Маскарад

Денис Громогласов

Маскарад

Часть 1.

Глава 1.

В параллельной Вселенной, так сильно похожей на нашу, в это самое время происходил один очень интересный разговор.

– Браво! Поздравляю Вас, Александр Алексеевич! – говорил тот, кто был поменьше ростом. – Но вы особо не зазнавайтесь. Я говорю про Ваше исследование. Я уверен, оно перевернёт наше понимание о всей жизни, о всём мироощущении и существовании. И, безусловно, оно отразится даже на властных полномочиях этого диктатора…

– Тсс! – резко прервал говорящего Александр Алексеевич. – Нас могут услышать, как вы этого не понимаете, Иудин! Здесь даже у стен есть уши, уж простите меня за мой речевой стереотип. Особенно в последнее время ситуация резко ухудшилась. Раньше наш район патрулировало три отряда охраны, а теперь уже восемь! Такими темпами скоро и редакцию могут закрыть. А если я принесу этот черновик, то всё! Пиши пропало! Посадят, как в том году профессора Борского! А потом скажут, мол, учёный, натура тонкая, сам по-тихому головку в петельку вставил…

– Так Борский разве не сам себя? – Иудин от удивления даже подпрыгнул на месте и, как бы нечаянно, хлопнул в ладоши.

– Только никому не рассказывайте об этом! А то и это нам припишут на могильной плите.

– Профессор, я буду молчать. Но Ваше исследование про маски, оно меня так сильно потрясло, что всю прошлую ночь я от волнения не спал. И даже, когда утром собирался идти в редакцию, чуть было не забыл натянуть маску «Трудяги». Хорошо, что перед выходом глянул мельком в зеркало!

– Осторожнее надо, Иудин! – заметил профессор. – Все, ладно, пора идти, а то через пару минут тут будет обход. Гвардейцы и так не в настроении.

– Вы абсолютно правы, Александр Алексеевич! Пора по домам! До завтра!

– До завтра, Иудин.

***

Из-за чёрного угла огромной высотки проскользнуло две тени. Одна пошла в сторону Тихвинского бульвара, а другая, немного постояв, направилась к набережной реки Надежда.

Первой тенью был Павел Иудин – сын одного, ныне покойного бизнесмена города и помощник главного редактора научно-популярного издания «Маскарад». Будучи молодым тридцатилетним мужчиной, он добился больших высот на службе в редакции. Обладая мягким характером и спокойным нравом, он, тем не менее, вызывал уважение и даже страх у своих подчиненных. Не зря, видимо, они «за спиной» называли его «Многоликий».

Второй тенью был Александр Алексеевич Светилин – один из самых выдающихся ученых города. Он был заведующим кафедрой в Главном Городском Университете. Помимо преподавательской деятельности Светилин много времени уделял исследованиям, многие из которых вошли в учебники и сборники по самым разным направленностям. Светилин был высоким, статным мужчиной пятидесяти трёх лет с прямыми чертами лица и короткими волосами лунного цвета. Когда он сидел в своём кабинете и принимал посетителей или преподавателей со студентами, на его переносице красовались узкие очки с золотой оправой, которые подчеркивали его благородство и делали взгляд более проницательным.

Будучи абсолютно спокойным и хладнокровным в любой ситуации, идя по набережной, Светилин все же чувствовал некое смятение. Как и Иудин он понимал, что те данные, которые у него были сейчас на руках, представляют не только научное, но и общечеловеческое значение. Как получились эти данные, Светилин даже сейчас не совсем понимал. Впоследствии он будет говорить, что они были посланы ему Богом. Несмотря ни на что, в его душе всегда теплился огонёк, а в эту ночь из маленького угля родилось небольшое пламя. Александр Алексеевич шёл крупным шагом по набережной и, скрестив перед собой руки, судорожно повторял: «А я знал! Я всегда знал, что они люди, а не механизмы!»

Глава 2.

Утро встретило жителей города серыми тучами и мелким моросящим дождём. В приемной губернатора города уже негде было расположиться, хотя часы только пробили девять. Кого только не было в этой тесной комнате. В числе просителей здесь оказались и бедные граждане, оказавшиеся в трудном финансовом положении и надевшие маски «Отчаяние» и «Грусть», и богатые сановники в масках «Властолюбие» и «Надменность».

Наконец, к толпящимся в приёмной вышел секретарь губернатора и объявил фамилию просителя, которого приглашали в кабинет губернатора.

– Самсонов, проходите! – огласил с важным видом секретарь и тут же скрылся за толстой дубовой дверью. А в след за ним к двери направился Самсонов – один из просителей, пожилой мужчина лет шестидесяти, плотного телосложения.

Представ перед губернатором, Самсонов подобострастно скрестил руки на своём большом животе и как бы пропел: «Спасибо Вам, отец родной, что нас не забываете!»

Губернатор вытянулся и только причмокнул от удовольствия губами.

– Продолжайте! Что у Вас? Что Вы хотите от губернатора? – стал говорить человек, стоящий позади большого кресла, в котором расположился губернатор.

– Да, я вот только с жалобой…– мямлил Самсонов.

– Что? Да как ты смеешь? Да кто ты такой? Пошёл прочь! Выкиньте его! – взревел губернатор, резко вставая с кресла – у него что, маска «Подчинения» плохо прикреплена?

– Но я, простите, я вот только…– кричал Самсонов, которого уже почти вывели за дверь.

– Нет, я так больше не могу. Эти людишки меня с ума сведут. Я уже чувствую слабость. – говорил губернатор своим помощникам, стоящим рядом с его креслом. Он немного отклонился на спинку кресла, а потом снова выпрямится и, подняв со стола маску «Величие», одел её себе на лицо. – Зовите следующего.

Следующим посетителем оказался юноша из церковной школы. Он неторопливо зашёл в кабинет и стал рассматривать его с видом неподдельного любопытства. И хоть на нем была маска «Грусть», он все-таки был несколько оживлённым и заинтересованным, что не могло не разозлить губернатора.

Стоит отметит, что кабинет градоначальника был настолько большим, что больше напоминал тронную залу. В самом углу и была та самая дубовая дверь, через которую заходили просители. Посередине кабинета было свободное ото всего место, а стулья, вышитые шелками и украшенные золотом, стояли по краям и напоминали часовых, охраняющих правителя. В противоположной от входной двери стороне красовался небольшой, но довольно богато выделанный журнальный столик, на котором лежало пара стопок бумаг с приказами. А неподалёку от стола возвышалось огромное кресло, ножки которого были сделаны из дерева, а верхняя часть из премиальной кожи коричневого цвета. Вся эта обстановка напоминала приемные тронные залы у представителей влиятельнейших династий Вселенной. Естественно, что главной фигурой, главным действующим лицом при всём этом был губернатор. Обычно, его лицо прикрывала маска «Величие», а из прорезей для глаз всегда шёл какой-то таинственный, тусклый свет. Когда же губернатор был без маски, его фигура всегда находилась в затемнении. Для этого прислуга намеренно выключала часть ламп в кабинете. Но тем не менее некоторые из тех, кто был у него на приеме все же поговаривали, что это седой, пожилой и очень сутулый мужчина лет пятидесяти пяти с желтыми от частого курения трубки зубами. Многие задавались вопросом о настоящем имени губернатора, ведь на его двери красовалась табличка «градоначальник и достопочтенный раб своего народа». Таким образом, не называя ни имени, ни своей фамилии губернатор был по-настоящему скользкой фигурой в городе. Все, что было известно из его прошлого, так это то, что он имеет взрослого сына, умного и воспитанного юношу лет тридцати и жену, которая никогда не выходит из дома, а появляется с мужем исключительно на двух праздничных церемониях в году: на день города и на день городского флага.

Но, чтобы более не томить читателя, вернёмся к странному, на первый взгляд, юноше, который посетил губернатора.

– Что тебе надо? – спросил губернатор молодого человека, продолжавшего рассматривать кабинет и даже чуть прохаживаться по нему.

– На днях вы приказали посадить в тюрьму двух молодых аспирантов – моих товарищей…

– Они без письменного разрешения устроили митинг около моей резиденции – перебил юношу губернатор и подал сигнал человеку, стоящему сзади него. Через минуту в его рту дымилась изящная небольшая трубка и от этого маска «Величие» сидела на губернаторе ещё органичнее и таинственнее.

– Так вот – продолжил юноша – мои товарищи борются за свободный город!

– Свободный от кого?

– От власти, которая порабощает народ.

– Ох, молодой человек. Дерзким быть – это, конечно, неплохо для молодого и неопытного в подобных делах парня. Я сам был таким когда-то. Но не забывай, что ты делаешь, а, самое главное, перед кем ты говоришь такие слова. И почему ты снял маску «Грусти»? Ведь твои дружки как раз в таком положении, когда за них стоит возносить молитвы к небесам и просить их, чтобы я смилостивился.

– Последнее, что я буду делать, так это простить у Вас одолжения, достопочтеннейший диктатор!

– Ах так! – вскрикнул губернатор, со злобой бросая трубку об пол. – В таком случае, молодой человек, я вынужден приказать, чтобы вас арестовали, и немедленно.

Пока на полу догорали угольки табачной смеси, двое стражников под руки вывели юношу. Они не слушали, как он с жаром произносил речь, ставшую бы великой, но в другой Вселенной и при других обстоятельствах. Стражники провели его через несколько длинных коридоров и спустились в подвал. Они открыли решетку одной из камер и с силой бросили юношу на холодный и грязный пол этой невзрачной «клетки». Безразлично ко всему они закрыли засов и, поправив свои маски «Подчинение», отправились обратно охранять своего господина. А из клетки доносились громкие крики: «Вы за это заплатите! День народной мести уже близок! Помните! Спите, открыв один глаз, ибо, если закроете его, то вас убьют!»

Пока стражники расправлялись с непокорным революционером в зал к губернатору был приглашён Главный изобретатель масок и местный олигарх, облагодетельствованный градоначальником, Павел Петрович Сивцов. Войдя в кабинет, он скорчил подобострастную мину и чуть ли не бегом, с поклонами и ужимками, направился пожимать руку своему защитнику. Сивцова в народе не любили, писали письма в Общественный Совет города, чтобы его сняли с поста. Но Совет на это только «разводил руками».

– Достопочтеннейший господин губернатор! Позвольте выказать Вам своё уважение и очарование – пропел Сивцов своим басом, на мгновение поднимая свою маску и утирая платком лоснящийся от пота лоб.

– Павел Петрович, ближе к делу, дорогой. А то время близится к обеду.

– Но сейчас нет и одиннадцати?

– Неважно, говорите.

– Драгоценнейший наш кормилец, я, собственно, с докладом к Вам пожаловал. Готов биться об заклад, Вам это понравится.

– Ну и что же такое ты покажешь мне? От чего я тут должен рассыпаться в улыбке и похвале? – язвительно заметил губернатор.

– Ох, батюшка. Простите, за такое длительное вступление. Просто волнительно уж больно – как бы сокрушительно говорил Павел Петрович, то и дело отирая уже намокшим платком лицо и шею. Все это время он стоял перед губернатором в маске «Заискивание», самой толстой из всех масок. И лишь на время протирки лица чуть-чуть отодвигал её. Если бы он этого не делал, можно было предположить, что этот человек никогда с ней не расставался.

– Не томи, Павел Петрович! И что ты всё отираешься? На так уж у меня тут жарко.

– Я волнуюсь очень, говорил же Вам, наимудрейший Вы наш, защитник земли государственной. Я, собственно, с чем пожаловал. Вот бумаги принёс новые. И новый прототип маски для народа и Вашего ближайшего круга.

– Что за маска? – холодно сказал губернатор, но глаза его зажглись ярким огнём и от нетерпения и неподдельного интереса он заерзал на своём троне.

– Маска называется «Смирение», о градоначальник наш величественнейший! Человек, надевший её, готов смириться со всем, что с ним происходит.

– Поясни-ка!

– К примеру, господин мой дражайший, вздумается какому-то смутьяну посягнуть на власть Вашу священнейшую. Вы, безусловно, справедливейшим образом расследуете это дело и, совместно с Городским Судом, примите вернейшее решение казнить негодяя…

– Так так, продолжай!

– И Ваше великое решение будет оченно праведным, но семья, друзья и последователи этого смутьяна могут навредить, да Боже упаси, Вашему величию и мудрости! И в таком случае мы насильно или по их же согласию оденем на их бесстыдные серые лица маску «Смирение», разработанную вашим покорнейшим слугой. И смуту, прости нас Господи, как «рукой сняло», все мыслишки их дурные выйдут в миг из головушек их необразованных.

– И сколько таких масок уже сделано – осведомился губернатор, явно довольный «подарком» своего вассала.

– На данную минуту, господин мой милосердный, три тысячи.

– Этого очень мало, Паша! Мало! Нужно ещё тысяч сорок, пятьдесят, а лучше триста. Да, триста тысяч масок – величественно произнёс губернатор и, немного подумав, добавил – Да, и доработайте крепление! А то спадёт у смутьяна какого-нибудь в самый неподходящий момент!

– Само собой разумеется, о разумнейший мой начальник.

– Срок Вам две недели!

– Но величественнейший…

– Ты слышал, Павел. И сколько на это удовольствие надо будет выделить из казны?

– Два миллиона, Ваших царственных монет.

– Ладно, скажешь моему Главному казначею, чтобы тебе деньги выдали. Бумагу подпишете сами. А теперь иди!

– Слушаюсь и повинуюсь – пропел Сивцов тем же басом, что и в начале, и начал медленно спиной двигаться к выходу с теми же поклонами и непонятными ужимками.

Губернатор, с виду обрадованный новой технологической новинкой гениев порабощения, все же погрузился в раздумье о Сивцове. «А стоит ли доверять этой собаке? Ведь он меня за три корейки продаст. Как только почует воздух свободы сразу же и переметнется» – таковы были мысли губернатора в эту минуту.

Вскоре из приёмной в залу вошёл секретарь и спросил губернатора, будет ли он сегодня принимать оставшихся просителей, коих набралось уже более сотни.

Если бы только знали эти бедные люди, что более половины из них за свои мысли и прошения могут поплатиться жизнью. Только за один день, проведённый без маски, они обязаны были выплатить в казну более трёх тысяч монет, при средней зарплате в десять-пятнадцать тысяч. Однако имелся ещё один вид заработка. К примеру, если гражданин исполнительно носит маску «Грусти» в течении двух месяцев, снимая её только когда он спит, то ему, по прошествии этого срока, выплачивается пять тысяч государственных монет. Ещё можно было работать в, так называемой, «общественной разведке». Суть работы заключалась в донесении на знакомых и коллег. Если кто-то из них забыл одеть маску или же недобрым словом отзывался о губернаторе, то такого человека ожидало только одно – смерть! Но, чтобы общество не взбунтовалось, судьи напрямую не провозглашали смертные приговоры, а сообщали семье узника, что его ожидает вечное заключение в пригородной тюрьме (резервации) особо строгого режима. Как правило, узники искренне верили, что милостивый губернатор и суд действительно не собираются их казнить. Поэтому, прощаясь с близкими в зале суда, они их целовали, успокаивали, но никогда, ни разу даже не упоминали о том, что будут казнены. И городское общество жило в твёрдой уверенности, что все преступники справедливо наказаны.

В общество методично вселялось мнение, что преступник не человек, преступник– это враг. В него плюются, в него больше никогда не поверят. И по многим из них уже давно плачет виселица, но по великому милосердию власть предержащих такие «недочлены» общества изгнаны в тюрьму, где и трудятся на благо граждан. На самом же деле спецмашины, наполненные до отказа политзаключёнными ехали не в резервацию, а сворачивали в специально отведённое место для казни. Трудно сказать, бывал ли на этих «представлениях» лично губернатор со своей прислугой, но Генеральный Прокурор, противный старикашка лет шестидесяти пяти, с завидной регулярностью посещал эти мероприятия. Иногда, компанию ему составляли Главный Советник Губернатора и Главный Городской Судья, но кое-какие подробности об этих личностях нам ещё предстоит узнать, а пока стоит вернуться в кабинет губернатора, оставленного нами без должного внимания.

Гигантские старинные часы, стоявшие в приёмной губернатора, с громким раскатистым звоном объявили присутствующим о том, что наступил полдень. Секретарь губернатора с помощью нескольких охранников пытался разогнать собравшихся, то и дело повторяя одну фразу: «Достопочтенный господин губернатор больше не принимает! Приходите завтра к десяти утра!» Но слова секретаря постоянно смешивались с криками и руганью, царившими в помещении. И только, когда в кабинет ворвались несколько гвардейцев с оружием, посетители притихли и стали расходиться, поправляя свои маски и пожимая плечами. Через некоторое время на столе секретаря зазвонил телефон. Он поднял трубку и услышал голос губернатора: «Зайди-ка ко мне». Секретарь положил трубку и подчинился приказу начальника.

– Вы меня звали?

– Да. Ты всех присутствующих в приёмной внёс в учётную запись?

– Само собой разумеется, господин губернатор. Кстати, звонил Ваш сын.

– Александр? Мой драгоценный мальчик, моё наследие!

– Так точно, он просил меня передать, что совсем скоро он приедет в город. У него для Вас специальный подарок.

– Интересно, что же такого он мне может подарить? У меня есть власть, деньги, народ…

– Он привезёт Вам реликвию первого царя Вселенной.

– Неужели? Сосуд желаний.

– Так точно, господин губернатор.

– Ладно, можешь идти.

– У вас будут ещё приказы на сегодня?

– Ах да, я и забыл про всё с этим сосудом. Передай начальнику моих стражников – гвардейцев, чтобы он совместно с тайной полицией установил слежку за каждым недовольным, за этими негодяями, посмевшими перечить моему указу. За всеми, кто не хотел расходиться. Сдаётся мне, мы можем узнать много интересного про этих граждан. – губернатор говорил это, потирая руки и растягиваясь в своём кресле.

– Всё будет выполнено в абсолютной точности, господин губернатор.

– Можешь идти!

Секретарь ушёл, а губернатор закурил трубку. Все его мысли сейчас занимал лишь сосуд желаний. Он уже представлял, как будет держать его в руках, стоя на трибуне Главной площади. А народ, который будет стоять со всех сторон, торжественно приклонит перед ним головы. И им уже не нужны будут маски, ведь послушание будет идти из самого сердца, из недр порабощенной души.

Глава 3.

В редакции журнала «Маскарад» уже с утра был переполох. В печать не вышел очередной номер, ответственным за который был назначен Павел Иудин. Стоит отметить, что за последние три дня никто в редакции его так и не видел, хотя искали с «особой тщательностью».

В дверь главного редактора судорожно стучала помощница Иудина, молодая студентка журфака, отправленная в издательство на практику. А так как курировать её вызвался Иудин, то на все время практики студентку приставили к нему набираться опыту и журналистской смекалке.

– Войдите – недовольным голосом пробасил главный редактор.

– Альберт Николаевич, можно? – спросила студентка, осторожно просовывая свою милую головку в дверной проём, и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет и затараторила примерно следующее – Мне тут, это, Павел Иудин звонил, помощник Ваш. Вы только дослушайте. Он несётся. Сюда. Со всех ног. Ничего толком он мне по телефону объяснить не смог. Не получилось у него. Ладно, ближе к сути. Сказал, что через час приедет и лично к Вам, на ковёр, с докладом. Говорит, что все эти дни не ел и не спал, бегом бежит! Со всех ног.

– А как давно он звонил?

– Где-то минут двадцать назад.

– И ты все это время молчала? Господи, и где вас только набирают? – проревел главред и подскочил на стуле.

С этого самого разговора переполох в редакции сменился ожиданием. Редакция ждала Иудина.

Главный редактор, первые десять минут, носился по редакции, отдавая различные распоряжения, касаемые, в основном, того, что материал, который принесёт его помощник должен быть готов к восьми вечера. А с завтрашнего утра уже пойти в печать. Параллельно этому он звонил своим партнерам и спонсорам, все время повторяя: «Сенсация, говорю Вам! Их гаджеты взорвутся от этой мысли! Их затянет волна, да что там волна, целый информационный шторм, имя которому – журналистская бомба». По правде говоря, Альберт Николаевич даже и в мыслях себе не представлял, какая информация может быть у Иудина и что с ним, почётным главредом, за это могут сделать. А ведь именно в таком случае незнание от наказания не спасает, наоборот, оно служит лишь поводом, чтобы сгноить ещё одного человека.

Прошло где-то чуть больше часа с того момента, как студентка зашла к главному редактору, а Иудина все не было. В помещении царила тишина, и только одиноко висевшая лампа издавала какие-то неприятные звуки. От этого обстановка казалось ещё более значимой и торжественной. Все чего-то ждали.

Вдруг на улице раздались крики. Все, естественно, бросились к окну, чтобы узнать, что же такого там произошло. Оказалось, гвардейцы тащили какого-то молодого парня, на лице которого не было маски, а за ними со слезами и криками бежала пожилая женщина, по-видимому, мать этого молодого человека. В тот момент, когда она набросилась на одного гвардейца, а он, в ответ, ударил её прорезиненной дубинкой, в дверь редакции и вошёл Павел Иудин.

– На улицах сегодня неспокойно, поэтому я с заднего входа вошёл. – спокойно сказал Павел, как будто «сам себе», и грациозно сел на мягкое кресло.

На него тут же устремись десятки глаз коллег, начальника и студентки.

– А! Паша! Как же, ждали тебя, ждали. Только что так долго?

– Альберт Николаевич, лучше пройдемте к Вам в кабинет, информация очень секретная!

– Прошу, Пашенька, заходи! – сказав это, главный редактор открыл Иудину дверь в свой кабинет.

Войдя в кабинет начальника, Иудин тут же бросился проверять все углы и коробки на наличие прослушивающих устройств.

– Паша, что ты делаешь? – спросил Альберт и стал трепать Иудина по плечу, пытаясь его остановить.

– Информация очень важная! Ставки очень высоки! – ответит тот, не останавливаясь. И, только когда Иудин полностью убедился, что «кабинет чист», он грузно опустился в кресло.

По его лицу и вязким движениям можно было определить, что он три дня занимался какой-то сверхтяжелой мыслительной работой. Казалось, будто бы он находится в полном изнеможении и вот-вот потеряет сознание. И, действительно, несколько минут он сидел, покачиваясь и глубоко вздыхая. Его глаза были открыты, но в них виднелась лишь пустота.

«Да он и впрямь «Многоликий». Сидит без маски, а, такое ощущение, что на нем их несколько десятков. Вот прохвост! Время тянет» – думал главред, который уже успел сесть за свой стол и, опираясь лицом на кулак, стал следить за каждым движением Иудина. Иудин все молчал.

– Ну. Ты раскроешь уже, наконец, свой суперсекретный материал? – не вытерпев, спросил Альберт Николаевич.

– Терпения мой друг, терпения! – ответил Павел многозначительно.

– Я итак ждал слишком долго – озадаченно сказал главред, как бы намекая, что пора уже «раскрыть карты».

Иудин, словно прочёл мысли своего начальника. Он открыл глаза, надел маску «Озабоченность» и, пододвинувшись к начальнику настолько близко, насколько это было возможно стал говорить:

– Туз! Самой высшей масти! Козырной! Представьте дорогой вы мой Альберт Николаевич, что завтра вы проснетесь совершенно в другом мире…

– Это как так? – перебил главред, выпучив глаза от удивления.

– Очень просто. Скажем, все в Вашем мире, в мире всех граждан поменяется в высшей, если можно так сказать, степени.

– Продолжайте Иудин! Мне нравится это начало.

– Сначала я бы хотел с Вами договориться. Без договора продолжать разговор бессмысленно! – вдруг резко прервал начальника Иудин и отодвинулся от стола, подобно человеку, которому принесли невкусную еду.

– Чего же ты хочешь?

– Список прост: беспрепятственный выезд из города, весь пакет документов и два миллиона городских монет.

– Что же это за новость такая?

– Больше я ничего Вам не скажу! Ни слова не пророню, Альберт Николаевич, хоть пытайте.

После этих слов Иудин резко поднялся, но силы уже покинули его. Он качнулся и упал без сознания.

– Срочно! Скорее зовите медиков – прокричал главный редактор, открыв дверь. А, немного погодя, взял портфель Иудина и стал копаться в бумагах. Но ничего более – менее намекающего на сенсацию он там не нашёл. Разозлившись, он бросил портфель на пол, а сам вышел из кабинета за кофе.

Как только главред вышел из кабинета, Иудин открыл один глаз и, улыбаясь, прошептал: «Не такой человек Павел Иудин, чтобы хранить материал масштаба атомной бомбы на клочке бумажек! Фи, ненадежно! В голове, в головушке все храню! Три дня не спал, не ел, а наизусть запомнил! Голову то поди не отрежут! Бумагу сжечь можно, а голову я вам, братцы, просто так не отдам!» Закончив свой никому не слышный монолог, он закрыл глаз и прикинулся, что все ещё находится без сознания.

Вошедшие в кабинет главреда медработники положили Иудина на диван, который стоял около стены, и поднесли к его носу что-то наподобие нашатырного спирта. Иудин очнулся.

В дверном проеме кабинета уже толпились сотрудники редакции во главе с Альбертом Николаевичем.

– С ним можно поговорить? – нетерпеливо спросил главред врача.

– Ни в коем случае! Ваш товарищ, по всей видимости, сильно переутомился. Ещё два – три дня ему будет нужен полный покой! И никаких разговоров про работу.

– Спасибо, я понял. – учтиво ответил врачу Альберт, а сам про себя подумал: «Тебе это так просто с рук не сойдёт, Многоликий. Подумать, два миллиона! Тридцать монет тебе цена, не больше!»

Глава 4.

Профессор Светилин точно также, как и Иудин все три дня с момента их последней встречи, не находил себе место. Только за последний день он пятнадцать раз менял код на сейфе, который находился в его квартире. Ведь именно в нём лежало то, что по мнению Иудина должно было переменить весь мир.

На работе Светилин никому не говорил о своих открытиях. Боялся, что некоторые, особенно старательные коллеги, лояльные власти, могут донести на него в Комитет Тайной Полиции. А исход этого дела Светилин знал наверняка.

В тот день, когда Иудин пришёл в редакцию, Светилин занимался научными работами в своём кабинете.

В три часа дня в дверь раздался звонок. На пороге стояла дочка Светилина.

– Привет, папочка!

– Привет, милая! – сказал Светилин, жестом приглашая дочь войти.

– Всё в трудах праведных?

– Именно родная.

Светилин помог дочери снять пальто и, с отцовской заботой и нежностью, обнял и поцеловал дочку.

– Проходи на кухню, я поставлю чайник.

– Обожаю твой чай с мятой. – сказала Юля и прижалась к папиному плечу.

Дочь и отец сели пить чай.

– Ну что, папуль? Какие новости на работе? Что-то ты бледный, небось, опять ночи за книжками проводишь. – заметила дочка.

– В делах праведных и научных я ночи коротаю, как ты уже заметила. – ответил Светилин с любовью глядя на дочь – А ты как? Лучше давай о тебе поговорим. Как твоя командировка в соседнем городе прошла?

– Прошла и прошла, что о ней говорить…

– Дочка, мне кажется или ты мне что-то недоговариваешь?

– Не знаю, как и начать. – Юля по-детски качнулась на стуле. – Только обещай мне, что выслушаешь и поймёшь меня. Или хотя бы попытаешься понять.

– Говори же! Я весь в нетерпении.

– Мне уже двадцать четыре, но у меня толком не было серьёзных отношений. Все это время я посвятила науке. Но наука детей не приносит, папа. В общем, если кратко, в том городе я встретила свою судьбу.

– Я жду подробностей и немедленно. – сказал Светилин, строго глядя на дочь.

– Он замечательный, папа! Такой умный, но очень несчастный.

– А у этого несчастного хоть имя есть? Или он настолько несчастен, что не имеет даже собственного имени. – в шутку отметил Александр Алексеевич, уже успевший сменить «гнев на милость», понимая, что дочь все-таки права насчёт серьёзных отношений.

– Его зовут Александр, повторюсь, он очень замечательный.

– Такое имя носят только победители. Ты готова к тому, что всю жизнь вы будете с ним соревноваться?

– А с чего вот ты взял, что это на всю жизнь?

– Кто знает. Я лишь знаю свою дочь, которая ещё недавно была малюткой. – заметил профессор – Но, я уверен, если ты говоришь, что «встретила свою судьбу», то так оно и есть, ибо ты меня никогда не обманывала.

– Это так, папочка! – сказала Юля, засмеявшись. – Главное, себя не обмануть. – Она наклонилась к чашке, а на её щеках выступил девичий румянец.

– И где же вы познакомились? – спросил Светилин и, поднеся кружку чая ко рту, громко отхлебнул.

– В отеле. – ответила ему дочка, продолжая по-детски покачиваться на стуле. – Мы были соседями по номерам.

– Продолжай, мне уже интересно. Подлить чаю?

– Да, если можно. Так вот, в первый раз мы повстречались в коридоре на этаже, где я остановилась. Мы прошли тогда мимо, даже не подумав, что являемся связующим звеном друг для друга, оберегом и символом счастья! – проговорив это, Юля выпрямилась, а на её прекрасном девичьем лице изобразилось то святое чувство, которое испытывает человек всего несколько раз в жизни – чувство бесконечной и преданной любви.

– Красивое начало. – заметил профессор – Но не кажется ли тебе, что уж слишком старомодно для наших дней. Я имею в виду вот ту самую «искру», о которой ты сейчас говоришь, ту самую первую минуту, которую ты только что описала.

– В любви нет понятия «старомодно», как мне кажется, – заметила дочь профессора.

– Ладно, тогда продолжай, я хочу послушать, как моя дочь наполнила своё сердце огнём, а разум – смыслом.

– Только на следующий день после той встречи, которая так и осталась им незамеченной, мы познакомились. И, если первая встреча мимолетной, то вторая осталась в наших сердцах навечно.

– Хм. Прости, подавился. Продолжай.

– Я, как обычно, шла к себе в номер после очередной конференции и увидела его. Он сидел на полу, облокотившись на стену и тихо плакал. На нём была маска «Страдание». С этого момента и началось наше с ним знакомство.

– Какая удивительная штука! – не без интереса проговорил Александр Алексеевич – Обычно молодые люди утешают девушек, а не наоборот.

– Я его и не утешала. Не люблю испытывать жалость. Мы просто разговорились. Я его пригласила к себе и целую ночь мы пили чай и общались.

– И в чем же причина страдания этого юноши?

– В том, что у него жестокий отец.

– А сколько ему лет? – спросил профессор.

– Не знаю, около тридцати, наверное. Да я, собственно, об этом его и не спрашивала. Мы говорили абсолютно о других вещах.

– И о чем же, позволь спросить?

– О причинах его тяжёлого, подавленного состояния. Не знаю, что и добавить перед началом своего рассказа о моем молодом человеке. Скажу лишь то, что он очень хороший человек, загнанный силой обстоятельств не то, что в угол, а на самый край обрыва.