Buch lesen: «Потоп»
БАЛЬТАЗАР НЕВЕРРО
(Шиза)
С Бальтазаром Неверро я познакомилась на аллее ростовского ботанического сада. Впрочем, по документам, он оказался никакой не Бальтазар Неверро, а Василий Никифорович Крякин. Хотя, все по порядку.
ИСТОРИЯ I
(художественная)
Проснувшись среди ночи, Василий Никифорович Крякин вдруг ни с того ни с сего вспомнил, что он Бальтазар Неверро. Он долго лежал, уставившись невидящим взглядом в скрывающийся в полутьме потолок. «Как же я позабыл, что я – Бальтазар Неверро», – никак не мог взять он в голову. От этого простого открытия ему стало легко и просторно на душе. Рядом похрапывала жена Крякина – Зинаида, работавшая медсестрой в районной больнице. Словно вершина крутого холма, вздымался над кроватью ее мощный, обширный зад, давно переставший волновать Крякина.
Мужчина сел на кровать и опустил поросшие редкой шерстью худые ноги в стоптанные пляжные сланцы, служившие Крякину комнатными тапками. Он внимательно осмотрел низкий потолок хрущевки, стулья из разных наборов с потертой обшивкой, большой стол, застеленный старой накрахмаленной скатертью, давно вышедший из моды сервант. Потом прошел в тесный коридор, заваленный стоптанной обувью, запнулся о тумбочку со сломанной ножкой. В полутьме угла, где провал в вешалке зиял, как вход в другие миры, что-то завозилось. Бальтазар Неверро резко схватил источник шума и поднес к глазам кошку Марту. Кошка, встретившись с глазами человека, жалобно мяукнула. Бальтазар Неверро разжал пальцы, животное глухо упало на пол и запряталось под покалеченную тумбочку.
Он тихо вышел на прохладную лестничную клетку, спустился во двор. Посмотрел на звезды, втянул ноздрями скользкий, прохладный воздух и легко выдохнул его.
«Ну, конечно же, Бальтазар Неверро!» – весело подумалось Крякину. Он же знал об этом всю свою жизнь, но никак не мог этого вспомнить до сих пор. После этого, успокоенный и одухотворенный, он вернулся в квартиру. Здесь воздух был другим: пропитанным дыханием, пищей, старой одеждой, мебелью и увядшими надеждами. Из этого моря запахов на него вдруг нахлынула волна ярости, залившая красной пеленой сознание. Взгляд Бальтазара Неверро забегал в полумраке в поисках опасности, пока он не остановился на скромном домашнем фикусе в цветочном горшке на подоконнике.
Когда утром Бальтазар Неверро вошел на кухню, за окном, словно белые флаги капитуляции перед социальной несправедливостью, полоскались на ветру мокрые простыни. Зинаида Крякина переругивалась с сыном – четырнадцатилетним Юркой. Предмет ожесточенного спора родительницы и питомца заключался в исчезнувших с подоконника в эту ночь комнатных цветах, заботливо лелеемых недополучавшей мужней заботы Зинаидой. Не обращая внимания на препирательства Крякиных, Бальтазар Неверро прошел к холодильнику и мрачно осмотрел его промерзшее чрево: ни тебе устриц, ни жареных рябчиков, ни гусиных паштетов и приятных взору гурмана темных бутылок с налипшей на них благородной плесенью винных погребов – ничего подобного там не было. Надо заметить, что в отличие от наших предков продвинутые современники питаются значительно хуже и скромнее. Словно объедки с чужого пиршества, холодильная камера хранила две насквозь замороженные ножки буша, на стенке притаился пяток яиц, а на нижней полке доживала свои дни трехлитровая банка с плесневелым огуречным рассолом.
Сделать выбор из весьма скромного набора продуктов было весьма просто. В итоге Бальтазар Неверро приготовил себе яичницу, растопив на сковороде последний оплывший пластик сливочного масла. От такого самовольства Зинаида пришла в неистовство, и гнев ее, до этого испытывавшийся на Юрке, обратился против супруга. Ее громоздкая фигура скалой нависла над мужем, спокойно и мрачно поедавшим со сковородки пять небольших оранжевых кружочков в белой пене яичного белка, которым по воле судьбы так и не довелось превратиться в цыплят.
Зинаидины вопли и угрозы в отказе стирать мужнино белье и отлучить его от ее стряпни за столь наглое поведение, видимо, нисколько не мешали приему пищи еще вчера скромного и побаивающегося своей благоверной Василия Крякина.
Яростный крик доброй, но ужасно властной и задерганной вечной нуждой Зинаиды пронзал стены хрущевки, но то, что дальше сделал невозмутимо молчавший все это время муж, повергло бедную женщину в немоту. Откушав, Бальтазар Неверро решительным и твердым шагом прошествовал к платяному шкафу и, открыв дверцу, достал с верхней полки, где вместе с молью хранились старые заячьи зимние шапки Крякина, обтертую шоколадную коробку из-под конфет фабрики «Большевичка». Сорвав аляповатую картонную крышку, он сгреб все сбережения, хранившиеся там. В переводе на товарно-вещевой эквивалент, коробке была доверена будущая зимняя куртка для Юрки, сапоги для Зинаиды и половина будущего нового японской марки телевизора, на который копили всей семьей. Забыв, что она представитель самой гуманной профессии на Земле, и древний принцип медиков «не навреди», Зинаида ринулась защищать имущество семьи, но, столкнувшись со стальным взглядом Бальтазара Неверро, с каким тот некогда брал на абордаж вражеские корабли, осеклась и невольно осела на диван, испуганная таким решительным видом доселе смиренного мужа.
Первым зданием, куда Бальтазар Неверро направил свои стопы, была городская библиотека – тихое заведение, ничем не заслужившее того, чтобы в нем оказался столь неординарный человек. Бальтазар Неверро решительно вошел в вестибюль и твердой походкой направился в читальный зал. Из-за стекла кабинки восстала пожилая вахтерша, пытаясь остановить посетителя, рвущегося в книгохранилище без абонемента.
– Гражданин, позвольте…, – возмущенно начала свою фразу женщина. Но Бальтазар Неверро, приближаясь к ней, нарисовал в воздухе невидимый знак вопроса, а точку поставил, дотронувшись пальцем до лба контролерши. И тут женщина с остекленевшими глазами осела в кресло и…. заснула.
Он перерыл все энциклопедические словари от Брокгауза и Эфрона до Большой Советской, но нигде не нашел никакого упоминания о самом себе. Он пересмотрел исторические хроники и труды от «Молота ведьм» и до «Демонологии». Катрены старого собутыльника Мишеля Нострадамуса, посвященные искомой личности, не попали ни в одно издание пророчеств знаменитого астролога, начиная с 1555 года. Историки и инквизиторы вычеркнули имя Бальтазара Неверро из мировой истории.
Он сидел, глядя в пустое пространство, когда работница библиотеки тяжело поставила на стол очередную стопку заказанных им фолиантов, хотя стол и так был предостаточно завален различного рода литературой. Уставшая и раздраженная, женщина в сердцах сказала что-то обидное и злое этому невзрачному на вид мужчине, заставившему поднять из хранилищ такую кучу тяжелых книг. Бальтазар оторвался от размышлений над тем, как же так случилось, что он не может найти ни одного упоминания о себе, и внимательно посмотрел на несдержанную женщину. Потом неожиданно, быстро и властно взял ее ладонь и вгляделся в линии руки.
– Никогда не заглядывай в свое будущее, – заметил он, отпуская ее ладонь.
Больше ничего ни сказав, он быстро покинул читальный зал. Она догнала его в большом сыром вестибюле, где за стеклом кабинки продолжала мирно и уютно посапывать контролерша.
– Постойте, – остановила его работница книгохранилища. – Что вы увидели на моей ладони?
– Зачем читать по руке, все видно и так, – заметил он. – Первый муж за пару лет совместной жизни превратился в алкоголика и поколачивал вас, второй оказался альфонсом, потом был сожитель, имевший так же опыт неудачного брака, а теперь одиночество и старая мама, которая корит и ворчит за то, что так и придется оставить вас одну на этом свете.
Она отступила назад, словно не зная, как защититься от пронизывающего её взгляда незнакомца.
– А что же будет дальше?
– Не надо верить в будущее, – тихо сказал Бльтазар Неверро, – будущего нет, как и прошлого. Вся эта жизнь – это одна яркая, мгновенная вспышка, длящаяся по вселенскому времяисчислению всего две-три секунды. От создания Вселенной и до ее гибели всего несколько мгновений. И все: больше ничего нет и не будет. Хотите родить от меня ребеночка? Мальчика. Он будет очень умным, удачливым. Он станет великим писателем, ученым или диктатором.
Она прижалась к стене от бешенного энергетического напора, бьющего из глаз Бальтазара Неверро.
– Я приду к тебе сегодня вечером, – сказал Бальтазар. – Отправь свою маму к родне. Скажи мне свой адрес, – гипнотизируя ее взглядом, приказал он.
Она пролепетала улицу и номер дома.
– Хорошо, а теперь иди.
Когда она ушла, Бальтазар Неверро воровато огляделся. Гардеробщица куда-то исчезла, а пожилая женщина в кабинке контролера так и не просыпалась. Неверро пробрался к стойке с цветами и опрокинул все стоящие горшки на пол и растоптал несчастные растения, словно ядовитых гадюк. А затем, свершив свое дело, выскользнул из библиотеки.
Еще не до конца увядшая в нем личность Василия Крякина угнетала и требовала посетить рабочее место. Поднявшись на второй этаж здания, где располагалась фирма «Лендхауз», в которой Крякин трудился электриком, Неверро встал на пороге комнаты, где сидел Юра – работник службы безопасности – верзила с лицом уличного грабителя.
Парень, с трудом пытавшийся разгадать кроссворд, прилагая для этого все свои скудные умственные способности, бросил косой взгляд на Крякина. Но Бальтазар Неверро впился в него своим пристальным взглядом.
–Ты чего это? – удивился охранник. – Чего зенки-то вылупил? Не видал, что ли? Ну, чего смотришь? В глаз захотел? – и без того выразительное лицо его, принявшее было зверское выражение, вдруг изумилось, передернулось. Юра перегнулся в теле, схватившись обеими руками за живот. – Погоди я с тобой разберусь, – промямлил он и с грацией носорога затрусил по коридору в сторону санузла. Нейтрализовав охрану, Неверро отправился на свое рабочее место.
– Крякин, – окликнула его представительница славного рода офис-менеджеров Снежана. Она снисходительно бросила на него свой взгляд, словно снизошла со своим маникюром, парфюмом, блестящей бижутерией до этого существа: в потертых китайских джинсах, с давно нестриженной головой и серыми выцветшими глазами.
– Вас Пал Егорыч желает видеть, – бросила она, резко повернулась на каблучках и гордо вскинула головку, махнув в воздухе гривой блестящих, ухоженных волос. Он оглядел ладную фигурку маленькой гарпии. Ах, как такие цыпочки нравились Бальтазару Неверро! На секунду Снежана даже не поняла, что за сила заставила ее развернуться. Когда же пришла в себя, то совсем опешила: она находилась в объятиях этого жалкого ничтожества и неудачника Крякина. Но, столкнувшись с бешенным взглядом его темных зрачков, она вдруг ощутила всю прелесть и соблазн ада, таившуюся в глазах Неверро.
Наши современники по-разному смотрят на слабый пол: как на продавщиц или на администраторов, как на попутчиц по маршрутному такси или как на коллег. Бальтазар Неверро смотрел на всех молоденьких, пригожих представительниц прекрасной половины человечества одинаково – как на Женщину. Именно так и посмотрел он на секретаршу, отчего Снежана вспыхнула.
– Bdgrekbxsl xvgdsl uwhebc, bcbdjlal hermcsr onssewa, – прошептал он сквозь зубы, и Снежана, никогда не бывавшая в древней Аравии, поняла весь этот сокровенный смысл произнесенного древнего любовного заклинания от первого до последнего слова, включая запятые и точку. Чтобы довершить произведенный эффект, мужчина впился хищным поцелуем в ее маленький, скользкий язычок, таившийся за розовыми губами. После этого злобного поцелуя ноги девушки подкосились и она, потеряв сознание, скользнула на пол.
Теперь оставалось разобраться с Павлом Егоровичем Воробьевым. Павлу Егоровичу было двадцать семь лет, его папа занимал крупную должность в местном муниципалитете и потому, имея хорошую руку во власти, предпринимательский талант молодого человека весьма процветал. Как и большинство успешных людей, Павел Егорвич презирал тех, кто в жизни не хватал звезд с неба.
Бальтазар Неверро стремительно вошел в кабинет и направился к столу президента фирмы «Лендхауз» Воробьеву.
– Крякин, – злорадно протянул Воробьев при виде подчиненного, – наконец-то вы соизволили явиться на…
– Я ухожу от вас. Сам, – резко оборвал его Неверро.
– Прекрасно, где же ваше заявление, и учтите…
Неизвестный еще Павлу Егоровичу Крякин вдруг схватил начальника за нарядный от Гучи галстук и с силой рванул его вниз так, что дыхание в горле начальника перехватило.
– Вы…, – просипел он, пытаясь ослабить узел.
– Вот мое заявление, – скомкав какой-то документ со стола, Неверро ловко запихнул его в хватающий воздух рот Воробьева. А после этого вылил на голову Павла Егоровича из рядом стоящей чашки горячий кофе.
– Увле…нда. Пртсооо…ооо…, – от возмущения и боли Павел Егорович не смог сразу сообразить, что во рту у него застрял ком бумаги, и продолжал нечленораздельно посылать проклятия в адрес негодяя. Но Неверро уже покинул кабинет.
– Кофе Павлу Егоровичу, такое, как любил австрийский император Максимилиан, – рявкнул Неверро на Снежану, слабо опиравшуюся о край стола в приемной. При виде его она тихо выдохнула и снова пала под ноги Неверро.
Он перешагнул через распластавшуюся на линолеуме девушку и покинул офис, как покидают победители разоренный город. Теперь с прошлым Василия Крякина было порвано раз и навсегда.
Выходя из здания, Бальтазар Неверро увидел свое отражение в стеклах входной двери: тихий, скромный, невысокий, с грязно-серыми волосами – образ понурого неудачника и осла. Мимолетного взгляда, брошенного на своего двойника в стекле, хватило, чтобы понять все. То, что Крякин одевался невыразительно, Бальтазар Неверро понял еще утром. И теперь до него дошло, что многие его начинания не смогут иметь удачного окончания. У внешности Крякина не было блеска и шика Бальтазара Неверро, а это составляло половину успеха в делах. Чтобы навести нужный лоск, необходимы были крупная жемчужина в ухе, тонкие усики, перстень с алмазом на мизинце и шикарный алый камзол, шитый золотом. Он осознавал, что вряд ли обладает нужными средствами для должного блеска, но оставаться в китайской куртке с оттопыренными карманами, в джинсах с пузырящимися коленями он больше не мог. На вещевом рынке он купил черный берет. Головной убор дополнил темный макинтош, выторгованный у пенсионерки, распродававшей, как та словоохотливо пояснила, вещи своего покойного мужа. Макинтош усопшего супруга выглядел самым достойным из того, что нашел наш герой среди сваленного на прилавках и в контейнерах барахла. Теперь, чтобы почувствовать себя в своей тарелке, не хватало только шпаги, но купить этот необходимый предмет гардероба и самообороны в городе было невозможно.
На все имеющиеся деньги, раздобытые в квартире Крякина, словно в остром приступе мотовства, Бальтазар Неверро стал приобретать цветы. Их было целое море: желтых, алых, белых, трепещущих на холодном осеннем ветру и благоухающих нежностью не наступившей весны. Но Бальтазар, не замечая трепетности и хрупкости этих созданий, рвал и душил их своими руками, отрывал бутоны цветков, точно головы обреченных на казнь. Он ходил по городу от цветочного павильона к павильону, выискивал цветочников у городского загса и у входа в парк. Потом деньги кончились, а цветы нет. Жители этого небольшого городка, как оказалось, пылали большой любовью к прекрасному, быть может, оттого, что жизнь их самих не изобиловала яркими пятнами и событиями.
Он ворвался в цветочный магазин «Венера» и к полному ужасу молоденьких продавщиц стал крушить витрины и стеллажи, кустившиеся различными видами комнатных растений. Выскользнув из «Венеры», он помчался к театру, где нашли себе приют цветочницы. Неверро напал на них, как ястреб, опрокидывая емкости, в которых хранились хрупкие тельца растений. Продавщицы завизжали, как курицы, пытаясь защитить своих зеленых питомцев от налетчика.
Между тем на дежурный пункт местного отдела милиции уже поступили сообщения от пострадавших цветочников о том, что в городе орудует хулиган. Имя нарушителя спокойствия тоже стало известным: кто-то из знакомых опознал Крякина во время нападения на один из цветочных прилавков. И, наконец, около трех часов дня Неверро был изловлен при налете на очередную цветочную точку.
В тот же день в милицию на своего уже уволенного служащего написал заявление и Павел Егорович Воробьев. Имя Крякина покрывалось позором, а Бальтазар Неверро в душе презрительно смеялся над глупыми органами правопорядка. Двое из них в виде работников отдела милиции сидели напротив Неверро в тесном служебном кабинете.
Старший оперативный работник, на которого навесили допрос задержанного возмутителя спокойствия, раздумывал, склонившись над фотографией давно разыскиваемого мошенника. Хулиган, разбивший цветочный ларек, его мало интересовал. Неверро взял фотографию, что лежала перед милиционером, и посмотрел на человека, изображенного там. Оперативник мрачно перевел свой взор на столь нахального задержанного.
– Он сейчас курит кубинскую сигару и попивает мартини. Через двадцать четыре часа покинет город, а еще через сутки улетит из страны, – заметил Бальтазар Неверро.
– Где он находится? – нервно расстегивая ворот рубахи, спросил милиционер.
– У женщины, ее зовут, – он еще раз взглянул на фото, – Марина, она его любовница.
– Какие у нее особые приметы?
– Большое родимое пятно. На внутренней стороне
бедра.
Опер посмотрел недоверчиво на Крякина.
– Она живет на улице Гашека, 27/2. Торопитесь, билеты уже куплены, выездные документы оформлены.
Неверро взял со стола хозяина кабинета пачку «Бонда», сунул сигарету себе в губы, скосил глаза на ее кончике – и она задымилась.
– Экстрасенс? – недоверчиво спросил оперативник.
– Что-то вроде того, – не стал спорить Бальтазар Неверро.
– Хе-х, – усмехнулся милиционер, быстро набрал какой-то номер по телефону и громко приказал. – Оперативную группу на выезд. Гашека, 27/2. Будем брать Никитина.
Достав из ящика стола пистолет и сунув его в кобуру, пристегнутую под мышкой, он выскочил из кабинета, бросив напоследок:
– Мухин, разберись с гражданином.
Бальтазар Неверро никогда не позволял никому с собой разбираться. Он решительно взглянул во влажные меланхоличные глаза Мухина и все понял.
– Никак? – спросил Бальтазар с интересом.
Мухин грустно покачал головой.
– А сушеные головки лягушек, толченые в папоротниковом настое, не пробовали? – спросил задержанный.
Лицо Мухина озарилась слабой надеждой.
– Лягушками? – недоверчиво спросил он. – А поможет?
– Нет, я мог бы предложить тарантулов или скорпионов, жаренных на ананасовом масле, но, как я понимаю, климат не тот.
Бальтазар Неверро поднялся.
– Да и вообще, друг мой, городишко у вас неважный. Я бы его разграбил, сжег, а жителей продал в рабство.
Словно иллюзионист, завершивший фокус, он щелкнул пальцами и беспрепятственно покинул помещение. Перед уходом он взял с собой из кабинета цветочный горшок, в котором до того момента в мире и благоденствии проживала фиалка. Через три дня милиционеры обнаружат горшок за зданием городского отдела милиции разбитым, а сам цветок мертвым.
Ночь стремительно настигала этот городишко, мчавшийся во Вселенной на окружности земного шара. Мегаполисы заливались океаном световых огней, вспыхивали разноцветным пожаром казино. Театры, центры развлечений манили к себе публику, бурлящие потоки автомобилей устремлялись в городские центры. А в городке, где происходили описываемые события в это время петухи прочищали горло на ночь, цепные псы заползали поглубже в будки, школьники дописывали домашние упражнения, домохозяйки устраивались у телевизоров в ожидании очередной дозы сериальных страстей. И лишь три единственных в городе фонаря загорались напротив местной мэрии, безуспешно пытаясь бороться с мраком ночи.
Он шел к Клаве – молодой женщине, с которой утром познакомился в библиотеке. Шел, сказано нами не совсем верно, скорее, Неверро крался темными, кривыми улицами, перешагивал через лужи и буераки, ожидая засады и нападения.
Он тихо постучал в окно, она выглянула из-за занавески и, увидев маленькое, птичье лицо с вихром светлых волос, доставшееся Бальтазару Неверро от Василия Крякина, счастливо улыбнулась. Она почему-то была уверена, что тот странный незнакомец, встреченный ею утром в библиотеке, обязательно придет к ней в этот вечер.
Мамы, о которой говорил Бальтазар Неверро, у Клавы не было, старушка умерла три года назад, но была десятилетняя дочь, которую Клавдия отправила к старшей сестре на эту ночь.
По-праздничному был накрыт стол: гордо и уверенно возвышалась над низкими фужерами, плоскими тарелочками бутылка шампанского, а рядом, как будто самый главный на этом вечере, занимал полстола торт. Бальтазар Неверро беспокойно оглядел комнату и сел за стол.
Клава суетилась, накладывая салаты, соленья, стараясь угодить и понравиться гостю.
– Устал я сегодня, – мрачно заметил Крякин, вспомнив события дня. – А они меня опять хотели в темницу бросить. Но я им так просто не дамся. А дума моя тяжкая, мне еще многое предстоит сделать. Хотя время сочтено, они уже охотятся за мной.
Хозяйка сидела на другом конце стола и широко раскрытыми глазами смотрела не этого несуразного человека, говорящего какие-то таинственные и бредовые вещи. Возможно, интерес к нему вызывала ее впечатлительность, да и в библиотекари-то она пошла, увлекшись красивыми романами и историями из книжек, от этого и в своей жизни ждала какой-нибудь увлекательной истории.
В самый разгар их ужина кто-то еще постучал с улицы в окно. Клава вздрогнула от неожиданности. В этот поздний час она уж никого и не ждала. Хозяйка отодвинула занавеску, вглядываясь в полумрак. С той стороны оконных рам стоял давний ее поклонник – психиатр Рогозин. Его натянутая улыбка, букет и торт говорили о том, что пришел он в очередной раз делать предложение руки и сердца.
Между тем сердце самой Клавы сжалось от боли в груди. В сложившейся ситуации ей было жаль этого доброго, интеллигентного, немного застенчивого и даже где-то старомодного человека. Быть может, эти качества Рогозина и не позволяли ей до сих пор дать своего согласия на брак с ним.
«Не выгонять же его? А может оно и к лучшему, может и перестанет он после этого ко мне свататься?» – тяжко вздохнула Клава и пошла отворять двери.
С холодным воздухом в дом пришел какой-то бодрый, ядреный дух. Оттаивая с ночного осеннего морозца и оттого весь окутанный паром, Рогозин снял пальто, шапку. Через дверной проем прихожей, сквозь запотевшие очки, увидел спину мужчины, сидящего за столом у любимой женщины.
Новый гость нервно сорвал очки, быстро протер линзы и вошел в комнату.
Бальтазар Неверро мрачно смотрел куда-то в пустоту и, кажется, даже не заметил появления нового человека.
– Познакомьтесь, это мой давний знакомый Рогозин. Психиатр, – немного нервничая, попыталась завязать общий разговор Клава.
– Психиатр?! – встрепенулся Бальтазар Неверро. – Психея – душа. Уж не по части ли вы инквизиции, милейший?
– Что-то вроде того, – усмехнувшись подобному обращению, ответил Рогозин. – Излечиваю людей от нездоровых фантазий, идей.
– Последний раз, когда я имел дело с вашим братом, еле удалось унести ноги.
– А я вижу, вы занятный собеседник, – присматриваясь внимательно к незнакомцу, заметил Рогозин.
– Не стану отрицать подобного факта. Человек я крайне неординарный. Всегда привлекал к своей персоне замечательных личностей, выдающихся людей, властью был в свое время обласкан. Но скажу честно, пользы от этого мало. Вот любил со мной беседовать Нерон. Хотя он был уже тогда конченый человек. Сколько раз я говорил ему: откажись от цветов. Но он был опьянен, обольщен ими. И, в конце концов, приказал меня бросить ко львам вместе с христианами. Да и сам потом плохо кончил, а все из-за них.
– Из-за кого? – не понял Рогозин.
– Да из-за них. Из-за цветов. Ни дня не мог обойтись без этих созданий: ходил в венке из роз, посыпал лепестками свое ложе, пол дворца, пиршественный стол, кабинет, колесницу. Во время поездок по городам империи заставлял заваливать себя цветами. И что в конце – они полностью лишили его разума, свели с ума. Вот потом многие говорили, что был он безумен, несмотря на свои способности. А это все из-за них, они своими мыслями, своим влиянием лишили его разума.
Во время этого монолога Рогозин, сложив руки на столе, внимательно, как это делал на своих приемах, смотрел на говорившего мужчину.
– Странный вы человек. Мне казалось, что я знаю всех подопечных нашего заведения в этом городе. Ан, нет.
– Я не принадлежу вашему городу, друг мой. Я принадлежу идее.
– Что же у вас за идея? – подивился психиатр.
– Я борюсь с цветами.
– С чем? – удивился Рогозин.
– С цветами, которые сопровождают нас всю жизнь. Праздники и трагедии, торжества или домашний покой, они рядом с нами – от шикарных букетов до скромных растений в горшках. Они приручили нас к себе, мы лелеем их, мы заботимся о них, не позволяем погибнуть в эволюционной борьбе видов. Рождается человек – женщине несут цветы. Умирает человек – цветочные венки, влюбляемся – опять букеты. Все самые сильные наши чувства контролируются этими растениями, и порой они даже поощряют нас на бурю чувств, эмоций, безумств.
– Так что же, вы действительно считаете, что с цветами необходимо бороться? – психиатр своим взглядом напоминал охотничью собаку, взявшую след.
– Вот именно, бороться. Сколько страданий принял я за свои идеи. Во времена французской революции меня гильотинировали. Два раза я попадал в руки Священной инквизиции. Первый раз они сожгли меня на главной площади Реймса. Второй раз, уже при герцоге Альбе, меня обвинили в колдовстве. Темнота и деревенские дурни вбили осиновый кол в сердце. Как сейчас помню, было это в деревушке на севере Фландрии. Диоклетиан приказал распять меня среди прочих непокорных христиан. Что такое история? Это – всего лишь новый вид казни. Как будут казнить и уничтожать себе подобных завтра – вот и весь вопрос развития прогресса.
– Какие страсти вы рассказываете. Пыль в глаза пустить хотите? – вызывающе спросил его Рогозин.
– Нет, что вы, просто говорю истину. Больше всего человеку не верят, когда он говорит истину. Поэтому процветают проповедники-авантюристы, правители-мошенники, а истинные пророки горели в кострах и умирали на крестах.
Отлучившаяся, чтобы наполнить водой вазу для букета, принесенного Рогозиным, Клавдия вернулась из кухни. Она поставила на стол цветы. При виде бутонов лицо Бальтазар Неверро перекосилось. Он резко схватил букет, вырвал его из вазы и стал терзать руками.
– Что-о-о?!– Рогозин резко поднялся так, что свалился стул. Психиатр весьма решительно настроился на схватку. Был он в полтора раза больше щуплого Крякина, и потому, по мнению Рогозина, в противостоянии с соперником смог бы одержать легкую победу.
– Прекратите, – видя назревающую драку, закричала Клава. – Прошу тебя, Вячеслав, уходи. Уходи.
– Ты, ты… этого хочешь? – медленно спросил Рогозин, и краска спала с его лица.
– Да-да, прошу тебя, оставь нас.
Рогозин попятился из комнаты, схватил в охапку шапку и пальто и вывалился из дверей в ночь. Домой он шел, не разбирая дороги, утопая ногами в опавшей листве. И когда поднялся на пригорок, засаженный редкими липами, посмотрел вниз, на улицу, на гаснущий свет в окнах дома Клавы, то тяжело выдохнул каленую боль своего сердца в звездное небо. При всем своем дипломированном знании человеческой души Рогозин так и не мог понять, почему женщины предпочитают выбирать проходимцев…
В пьянящем лунном сиропе, протекавшем сквозь занавески, в спальне таяла тьма. Клава лежала на впалой, поросшей мелкой шерстью, узкой груди этого непонятного человека. Чувствовала, как сильно бьется его сердце, сквозь полусомкнутые ресницы видела его глаза, горевшие желтым огнем. Она сама не могла поверить, что вот так просто оказалась в постели с первым встречным мужчиной. И как она на такое решилась? Все в ней было зыбко, сложно. Что теперь будет завтра и как в дальнейшем сложатся их отношения? – этого всего она не знала, да и думать об этом ей совсем не хотелось. Некстати совсем вспомнился Рогозин и вся та дурацкая стычка между мужчинами.
– Зачем ты говорил ему такую ерунду? Как ребенок, – укоризненно произнесла она.
– Какую ерунду, – отрываясь от своих мыслей, спросил он.
– Ну, про казни, Диоклетиана….
– Это правда, – твердо возразил он.
– Так не бывает, ты что, думаешь, я дурочка, – Клава даже не знала, обижаться ей или сердиться.
– Все это было в моей жизни. Каждый раз я перерождаюсь в одном из моих потомков. В том, у кого течет моя кровь, просыпается моя душа, чтобы исполнить предназначенное. Возможно, когда-то давно существовали две космические империи, – вдохновенно заговорил Василий Крякин. – Между ними велась война, кровопролитные сражения длились на протяжении нескольких миллионов лет. Все силы, мысли, старания двух цивилизаций были направлены только на уничтожение друг друга. Они бились в космосе, на планетах, астероидах, казалось, их взаимной ненависти было тесно во всем пространстве Вселенной. Они научились видоизменять свою первоначальную телесную оболочку под те условия планет, которые им приходилось заселять. И вот в последней схватке одна из цивилизаций, предчувствуя свою гибель в этой беспощадной войне, отправила на астероидах в космос биологическую формулу. Так, чтобы эта форма жизни, словно зерно, попадая вместе с астероидами на различные планеты, смогла дать новую жизнь и продолжение погибающей цивилизации. Их противники по тому же принципу создали другую биологическую формулу, чтобы уничтожить своих противников. Через какое-то время первая из империй погибла, города на ее планетах были сожжены. Все скульптуры, картины, произведения искусств расщеплены на атомы и молекулы, а сами планеты разнесены на осколки, так, чтобы о них не осталось никакой памяти. Победившую же сторону, истощенную долгой войной и неимоверными усилиями, так же ждало угасание и вырождение. Но эти отправленные в глубины космоса формы жизни сошлись здесь на этой планете, чтобы продолжить неоконченную войну погибших миллиарды лет назад империй.
–Попав на эту планету, – продолжал он, – мы ассимилировались в крови у человека, а наши враги оказались видом цветочных растений. И наша война продолжилась снова. Когда мы попали на эту планету, тут уже были племена и народности, которые поклонялись растениям и деревьям, несшим генетическую память враждебной для нас цивилизации. Представители этой флоры влияли на сознание своих адептов, раскрывая им посредством телепатии некоторые тайны обработки металлов, военного искусства, строительства крепостей, магии. И племена эти возвысились над всеми остальными соседями. Они вели постоянные войны, порабощали побежденных и приносили на цветочные алтари человеческие жертвы.
