где-то на краю сознания проплыла неуместная мысль о ноутбуке, оставшемся на багажной полке.
На подкашивающихся, словно чужих, ногах я подошёл к проёму. Инстинктивно схватился за что-то, не в силах отвести глаз от открывшейся картины. В те мгновения больше ничего не существовало – только я один на один с проплывающим под ногами пейзажем. Самолёт вновь затрясся, будто поторапливая. Кажется, я всхлипнул, хотя в окружающей шумовой какофонии сам себя не услышал. Сделать шаг в пустоту казалось нереальным. Я мысленно досчитал до пяти. Помедлил ещё мгновение. Наконец, сильно оттолкнулся и выпрыгнул наружу.
Ноги. Свои собственные ноги – это первое, что я увидел, оказавшись в воздухе. Было непонятно, где верх, а где низ. Наконец, изогнувшись червяком, я повернулся лицом к земле.
Сразу же вспомнились рассказы знакомых парашютистов о необычайном, волнующем ощущении свободного полёта. Я мысленно выругался. Какой, к чертям собачьим, полёт, какая там лёгкость или парение! Я чувствовал, каждой клеточкой тела чувствовал, что не лечу, а падаю – в прямом смысле, – падаю, вывалившись из самолёта. Воздух бил в лицо тугим холодным потоком, но казалось, что лёгким его не хватает. Я приоткрыл рот и стал делать глубокие вдохи.
Ледяной молнией по позвоночнику пробежала мысль, что купол до сих пор не раскрылся – а я продолжаю падать. И тут же раздался негромкий хлопок, лямки напряглись, и сверху – я задрал голову – расцвёл оранжевый кружок, показавшийся совсем маленьким.
И стало тихо. Тихо и холодно. Пальцы окоченели, а нос щипало, как на морозе. Я попытался разглядеть местность внизу. Земля была располосована на зелёные и коричневые прямоугольники. По правую руку виднелись строения, правда, достаточно далеко. Во все остальные стороны тянулись поля, кое-где перемежаемые полосками деревьев или кустов.
Пока я крутил головой, отыскивая, куда направиться после посадки, земля стала приближаться пугающе быстро. На мгновение я даже подумал, что не лечу на парашюте, а падаю. Пытаясь смягчить удар, я поджал ноги.
При посадке я запутался в стропах, неуклюже перевернулся, больно ударившись ягодицами, и оказался лежащим навзничь на липком от дождя поле, лоснившемся глинистыми пластами вспаханной земли.
Какое-то время я не двигался, постепенно осознавая, что подо мной твёрдая почва, а я – спасся. Спасся взаправду, на самом деле.
Было холодно и мокро, и это подвигло меня действовать. Я освободился от объятий оранжевой амёбы, в которую превратился спасший меня парашют. Поднялся на ноги и огляделся, непроизвольно пытаясь отыскать место падения самолёта. Насколько хватало глаз, вокруг были одни лишь поля. Обзор затрудняли холмы, однако во все стороны вплоть до горизонта не было видно никаких следов крушения – ни пожара, ни дыма. И тихо, лишь посвистывал ветер.
Может, самолёт всё-таки не упал, а сумел дотянуть до аэродрома и приземлиться? В этом случае мой головокружительный прыжок был напрасным.
И тут меня накрыло. Господи, да это же всё происходит на самом деле! Ещё несколько часов назад я ехал в такси по знакомому утреннему Петербургу, отправляясь в банальную командировку. И вдруг я выпрыгиваю – подумать только! – выпрыгиваю с парашютом из гибнущего самолёта и оказываюсь в грязи посреди вспаханного поля, даже приблизительно не понимая, где нахожусь.
Меня затрясло – то ли от пережитого, то ли от холода. Нужно идти.
Но куда идти? Где я? Перевернувшись при приземлении, я потерял ориентацию в пространстве и уже не понимал, в какой стороне были увиденные сверху дома.
Брюки и свитер испачкались в глине. Я скосил глаза вниз. Капли грязи, устилавшие ворот нежно-голубой рубашки, выглядывающей из-под свитера, делали мой вид ещё более жалким. Я ощупал ушибленный зад. Бумажник в заднем кармане брюк остался при мне, паспорт под свитером – тоже.
Надо уже двигаться, хоть куда-нибудь. Я решил взобраться на вершину небольшого холма и сориентироваться уже там.
Мгновенно обнаружилось, что ходить в городской обуви по глинистому, разбухшему от влаги полю – весьма нетривиальное занятие. После каждого шага туфлю, застрявшую в почве, приходилось вытаскивать чуть ли не вручную. Я хотел разуться и пойти босиком, однако земля оказалась слишком холодна для подобных прогулок, да и ощущение вязкой грязи, ползающей между пальцами ног, было не самым приятным.
Добравшись таки до вершины возвышенности, я, к своему сожалению, так и не обнаружил никаких строений. Тем не менее с холма был виден край поля и дорога за ним.
Путь до этой дороги занял у меня не менее получаса; за это время я с ног до головы перемазался в грязи и проклял всё на свете, включая авиационную промышленность и сельское хозяйство. Дойдя до края поля, я увидел глубокую колею в грунте. Идти по ней было немногим легче, чем по вспаханному полю.
Я наугад выбрал направление. Противно крича, в небе кружились вороны, дождь то начинал накрапывать, то прекращал, а я механически месил туфлями комья грязи, передвигаясь с черепашьей скоростью и тупо, в такт шагам, пережёвывал в голове слова привязавшейся популярной песенки.
Казалось, что на целой планете, сплошь покрытой вязкой глиной, я остался один.
Когда откуда-то спереди донёсся слабый шум проезжающей машины, я чуть не заплакал от радости. Автомобиль, впрочем, так и не показался, зато я вскоре добрался до трассы.
Впрочем, «трасса» – это слишком громкое название для ещё одной грунтовой дороги, бывшей, однако, гораздо шире той колеи, по которой я пришёл. Более того, по этой трассе изредка проезжали в одну и ту же сторону большие груженые КамАЗы, водители которых не желали останавливаться и подбирать меня, несмотря на мои умоляющие жесты. Они знаками показывали, что им запрещено брать попутчиков.
Отчаявшись остановить хоть кого-нибудь, я сел на корточки на обочине и застыл в каком-то тупом оцепенении…
– Так почему ты просто не позвонил по мобильному телефону? – спросила Катя, расчёсывая волосы.
– Я пытался. Но телефон там не брал никакую сеть. Да и потом, куда бы я позвонил?
Катя улыбнулась:
– Набрал бы случайный номер. И чудом попал бы на меня…
На дороге показалась очередная машина – на этот раз не грузовик, а новенькая белая «Нива». Я воспрял духом, вскочил и отчаянно замахал. Машина остановилась.
– Довезёте? – выдохнул я, открыв дверцу.
За рулём сидел мужчина лет сорока, судя по одежде, возвращавшийся с рыбалки.
– Довезу, – просто ответил он.
Я забрался в вымытый салон, испытывая мучительную неловкость за комья грязи, сыпавшиеся с одежды и обуви. Водитель, казалось, не заметил этого.
– А куда довезёте? – спросил я, когда машина уже тронулась в путь.
– До Мурома довезу. А тебе куда надо?
– Вообще-то, в Самару.
Я почувствовал его удивлённый взгляд.
– Нет, брат, до Самары ты как-нибудь сам.
«Нива» с задорным упорством преодолевала все неровности дороги, а водитель смотрел вперёд, не особенно заморачивая себя беседой со случайным пассажиром.
И к лучшему. На разговоры меня сейчас, пожалуй, не хватило бы. Я прикрыл глаза, радуясь, что не нужно куда-то ползти, идти или карабкаться. Только ждать.
Я никогда не прыгал с парашютом. Ни разу в жизни. Как-то не довелось. Иногда и подумывалось, что неплохо бы испытать такой полёт, но какие-то иные дела оказывались важнее. Кроме того, я считал, что прыжок с парашютом – это непросто. Нужно проходить долгие инструктажи, знать, что и когда делать, как управлять спуском и как дёргать за кольцо.
Мой же реальный прыжок, произошедший всего пару часов назад, оказался неправдоподобно лёгким. Не зная ничего, я удачно выпрыгнул из «тушки». Хотя раньше мне не доводилось слышать, чтобы кто-то прыгал из больших пассажирских самолётов. Приземлился я тоже благополучно.
Слишком просто всё сложилось. Так не бывает. Наверное.
Я мысленно открутил в памяти сегодняшний день до той минуты, когда заговорил с бортпроводником в самолёте. Возбуждённый до предела, я тогда не придал особого значения одной его фразе. Но она меня задела. Он сказал, что парашюты не предусмотрены – но сразу же после этого вытащил для меня этот самый непредусмотренный парашют. И было что-то в голосе этого человека, в его взгляде. Неуловимо… неправильное.
Да и вообще всё это теперь, при здравом размышлении, казалось нереальным. Спокойный бортпроводник, который вместо того, чтобы усадить нервного пассажира на место, ведёт с ним беседу – это уже само по себе странно. Но полная нелепица – то, что бортпроводник просто так, за здорово живёшь, отдаёт мне парашют, рассказывает, как им пользоваться, и открывает люк. С какой стати он отдал средство спасения именно мне? Не сам им воспользовался, не женщину какую-нибудь или ребёнка спас, а меня?
Я покрутил мысль так и этак, но ни к чему не пришёл. В машине было тепло, и я постепенно согрелся и успокоился.
Дверь. Ты понимаешь, откуда-то знаешь, что не все двери стоит отворять. Но дверь манит. Манит возможностью открыть, увидеть, что там, за ней. Она как яркая обёртка подарка – и тебе не терпится её сорвать, раскрыть, обнажить содержимое.
На этот раз за дверью была просторная институтская аудитория с полукруглым амфитеатром, обнимающим маленькую площадку для преподавателя. Внизу стояли стол и стул рядом с коричневой доской, белёсой от следов мела.
Пусто и гулко. Я поднялся на верхний ряд и сел за крайнюю парту. Наверху было забавно – потолок казался совсем близким, и создавалось ощущение, что ты как будто висишь над аудиторией. Из окон лился грязноватый свет. Там, на улице, было лето, вовсю летел тополиный пух.
Я посидел ещё немного. Поднялся. Пошёл вниз, к выходу. И вдруг увидел, что у стола преподавателя кто-то есть. Какой-то человек, скрипя мелом, вырисовывал огромные буквы на доске.
Я замер. Человек обернулся.
Я узнал его.
Это был тот самый бортпроводник со шрамом над бровью. Свою синюю форму «Пулково» он уже запачкал крошками мела.
Белые меловые крошки. На тёмно-синей ткани.
Ни в коем случае не смотреть на доску! Нужно уходить отсюда. Там, за дверью, я еду в белой «Ниве» по просёлочной дороге.
– Тебя где в городе-то высадить?
Машину тряхнуло на кочке. Хотя ехали уже по асфальту.
– Заснул, что ли? – Водитель добродушно усмехнулся.
Я помотал головой, стряхивая с себя сон.
– А что там есть, в этом городе? – спросил я. Реальность помаленьку возвращалась.
– Ну, вот сейчас будем автовокзал проезжать. Если хочешь, там тебя скину. Может, и доберёшься до Самары своей на автобусе.
– Хорошо, – я кивнул. Автобус так автобус.
Здание муромского автовокзала представляло собой унылое одноэтажное сооружение с большими грязными окнами, крытое шифером и покрашенное почему-то в розовый цвет. Рядом с массивной деревянной дверью под провисшим козырьком неторопливо потрошил пьяненького мужичка дородный парень в серой милицейской форме. На меня милиционер взглянул мельком, остановился было взглядом на заляпанной грязью одежде, но всё же предпочёл довести общение с текущим «клиентом» до логического завершения.
Я справился с дверью. Внутри было пустынно. На скамьях у стены расположилась пара старушек с сумками. По кафельному полу, придававшему помещению сходство с советской баней низкого пошиба, елозила тряпкой уборщица.
Сбоку я увидел окошко кассы и расписание. Продравшись сквозь неизвестные мне Вязники, Касимов и Красную Горбатку, я обнаружил в качестве знакомых пунктов назначения Рязань, Владимир, Нижний Новгород и даже Москву. Самару, судя по расписанию, муромские автобусы игнорировали.
Сама касса, впрочем, была закрыта деревянной дощечкой. Я постучал в неё. Послышалось невнятное шевеление. Окошко открылось, и в проёме показалось недовольное лицо, покрытое ровным слоем дешёвой косметики. Лицо вопросительно смотрело на меня. Я смотрел на лицо.
– Мне нужно уехать в Самару, – произнёс я, оторвав взгляд от бровей, нарисованных чёрным карандашом.
– А в Улан-Батор вам не нужно? – Стервозные нотки в голосе обладательницы лица выдавали нелёгкую семейную жизнь всех её родственников.
– Нет, – сказал я твёрдо. – Мне нужно именно в Самару.
– Мужчина, вы что-о, слепо-о-ой? – Кассирша смешно растягивала ударную букву «о». – Читайте расписание, там всё написано.
Окошко вновь захлопнулось. Пару мгновений спустя по ту сторону фанерной дощечки зазвонил телефон. Уже знакомый голос кассирши приглушённо протянул: «Алло-о-о-о?»
Я ждал окончания разговора. Билет всё равно нужно покупать – если не в Самару, то хотя бы в Москву или Нижний, а там уже пересаживаться. Стервозный голос за дощечкой удивлённо спрашивал у телефонной трубки:
– Дополнительный? В Самару? Во ско-о-олько?
Фанерка со скрипом отъехала.
– Эй, мужчина, вы ещё здесь? Есть дополнительный авто-о-обус в Самару на завтра, на семь тридцать. Будете брать?
Я вышел из автовокзала и остановился в задумчивости. Как-то сразу чувствительно заболели уставшие ноги, заныл ушибленный при приземлении зад. Хотелось очистить одежду от грязи, залезть в тёплую ванну, понежиться в ней, а потом ухнуть в кровать. Почти физически я почувствовал, как укроюсь мягким одеялом.
Близился вечер. Солнце, только что закатившееся куда-то за дома и деревья, ещё давало достаточно света, но сумерки уже чувствовались – и в восприятии предметов, очертания которых стали вдруг мягкими и притушенными, и в самом воздухе, который наполнялся вечерней прохладой – как будто где-то заработал гигантский кондиционер.
Появился давешний страж порядка. Глядя на меня коричневыми телячьими глазами, он поинтересовался:
– Документы?
Встретив мой взгляд, он немного смутился, кашлянул и выговорил пухлыми губами, похожими на разваренные сосиски:
– Ну… Это… Паспорт там… э-э-э-э… – Он замешкался, долго мычал, подбирая нужное слово, и, наконец подобрав, выпалил: – Например!
Я нащупал в кармане паспорт и только что купленный билет на автобус. Протянул ему. Парень суетливо заглянул в документ.
– Колпин Платон Сергеевич? – выдавил он из себя.
– Ну да, – сказал я.
Милиционер торопливо вложил билет в паспорт и вернул мне.
– Разрешите идти? – спросил он, одновременно поднося ладонь к виску, как будто отдавая честь.
Я удивлённо на него посмотрел. За какого-то большого начальника меня принял, что ли?
– Идите, – почти автоматически ответил я.
Парень начал было разворачиваться, но я, вспомнив, что мне нужен ночлег, прервал его движение:
– Подождите. Не подскажете, есть ли здесь поблизости гостиница?
Милиционер в глубокой задумчивости наморщил лоб, напоминая иностранца, который мысленно пытается перевести только что услышанную фразу на незнакомом языке. Наконец, через тягучие мгновения он произнёс что-то вроде:
– Так… Э-э-э-э… Это…
Рука его медленно потянулась, указывая на соседнее здание. В этот момент на крыше вспыхнули крупные ярко-красные буквы «РУСЬ», а рядышком зажглись белым неоном буковки поменьше: «Гостиница». На фоне постзакатного неба эта внезапная иллюминация выглядела эффектно.
Под табличкой «Администратор» сидела немолодая женщина слегка помятой внешности. Выражением лица и позой она напоминала воздушный шарик, который кто-то до предела надул и оставил на несколько дней – воздух помаленьку уходит, и шарик обмякает, сморщивается. Ладони женщины безвольно лежали на ручках кресла, а глаза были прикрыты.
– Извините, – я кашлянул, привлекая к себе внимание. – Я хотел бы снять номер на одну ночь.
Администратор открыла глаза и всплеснула вялыми руками.
– Какой номер? Вы что? Ну какой сейчас номер?
Я пояснил:
– Стандартный, одноместный… Да, в принципе, любой свободный подойдёт.
– Мужчина, ну какой сейчас номер? У нас вон видите – сантехники носятся как угорелые. Весь пятый этаж залило, все трубы прорвало. Нет у нас сейчас номеров. – Она неопределённо махнула рукой, потом, будто вспомнив что-то, добавила: – Уж извините.
Перспектива искать другую гостиницу по темноте меня не обрадовала. Я вытащил мобильник, проверил наличие сети.
– Вы не подскажете телефон какой-нибудь другой гостиницы неподалёку, – я приготовился набирать номер.
– Мужчина, ну я же вам не справочная, – она укоризненно взглянула на меня. Потом обернулась к другой женщине, помоложе, которая вышла из служебной двери. – Ну хоть объявление пиши, что справок не даём. Маша, ну вот не понимают люди!
– Тогда, может быть, подскажете номер местной справочной? – спросил я, уже не надеясь на помощь.
Администраторша хотела было в очередной раз возмутиться, но её опередила та, что помоложе:
– Посмотри, у меня там, на тетради записан телефон.
Проворчав что-то неопределённое, вялая женщина достала толстую тетрадь и принялась диктовать мне номер, который я сразу же набирал на мобильнике:
– …Два – четыре – двенадцать – ноль – семь… Ма-а-аш, а у тебя тут последняя цифра какая записана – семёрка или единица?
Я уже набрал номер. Послышались гудки, затем ответил женский голос:
– Алло?
– Здравствуйте, – произнёс я в трубку. – Подскажите, пожалуйста, телефонный номер какой-нибудь гостиницы в Муроме. Кроме гостиницы «Русь».
– Номер? – Девушка на том конце трубки, казалось, растерялась. – А я не знаю номера гостиниц… Да и зачем они мне? – Она рассмеялась.
– Извините, – пробормотал я, уже понимая, что это не справочная.
Девушка в трубке, однако, так открыто и заразительно смеялась, что я сам невольно стал улыбаться. Чтобы не показывать улыбку задёрганным администраторшам гостиницы, я повернулся и пошёл к выходу, держа трубку у уха.
Женщины за стойкой, разобравшись в записях, крикнули мне:
– Мужчина, вы неправильно набрали номер! В конце единицу наберите!
Но я уже был в дверях. Голос в трубке продолжал:
– Я слышу, ты тоже улыбаешься. А ты кто? Я тебя знаю?
– Нет. Наверняка не знаете. Я случайно попал в ваш город, сейчас вот ищу гостиницу, чтобы переночевать…
– Но если ты ищешь гостиницу, то почему звонишь мне? Вот чудной какой! – Девушка снова захохотала.
– Я в справку звонил, но номер неправильно набрал…
– Понятно, – девушка немного помолчала, размышляя. – Ну, у нас заблудиться сложно – в городе всего три гостиницы. Ты где сейчас?
– Я в гостинице «Русь». Но у них что-то случилось, номеров нет свободных…
– Ну, не беда, – девушка на той стороне трубки явно улыбалась. – Пойдёшь дальше по Московской, там ещё одна гостиница есть.
– Это куда – по Московской? – спросил я, уже выйдя на крыльцо гостиницы и вглядываясь в окружающие сумерки.
– Ну как бы тебе объяснить… – Девушка задумалась, но потом бесшабашным голосом продолжила: – А, ладно, проще самой показать. Стой рядом с гостиницей, никуда не уходи, я быстро! Ты как выглядишь?
Под потолком уютно светила лампа в жёлто-синем плетёном абажуре, отражаясь и даже как будто рифмуясь в заоконном мраке. Негромко бурчал о чём-то своём холодильник, мягко ронял капли закрытый не до конца кран.
Я пил чай с малиновым вареньем, медленно, смакуя даже не вкус, а ощущение неспешного тепла, проникавшего внутрь.
– Всё-таки самое уютное место в чужой квартире – это кухня, – сказал я. Немного задумался, пожал плечами. – Даже не знаю, почему.
Катя сидела напротив и улыбалась.
– Я вообще-то недолюбливаю чужие квартиры, – продолжал я. – В гостях всегда чувствую себя неловко. Даже у хороших знакомых. Как будто заглядываю в личное, в чужие жизни. Которые, в общем-то, не для меня строились.
– Как в чужие окна? – Катя в задумчивости крошила печенье в блюдце.
– Нет. Не совсем. Вроде тебя и пригласили, и ничего, в принципе, от тебя не скрывают… Но знаешь… – Я задумался, подбирая слова. – Наверное, это как искренность. Вот ты готов кому-то полностью открыться. И он ценит это, понимает и принимает, но не идёт дальше какой-то границы. Ведь увидеть, узнать – это не главное. Гораздо важнее просто иметь возможность, свободу какую-то, увидеть это и узнать.
Катя наклонила голову набок и стала похожа на щенка, который внимательно слушает и заранее одобряет твои слова, даже не понимая их.
– Тебя вроде и пускают, – я сделал очередной глоток чая, – даже не вроде, а пускают в своё жилище, в свою жизнь. И ты благодарен хозяевам за это. Но бежать в спальню и смотреть, какого цвета бельё на кровати… Как-то это неправильно. Наверное, потому-то я и люблю кухни. Они демократичные, что ли. В них вроде и вся индивидуальность хозяина – и в то же время нет ничего интимного.
– Чудной ты, – сказала Катя и тряхнула русой чёлкой, как бы отгоняя мысли, мухами роившиеся вокруг головы.
Она задумалась, по-прежнему механически кроша печенюшку. Вскинула на меня прозрачные тёмно-синие глаза:
– Хотя, наверное, все мы чудные. Представляю, что ты, наверное, подумал о девушке, которая вместо того, чтобы проводить тебя до гостиницы, затащила к себе в гости. – Она чуть нервно рассмеялась, но в глазах её появились весёлые искорки.
– Ничего особенного, – ответил я. – А что, по-твоему, я должен был подумать?
Мне нравилось её лицо. Оно было открыто, как книга. Я редко встречал такие лица.
– Ну, я не знаю… – Катя немного смутилась, оставила печенье и убрала руки под стол.
– Ну что ты! – Мне захотелось потянуться к ней, смахнуть с неё эту неловкость. – Ты ведь знаешь, что я ничего плохого о тебе не подумал. Знаешь же?
Она посмотрела мне в лицо. Кивнула.
– Ну вот! – Я улыбнулся. – А я точно знаю, что и ты ничего такого не имела в виду. И ты это знаешь, и я это знаю. И мне наплевать, как то, что касается только нас, выглядит со стороны. Как это может воспринять кто-то другой. Ведь мы-то знаем правду. Знаем всё про себя.
Катя снова смеялась. От её недавнего смущения не осталось и тени.
– Про себя-то я, может, и знаю всё. А про тебя – вообще ничего. Почему у тебя такое смешное имя? Кто ты? Как ты оказался в нашем городке?
– Имя? – Я улыбнулся. – С именем проще всего. Мои родители были без ума от античной философии, вот и назвали сына Платоном. Если бы у меня был брат, то он наверняка стал бы Сократом, а это гораздо хуже.
Катя хихикнула.
– А вот кто я? – Я задумался. Иногда на самый простой вопрос трудно ответить. Действительно, кто же я?
Моя собеседница смотрела на меня, как ребёнок, которому вот-вот расскажут захватывающую сказку и который уже готов удивляться.
– Кто я?.. Знаешь, это сложно рассказать… Непонятно даже с чего начинать…
– А ты начни с чего угодно. Главное – начать, а потом история сама постепенно сложится.
– Наверное, начать нужно с тополиного пуха…
– С пуха? – Катя засмеялась, а потом прикрыла ладошкой рот, показывая, что слушает меня.
– Хотя нет, при чём здесь тополиный пух? Ты знаешь, ещё сегодня утром я летел в самолёте из Питера. Хотя, кажется, это было уже очень давно… Летел в Самару, в обычную командировку. Кстати, у тебя есть телевизор?
