Вдобавок он понял, что вел себя как полный идиот. Принцессе нельзя было испытывать сильных эмоций, и тем более – расстраиваться, а он напустился на нее и даже не пожелал выслушать. Что, если она превратится прямо сейчас?
«Я почувствую», – подумал он неуверенно – и тут раздался скрип открываемой двери. Он увидел краем глаза, что это Джоан, и мгновенно испытал огромное облегчение. Она не превратилась, с ней все было в порядке.
И прежняя злость тут же взяла свое.
Джоан неуверенно подошла. Генри сделал вид, что не замечает ее.
– Прости, – наконец пробормотала она очень тихо.
Генри молчал. На смену злости вновь пришли совсем другие эмоции – и они раздражали его ничуть не меньше. Эта девочка определенно пыталась сломать его привычную картину мира.
– Ничего страшного, – сказал он наконец холодно. – Теперь я, по крайней мере, знаю твой истинный характер – и знаю, чего стоит от тебя ожидать.
У Джоан задрожали губы.
– Но это не мой истинный характер, – прошептала она беспомощно, изо всех сил пытаясь остановить навернувшиеся слезы.
На этот раз Генри повернулся к ней – и мысленно выругался. Этого еще не хватало! Однако он все-таки встал и обнял Джоан, отчего она, естественно, разрыдалась еще сильнее. Генри гладил ее по голове и похлопывал по спине – не очень умело, поскольку до сих пор ему никогда не приходилось утешать плачущих девочек, – но вполне искренне, чего, в принципе, было достаточно. Джоан немного успокоилась – настолько, что смогла пробормотать куда-то в отворот его жилета:
– Я больше так не буду.
– Не зарекайся.
Она удивленно подняла на него глаза.
– Мы оба совершенно не можем быть уверены, что ты так больше не будешь. Но ты совершенно точно можешь постараться.
– Я постараюсь.
– Вот и хорошо, – с улыбкой ответил Генри, отпуская ее не без некоторого облегчения. Ему определенно не нравилось все происходящее.
– Иди, – сказал он мягко. – И приведи себя в порядок. Скоро будет обед, а моя мама не любит зареванных девочек за столом.
Джоан еще раз шмыгнула носом и послушно побрела к дверям. Уже почти выйдя, она вдруг остановилась и обернулась к нему.
– Зато теперь я, кажется, знаю, что бы ты сделал, если бы я упала.
И, прежде чем Генри успел опомниться и ответить, она ушла.
* * *
Они провели в Тенгейле еще несколько дней, готовясь к трехдневному походу по горам. Все это время он не мог не думать о том, что вот-вот сейчас сюда прибудет король со свитой – или войском, – и нужно будет либо держать оборону замка от собственного сюзерена – романтично, но печально, – либо добровольно сдаваться на милость – рыцарственно, но еще печальнее. Однако ни того ни другого Генри делать не пришлось.
Наступило утро, в которое они должны были уходить, Генри ушел за вещами, Джоан осталась в холле с его матерью. Леди Теннесси молчала, потому что по этикету начинать разговор полагалось принцессе. Джоан молчала, потому что боялась леди Теннесси. Наконец Генри вернулся, поцеловал мать в щеку, выдал Джоан ее часть поклажи и вышел на улицу. Джоан повернулась к леди Теннесси, пытаясь понять, как именно лучше всего попрощаться.
– Ваше высочество… – начала та все-таки вопреки этикету, и вдруг неожиданно подошла к принцессе, игнорируя положенные пять шагов, и положила ей руки на плечи. Девочка испуганно посмотрела на леди Теннесси.
– Джоан, – очень серьезно обратилась к ней та, глядя прямо в глаза. Джоан заметила, что они у леди Теннесси того же цвета, что и у Генри – невозможного, резкого, пронзительно-серого цвета. Хотя Джоан и знала, что серый цвет по определению не может быть ни резким, ни пронзительным. – Сейчас Генри отведет тебя к Сагру, Мастеру драконов, и оставит там. Ты ведь знаешь это?
Джоан кивнула. Эта часть плана ей и раньше не особенно нравилась.
– Запомни одно. Нельзя, чтобы Генри про тебя забыл.
Джоан вздрогнула.
– Он слишком легко может это сделать – и никогда потом не сможет себе этого простить. Не дай ему совершить такую ошибку.
Джоан изумленно посмотрела на леди Теннесси.
– Поверь мне. Я не шучу, – она слегка поджала губы, как будто боясь сказать что-то еще, потом быстро поцеловала принцессу в лоб. – Иди, он ждет тебя.
Джоан побрела к двери в некотором замешательстве. На пороге обернулась, но леди Теннесси уже поднималась по лестнице.
Генри с подозрением посмотрел на Джоан.
– О чем вы там разговаривали?
Джоан рассеянно покачала головой.
– Идем, – только и ответила она. Генри пожал плечами и пошел вперед. Путь был неблизкий.
* * *
Из Тенгейла можно было уйти не только через ворота. За небольшой дверью, высеченной в скале, тянулся длинный и узкий тоннель, заканчивающийся с другой стороны горы замаскированным выходом. Пока они шли по тоннелю, Джоан была подозрительно задумчивой, что наводило Генри на крайне неприятные мысли об их разговоре с леди Теннесси. Он строил разные предположения – и злился, потому что вообще думал об этом. Злился на Джоан за ее молчание. Злился на мать – за то, что та всегда оказывалась права. Злился на то, что злился. Молчал, потому что злился. Злился, потому что молчал.
Путь к Сагру был пройден Генри столько раз, что у него были уже давно обжитые места ночевки. Вторую ночь можно было провести в деревне, поселении пастухов, которые жили высоко в горах и спускались с них только для того, чтобы обменять овец, коз или свиней на все то, что в горах невозможно было вырастить. Генри там хорошо знали, в доме старейшины у него имелся свой угол, однако от деревни Тенгейл отделяло два дня пути и перевал, поэтому в первую ночь Генри с Джоан остановились в шалаше, построенном им лет десять назад, когда он поссорился с Сагром и целую неделю прожил в горах один, не желая возвращаться к учителю и не смея показаться дома. Чем закончилось дело – сам ли он вернулся к Сагру, или тот его нашел, – Генри уже не помнил, но с тех пор шалаш много раз служил ему хорошим укрытием.
Джоан еще утром обратила внимание, что вместо меча в качестве оружия Генри взял с собой лук и стрелы. Вечером, когда они сидели у входа в шалаш при свете догорающего костра, она спросила его об этом.
– А что тебя удивляет? – был встречный вопрос Генри.
– Я всегда считала, что лук – это оружие для простолюдинов… и женщин, – Джоан поморщилась. В свое время отец строго запретил ей даже прикасаться к мечу, прочитав длинную лекцию о том, что меч – не оружие для девочки, но милостиво разрешил обучиться стрельбе из лука, к большой радости принцессы.
Генри сухо улыбнулся:
– Это верно. Но меч – не очень практичное оружие для человека, путешествующего в диких горах. Что ты будешь с ним делать? Размахивать над головой и с громкими криками гоняться за горными козлами в надежде довести их до сердечного приступа?
Джоан прыснула.
– Но ты же владеешь мечом? – спросила она уже серьезно.
– Конечно. Я один из пэров королевства. Мне положено владеть мечом, копьем и любым другим родом оружия, наиболее пригодным для убийства верхом, – Джоан могла ошибаться, но ей показалось, что его голос стал на полтона холоднее – почти презрительным.
– И ты участвовал в турнирах?
– Да, – ответил он коротко и как будто неохотно.
– Сколько раз?
– Пять.
– А когда ты последний раз в нем участвовал?
– Два года назад.
– И ты хоть раз выигрывал?
– Да.
– Сколько?
– Джо, – сказал он сухо. – Пора спать.
– Сколько раз ты выигрывал? – не сдавалась она.
Он встал, сгреб догорающие угли.
– Пять.
Джоан нахмурилась:
– Серьезно?
– Абсолютно.
– Почему же ты тогда уже два года в них не участвуешь?
Генри ничего не ответил и пошел к шалашу. У входа он обернулся.
– Иди спать, Джо, – сказал он невыразительно и устало.
Она покачала головой, не сводя глаз с тлеющих углей.
– Я все равно не скоро смогу заснуть. Спокойной ночи.
Генри еще немного постоял, а потом забрался внутрь на одну из двух лежанок из густого елового лапника. Он еще долго лежал, подложив руки под голову и глядя через проем входа на сидящую у догорающего костра Джоан. Он не мог разглядеть в сгустившейся темноте ничего, кроме ее слабо подсвеченного лица, да и то очень неявно. Казалось, она сидела совершенно неподвижно, как тогда на крыше, не отводя взгляда от углей. Он не знал, о чем она думает.
«И не хочу знать», – подумал Генри раздраженно, перевернулся на бок и быстро уснул.
* * *
Завтрак прошел тихо и по-деловому, они едва ли обменялись десятком слов. Генри пытался понять, не обидел ли он вчера Джоан, но она не выглядела расстроенной, скорее еще более задумчивой. Генри дал себе слово сегодня не злиться и потому старался просто не обращать внимания на ее настроение. Получалось не всегда. Но он старался.
Они подошли к перевалу в полдень. Сделали короткий привал перед долгим и опасным подъемом. Тропинка часто шла по узким уступам, из-под ног то и дело сыпались камни. Генри поймал себя на том, что постоянно говорит «осторожно, Джо», «внимательнее, Джо», «здесь стоит переступить сюда, Джо». Он понимал, что в случае падения ей грозит чуть ли не меньшая опасность, чем ему, но все равно предостерегал на каждом неприятном отрезке пути.
В какой-то момент Джоан спросила:
– А почему ты меня все время так странно называешь?
– Как?
– Джо. Это же имя для мальчика.
– Ну, если учесть, что Джоан – это производная от имени Джон, то у тебя и так вполне себе мальчиковое имя.
– Это имя нашего рода. Всех в династии Дейл зовут Джон или Джоан.
– И как же их различают?
– По номерам, разумеется.
– Это если король. А если, например, как ты, сестра короля?
– Очень просто. Я буду Джоан, сестра короля Джона Тринадцатого.
– Где будешь?
– В летописи, конечно. Для чего еще различать королей?
– Действительно, для чего?..
– Вообще-то, кроме шуток, это довольно удобно. Я всегда могу сказать, как звали моего прапрапрадедушку, например. Вот ты знаешь, как звали твоего прапрапрадедушку?
– Конечно. Генри.
– А прапрапрапрадедушку?
– Тоже Генри.
– А прапрапрапрапрапра…? Тоже Генри?
– Тоже.
– И как же вы их различаете?
– Очень просто – по прозвищам. Был, например, Генри Кривошей. Еще были Кривоглазый, Криворукий, Кривоустый. Мой отец был Кривоносым – однажды на охоте он нос к носу столкнулся с диким вепрем. Еще, кажется, когда-то давно был один Генри Красивый.
– Наверное, все уже просто забыли, что у него было кривое.
– Очень может быть.
– Знаешь, ты не очень-то подходишь под фамильные требования.
– Почему это?
– У тебя пока вроде ничего кривого нет.
– Ну, может, мне повезет. И меня тоже назовут Красивым.
* * *
В деревне их встретили радушно. Генри объяснялся с местными на хёйт, сложном горном диалекте, в котором было сорок три разных названия для пасмурной погоды. Джоан с любопытством рассматривала странные круглые хижины, попыталась упасть в колодец и жутко перепугалась при виде стада свиней.
Генри не стал объяснять, что за девочку он везет с собой, сказав только, что та едет обучаться у Сагра. Пастухи понимающе кивали и смотрели на принцессу со странной смесью сочувствия и уважения. Джоан этих взглядов не замечала – слишком много интересного было вокруг.
На следующий день им предстояло пройти совсем немного – до дома Сагра от деревни было примерно полдня пути. Почти сразу нужно было перейти вброд горный ручей, не широкий, но бурный, и ледяной в любое время года – но Генри заметил, что ледяная вода меньше смущает нежную и хрупкую принцессу, чем его. Впрочем, он давно понял, что она не такая нежная и хрупкая, как кажется на первый взгляд.
За ручьем тропа подходила к отвесной скале, и дальше долгий подъем вел с одной каменной ступени на другую – пока не выходил на небольшую площадку с домом. Сруб, клеть и хлев по северной традиции стояли под одной крышей, покрытой дерном – по-осеннему бледная трава смотрелась легкомысленно на фоне суровых скал.
Когда Генри и Джоан подошли к дому, их встретил очень худой мужчина невысокого роста. Его можно было бы назвать стариком – судя по глубоким морщинам на темном лице и седым волосам, – но жилистое тело выглядело сильным, а скупые движения были точными и уверенными.
– Здравствуй, Сагр, – тихо поприветствовал его Генри, подходя к крыльцу.
– Здравствуй, Генри, – голос Сагра был сухим и твердым, как скалы, которые их окружали. – Кого ты привел ко мне? – спросил он, глядя на Джоан.
В этот момент она посмотрела ему в глаза. Сагр вздрогнул. Слегка прищурился, а его лицо на мгновение стало очень напряженным. Генри краем глаза посмотрел на Джоан – и замер. Он опять отчетливо видел крылья.
Они одновременно громко выдохнули – Сагр и Джоан, – и одновременно стали чуть бледнее.
– Ясно, – сказал Сагр коротко. – Входите оба.
* * *
Сагр сложил ладони и положил подбородок на отставленные большие пальцы.
– Принцесса.
– Да. Принцесса.
– А дракон серебряный. Не черный, не серый, не бурый.
– Серебряный.
Мастер драконов задумчиво выдохнул в пальцы.
– С этим что-нибудь можно сделать? – спросил Генри.
Сагр поднял глаза и внимательно посмотрел на него.
– А я не знаю, – сказал он очень спокойно. – Ты понимаешь, что все, описанное тобой, – в принципе невозможно?
– Но…
– Подумай, Генри. Начать можно хотя бы с того, что дракон серебряный. Ты хорошо знаешь, что они не бывают такого цвета.
Генри покачал головой.
– Бывают.
Сагр слегка поморщился.
– Бывает, – уточнил он с ударением на «е». – В единственном экземпляре. По неподтвержденным слухам. Но даже если такой дракон существует, то человека, который сможет жить с ним внутри и при этом оставаться в полном рассудке, по определению существовать не может. Даже если этот дракон и серебряный.
– Но Джоан существует. И в ней точно сидит дракон.
– Сидит, – согласился Сагр. – Но это означает лишь, что по какой-то причине он не хочет ее полностью подчинять себе. Пока что.
– Не хочет… или не может? – осторожно спросил Генри.
Сагр долго молчал.
– Это-то нам и надо выяснить, – заметил он наконец тихо.
* * *
Они стояли у начала тропы, спускавшейся вниз вдоль скалы. Генри был бодр и собран, Сагр – спокоен и невозмутим. Джоан молчала и теребила выбившиеся из косы пряди. Сильный ветер, дувший из ущелья, все время бросал ей волосы в лицо.
– Ну, хорошо, – сказал наконец Генри, чтобы прервать повисшее молчание. Оно напрягало его. Генри пытался убедить себя, что ему совершенно необходимо уйти – и, хотя доводы были вполне вескими, а причины – очевидными, какое-то неясное неприятное чувство все же не отпускало его. – Мне пора.
Сагр кивнул. Джоан молчала.
Генри знал, что должен сказать ей что-нибудь, что-то ценное, ободряющее, или просто доброе – но все слова, которые приходили на ум, были неправильными. Поэтому он просто коротко кивнул им – и пошел.
Он успел спуститься на несколько ступеней, когда вдруг сзади раздался неясный шорох – а в следующее мгновение Джоан спрыгнула рядом с ним, аккуратно приземлившись на полусогнутые, и тут же выпрямилась.
– Ты обещаешь, что вернешься? – спросила она тихо и отчетливо.
– Конечно, я вернусь, – удивленно ответил Генри, но Джоан быстро помотала головой.
– Пообещай по-настоящему.
Генри внимательно посмотрел на нее.
– Я обещаю, что вернусь, Джо, – сказал он с нажимом. Она кивнула – развернулась – и исчезла из виду.
Генри еще немного постоял, пытаясь различить звук ее шагов – но услышал только шум ветра.
* * *
Когда Генри вышел из потайного прохода на верхнюю террасу Тенгейла, он все понял. Первым желанием было быстро спрятаться за дверью, пока никто его не заметил… Генри вздохнул – и вышел на террасу.
Часовые у дома не кинулись к нему сразу же и не попытались схватить – это был неплохой знак. Однако навстречу вышел человек, и в сгущавшихся сумерках Генри безо всякого удовольствия разглядел полное лицо Бертрама, офицера тайной службы короля.
– Лорд Теннесси, – с легкой насмешкой поприветствовал его Бертрам. Генри еле заметно поморщился. Он вообще довольно равнодушно относился к своему титулу – а в такие моменты и вовсе предпочитал, чтобы его звали как-нибудь по-другому. Какой смысл быть лордом, если все, что тебе за это полагается, – это либо презрительная насмешка, либо ненависть и зависть?
– Полковник Бертрам, – вежливо поприветствовал шпиона Генри.
– Будьте добры, проследуйте за мной.
Бертрам отвел Генри в главный зал Тенгейла. Возле камина, в котором языки пламени поднимались соответственно высоко, стояло несколько человек – в том числе король и леди Теннесси.
Генри стало немного нехорошо. Но не при виде короля – куда больше его волновало выражение лица матери. Оно было очень вежливым и очень спокойным. И это было очень, очень плохо.
– Теннесси, – сухо произнес король, когда Генри вошел.
Ну хорошо. Предположим, короля тоже следовало опасаться.
– Где моя дочь?
Генри мысленно сосчитал до десяти, прежде чем ответить. Необходимо было, чтобы голос звучал спокойно и уверенно. Потому что единственное, что могло его сейчас спасти, – это полная убежденность в собственной невиновности.
– Ваша дочь находится на обучении у Сагра, Мастера драконов. Она не проинформировала вас о своем отъезде, мой король?
Пожалуй, это был перебор. Король покраснел и гневно засопел.
– Проинформировала, – проворчал он мрачно. – Вот. Полюбуйся.
Король протянул ему маленький клочок бумаги. Генри напрягся. Судя по размеру, записка была не очень пространной. Он осторожно развернул ее и прочел следующее.
Дорогой папа!
Я сбежала с Генри Теннесси, потому что хочу поехать на север изучать драконов. Пожалуйста, не сердись и не переживай. Все отлично. В этой истории нет ни слова лжи, любой может проверить, если захочет, где я, а у меня в башне хватает разных странных книг, чтобы всякий убедился, какая я странная девочка. Не расстраивайся. Со мной все будет хорошо. Я люблю тебя.
Джоан.
P. S. Генри прекрасный, поэтому даже не думай о том, чтобы сердиться на него. Иначе я рассержусь на тебя. Очень сильно рассержусь.
Генри смотрел на записку значительно дольше, чем было необходимо, учитывая ее длину.
– Ну? – наконец требовательно произнес король. Генри поднял глаза. Очень хотелось спросить «что “ну”?» – но он сдержался.
– Ты что-нибудь можешь на это сказать?
– Боюсь, что нет, – осторожно ответил Генри.
Король шумно вдохнул. Потом выдохнул. Потом снова вдохнул. Генри ждал, очень стараясь при этом не встречаться глазами с матерью.
– Что ж, – выдохнул наконец король. – Джоан просила меня не сердиться – поэтому я стараюсь не сердиться. Но, поверь мне, это дается мне с большим трудом.
Генри верил. Он бы тоже, наверное, сердился, если бы кто-нибудь тайком увез его дочь.
– Она в порядке? – вдруг спросил король тихо.
– Да, – ответил Генри, хотя что-то мешало ему ответить так уверенно и спокойно, как нужно было.
– И ты правда считаешь, что ей это поможет?
Генри не сразу смог ответить. В голове звучали слова Сагра: «Людей, которые могут жить с драконом внутри и при этом оставаться в полном рассудке, по определению существовать не может».
– Мой король, – наконец медленно произнес Генри, – если Сагр не сможет помочь ей – значит, ей не может помочь никто.
Король молчал и только громко сопел.
– Но, если честно, – добавил Генри очень тихо, – даже в этом случае у нее есть неплохие шансы справиться самой.
Три сущности всего
Весь вечер Джоан сидела за столом, положив голову на сложенные руки, и молчала. Сагр не обращал на нее внимания, занимаясь своими обычными делами, – накормил и подоил козу, занес в дом из сарая охапку дров, чтобы те успели просохнуть за ночь, приготовил нехитрый ужин. Сел есть за тот же стол, где сидела она, благо другого в домишке и не было, но Джоан ничего не предложил. Задумчиво смотрел в окно, вытирая миску куском лепешки. Наконец сложил руки перед лицом, оперев подбородок на большие пальцы, так что губы и нос касались ладоней.
Теперь Сагр, наоборот, смотрел на Джоан, долго и внимательно.
– Он вернется? – она подняла глаза.
– А он обещал тебе, что вернется?
– Да, но…
– Значит, вернется. Генри никогда не умел нарушать обещания.
* * *
Первые несколько дней Сагр рассказывал Джоан о своей жизни. Мысленно он порадовался, что принцессе пришлось совершить пусть небольшое, но достаточно сложное путешествие, а до того – жить в башне в полном одиночестве, без привычной свиты и горничных. Принцесса, конечно, для жизни в домике годилась не лучше, чем Сагр – для жизни при королевском дворе, но она, по крайней мере, представляла себе, что еда и вода берутся не из воздуха, что кровать может быть настолько узкой, что на ней нельзя лежать поперек, а одежда придумана в первую очередь для тепла и удобства. Джоан старательно запоминала все его наставления и даже выразила желание научиться топить печь. Первый опыт окончился неудачно, и они долго выгоняли дым на улицу через открытые окна и двери. Однако на следующее утро Джоан уже справилась сама, и в дальнейшем это стало ее негласной обязанностью.
Постепенно между ними установились если и не доверительные, то, во всяком случае, уважительные отношения. Джоан явно видела в нем Учителя, обладавшего тайным Знанием. Сагр же сочувствовал ей и ценил внутреннюю сосредоточенность, которую порой замечал в Джоан. Именно это качество давало надежду, что у них может что-нибудь получиться.
Когда ветер сорвал последние листья с деревьев в ущелье, Сагр впервые заговорил с ней о драконах.
* * *
– Ты знаешь, откуда они появились?
– Драконы?
– Да.
– Я слышала легенду, когда была маленькой. Что драконов придумала и сотворила Тьма, потому что завидовала Свету, создавшему целый мир. И тогда она задумала существо, которое было бы лучше, чем человек, вершина Творения. Поэтому Тьма сотворила драконов и сделал их сильными, мудрыми и вечными. Это правильно?
– Почти. Наверняка ты слышала также, что у Тьмы ничего не получилось.
– Да. Там было что-то про выбор… Но этого я уже не поняла.
– Дракон действительно во многом лучше человека. Он не умирает от старости, он сильнее любого другого существа на земле. Дракон не знает страстей и может мыслить одновременно на множестве уровней сознания, постигая творение в совокупности всех его явлений. Его знание бесконечно, как бесконечно само Творение, он видит мир от его начала и до конца. Но дракон не может выбрать свой путь. В отличие от человека. Мы все, от рождения и до смерти, на протяжении всей своей жизни, постоянно делаем выбор. И этот выбор делает нас такими, какие мы есть. Дракон же не может выбирать. Его путь известен ему от начала и до конца. Поэтому я думаю, что драконов нельзя назвать злыми. Они не могут выбрать добро, они не могут любить, жертвовать, страдать. Они вечны – и неизменны в своей вечности.
– Как же они существуют?..
– Что ты имеешь в виду?
– Если что-то существует вечно – какой смысл в его существовании? Ведь мы начинаем по-настоящему ценить только то, что уже закончилось?
– Стюарт Айр? «Смерть и бессмертие»?
– Да.
– Сколько книг ты прочитала, сидя в башне, Джоан?
– Много. Иногда мне кажется – слишком много.
* * *
– Что значит «драконы мыслят на множестве…» Как ты это назвал?
– Множество уровней сознания. Это значит, что ты, Джоан, способна сознательно продумывать в своей голове только одну мысль в конкретную единицу времени. Дракон же любую мысль осознает со всех точек, видит ее со всех сторон, во всех ее смыслах, видит одновременно причину и следствие этой мысли. Это выгодно отличает его от человека, потому что именно неумение посмотреть на проблему с разных сторон обычно влечет за собой ошибки.
– Значит, драконы не могут ошибаться?
– Нет. И отчасти поэтому не могут выбирать. Людям приходится делать выбор, потому что они не знают наверняка последствий этого самого выбора. Если бы мы изначально знали, какое из двух решений окажется верным, нам не пришлось бы и выбирать между ними.
– Генри рассказывал мне, что для того, чтобы уметь разговаривать с драконами, нужно долго учиться. У них есть свой язык?
– Не совсем. Драконы вообще не совсем говорят, в прямом смысле этого слова. Когда дракон хочет «поговорить», что случается далеко не часто, он просто связывает свое сознание с твоим. По сути это означает, что его сознание становится настолько же открытым тебе, насколько и твое открыто ему. Но, поскольку сознание дракона многослойно, а человеческое – достаточно примитивно, дракон практически всегда оказывается в выигрышном положении.
– Практически? Но не всегда?
– Не всегда. В несовершенстве человеческой природы скрывается наше главное преимущество.
– Какое?
– Непредсказуемость. Человек всегда может изменить свое решение, поменять линию поведения. Это удивляет дракона, сбивает его с толку. Хуже всего драконы понимают шутки, поэтому человек с хорошим чувством юмора всегда может одержать над драконом верх.
– Так просто? Значит, надо просто пошутить, и все?
– Это совсем не так просто. Разговор с драконом – это огромное напряжение ума. Если ты не можешь мыслить хотя бы на двух-трех уровнях одновременно, он вряд ли вообще будет рассматривать тебя в качестве разумного существа. Следовательно, и шутка должна одновременно иметь несколько смыслов, что не всегда так уж и просто. Кроме того, ты постоянно слышишь все мысли дракона, а вслушиваться одновременно в десятки разных мыслей – задача совсем не легкая. Так что разговор с драконом, если ты хочешь, чтобы он окончился благополучно, требует колоссальной концентрации, внимательности и напряжения ума.
– И этому можно научиться?..
– Можно. Если очень захотеть, то можно научиться практически чему угодно.
– И если я научусь… Я смогу… Я смогу говорить со своим драконом, да?
– Сможешь.
– А я смогу?..
– Что?
– Сказать ему, чтобы он из меня вышел?
– Нет.
– Почему?
– Потому что, если дракон выйдет из тебя, он мгновенно умрет. А ни один дракон не способен умереть.
* * *
– Ты сказал, что драконы иногда хотят поговорить. С людьми?
– Да.
– А зачем им говорить с нами? Если мы для них такие… примитивные?
– Потому что им любопытно. Человек, в силу все той же непредсказуемости, представляет для дракона огромный интерес. Это единственное создание в мире, которое он не может постичь логически. Человек является для дракона своего рода бесконечной головоломкой. Поэтому, когда дракону становится скучно, он может захотеть поизучать кого-нибудь из смешных маленьких людишек, развлечения ради. Для большинства людей такой разговор оканчивается весьма печально, однако к тем, кто действительно может мало-мальски поддержать беседу, драконы невольно испытывают уважение и потому обычно не трогают их.
– Генри сказал как-то, что такие люди… ну, которые умеют говорить с драконами… что они могут приказывать драконам. Это правда?
– Правда.
– А как? Как можно приказать дракону, если он такой мудрый, и всезнающий, и вообще сильнее тебя?
– Это вопрос силы воли, а не силы мышц. Воля человека – практически единственное, в чем он равен дракону, а иногда и превосходит его. Но чтобы твоя воля была сильнее воли дракона, нужно, опять же, огромное напряжение, скорее даже душевное, чем умственное, а на это тоже способен далеко не каждый.
– Значит, если уметь говорить с драконом и быть сильнее его, то его можно подчинить себе?
– Подчинить себе – нет. Но можно заставить его уважать себя, считать за равного. Это все равно не значит, что дракону можно доверять, но можно более-менее сносно с ним существовать. Собственно, это именно то, чему я должен попробовать тебя научить, вернее, чему ты сама должна попробовать научиться. Ты же хочешь научиться?
– Очень!
– Хорошо. Но для этого нам заранее следует договориться с тобой о правилах, которые нужно будет неукоснительно соблюдать.
– Каких правилах?
– Правило первое – во всем, абсолютно во всем слушаться меня. Если ты с чем-то не согласна, ты можешь мне возразить, можешь постараться объяснить мне свою точку зрения, но главное – не спорить, не обижаться и не злиться. Это очень важно. Ясно?
– Да.
– Правило второе – ты должна быть со мной абсолютно честной. Обо всем, что с тобой происходит, что ты чувствуешь, ты должна обязательно рассказывать мне. Это необходимо, чтобы я мог помочь. Я понимаю, что ты – юная и деликатная девушка, а я – дикий странноватый старик, поэтому предлагаю тебе относиться к этому, как к общению с врачом. Ты больна, я пытаюсь помочь тебе, и для этого мне нужно знать все симптомы. Понятно?
– Да. Наверное. Прямо все-все рассказывать?
– Все, что тебя беспокоит. Поверь мне, это очень, очень важно.
– Хорошо. Какие еще правила?
– По-настоящему важные – эти два. С завтрашнего дня мы начнем с тобой непосредственно заниматься твоей проблемой.
– Учиться говорить с драконом?
– Не сразу. Перед этим тебе нужно подготовиться.
– Как?
– Увидишь. Для начала – выпей вот это.
– Что это?
– Ничего страшного. Леонурус.
– Что?!
– Пустырник. Успокоительный чай. Полезный вообще, а в твоем случае – просто необходимый.
– Ну хорошо… Агхх! Как его вообще можно пить?!
– Осторожно, мелкими глотками.
– Я не буду!
– Джоан.
– Что?
– Помнишь первое правило?
– Второе тоже.
– Что ты имеешь в виду?
– Я честно-честно не хочу его пить.
– Я знаю. Искренне сочувствую тебе. Могу составить компанию, чтобы ты не страдала в одиночку.
– Ладно уж… Можно, я заем сухариком?
– Можно.
* * *
– Что мы будем сегодня делать?
– Тренировать твою силу воли. Собственно говоря, с силой воли у тебя и так все в порядке, мы просто будем учиться направлять ее в нужное русло. Правда, для этого мне придется тебя немного помучить. Вернее, тебе самой придется себя немного помучить.
– Выпить два стакана пустырника?..
– Нет. Хотя и его тоже, но потом, перед обедом. Ты как переносишь боль?
– Смотря какую…
– Небольшую. Я дам тебе сейчас эту иголку, и тебе нужно будет уколоть себе палец.
– Всего-то?
– Не боишься?
– Нет. Когда я сидела в башне, то решила научиться шить. Но поначалу никто не рассказал мне про наперсток… А зачем мне сейчас колоть себе палец? Чтобы выдавить каплю крови?
– Нет. Тебе нужно научиться контролировать свою реакцию на боль. Потому что это именно то, что в первую очередь заставляет тебя превращаться в дракона. Поскольку дракон кровно заинтересован в том, чтобы ты была жива и здорова, он рефлекторно реагирует на любую опасность. Беда в том, что дракон не способен отличить душевную боль от телесной, да и не только боль. Поскольку самому дракону сильные переживания недоступны, он любое сильное чувство принимает за боль и, следовательно, угрозу. И сразу воплощается в своей истинной форме, чтобы защитить вас обоих.
– То есть ты хочешь сказать, что мне нужно научиться перестать чувствовать?
– Нет. Совсем наоборот. Тебе нужно научиться чувствовать по-настоящему.
– В смысле?
– Тебе нужно научиться осознавать свои чувства. Как только ты сможешь понять, что с тобой происходит, дракон получит возможность правильно воспринимать твои чувства и, как следствие, не реагировать каждый раз на уровне инстинкта самосохранения.