Buch lesen: "Фабрика-19"
Dennis Glover
Factory 19
* * *
© Dennis Glover, 2020
This edition published by arrangement with Black Inc., an imprint of SCHWARTZ BOOKS PTY LTD and Synopsis Literary Agency
© Деннис Гловер, 2025
© Сергей Карпов, перевод на русский язык, 2025
© Издание на русском языке, оформление. Строки
* * *
Посвящается всем Ненужным
Уважаемый сэр/мадам
ПРЕДЛОЖЕНИЕ ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ
Пожалуйста, примите копию моего романа «Фабрика–19». Учитывая известность событий, на которых он основан, тема не требует объяснений.
Роман напечатан на старой (но содержавшейся в хорошем состоянии) пишущей машинке – «Ремингтон Портабл № 3». Местами копия может быть блеклой, но я проверил, что все экземпляры читаемы, хотя изредка вносил правки от руки. Обратите внимание, что я писал «исторически», соблюдая терминологию и правила грамматики, принятые на самой фабрике. Там, где они не очевидны, объяснение приводится в сносках. Гендерные термины даются так, как применялись на Фабрике–19; если сочтете нужным, можете с чистой совестью их обновить. В мои планы не входит отпугнуть молодое поколение читателей.
Если вы откажетесь от публикации, прошу вернуть копию в приложенном конверте с надписанным адресом. Заранее прошу прощения, если отправка будет неудобной из-за формата бумаги «фулскап».
Ваш
Пол Ричи
P. S. Вспомнился еще один момент. Фабрики господствовали в нашем мире больше столетия, но пропали в один миг. Поэтому некоторым читателям описанный здесь мир может показаться незнакомым и порой трудным для понимания. Им может быть полезно сначала ознакомиться с приложением. Поняв, «почему», они поймут и «как».
Предисловие
Все началось, когда Дандасу Фоссетту стало скучно делать деньги, с чего, очевидно, начинаются многие проблемы миллиардеров. Судьба назначила мне рассказать его историю, что иронично, ведь узнал я о нем одним из последних. Впрочем, я наравне со всеми остальными считал Дэ Эфа, как мы все его звали, одним из самых выдающихся людей в истории. Никогда не забуду, что он сказал, когда я впервые его увидел. Свой знаменитый лозунг – вы наверняка его слышали. Тот, что подарил новую надежду всем младше тридцати пяти, кто не знал, что такое настоящий труд или какой может быть полноценная жизнь:
Я видел прошлое – и оно работает!
Для сотен миллионов обездоленных по всему миру это было первой фразой из нового евангелия свободы.
Что за человек скажет так о прошлом? И кто он – консерватор? Радикал? Революционер? Я до сих пор не могу определиться, хоть и был к нему ближе кого угодно, не считая его столь же прославленной жены. Чтобы найти ответ, сперва нужно попытаться вернуться мыслями в то время и задуматься, как его изумительная идея перекроила наше понимание мира. Теперь вспомнили, как все категории вроде «левых» и «правых», «богатых» и «бедных» вдруг потеряли смысл? И считалось только, за будущее ты или за прошлое, за оковы или свободу, с Дандасом Фоссеттом или против него? Возможно, это и есть его истинное наследие: он помог нам взглянуть на свободу совершенно по-новому.
Почему Дэ Эфу вообще стало скучно? Ответ – избыток успеха. Он умел делать деньги – я имею в виду, умел как никто. Продолжай он в том же духе – и, нисколько не сомневаюсь, стал бы богатейшим человеком на планете. Он был в ряду тех, кто очень рано научился извлекать прибыль из интернета, – другие, если вспомните, извлекали только клики да просмотры и пропали в первых банкротствах доткомов1. Он пошел в азартные игры. Не буду вдаваться в подробности – я плавал и в школьной математике, не мне их объяснить, – но его синдикат зарабатывал каждую неделю миллионы от ставок на скачки, что на тот момент не облагалось налогами в Австралии, где и происходили все эти события. Так он быстро стал самым богатым человеком на острове-штате Тасмания (конечно, до появления Дэ Эфа планка там была невысокой), его родном – здесь он рос гениальным, но одиноким сыном заводских рабочих в приятном социальном пригороде: в Америке такие называют «проджект», а в Англии – «эстейт». Скоро он заработал столько, что мог делать все, что пожелает, а желал он примерно того же, что и любой богач: купить личный самолет и коллекционировать любовниц и египетские древности.
Его миллионы превратились в миллиарды благодаря алгоритму, раскусившему государственные лотереи всего мира. Это из-за Дэ Эфа их больше не существует, но в то время они иногда выплачивали и сотни миллионов. Его синдикат выиграл во всех за неделю, а потом и в следующую, и в послеследующую, и Дэ Эф быстро вошел в пятерку самых богатых людей на планете. Российские лотереи ожидаемо платить отказались, но и без них он встал в одном ряду с Биллом Гейтсом, Марком Цукербергом, Илоном Маском, Джеффом Безосом, Сергеем Брином и другими. И тут уж – прямо как они, когда стали мультимиллиардерами, – он занялся тем, что хотел на самом деле.
Чтобы понять, почему он сделал именно то, что сделал, а не, скажем, послал экспедицию на Марс или не нашел лекарство от малярии, надо помнить, что его всерьез интересовало искусство. Не самый обычный интерес для математика, но и Дэ Эф все-таки и не самый обычный человек. И он приобрел заброшенный промышленный участок на широком мысе у гавани города Хобарта и прокопал там запутанную сеть туннелей и бункеров, куда можно было попасть только через люк на парковке, так создав самую скандальную художественную галерею на свете. Он окрестил ее Галереей будущего искусства, но для мира она стала просто ГБИ.
Темой ГБИ стали недостатки настоящего. Всему, что хоть чем-то напоминало о будущем или высокомерно воротило нос от современной морали, находилось почетное место в подземных галереях. Чем наглее нарушались существующие традиции эстетики и вкуса, тем лучше. В этой самозабвенной гонке за эпатажем одна инсталляция была возмутительнее другой. Как тут забыть «Пропал один наш самолет»? В беспилотный суперджамбо посадили сотни плавучих манекенов и пустили летать, пока не закончилось топливо, и его падение снимал собственноручно Дэ Эф из второго самолета с личным пилотом (который еще появится в нашей истории). Людям предложили награду в 10 тысяч долларов за возвращение в ГБИ манекенов, которых выбросит на берег, и еще 10 миллионов – тому, кто рассчитает место падения вплоть до квадратного километра. Мировые СМИ месяцами только об этом и говорили, а 10 миллионов, как известно читателям, дожидаются хозяина по сей день. Дэ Эф утверждал, что это настоящее произведение искусства; многие другие, особенно родственники жертв авиакрушений, не торопились соглашаться.
Все гадали, что Дандас выкинет дальше. Однажды утром они прочитали, что в ГБИ выставлен «Здоровяк» – невероятно реалистичный двухметровый член, якобы сделанный из человеческих хрящей и кожи, который каждый час эрегирует и эякулирует сперму, пожертвованную посетителями. (Мужчины за каждый взнос получали скидку на вход.) Католические епископы, конечно, бурно возмущались, чего Дэ Эф и добивался.
После этого какое-то время страницы светских новостей пестрели кричащими статьями об очередной инсталляции – «Звездные гости», зрелищный званый вечер для бездомных Хобарта, нашедших золотой билет под тарелкой супа в приюте, который спонсировал Дэ Эф. Репортажи о приеме, где столы ломились от бесплатного кокаина и в клетках под потолком висели голые стриптизерши, спровоцировали местные демонстрации с требованием закрыть ГБИ, что, естественно, только усилило интерес к ней.
Ничего удивительного, что скоро ГБИ стала Меккой для избранной 0,1 процента. Дэ Эф построил восьмизвездочный отель для главных имен Голливуда, Болливуда и королевств Персидского залива. (Джордж Клуни, по слухам, во время широко освещавшегося приезда не раз внес свою лепту в инсталляцию «Здоровяк» – по крайней мере, так писали в таблоидах.) Экономика Тасмании, отставшая от континентальных штатов Австралии на несколько поколений, бурно процветала, ее население разрасталось, пока туда съезжалась молодежь всего мира, задирая цены на недвижимость. Представители Коммунистической партии Китая тут же скупили лучшие прибрежные участки. Неминуемо открылись магазины «Прада» и «Ламборгини». Тасмания, говорили всюду, после двухсот лет сравнительной нищеты и отсталости наконец «догоняет».
Хватало и критиков. Многие предупреждали о хрупкости экономического бума, замешанного на современном искусстве, но их никто не слушал.
Все то время Дэ Эф старательно поддерживал таинственный образ. Он редко покидал свое подземное Занаду. Мир его видел разве что на трапе личного самолета – в костюме в яркий горошек от его друга Дэмьена Херста. Порой нет-нет, но проскакивал репортаж – например, о том его знаменитом ужине для Клэр Фой, Эммы Стоун, Мартина Шина, Мадонны и нового, либерального папы римского. Так Дэ Эф уже скоро приобрел статус едва ли не бога. Последний слух того времени – что он влюбился в кого-то, чья эксцентричность не уступала его собственной, хотя имя этого человека не разглашалось.
Казалось, психоделический загул будет длиться вечно. И скорее всего, Дэ Эфу денег на это вполне хватало. И тут однажды ранним утром посетители, стоявшие с ночи в очереди, чтобы опередить остальных, обнаружили, что люк в ГБИ заперт на замок и украшен запиской:
СПАСИБО, ЧТО НАСЛАЖДАЛИСЬ МОИМИ ПРОИЗВЕДЕНИЯМИ.
А ТЕПЕРЬ ВАЛИТЕ!
Сперва все решили, что это величайший творческий гамбит Дэ Эфа. Закрытая галерея, естественно, была ультимативным произведением и самым крутым заявлением о современном искусстве. Мир по-прежнему съезжался и торчал перед приклеенным к люку клочком бумаги, будто тот преобразится во что-то волшебное. Готов спорить, люди в очередях мнили себя очередной инсталляцией – и в самом деле, фотографии толп побывали во всех дорогих арт-журналах. (Признаем: если ставить на желание любителя искусства считаться знатоком, не прогадаешь.) Но дни перетекали в недели, недели – в месяцы, и все осознали, что ГБИ правда закрылась навсегда.
Экономика штата рухнула вмиг.
1
Из жизни Дандаса Фоссетта до этого момента и так получается поразительная история – но именно то, что будет дальше, делает ее такой смачно невероятной. А чтобы объяснить, как в нее затесался именно я и даже оказался рассказчиком, надо рассказать о новой главе в истории медицины.
У меня был нервный срыв. Надо признать, довольно необычный и впечатляющий.
Те, кто следил тогда за партийной политикой, догадается о его причине, когда я назову имя своего начальника: премьер-министр Икс, тот самый, чей кабинет бил мировые рекорды по кадровой текучке2. После того как от переработки слег его уже четвертый автор речей за год, я получил работу.
Тут я немного забегаю вперед, поэтому, наверное, лучше отмотаем на пять лет назад, когда все действительно началось: утро моего первого дня работы в Парламенте.
Тогда я был типичным выпускником аспирантуры – тут я имею в виду, что был вынужден пойти на работу, которая мне не нравилась, чтобы не загнуться от голода. В моем случае это значило стать ассистентом одного из амбициозных членов парламента того сорта, кому суждены: 1) пост министра, 2) карьера на политическом ток-шоу, 3) звание главы новой маргинальной партии, 4) тюрьма. Наверняка вы таких себе представляете. Пожалуй, могло быть и хуже: меня все-таки не занесло в службу поддержки страховой компании или в продажи тарифов для смартфонов, как многих моих современников из академических кругов.
В свое первое утро я не успел проработать и пятнадцати минут и еще не запомнил имя нового начальника, как зазвонил телефон. Звонила охранница с одного из множества входов парламента. Оказывается, надо было кого-то встретить.
– Говорят, им назначено.
– Кто это?
Охранница со стуком отложила трубку и раздраженно выкрикнула кому-то нечленораздельный вопрос. Мне запомнилась ее интонация, потому что наша охрана славилась тем, как трудно ее вывести из себя. Послышался приглушенный ответ, и она снова взяла трубку.
– Бобби Беллчамбер.
– Ладно, я за ним спущусь.
Я записал на стикере имя, которое мне ничего не говорило, и показал начальнику. Как только он его увидел, сразу бросился за дверь, будто я показал надпись «бубонная чума».
– Иди и займись, – сказал он. Задержавшись в дверях, одной ногой уже в коридоре, он бросил мне маленькую коробку. – Ах да, твой телефон. Это от твоего предшественника, так что все уже настроено. Не расставайся с ним даже во сне. Я позвоню, когда понадобишься.
Довольно типичный для нас диалог. Слугу народа всегда ждал кто-нибудь важный.
Внизу я показал стикер с именем охраннице. Она направила меня в приемную и пожелала удачи – и такого сочувствия я точно не ожидал. Оказалось, это был день открытых слушаний, то есть здание быстро наводнялось толпой одержимых, за которыми надо присматривать, пока не подойдет их очередь выступить перед многострадальными комитетами парламента и сената. Опасаясь, что теперь я – что-то среднее между экскурсоводом и медбратом в психушке, я поискал глазами этого Бобби Беллчамбера.
Сперва все, что я увидел из-за бетонной колонны, – начищенные кеды из голубой кожи, с плоской подошвой, которые ассоциируются с боулингом. Над ними – гольфы, очевидно женские, а никакого не Роберта Беллчамбера. Огибая колонну, я поднимал взгляд все выше. Джинсовый комбинезон с нагрудником, рубашка с цветочным узором и фиолетовая синтетическая куртка с молнией и надписью «Милуоки» на левой стороне груди. Под серебристо-светлым коротким париком проглядывали рыжие волосы, а еще у нее были глянцевая оранжевая помада и блестки на щеках. Рядом стоял футляр с рисунком роликовых коньков, под которыми были вытиснены золотые инициалы «Б. Б.». Я еще раз окинул ее взглядом.
– Это вы… Бобби Беллчамбер?
Она медленно подняла глаза, вынула изо рта жвачку и приклеила за ухо.
– Мои придурки-родители хотели мальчика. Ну так что, где тут девушку угостят «колой» с картошкой фри?
Американка. Совершенно не то, чего я ожидал, и я сбился с мысли.
– Э-э, если честно, я даже не знаю, где тут столовая для сотрудников. Я приступил к работе всего двадцать минут назад, а в этом здании еще попробуй разберись.
Она раздраженно простонала.
Мы поспрашивали и все-таки нашли столовую, где постояли в очереди и выбрали стол с краю. Глядя, как она хлещет «колу» и уминает картошку, я заметил и ее удостоверение на шнурке. Под именем, в строке «Организация или компания», говорилось: «КоВоМиЛю».
– Ну и кого вы мелете?
– Это значит, что я представляю Комитет по воздействию микроволн на людей.
– А они воздействуют?
– Мы против мобильников. – Она сунула в рот еще одну картофелину. – Мобильников, смартфонов – неважно. На эту тему будет слушание твоего начальника – безопасность мобильных телефонов. Он тебе не сказал? Я выступаю как свидетель-эксперт.
Из-за странности происходящего мне и в голову не пришло спросить, зачем она здесь.
– А какое отношение микроволны имеют к…
Она снова прожгла меня взглядом.
– Видишь картошку? – Она подняла один кусочек, с отвращением глядя, как тот вяло свисает в ее пальцах, и поболтала им в воздухе. – Как видишь, ее не жарили, а грели в микроволновке.
Я вдруг понял, почему сбежал мой новый начальник.
– Не понял?
– Знаешь, как работает микроволновка?
– Закрываешь и нажимаешь на кнопку.
– Она пропускает через еду волны высокочастотной энергии со скоростью света. То же самое делает твой мобильник, пока ты держишь его у уха. Это мини-излучатель электромагнитной радиации. Может, послабее микроволновки, но принцип тот же.
Я гадал, что услышу дальше. Может, она вечный двигатель изобрела.
– А ты как думал, почему у тебя нагревается ухо от долгого разговора? Почему болит голова, когда долго шепчешь ласки своей подружке. – Она помолчала. – Прости, твоей мамке. – Она наконец проглотила вялую картофелину. – Мобильник, по сути, то же самое, что и приборы, которые убивают опухоли. Эта штуковина, – она взяла коробку с моим телефоном, – прожаривает тебе башку.
– То есть у тебя нет смартфона?
– А я что, похожа на психопатку?
Я промолчал.
Она отпила «колу» и демонстративно оглядела многолюдную столовую. Все сидели в наушниках и таращились в экраны в своих руках.
– И тебе это все не кажется странным?
Я огляделся. Вроде бы нормально.
– Да ты глянь на них. Ни одного разговора. Вообще. Прислушайся, – она понизила голос до шепота, чуть наклонила голову, показывая на соседний столик: – Тишина. Это же хренова столовая, она для того и придумана, чтобы болтать, жаловаться на начальников, флиртовать, быть человеком. – Она откинулась на спинку и крикнула во все горло: – Эй! Я прямо сейчас раздеваюсь перед своим парнем! – Никакой реакции. – Уже встала раком!
Кое-кто потрудился с любопытством оторваться от смартфонов, но большинство и бровью не повели. Подошла поближе охранница и что-то пробормотала в рацию на воротнике. Из-за угла появился второй охранник и присмотрелся к нам.
– А я тебе о чем?
Эту сцену я наблюдал уже тысячи раз: целые толпы физически находятся рядом, но разумом – где-то далеко. Но впервые это показалось, ну, чуточку странновато.
– Везде и сразу, – сказала она, будто читая мои мысли.
– Но нигде в любой момент, – ответил я, машинально договаривая ранее популярный слоган кого-то из Бигтеха. Потом изобразил отсутствие интереса. – Сидят себе с телефонами и сидят. Могли бы и книжки читать.
– Они, строго говоря, уже не люди, – сказала она. – Компьютерный мир перепрошил им мозги. Думает за них.
– Зомби? – саркастично спросил я.
– Зомби. А неплохо. Начинаешь соображать. Они не мыслят – как минимум не так, как мыслили наши родители. Просто фильтруют и разменивают информацию, заражаясь при этом раком мозга. – Она смерила их еще одним злобным взглядом. – Дебилы. Ты хоть знаешь, сколько человек сбивают каждый год, пока они переходят дорогу, написывая кому-то в мессенджерах?
– Рак мозга? Серьезно?
– Ага.
– Мы бы знали, – сказал я, покосившись на коробку на столе. – Такое не скроешь.
– Как умер Тедди Кеннеди3?
– Понятия не имею.
– Глиома. Это рак мозга и есть. Он считай что провел двадцать пять лет с мобильным, примотанным к башке. А то и сразу двумя, как вон у той.
Я обернулся и увидел женщину, которая как будто вела два разговора одновременно, со смартфоном у каждого уха.
– Только один пример, и наверняка там точно не знают, в чем причина.
– Тогда Джон Маккейн.
– Ну ладно, два. И что?
– Оба баллотировались в президенты. Совпадение?
– Не особо. Тедди даже выборы в партии не выиграл.
– А ты почитай мелкий шрифт на своем телефоне. Дай-ка сюда.
Она схватила коробку, неловко открыла, вывалила трубку на стол, будто какого-то паразита, и достала маленькую глянцевую инструкцию.
– Вот пожалуйста, – сказала она, пролистав. – «Не подносите к уху ближе чем на четыре сантиметра». Как думаешь, вдруг они знают что-то, чего не знаем мы?
– Да стандартный дисклеймер.
Она презрительно рассмеялась.
– Даже просто находясь в этом здании, мы маринуемся в море электромагнитной радиации, для которой наши тела не приспособлены. Не терпится уже вырваться отсюда куда-нибудь без вайфая. Его надо запретить.
– Еще и вайфай запретить?
Я вдруг понял ее костюм. Фанатка ностальгии. Их иногда показывали по телевизору – как они покупают одежду, машины и мебель только из конкретной эпохи. Будто амиши, но без религии. Они просто не понимали, что такое их четкое чувство стиля на самом деле: симптом нераспознанного психического расстройства.
– Боже! Ты правда живешь в пятидесятых, да?
Она протянула руку, чтобы я потрогал куртку.
– Пощупай. Давай! Настоящий акрил с нейлоном из пятидесятых. Такое больше не купишь.
– И ты все вот это – о микроволнах, вайфае, Тедди Кеннеди и Джоне Маккейне – расскажешь на слушании?
– Особенно о Кеннеди и Маккейне. Погибшие политики! Всегда надо взывать к шкурному интересу.
– Чтобы люди отказались от смартфонов? Не дождешься. Уж поверь.
– Избавиться от мобильников на самом деле довольно просто, если знаешь как.
– Неужто?
– А ты наблюдай. – Она взяла мой телефон двумя пальцами, словно он радиоактивный, и уронила – с плеском – в свою наполовину полную кружку «колы». – И нет телефона.
– Мне его только сегодня выдали!
И тут он зазвонил. Кружка завибрировала, черная жидкость вспенилась, потекла на стол. Я выудил липкую трубку и – держа в четырех сантиметрах от уха – ответил. Это был начальник. Бобби пришло время выступать.
Я передал ее сотрудникам и остался смотреть представление.
* * *
Через двадцать минут Бобби Беллчамбер, поливавшую оскорблениями членов парламента, сенаторов и лоббистов, выволокли из зала охранники. Уже трудно вспомнить, что именно я тогда чувствовал. Вряд ли я принял ее за какую-нибудь идеалистку – скорее, просто фанатичную луддитку. Но из-за того, как нервно посмеивались лоббисты, я задумался: вдруг в ее словах есть зерно истины? Все же знают, что лоббистам платят, чтобы они скрывали правду.
Видеозапись ее изгнания попала в вечерние новости, и еще пару дней я хвастался знакомством с ней, но скоро все растворилось в мешанине политического мира, и я о ней забыл. А она совершенно выпала из общественной жизни, хотя, уверен, однажды поздно вечером я все-таки видел ее в музыкальной передаче, на заднем фоне, барабанщицей в женской ретро-рок-группе в стиле пятидесятых. За этим исключением я о ней больше не вспоминал на протяжении пяти лет, вплоть до моих последних суток в парламенте. Забавно, как можно переплестись судьбами с тем, кого почти не знаешь.
В тот день я вернулся в свой жилкомплекс около 22:30 – на работе у премьер-министра Икс это еще считалось рано. Проблемы начались, когда я сунул ключ в замок. К моей досаде, он не вошел. В коридоре было темно, пришлось включить фонарик на телефоне. Похоже, кто-то залил в скважину суперклей. Вот сволочь.
Я позвонил хозяйке, сдававшей квартиру через «Эйрбнб», но наткнулся на автоответчик. Оставил сообщение, списал все на подростковое хулиганство и вздохнул, смиряясь с очередной ночью на матрасе на полу офиса. «Очередной», потому что ночевка в офисе – обычное дело для подчиненных премьер-министра Икс из-за его привычки требовать новые речи или доклады себе на стол к шести утра. А я-то мечтал о роскоши сна в собственной постели и уже запланировал по этому поводу бокальчик вердельо и серию «Короны» (ту, где принц Чарльз заражается коронавирусом). Вдруг я со злостью осознал, что меня лишают единственного мгновения отдыха, возможно, на ближайшие две недели. Я яростно тыкал в телефон, вызывая «Убер» обратно до офиса.
Глядя на приложение, я почувствовал мелкую судорогу на левой стороне лица. Ничего необычного – как правило, это происходило во время стресса, раз-два в неделю. Тогда я обратил внимание только потому, что это был уже второй или третий раз за день, выдавшийся довольно тяжелым. Я проработал четырнадцать с половиной часов над речью, которую премьер-министр Икс планировал на следующий день. Она касалась закрытия угольной шахты – мы его, естественно, приветствовали из-за сокращения выбросов парникового газа. О судьбе шахтеров мы почти и не вспоминали. Я отправил черновик, которым мы перекидывались целый день, около десяти ночи, и, когда не получил в следующие двадцать пять минут ответ, а начальник сказал, что премьер уже отправился домой, рискнул сбежать из офиса. Может, он прочитал и всем доволен, думал я с беспечным оптимизмом, навеянным усталостью.
На полпути в парламент мы остановились, как я было подумал, на светофоре. Я не смотрел в окно – отвлекся, отвечая на полдесятка писем, пришедших после того, как я уехал домой. Тут я услышал грохот – как будто деревом по металлу. Я вскинул глаза: банда женщин в балаклавах колотила по такси клюшками для крикета. Я услышал звон стекла, когда нам разбили фары.
Водитель достал из-под сиденья монтировку, которую, видимо, держал под рукой в целях самообороны. Отпер дверь и выскочил, размахивая железякой. Нападавшие рассеялись во тьме, кто-то бросился в ближайшие кусты. Водитель погнался за ними, а я вышел из машины оценить ущерб. Под погнутым дворником я нашел визитку. На ней шрифтом в стиле старомодной печатной машинки было написано всего одно слово: «Ненужные».
Подождав водителя еще пару минут, пока он, видимо, гонялся за нападавшими, я махнул рукой и остановил проезжающее такси. Когда я объяснил водительнице, что произошло, она улыбнулась. «Неужели, сэр?» – вот и все, что она ответила.
В темном офисе я застал коллег, смотревших на диване телевизор. На большом плоском экране мерцал коллаж изображений – инциденты, происходившие одновременно по всему миру. Камеры видеонаблюдения запечатлели тысячи случаев, когда люди в балаклавах – прямо как те, на кого я только что наткнулся, – заливали клеем замки в квартирах, сдававшихся через «Эйрбнб», или били машины каршеринга. В одном клипе несколько фургонов доставки заблокировали беспилотный грузовик, и он дергался взад-вперед, как лев в клетке. Перед станциями поездов и метро выстраивались длинные очереди – пассажиры не могли воспользоваться картами «Ойстер» или кредитками, потому что кто-то закрасил считывающие панели. Как и кассы самообслуживания в сотнях супермаркетов.
Снова появился ведущий, объявивший о неожиданном развитии событий: только что в студию доставили упакованную в коричневую бумагу кассету ВХС, якобы от организаторов всемирных протестов, и ее покажут зрителям.
На пленке, снятой в каком-то подвале, женщина стояла перед табличкой с той же надписью, что и на карточке на лобовом стекле моего такси. На ней тоже была балаклава. Женщина вскинула сжатый кулак в старомодном салюте леваков и произнесла с американским акцентом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь. Вам нечего терять, кроме своих смартфонов».
Этого хватило, чтобы я узнал Бобби Беллчамбер.
Следующее, что я помню, – как проснулся на полу от нападения телефона. Видимо, я лег вскоре после полуночи и ненадолго погрузился в самые мрачные глубины снов, а телефон, который мне велели никогда не выключать, провибрировал по всему столу и болезненно свалился мне на лицо. Мне снилось, что я в отпуске, дрыхну в пляжном бунгало рядом с горой книжек, слушаю волны. Телефон, наверное, прозвенел еще десяток раз, когда я наконец очнулся, нашарил его в темноте и свайпнул.
– С добрым утром, принцесса! – Это был глава администрации, уже минимум полчаса принимавший звонки от премьера. – Планы меняются. Он хочет отменить речь о шахте и высказаться об этой группе Ненужных. Хочет сказать, что они – угроза нашему жизненному укладу. Тема – «современные террористы». Посмотрим… – Я слышал, как он считает. – Всего-то двадцать семь главных пунктов и пятнадцать подпунктов. Я тебе скину. Он требует черновик на столе к шести.
И повесил трубку. Я услышал сигнал электронной почты.
Потихоньку зарождалась моя ежедневная головная боль от изнеможения. Я провел руками по сальным волосам, облачился в мятую одежду, которую сложил на стул, и отправился на кухню. В темном отражении окна я увидел, как левая сторона лица снова невольно дернулась. Я впервые увидел это собственными глазами – вспомнились старые документалки о контуженных солдатах Первой мировой войны. С кофе я приполз обратно к столу, надеясь, что никто не заметит, если тик повторится снова.
Моя почта уже заполнялась письмами. К этому времени с уютного офисного пола поднялись и другие работники и начали рыть разные факты и цифры. Премьер скинул еще тринадцать тезисов – в тринадцати отдельных письмах, и каждое порождало отдельную переписку, пока наши эксперты подкидывали очередную статистику или цитату для подкрепления своих доводов. Я начал мысленно желать всякое нехорошее изобретателям компьютерных сетей. И когда мы свернули не туда? Написание речей – это когда расхаживаешь со стаканом скотча и надиктовываешь курящей стенографистке по имени типа миссис Бутройд, а я сижу тут, в темной комнате, пока мою сетчатку, будто лазеры, прожигают светящиеся инструкции на электронной почте. Слишком уставший, чтобы возмущаться, я послушно скопировал предсказуемый перечень «возможностей», «вызовов», «затрат», «выхлопов», «позитивных результатов» и тезисов в черновик, отправил и приготовился к новой порции.
Видимо, я заснул, потому что проснулся в 8:25 лицом на клавиатуре, с отпечатавшимися на лбу кнопками. В открытом черновике накопилось, наверное, полмиллиона дефисов. Офис кишел людьми, и я потер лицо, чтобы никто не заметил, что оно смахивает на шахматную доску.
Тогда-то я и попытался вспомнить, что конкретно говорила Бобби Беллчамбер на том слушании комитета парламента пять лет назад. Вспоминать в моем изможденном состоянии было непросто, но в голове мелькало что-то насчет Бигтеха, который захватывает мир, перепрошивая нам мозги, чтобы они работали, как компьютеры – алгоритмически, – и постоянно лишая нас сил переработкой, чтобы отнять даже надежду на сопротивление. Я осознал, что она права. Я уже был не спичрайтером – я был скорее запрограммированной машиной, созданной конвертировать данные в наборы слов, часто совершенно лишенные литературной ценности, смысла, а местами – и логики. Теперь я даже критиковал движение, с которым был согласен в глубоких закоулках разума.
Эти болезненные пунктирные мысли прервал очередной сигнал. Почту уже захлестнула новая волна правок и таблиц. Премьер полностью переосмыслил концепцию и требовал от экспертов нарыть больше фактов. Я почувствовал, как лицо свело так, как еще никогда не сводило.
Десять часов, а письма все шли и шли потоком. К двум с речью все еще не определились, и премьер позвал меня смотреть час вопросов в парламенте из ложи консультантов – подозреваю, просто хотел проследить, что я работаю. Он сам сидел там, сочиняя что-то в ноутбуке, и каждую пару минут мне падало очередное письмо с предложениями.
Только когда прошли пятнадцать минут без правок, я наконец почувствовал, как приподнимается десятитонная бетонная плита, давившая на мозг. Все мои мысли занял сон. Такой прекрасный. Я неосмотрительно позволил мыслям забежать вперед, в фантазию о том, как упаду на диван – с миской здорового овощного салата, ускользающим от меня бокалом вердельо и серией «Короны». Я расслабленно откинулся на спинку парламентской скамьи и был почти что счастлив. Нереалистичная глупость, конечно же, – мечта, которую, знал я уже тогда, жестоко развеют. Пока какой-то министр за трибуной вгонял в сон, бубня новые предостережения насчет Ненужных – «угроза экономической продуктивности, враги инновации, самодовольные элитисты», – я задремал. И, видимо, всхрапнул, потому что меня толкнул коллега и я увидел, как на меня неодобрительно хмурится спикер. Я сонно взглянул на премьера – он яростно строчил на ноутбуке, затем оглянулся на меня через левое плечо и ткнул в тачпад с безошибочно узнаваемым удовлетворением человека, нажавшего «отправить».
