5
В начале марта 1943 года на общем собрании колхоза председатель объявил, что Красная Армия отстояла Сталинград. Парторг толкнул официальную, полную пафоса речь о светлом будущем. Затем слово снова взял Андрей Егорович:
– В общем, земляки, научились наши мужики воевать. Полгода утюжили по одному городу, но выстояли. Не буду даже пытаться завернуть, как предыдущий оратор, всё равно не получится. Всё там по-геройски было. Пленных кучу набрали, даже какого-то важного военачальника в подвале прижали. Теперь по мере того, как наша армия будет изгонять врага, нам нужно готовить к восстановлению всё, что порушено.
Председатель замялся, закашлялся. Все поняли, что речи про победу – это прелюдия. Сейчас он скажет то, зачем всех собрал. Но что это? Какие ещё «радости» к безрадостной жизни добавятся?
– Пришла разнарядка из области, из каждой деревни выделить людей для разбора завалов в Сталинграде.
Кто-то из собравшихся выкрикнул:
– Кто будет на полях работать? План кто будет выполнять?
– А ну тихо! – рявкнул парторг. – Кто там рот раскрыл? Лагеря свободны, в Сибири все уместятся.
– Хватит, – резко прервал его председатель, – что Вы в самом деле? – вытер ладонью уставшие глаза и добавил с тяжестью в голосе, – у людей жилы рвутся. Устали все и душой, и телом. Поддержать надо, а не лагерями пугать. Не по-человечески это.
– А я не буду каждого уговаривать, у меня свои методы убеждения, – самодовольно ответил парторг.
Андрей Егорович подошёл ближе к односельчанам и сказал:
– Я знаю всё, что вы мне скажете, я такой же, как и вы, вместе тянем заместо лошади, но разнарядки из области не обсуждаются. Будьте готовы к тому, что кто-то один всё же поедет. Больше ничего сделать не могу.
Вечером в дом Василя пришёл председатель. София чистила картошку, сидя на лавочке, и думала о чем-то, немного нахмурившись. Андрей Егорович нерешительно постучал и приоткрыл дверь:
– Здравствуйте, хозяева, в гости пустите?
Хозяйка дома удивлённо посмотрела на него, затем изменилась в лице, бросила нож в ведро и сказала решительно:
– Даже не думай.
Председатель попытался что-то сказать, оправдаться, но она была непреклонна:
– Нет, я сказала, никуда он не поедет. Не пущу!
– Вот, я знал, что ты ругаться будешь, поэтому и пришёл сам, заранее всё объяснить.
– Не хрен мне объяснять, – отрезала София, – всех уже забрали: и мужа, и Пашку. Теперь вот и до младшего добрались. Совсем одна останусь.
Председатель подошёл ближе и старался, как мог успокоить её.
– Перестань. Мужики твои воюют, Родину защищают, тут гордиться надо. А Василь, он же не на фронт идёт, на работу. Там кормёжка казённая, свои харчи целее будут. Ну чего ты шумишь?
– Заберите всё, только сына оставьте в покое.
Председатель бессильно всплеснул руками:
– Да не о том я. Его всего на пару месяцев берут, завалы разобрать на дорогах и ещё там что-то. На полное гособеспечение. Весной вернётся, в колхозе руки нужны. Мы их с Санькой двоих отправить хотели, но тот слёг с горячкой.
– Молодец, вовремя заболел, – с укором сказала София.
– Мам, ну, что ты говоришь, – вмешался Василь, – он уже неделю с кровати не встаёт.
– Да знаю я. Что вы из меня дуру делаете? Уже и сказать ничего нельзя, сразу затыкают. Цыц, я сказала. Не поедешь, и всё!
Площадь перед районной железнодорожной станцией была полна людей. Паровоз, явно переживший не один обстрел, навьюченный вагонами-теплушками, стоял на рельсах как виновник торжества. Его котёл был весь в железных клёпаных заплатках, из-под которых чуть заметно пробивался пар. Для тяжёлых работ израненный старичок был негоден, но по тылам, в хозяйственных целях, вполне ещё мог исполнять обязанности рабочей лошадки.
Из кабины высунулся кочегар. Они были похожи с паровозом, как близнецы, только у «железного брата» не было такого словарного запаса.
– Эй, колхозники, чтоб вас клопы заели. А ну, убирайте свои мощи в сторону. Сейчас заплатку сорвёт и снесёт бестолковку, одни уши останутся, или паром обварит.
Толпа, испугано озираясь, попятилась в сторону, подальше от грозного деда.
Вдоль ряда вагонов стояла шеренга из призванных на работы в разрушенный Сталинград сельчан, в основном это были подростки и женщины. Перед ними появился хромой капитан с самодельной тростью в руках, на которую он опирался при ходьбе.
– Товарищи, – обратился он к новобранцам, – этого момента мы ждали очень долго. Многие из ваших близких и знакомых никогда не вернутся домой. Они ценой собственной жизни остановили орды захватчиков на берегах Волги-матушки. Нашей Волги. И я не сомневаюсь, что отсюда, – продолжил он, стуча тростью, – с многострадальной героической Сталинградской земли Красная Армия погонит фашиста до самого логова и удавит окончательно.
У нас сейчас не менее ответственная задача – начать восстановление Родины. Естественно наши бойцы присоединятся к нам, когда окончат войну, но ждать некогда, работы непочатый край. Нужно начинать сейчас.
Бригадиры! – крикнул он в сторону. – Провести перекличку и погрузить личный состав в вагоны! Каждый составьте список дезертировавших. С ними будет отдельный разговор. Скоро трогаемся.
Перед строем появился человек со списком на планшете и начал перекличку.
Василь огляделся вокруг. Большая толпа настораживала, так же паровоз, вагоны и всё остальное. Раньше он приезжал в район только на рынок, мельницу или по работе. Максимум переночевать и обратно, а сейчас предстояла серьёзная поездка. Он не боялся, просто это был первый раз в его жизни, когда он уезжал из дома надолго.
– Доценко, Доценко!
Василь, будто очнувшись от задумчивой полудрёмы, услышал грубый голос коменданта и выпалил, задрав руку, как первоклассник:
– Я здесь!
– У вас там пробки в ушах? – выругался суровый служака. – Соберитесь! Пятый вагон! Услышал?
– Услышал, – ответил Василь и стал искать свою «теплушку». Он шёл вдоль поезда, протискиваясь сквозь толпу таких же, как и он, деревенских подростков.
Вот вагон, на котором кто-то старательно мелом вывел большую цифру пять. В раскрытых дверях стоял парень немногим старше, чем сам Василь. Как и у коменданта, у него был карандаш и кожаный офицерский планшет со списком.
– Как фамилия? – спросил он Василя, заметив, что тот нерешительно топчется у вагона.
– Доценко.
– Так, Доценко, – просматривал он список, – Василий Иванович?
– Да.
Парень рассмеялся. Василь насторожился, не поняв, что такого смешного в его имени.
– Чего ржёшь? – насупившись, спросил Василь.
Парень, улыбаясь, протянул ему руку, чтобы помочь взобраться в вагон.
– Пётр, – представился он, – а ты точно Доценко, не Чапаев?
Василь понял, к чему тот ведёт, и успокоился. На душе стало немного светлей.
Поезд приближался к Сталинграду. Василь стоял и смотрел в приоткрытый дверной проём. В отличие от степи, по которой они двигались до этого, здесь не было снега. Отдельные белые пятна на общем чёрном, закопченном фоне. Сквозь пелену облаков пробились лучи мартовского солнца, но пейзаж совсем не изменился, краски не стали ярче. Раздробленные деревянные балки, искорёженный металл техники, то ли трактор, то ли пушка, сам Создатель не сможет разобраться. Абсолютный хаос, из которого простым мальчишкам предстояло формировать новый мир.
Состав пошёл уже совсем тихо и вскоре остановился, стуча железными буферами. Пётр с планшетом в руках стоял у двери вагона.
– Сидим пока здесь и никуда не выходим, – обратился он к своим подопечным, – я сейчас на инструктаж и вернусь за вами. Дрова в печь больше не подкидываем. Ясно?
– Ясно, – ответили полусонные пассажиры и стали не спеша приводить себя в порядок.
Пётр соскочил на перрон и лёгким бегом направился к другим бригадирам, уже собравшимся вокруг какого-то военачальника, который грозно жестикулировал.
Василь выглянул на улицу. Судя по тому, что развалины были в большинстве своём одноэтажными, он сделал вывод, что это пригород. Видимо, дальше рельсы разбиты.
Подошедший обратно к своему вагону Пётр объявил:
– Выгружаемся. Дальше пешком. Пару часов – и мы пришли.
Двигались не строем, а разрозненной гурьбой, ведь дороги как таковой не было, но Пётр знал направление.
– А ты местный? – спросил его Василь.
– Местный, только места почти не осталось.
– Что тут творилось?
– Творился трендец, а до этого был мой родной город, – с грустной улыбкой ответил Пётр.
– Где мы жить-то будем? Тут разбито всё начисто. Здесь не пару месяцев, как нам сказали, здесь лет десять не разгребёшь.
– Разгребёшь, – ободрял Василя молодой бригадир и шустро перепрыгивал с камня на камень, – наша задача – основные дороги расчистить, чтобы техника могла ходить по тому, что от города осталось. Дальше перегруппировка, получение новых задач, но это уже без колхозников. Вроде так было сказано.
– Хорошо бы, – вздохнул Василь, – дома работы тоже непочатый край.
– Не трухай, к посевной приказано вас отпустить. Поэтому будем стараться за два месяца свою часть работы сделать.
– А жить где? – снова спросил Василь. – Ты так и не ответил. В шалаше?
– Нет, это только кажется, что всё разрушено. Подвалы, в большинстве своём, целые. Там теплее, чем в палатке. «Буржуйкой» топить будем. Сейчас доберёмся и подготовим себе жильё, а на работы завтра.
Василь успокоился и осмотрелся вокруг:
– А город красивый был?
– Э, брат. Не был ни разу?
– Не был. Только в район ездил, в область никогда.
Пётр стал рассказывать про Сталинградские довоенные скверы, высокие дома, о том, как после работы мужики собирались во дворах. Про рыбалку на Волге рассказал и о том, что её теперь такой не будет. Всё залито нефтью из сгоревшего хранилища. Он говорил о любви к Родине совсем не так, как это делают на праздничных митингах, а так, будто и есть у него с рождения, неосознанно. Он ни разу не произнёс слова «патриотизм», или «долг», эти понятия вытекали из его речи сами собой. Эта любовь к Родине, которая на подкорке у каждого, которую не выжечь из души нашей никакому по счёту рейху.
– Вот и наше место дислокации, – остановившись, объявил Пётр.
Подростки из группы оглядывались вокруг и не находили постройки, подходящей для проживания. Наконец, кто-то из них спросил:
– Где место?
Пётр по-отечески оглядел свою бригаду, осознавая то, что он, можно сказать, бывалый фронтовик, а эти пацаны, кроме деревни и полевых работ, не видели ничего.
– Вон там вход в подвал брезентом занавешенный.
– В той норе жить будем? Поместимся?
– Поместимся. Сейчас спустимся, и увидишь.
Пётр по-хозяйски, как бригадир, пошёл первым.
– Аккуратней, здесь в начале ступеньки разрушены, дальше нормально.
Он спустился в темноту подвала, Василь пошёл за ним.
– Эй, бригадир, ты где?
Внизу послышалось шуршание, что-то упало со звоном, затем крепкое словцо. Наконец, вспыхнула спичка. Пётр зажёг лампу, сделанную из стреляной гильзы от «сорокопятки». Она тусклым коптящим красным пламенем осветила убежище, в котором предстояло жить.
Осмотревшись, Василь убедился в том, что места действительно хватит всем. Стоят две, пока ещё холодные, железные печки, дымоходы которых уходят куда-то в стену. Вдоль стен на досках лежат старые ватные матрацы и одежда, видимо, принесённые сюда из ближайших разрушенных домов.
– Здесь солдаты ночевали во время обороны, – объяснил Пётр, – теперь мы будем. Сейчас бросаем свои баулы и выходим на сбор дров для печей, только очень аккуратно. Сапёры вроде пробежались в этих краях, но всё равно, если увидите боеприпас, то лучше не трогайте. Обозначьте его меткой. Я побегу на кухню, надо вас на довольствие поставить, может, успеем на ужин. Если нет, то только завтра утром поедим.
Бригадир вышел. Остальные стали обустраивать себе места для сна. Расположившись, вышли за дровами. Холодная печь не согреет, а перед сном нужно прогреть помещение, где им теперь жить как минимум два месяца.
На следующий день вышли на первые работы. Предстояло расчищать те места, где раньше была дорога. Участок размечен деревянными колышками, конца которым не было видно, они уходили вдаль, за поворот. Работа нехитрая: взял и отнёс в сторону, снова взял и отнёс. Только это были деревянные раздробленные балки, куски стен, состоящие из нескольких кирпичей, скреплённых цементом, разбитая мебель. Мартовские морозы добавляли тяжести, но первым весомым потрясением для Василя было другое: он, ухватив очередной булыжник, кряхтя, пытался его поднять. Под ним он увидел голову человека с раздавленным когда-то этим самым камнем лицом. Всё тело тряхнуло будто током, он отскочил в сторону, не заметив в руках тяжёлой ноши.
– Тут человек мёртвый! – завопил Василь.
К нему тут же сбежалась вся бригада. Они столпились вокруг, сняв шапки, нерешительно заглядывали друг другу через плечо и старались разглядеть изуродованное тело. Подошёл и Пётр.
– Вот это ещё одна причина, почему надо торопиться. Через месяц всё начнёт таять, и трупы, пока ещё замёрзшие, тоже. Их тогда будет намного сложней убирать, разлагаться начнут. Болезни могут начаться. Сейчас, пока мертвяки окоченевшие, с ними легче. Давайте, откидывайте мусор, кое-что покажу.
Пока пацаны разгребали кирпичи, Пётр принёс длинный железный крюк и приступил к обучению.
– Всех жмуров стаскиваем в одну кучу, потом придёт машина и заберёт. Зацеплять за одежду не стоит, порвётся. Нужно вот так. Сразу говорю, что ему уже не больно и другого способа нет. Он тебе ещё спасибо на том свете скажет за то, что ты его до братской могилы дотащил, а не бросил в куче мусора.
– С этими словами он зацепил погибшего крюком за подбородок и резко дёрнул на себя, крюк с хрустом вошёл под нижнюю челюсть. Несколько человек отбежали в сторону, их тошнило.
– За кость надо, теперь отрываем от земли, потому как он примёрз. Вот так. Чуть влево, чуть вправо и потащили.
Пётр отволок труп на расчищенное место.
– Вот здесь сегодня будем складировать.
Всё изначально казалось ужасным, чем-то невообразимым. Не должны быть везде разбросаны разорванные, раздавленные, изувеченные тела людей вперемешку со строительным мусором. Не нормально это, но уже к полудню парни стали спокойней относиться ко всему. Теперь уже на то, что трупы разрываются во время волочения и обнажаются мышцы и внутренности, никто не обращал внимания и не падал в обморок. К обгоревшим тоже привыкли, они сначала нагоняли жути на парней, а теперь «угольки» не пугали.
Василь уселся на деревянный ящик, снял шапку, вытер испарину на лице, тяжело вздохнул, подняв голову к небу, и прикрыл глаза.
– Эй, деревня! – крикнул ему Пётр, – Не сачкуй! Кирпичи сами по себе в стороны не разбегутся.
– На минуту остановиться нельзя что ли? Мы же не каторжные.
Бригадир подошёл к Василю.
– Можно и присесть, но ненадолго. Видишь, вон там, солдат с автоматом?
– Вижу, – ответил Василь, – сапёры, наверное.
– Нет, не сапёры. Там пленные работают, а это конвойный, он за ними и за нами приглядывает. Вечером доложит.
– Хрен с ним, пусть докладывает, – Василь вскочил и попытался залезть на полуразрушенную стену повыше. – Где немцы, говоришь?
– Там, левее, видишь, копошатся? Только к ним подходить не разрешают.
– А кирпичину кинуть можно?
– Ну, ты чего? Они же военнопленные.
– Конечно, – Василь с укором посмотрел на бригадира, – убивал, убивал, потом автомат бросил и лапки кверху. Всё, я пленный, в домике…
– Вроде того, – ответил Пётр, усмехнувшись.
– У меня братан с батей где-то на фронтах. Может быть, сейчас вот такая же падла в кого-то из них стреляет, а потом в плен сдастся, и ничего ему не будет?
– Зря ты так, им здесь тоже не сахар. Говорят, мрут как мухи.
– «Каждому по заслугам его воздастся». Так моя бабушка Поля говорит.
– Это точно. Только не все поголовно немцы сволочи и убийцы. Вон на «балканах» мельница стоит, так её немец построил и не побоялся в таком месте жить.
– В каком это таком? – переспросил Василь.
– Песенка есть:
Мы, балканские, отпеты,
Кандалы на нас надеты.
На балканах, на краю
Покончаю жизнь свою.
Лихой райончик, можно за дурное словцо и без ушей остаться. Но немец этот прижился, а мельницу так построил, что в неё тяжёлая артиллерия прямой наводкой била, била, да не разбила.
На следующий день бригада как всегда завтракала перед трудовым днём. Алюминиевые ложки бодро постукивали о котелки.
– Ну как тебе каша, сытная? – спросил Пётр у Василя скорее для того, чтобы начать разговор и отогнать от себя ещё одолевающий его сон.
– Как тебе сказать, чтобы не обидеть? – усмехнулся тот, глядя на дно своего котелка. – Мы дома таким поросят кормим.
– Кучеряво колхозники живут.
– Куда там, кучеряво. Та же самая крупа, капуста и картошка, только готовим по-человечески. Здесь, видно, кипятком запарили и всё. Вот если эту кашу потомить пару часов в печи, чтобы она дошла до нормальной готовности, да шкварки в неё добавить и с чесночком вприкуску, то мировой харч образуется.
– Надо посоветовать тебя на кухню. Потянешь?
– Будете ещё в очереди за добавкой стоять, – гордо ответил Василь.
Конвойный привёл с собой десять человек военнопленных. Василь мельком взглянул на них и отвернулся, насупившись.
– Что-то вас мало сегодня, – обратился Пётр к конвойному.
– Забрали всех на другой участок, а так как здесь тоже работать надо, то оставили чуток. Будем, считай, одной интернациональной бригадой.
Василь стал выражать всё своё недовольство:
– Чего им дома не сиделось? Припёрлись сюда, сволочи.
– Эй, фрицы, – обратился Пётр к пленным, – у вас спросили, зачем вы сюда припёрлись?
Один из немцев вопросительно посмотрел на конвойного, тот перевёл вопрос. Немец ответил на своём языке:
– Нас не спрашивали, хотим мы сюда или нет.
– Говорит, что не по своей воле, – снова перевёл конвойный, – все они сейчас обделённые, как по шапке получили, без слёз не взглянешь. Вы бы их видели, когда они к Сталинграду подходили. Бравые, рукава до локтя подвёрнуты. Нам политрук читал их перехваченные письма. Хвастались, обещали домой гостинцы привезти, один писал, что им после победы земли здесь нарежут и пленных на работы дадут, сколько пожелаешь. Рабов, в общем. А вышло, что сами теперь в пленных рабах.
Пётр встал, держа в руках пайку тёмного хлеба.
– Может, поймут теперь, что не надо больше на нас кидаться?
Конвойный с пренебрежением посмотрел на него:
– Поймут. Как же. Первый раз что ли кидаются?
Пётр разломил пополам свою пайку, показал её конвойному и спросил:
– Можно дать?
– Можно, но держи ухо востро.
Парень протянул кусок немцу, с которым до этого разговаривал:
– Как твоё имя? Звать тебя как?
Тот понял вопрос и ответил, откусывая хлеб:
– Ганс.
– Ну вот, Ганс, будем теперь вместе разгребать всё, что вы здесь наворотили.
Работы шли. Постепенно из груды обломков образовывались улицы, если их можно было так назвать.
Пётр пытался вытащить обломленную деревянную балку из полуразрушенной стены. Отдыхавший на собранной на скорую руку лавочке Василь долго смотрел на потуги бригадира. Затем встал и, собравшись идти к нему, крикнул:
– Помочь что ли, товарищ начальник?
– Перекури, – отмахнулся Пётр, – мы сами. Эй, Ганс, иди сюда. Рванём эту деревяшку.
Пленный нехотя пошёл в сторону Петра, бормоча себе под нос по-немецки:
– Слабоват ещё? Сейчас дёрнем. Какой идиот вас сюда прислал.
Они вдвоём взялись за балку и на счёт резко толкнули. Она подалась, выворачивая кирпичи. Стена стала осыпаться и обнажила на самом своём верху что-то чёрное, похожее на бочку.
Василь приложил ко лбу ладонь, прикрывая глаза от солнца и прищурившись, попытался рассмотреть находку. Все, кто находился рядом с Петром и Гансом, замерли.
– Хреновня какая-то, – только и успел произнести Василь.
Не разорвавшаяся по какой-то причине тяжёлая фугасная авиабомба медленно, со зловещим скрежетом металла о кирпичную кладку скользнула вниз. Раздался взрыв… Василь не видел и не слышал такого в своей ещё недолгой жизни. Нос, рот, глаза мгновенно забило землёй, он не мог ни вздохнуть, ни пошевелиться, так как тело его онемело от удара взрывной волны. Всё вокруг пропало, кончилось в один момент.
Василь с трудом очнулся. Свежепобеленный потолок с висящими на нём не горящими лампочками переливался красными бликами от огня печи. Парень посмотрел на неё, но тут же отвернулся, яркий свет резал глаза. Угольный едкий дым перехватил дыхание, и Василь закашлялся.
– Вот же косорукий, – негромко выругалась пожилая женщина в сделанной из фуфайки телогрейке, накинутой поверх белого халата, – сколько раз говорила,прикрывай дверку. Люди и так при смерти лежат, ещё передушатся от дыма.
Она увидела, что Василь пришёл в себя, и подошла к нему.
– Очнулся? Вот и молодец.
– Как я здесь… – парень не договорил и снова закашлялся, – Петруха где?
Женщина отвела глаза и, смутившись отчего-то, стала поправлять шинель, которая выполняла функции одеяла.
– Нету Петрухи, – она посмотрела в глаза Василю, – ты-то чудом живой. Вон только руку немного повредило.
– Я в стороне был, – Василь осмотрел перевязанную ладонь.
– Вот и радуйся, – женщина гладила парня как ребёнка, – живи дальше и Бога не гневи. Ты один из всех целый остался. Остальных клочками разбросало.
Василь отвернулся и уткнулся лицом в подушку.