– Наоборот, именно музыка мне напоминает, что я человек. Когда ты одновременно анализируешь миллиарды функций работы корабля, точней, анализирует компьютер, но ты с ним – единое целое, то человеческое сознание вымывается… сложно это всё объяснить, но именно музыка отвлекает меня от полного поглощения моего разума компьютером. Сейчас вот я с тобой разговариваю, и это меня тоже приводит в тонус… понимаешь? Три с половиной года я в одиночестве лечу в открытом космосе.
– Мне кажется, я понимаю… – почему-то Михаил вспомнил давно прочитанную книгу про Робинзона Крузо и его друга, Пятницу. И этой Пятницей для капитана была музыка, а сейчас он. И что потом? Что-то забытое про анабиоз в голове кружилось, но не хотелось об этом думать. – Ну, что там со временем?
– Двадцать минут остаётся до взрыва. Надо поторопиться!
– Успеем, капитан, – в руках Михаил держал импульсный плазмоид и на нём загорелись зелёные диоды – орудие было готово к прицельному выстрелу. – Стоун, а у тебя дети, жена есть?
– Были… Они отдыхали на Майами и загорали на пляже, когда пришёл первый удар… Погибли на третий день, очень мучительно умирали от ожогов.
– Прости, Стоун, сочувствую… А мои в восьмом отсеке: Светка – моя жёнушка и две дочки-близняшки, Алёнка и Оленька. Я бы не перенёс их смерть, не дай бог. – Михаил уже видел этот злополучный двигатель. И в самом деле, он светился как небольшое солнце, даже сквозь защитное стекло скафандра чувствовался жар. “Анабиоз”… что-то там эти профессора вякали про гиперсон? – Капитан, слушай, а что там про анабиоз было? Вроде как повторно нельзя ввести человека в этот чёртов сон? Или это мне приснилось?..
Капитан не ответил. “Значит, это не приснилось,” – дошло до Михаила. Он взмок – защита не спасала от высокой температуры, исходящей от трёхэтажного огненного шара. Алёна… Оля… долгожданные малышки сейчас мирно спали в своих капсулах и, наверно, видели добрые сны, и где-то рядом любимая жена, с ямочкой на правой щеке… именно туда Михаил любил её целовать. С каждым метром становилось всё обидней и горче, почему именно ОН?
– Знаешь, Стоун… Однажды мы пошли на горку кататься, это, наверное, была последняя снежная зима, не помню точно… Ну, так вот, у нас была гигантская ледянка, и мы в неё вчетвером умудрились как-то сесть… Естественно, мы перевернулись в конце и оказались в сугробе. Ничего не сломали и не повредили себе, слава богу… Но мы потом стояли, обсыпанные холодным снегом, и смеялись, как сумасшедшие. Ты представить себе не можешь, каким я был в тот день счастливым. – Михаил остановился, не долетев метров двадцать до креплений двигателя, ближе приблизиться было уже нельзя из-за жара. Он чувствовал, как кожа почти горела, несмотря на окружающий холод космоса и высокотемпературный материал своего скафандра. Направив плазмоид в удерживающий двигатель, жёлтый от перегрева, навар металла, где когда-то было болтовое соединение, Комаров нажал на «пуск». Яркий сгусток энергии вылетел из орудия, и «навар» с хлопком взорвался. Михаил почувствовал ударную волну, но удержаться на месте удалось, благо, ноги были вставлены в технические скобы на поверхности корабля. Медленно, огненный шар стал отделяться от корпуса «Земли-Союза» и лениво отлетать в открытый космос.