6
Ласковое майское солнце освещало больничный двор и яркую молодую листву, которая всем смертям на зло стала появляться на уцелевших в огне бомбардировок ветвях деревьев. Вокруг разливались весёлые звуки аккордеона. Василь помогал санитарам грузить машину. Из окна выглянула женщина и крикнула ему:
– Эй! Иди скорее, а то опять всё пропустишь.
– Ничего, – ответил парень, закидывая в кузов полуторки последний тюк с бельём, – я и здесь хорошо слышу, как она играет.
Он забежал в больницу, поднялся на второй этаж и вошёл в большую светлую палату с открытыми окнами, там на скорую руку соорудили что-то вроде концертной площадки. Поставили полукругом стулья и кровати, расселись на них. В центре на табуретке сидела девочка с аккордеоном и исполняла песни для раненых и работников госпиталя. Её маленькие, но шустрые пальчики порхали по клавишам инструмента, который, казалось, был больше, чем сама девочка вместе с табуреткой.
Выступление закончилось. Подошёл мужчина и взял в руки аккордеон, девочка встала, поправила русые косички с бантами и стала кланяться публике. Овациям в палате не было конца. Мужчина повесил инструмент на плечо и взял за руку юную артистку. Когда они прошли почти весь коридор, Василь выглянул и крикнул им в след:
– Алька! Ты хоть свою фамилию скажи!
Девочка обернулась и посмотрела на него удивлённым взглядом:
– Зачем тебе?
– Станешь знаменитой артисткой, буду всем рассказывать, что кашу с тобой из одного котелка ел.
Она на секунду задумалась:
– Пахмутова. Хвастайся на здоровье.
К Василю подошёл доктор:
– Здравствуй, в рубашке рождённый. Как рука?
– Не болит, только вот пальцы почему-то согнулись и не шевелятся.
– Ничего, – успокаивал доктор, – сам на ногах, и здорово. До сих пор не пойму, как ты жив остался? Ладно, собирайся домой, заждались уже.
Отъезжая на подводе от Сталинграда, Василь обернулся. По сравнению с уже зелёной степью, город резко контрастировал. За два с небольшим месяца, когда парень первый раз увидел всё это, пейзаж не изменился. Тёмные, красноватые руины и в середине, как гора пепла, Мамаев курган.
Василь вздохнул. Он ехал домой, туда, где хоть и не очень сытно, но мамка рядом. По дороге вспоминал своё детство: как ловили раков, купали коней, Саньку, который только что вылез из проруби и, дрожа всем телом, пытается отогреться у костра. Отца вспоминал и старшего брата. Где они сейчас? Как живут, тяжело, легко ли? Лишь бы живы были.
Раннее утро в деревне было тихим и безветренным. Где-то кричали беспокойные петухи и будили свои пернатые гаремы. В зарослях, покрытых свежей, молодой листвой, пели свадебные песни соловьи, непременно заканчивая каждый куплет баллады коротким ярким аккордом, будто ставя точку в очередном четверостишье. Они ещё с ночи не переставали и закончат, лишь когда солнце нежными лучами приласкает землю, отряхивая сочную траву от прозрачной росы. Испарина от речки зависла лёгкой дымкой над зеркальной поверхностью воды и освежала свисающие по берегу белоснежные ветки пышно цветущей, дурманящей своим колдовским ароматом черёмухи.
Санька сидел на берегу и не обращал внимания на всё великолепие, происходящее вокруг. Он просто перестал его замечать, так как видел это каждую весну. У него сейчас было куда более важное занятие. Сделанный из гусиного пера поплавок начал потихоньку кивать из стороны в сторону. Какая там, к лешему, черёмуха с соловьями, когда поклёвка началась? Он чуть привстал, взял осторожно в руки лежащее до этого на воткнутой в берег рогатине удилище и застыл в напряжении. Вот сейчас, ещё пару секунд, и ленивый, как закормленный поросёнок, тёмно-золотистый круглощёкий линь распробует наживку и утопит поплавок. Вот ещё секунду, не торопись. И… Плюх.
Санька был просто в ступоре от произошедшего. Прямо рядом с поплавком в воду упала сухая коряга, разбросав в стороны брызги воды. Он взглянул вверх. Не могла эта хреновина сама прилететь.
– Ты чего сделал, рожа бессовестная, – вскрикнул Санька в ярости и обернулся на заросли, – выходи, кто там? Я сейчас этой палкой по голове настучу.
Из-за дерева вышел вполне довольный собою Василь.
– Вот я знал, что ты здесь ошиваешься, опять будешь потом весь день за рычагами носом клевать.
Санька расплылся в улыбке и кинулся навстречу другу, сняв с головы картуз.
– Васька! Ну, ты и морда. Где так долго пропадал? – говорил он, обнимая однокашника, – мы тут заждались все. Тётя София председателю всю плешь проела, чтобы тебя домой отпустили.
– Видишь, отпустили, – отвечал не менее радостный от встречи Василь.
– Эге. Что это у тебя? – спросил Санька, заметив у друга неестественно согнутые пальцы.
Тот, замявшись, спрятал руку за спину:
– Потом расскажу. Вы во сколько на бригаде собираетесь? Надо к парторгу явиться.
– Как обычно, в семь утра.
– Ладно, рыбачь, я домой зайти успею.
– Какая теперь рыбалка? Подожди, я удочку соберу и провожу тебя.
Друзья шли рядом по тропинке. Под ногами шелестела прошлогодняя сухая листва, через которую торчали уже отцветшие подснежники. Пришло время других первоцветов. Хохлатка радовала яркими, на фоне коричневой листвы, маленькими гроздьями необычных цветов и рассеченными листочками. Белая, красная, фиолетовая, она ковром устилала дубовый лесок, через который проходила дорога к дому.
– Рассказывай, что там, в городе, творится? – спросил, наконец, Санька.
– Трындец там, всё развалено. Кругом каша из кирпичей, обгорелого железа и мяса.
– Какого мяса?
– Человеческого. Иногда не разберёшь, где наше, а где немецкое. Вот и разгребали всё это. Здания были по пять этажей и выше, сейчас одни руины.
Санька на минуту задумался и снова спросил осторожно, как бы между делом, скрывая истинное любопытство.
– С рукой что?
– Бомба взорвалась, если бы я ладонь не подставил, осколок прямо в башку бы мне прилетел.
– Пальцы не работают?
– Нет, жилы перебило, – ответил Василь, показывая покалеченную ладонь другу, – сухая стала.
– Побегу я, а то на работу скоро. Мы сейчас на току семена готовим. Приходи сразу туда, чуть позже. Парторг с нами постоянно отирается, – Санька многозначительно поднял указательный палец вверх и добавил, – для предотвращения возможного хищения народного добра народом. Видал, как загнул?
– Давай, увидимся.
Василь хлопнул друга покалеченной ладонью между лопаток. Тот выгнулся и поморщился, почёсывая спину:
– Аккуратней култышкой своей махай.
Василь с довольным видом постучал ребром правой ладони о левую и добавил:
– Дубовая. Надо попробовать разок в лоб зарядить.
Василь аккуратно, почти на цыпочках, подошёл к забору своего дома. Он издалека увидел, как его мать, окружённая курами, хлопочет по хозяйству, постоянно отгоняя от ведёрка с зерном надоедливого белого козлёнка, который так и норовил похрустеть чужим завтраком.
– Иди отсюда, прилипала, – покрикивала женщина, – сейчас этим ведром по рогам получишь.
Василь стоял у плетня и, расплывшись в улыбке, наблюдал знакомую ему повседневную деревенскую жизнь. Оказалось, всё то, чего он раньше не замечал: запахи, звуки, все мелочи – это отдельные мазки, составляющие полную картину его Родины.
– Гражданочка, водички не дадите попить? А то так кушать хочется, что переночевать негде, – пошутил Василь.
София на голос резко обернулась и уронила ведро, рассыпав зерно. Козлёнок тут же с жадностью набросился на лакомство.
– Мам, смотри, что делает.
– Да шут с ним, сынок.
София прикрыла губы рукой, на её глаза накатились слёзы. Василь, заметив это, поспешил войти во двор.
– Ну, чего ты? Всё хорошо, я приехал, иди, обниматься будем.
Василь обнял мать, затем немного отстранился и спросил:
– Ну как я, подрос?
– Подрос, подрос, повзрослел. Угловатый какой-то стал, кожа да кости, – она потрепала его за нос, – шнобель и кадык. Бриться уже пора, усы клочками торчат, как у татарина.
– Ну, обласкала, хоть обратно уезжай.
– Я тебе уеду, – женщина отогнала от ведра с зерном козлёнка, который, уже наевшись вдоволь, отпрыгнул в сторону и стал задираться на гусей, – пойдём в дом, сынок. Сейчас молочка нацежу, с утра пышек напекла, перекусишь как раз.
– Это я с радостью, тут даже уговаривать не придётся.
Василь с довольным видом сидел за столом. Всё вокруг родное. Кошка трётся у ног и мурлычет, в окно бьётся заблудившаяся муха.
София поставила глиняный кувшин и через марлю процедила в него молоко. Затем налила в алюминиевую кружку, поставила перед сыном и убрала полотенце с аккуратной горки пресных золотистых пышек. Василь взял всю тарелку, пододвинул к себе и, наклонившись, понюхал.
– Ну, всё, я дома.
Он с жадностью откусил кусочек и запил свежим прохладным молоком.
– Чего же это я? – всплеснула руками София. – У меня для такого случая медок припасён.
Она достала из буфета небольшую баночку, покрытую сверху материей, открыла и поставила перед Василём.
– Ну, вот. Теперь вкуснее будет, кушай. Я пойду во двор, кур так и не покормила.
Женщина поспешно вышла, оставив сына одного. Он жевал и оглядывался по сторонам. Всё вокруг знакомое, родное, всё, как и раньше, на своих местах. Не хватает только отца с братом. Ничего, вернутся скоро.
Хозяйка торопилась в дом, придерживая в руках передник.
– Вот яичек собрала. Давай пожарю.
– Угу, – ответил Василь с набитым ртом.
София разожгла керогаз и поставила на него сковородку.
– Надо было, наверное, сначала яичницу, а потом уже пышки с молоком.
– Ничего, – отвечал не перестававший жевать Василь, – я и после яичницы молочка попью. Надо на мехток сходить, у парторга отметиться.
София поставила на стол сковородку.
– Ешь, днём сходишь, отдохни с дороги.
– Я лучше сразу.
– А ну, цыц, – отрезала София и несильно стукнула ладонью по столу, – сказала днём, значит, днём. Не успел домой вернуться, а уже убегаешь. Я сейчас на ферму пойду и скажу, что ты вернулся, – она задумалась на секунду, опустив глаза и смахивая рукой крошки со стола, – успеешь ещё. С пальцами что у тебя?
– Ударился, теперь не разгибаются.
– Я им ещё выскажу, сына калекой сделали.
– Не надо, мам, – попытался возразить Василь.
– Женой будешь командовать, – строго ответила София, но тут же оттаяла и, встав из-за стола, со спины подошла к сидящему на табуретке сыну и погладила его по голове и плечам, – отдыхай, я пойду. Не раньше полудня из дома выйдешь. Понял?
– Понял, – ответил Василь, снизу вверх посмотрев на мать.
В полдень работа на мехтоку шла полным ходом. Женщины, от пыли подвязав волосы косынками, подкидывали зерно деревянными, похожими на весло лопатами. Санька возился со стоящей неподалёку прицепной сеялкой.
На лавочке, спрятавшись от солнца под камышовым навесом, расположился парторг. Он расстегнул ворот рубахи и обмахивал кепкой потное лицо. Он постоянно поглядывал на Нину, работающую вместе со всеми, нехотя встал и, прищурившись, поднял голову к небу.
– Нина, пойдём, поможешь мне, – он сделал несколько шагов в сторону и обернулся.
Девушка, пряча глаза, делала вид, что не слышала.
– Нина, – прикрикнул парторг.
– Да, – неуверенно отозвалась она.
– Пойдём, говорю, поможешь.
С этими словами он не спеша последовал к дальнему складу. Нина, опустив голову, шла за ним, как бычок на бойню.
К работающим подошёл Василь. Он был в белой рубашке, брюках и новой кепке.
– Здравствуйте, кого не видел.
– Ты посмотри, фронтовик наш вернулся, – радостно вскрикнула тётя Аня, – знаем, знаем. Мать твоя с утра уже хвасталась, что ты приехал.
Девушки остановили работу и, улыбаясь, смотрели на повзрослевшего парня.
– Ты насовсем или как?
– Насовсем, – чуть высокомерно ответил Василь.
Подошёл к Саньке, протянул ему руку для приветствия. Тот поздоровался и сказал с брезгливым видом:
– Какая у тебя кривулька жёсткая. Фу.
– Вот, вот, имей в виду, – Василь огляделся, – а где парторг? Ты же говорил, что он с вами будет.
– Здесь он, к новым сараям с Ниной пошёл.
– Куда?
– Пойдём, провожу, – Санька вытер руки тряпочкой, – тут у нас ударно всё. Война кончится, точно в миллионники выйдем.
Парни не спеша пошли в ту сторону, куда пару минут назад прошли Нина с парторгом. Санька продолжал нахваливать хозяйство.
– Видал, чего строить будем? Конюшню, коровник. Теперь и ты нам в помощь.
– Погоди ты, – перебил его друг, – слышишь?
– Что? – не понял сначала Санька и тоже стал прислушиваться, – вроде плачет кто-то.
– Пошли, – позвал Василь и поспешил к самому дальнему сараю.
Чем ближе они подходили, тем яснее слышали, как Нина причитает сквозь слёзы:
– Не надо, ну, не надо, отпустите.
И тут же приглушённый бас парторга:
– Тихо, тихо, не шуми. Я тебе харчей подкину, успокойся.
Парни резко открыли дверь. На усыпанном соломой полу лежал парторг, навалившись грузным телом на хрупкую девушку, и пытался залезть руками ей под юбку.
– Ах, ты, паскуда, – вскрикнул Василь.
Парторг, спотыкаясь, попытался встать, попутно подтягивая штаны и заправляя рубаху. Нина вскочила и убежала в открытую дверь.
– Вы чего сюда припёрлись, ублюдки? – стал напирать парторг, – если кому хоть слово скажете, я вас в лагерях сгною, недоноски.
Санька двинулся на него.
– А ну, иди сюда, тварина.
Тот выхватил из кармана наган.
– Стоять! Только попробуйте ещё шаг сделать. Оперились? Я вас быстро ощиплю.
На шум прибежали женщины с деревянными лопатами в руках.
– Что у вас тут, почему Нина убежала в слезах? – спросила тётя Аня.
– Вот этот валял её здесь, на полу, – ответил Санька, – под юбку лез.
– Прибежали они, – с издёвкой в голосе вскрикнул парторг, – дело молодое. Она одна, я один, вот и сговорились.
– Только не надо мне брехать, что любовь у вас, – продолжила тётя Аня, – ты себя видел? Старый хрен.
– Ничего страшного, с неё не убудет.
– Ты из ума выжил что ли?
– Да я вас всех тут… – начал парторг, но одумавшись, спросил с ехидной улыбкой, – или тебе завидно? А то смотри, я же не только к ним, я и к тебе могу вечерком зайти. Ты ещё ничего такая, в соку.
Тётя Аня переменилась в лице, догадавшись, о чем тот говорит. Обернулась к стоящим у неё за спиной девушкам.
– Кого ещё из вас он вот так же в сторонку отводил?
Те опустили глаза. Тётя Аня снова посмотрела на ехидно улыбающегося парторга.
– Ну, чего ты, Анна? Соглашайся, все понятливые.
В тот же момент она, не задумываясь, ударила парторга лопатой по голове, тот вскрикнул и упал. Остальные девушки тоже набросились, избивая кто ногами, кто лопатой. Они с остервенением втаптывали в землю упавшего, будто это он, именно он виноват во всём, что творится вокруг. В том, что мужики на войне, в том, что пашут они как лошади, в том, что дети сиротами растут, во всём виноват вот он.
Санька с Василём, никак не ожидавшие такого развития, стояли в оцепенении, не понимая, что происходит, так быстро всё случилось. Парторг сначала вскрикивал под ударами, пытался просить, но потом затих.
Вбежал председатель.
– Бабы, бросьте! – он кинулся в толпу, пытаясь растолкать женщин. – Хлопцы, помогайте! Чего стоите? Они же его угробят. Пересажают всех, дуры!
Когда с трудом всех разняли, парторг лежал на полу, раскинув руки в стороны. Лицо его представляло собой кровавое месиво, одежда изорвана. Председатель присел на корточки рядом с ним и приложил руку к груди:
– Вы чего натворили?
– Этот нелюдь чуть Нину не изнасиловал, – вскричала в ярости тётя Аня, – а вот этих четверых уже успел.
– Мёртвый он, – с безысходностью сказал председатель, – понимаешь?
– Как мёртвый?
Одна из девушек вскрикнула, испугавшись, и закрыла лицо руками.
Андрей Егорович молча вышел из сарая и пошёл под навес, где до этого сидел парторг, все последовали за ним, в душе надеясь, что этот умудренный жизненным опытом мужчина сейчас всё решит. Он сел на лавочку, бросил рядом с собой кепку, прижался спиной к стене и закрыл глаза.
– Что же теперь будет? – спросила одна из девушек.
– Ничего не будет, отправят всех на каторгу, а может, и расстреляют. Это как решат. Детей в богадельню или по родственникам.
– Он ведь полдеревни перетоптал. Это ничего не значит? – с укором спросила тётя Аня.
– Значит, – уже жёстче ответил Андрей Егорович, – вот если бы Нина его по голове долбанула прямо в этот момент, тогда бы зачлось. А так вы его гурьбой уработали, когда уже никому ничего не угрожало, – он минуту помолчал, усиленно о чём-то думая, – какого хрена молчали, партизанки, вашу мать? Или я враг вам, а ему друг? Сами знаете, что если бы была возможность, то погнал его отсюда поганой метлой. Сразу надо было говорить, с первого случая. Тогда бы все были живые и нетоптаные.
Он снова задумался и добавил:
– Эх, не надо было Ивана Наумовича отпускать. Хоть в ногах у него валяться, хоть на замок закрывать. Вот кто парторг от бога. Не было при нём никакого беззакония.
Председатель надел кепку и встал. Отошёл в сторону медленным шагом, опустив голову и заложив руки за спину, затем резко обернулся.
– Слушайте сюда. О том, что здесь случилось, никому ни слова. Не знаем ничего, и всё. Бабы, это вас касается, растреплетесь – себе хуже сделаете. Когда приедет милиционер, чтобы стояли все перед сельсоветом с тёплыми вещами и детьми. Санька и Василь, вы – к сараю, чтобы никто без меня туда не вошёл. Остальные по домам, готовьтесь, – и добавил громче, грозно тряся кулаком в воздухе, – и рот на замок!
К сараю, где произошло убийство, подъехали подвода с двумя санитарами и участковый на мотоцикле с председателем в люльке.
– Идите пока под навес, когда нужны будете, позовём – сказал председатель стоявшим у дверей Саньке и Василю, а сам с участковым прошёл внутрь.
На полу всё так же лежал убитый парторг. Участковый осмотрелся.
– Почему ты говорил, что он погиб? Тут дураку ясно, что его забили насмерть. Причём не один человек работал, потому как пострадавший не маленький сам по себе и просто так не дался бы.
– Бабы наши, лопатами.
– Та-ак, рассказывай.
– Дело такое. Он, оказывается, почти всех девок в деревне силой перепробовал. Они его прихватили, когда тот очередную в сторонку отвёл. Вот и не выдержали, выплеснули всё, что накипело.
– Неплохо накипело, – констатировал участковый, – ты-то куда смотрел?
– Они даже друг другу ничего не говорили, – развёл руками председатель, – вот он и обнаглел от безнаказанности.
– Где они все?
– У сельсовета ждут.
– Пойдём, – сказал участковый, застёгивая планшет с бумагами. Выйдя на улицу, он скомандовал сидящим на телеге санитарам, – пострадавшего грузите и поезжайте в район. Я тут сам управлюсь.
Председатель с участковым подъехали к сельсовету. Недалеко, в сторонке, находились виновницы происшествия с узлами в руках, рядом бегали неугомонные дети, те, что постарше, просто стояли, насупившись.
– Эти? – спросил участковый у председателя.
– Эти. Заходи, я к тебе их позже заведу, никуда не денутся.
Они прошли внутрь.
– Располагайся, – председатель указал во главу стола.
Участковый присел, достал планшет и стал раскладывать бумаги на столе. Андрей Егорович прохаживался по комнате и подбирал слова для разговора.
– Что им теперь грозит?
– Суд решит, но если учесть группу лиц и особую жестокость, то по полной.
– Ведь если рассудить, то они ему за дело вломили. Перестарались немного.
– Немного? – переспросил участковый, – они из него котлету сделали.
– Ведь всплывёт всё на суде, за что они его. Правильно?
– Правильно. Я всё запишу и постараюсь, чтобы учли при вынесении приговора.
Председатель, как осторожный охотник, зашёл с другой стороны:
– Он партийный, нехорошо будет.
– Именно поэтому все обстоятельства и должны быть внесены в протокол. Я тоже партийный, но не считаю возможным в данных обстоятельствах защищать «честь мундира», – участковый пристально посмотрел на председателя и добавил, – я считаю, что если ты в партию вступил, то двойной спрос должен быть. Не только перед своей совестью отвечай, но и перед всем народом.
Андрей Егорович одобрительно закивал головой, но у него было опыта побольше, чем у молодого милиционера, а веры в непогрешимость власть имущих меньше.
– Согласен с тобой. Всё правильно говоришь, но всё же. Не хочу наговаривать. Ты же знаешь, какие писаки там сидят? Ещё что политическое из пальца высосут. Ведь и к стенке поставить могут. Детей-то мы сами воспитаем, ни в какой интернат не отдадим. Обидно только, что мамки ни за что пропадут. Ведь и у парторга дети есть дома. Какое им клеймо на всю жизнь из-за отца-насильника?
– Что я могу сделать, – развёл руками участковый, – закон есть закон, правда есть правда.
Андрей Егорович заметил, что сомнения стали закрадываться в душу молодого стража порядка. Надо аккуратно додавить, но не пережать бы:
– Правда – она у каждого своя. Главное – правильно понять, как сделать: по закону или по справедливости.
– А в чем разница?
– Законы головой писаны, а справедливость – она от сердца идёт, – с хитрым видом сказал председатель.
Участковый откинулся на спинку стула.
– Ты что задумал, старый аферист?
– Глянь сюда, расскажу.
Милиционер подошёл к Андрею Егоровичу и взглянул в окно. Там, у забора, вокруг старой кобылы, опустившей голову вниз, скакал недавно рождённый жеребёнок. Он взбрыкивал, подкидывая ноги вверх. Затем обнюхал голову кобылы и подошёл к вымени.
– Вот смотри, – начал председатель, – малой этот мамку свою сердцем любит, хотя, по правде, она как кобыла уже не дюже хорошая.
– Хватит присказками говорить. Всё я понял. Что предлагаешь?
К женщинам, стоящим неподалёку от сельсовета, подошли Санька с Василём.
– Ну чего там?
– Не знаю, – ответила тётя Аня, – внутрь зашли и не выходят. У вас что?
– Увезли парторга в морг на подводе.
Кто-то из девушек снова вскрикнул от осознания всего произошедшего.
Из здания вышел участковый и направился к женщинам.
– Теперь всё от вас зависит. Если что, голова моя вместе с вашими полетит, – обернулся к подоспевшему председателю, – объясни им всё, я поехал, голова раскалывается, не могу.
– Всё будет чин по чину. Дай Бог здоровья тебе и таким же, как ты.
Милиционер махнул на него рукой, завёл мотоцикл и уехал.
– Повезло вам крупно, – сказал Андрей Егорович, грозно глядя на ничего не понимающих женщин, – даю установку. Всё, что произошло – забыть. Завтра на работу, как обычно. Вопросов не задавать, потом сам всё объясню. Свободны пока.
Женщины с детьми поспешили уйти, только тётя Аня попыталась что-то спросить, но председатель на неё так посмотрел, что она передумала.
Очередь дошла до Саньки и Василя:
– Так, хлопцы, пойдём со мной.
Санька и Василь во главе с председателем, вернулись к мехтоку и подошли к старому высокому сараю из самана.
– Слушайте сюда, – начал Андрей Егорович, – сейчас вот под этот угол нужно перенести солому, которая кровью парторга залита, потом на это всё завалим стену.
– Понятно, куда ведёте, – заметил Василь, – а участковый как же?
– Вот так же. У всех людей мозги человеческие, нужно слова правильные подобрать. Потом, потом всё расскажу, – подгонял председатель, – шустрей надо и ещё раз говорю – рот на замок.
На следующий день председатель уехал в район, вернувшись, собрал у себя всех, кому было известно про обстоятельства смерти парторга.
– Вот, – он положил на стол перед ними лист бумаги, исписанный ровным почерком, – это копия протокола. Здесь подробно расписано, как парторг погиб при сносе ветхой постройки. Выучить как «Отче наш». Если язык не удержите за зубами, то не только своих детей сиротами сделаете, но и хорошего человека угробите.
Он прошёлся по комнате, заложив руки в карманы брюк и, остановившись, добавил:
– Обо всём, что в деревне нехорошего происходит, сразу говорить надо. Беззаконие пресекать надо чисто по-человечески.
Санька и Василь вышли из сельсовета. Проезжавшая мимо них на велосипеде деда Мирона новая почтальонша крикнула им:
– А вы чего здесь ошиваетесь? Там Пашка домой вернулся.
Парни, не сговариваясь, ринулись в сторону дома.